Текст книги "Виновны в защите Родины, или Русский"

Автор книги: Тимофей Круглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 53 страниц)

Иногда, например, тому же ОМОНу выгоднее было попросить о чем-то армию не напрямую, а через Иванова, который, в свою очередь, решая свои вопросы в отделе спецпропаганды Политуправления округа, безлично обговаривал желательность решения тех или иных вопросов в помощь «общим товарищам». И наоборот. В Старой Риге, напротив знаменитых «Трех братьев», в маленьком средневековом особнячке, проходили встречи с политотделом специальных частей округа, там тоже можно было связать кое-какие концы с концами. Все играли в свои игры, никто никому не доверял до конца, а потому сама возможность контакта между различными ведомствами и общественными организациями, в том числе, приобретала особое значение.

Горизонтальные связи были зачастую единственным способом хоть как-то координировать действия, способные притормозить окончательную дезинтеграцию страны, и выиграть время на местах в надежде на то, что ситуация в Центре все-таки созреет и кардинально изменится.

В 89-м году понимание этого еще только назревало, но такие вещи и такие контакты не выстраиваются за недели и даже месяцы, и те, кто не собирался сидеть сложа руки, глядя, как разваливается страна, заранее старались приобрести союзников на ключевых позициях.

Одним словом, синекурой работа освобожденного члена Президиума Интерфронта вовсе не была. Каждый из штатных сотрудников движения, насчитывавшего по самым скромным оценкам не менее полумиллиона сторонников и активных членов, занимался своим участком работы, каждый делал все, что мог и на что был способен. В конце концов – все они были простыми людьми, никто из них курсов по кризисному менеджменту не кончал и учиться приходилось на ходу, в том числе у противника, на стороне которого было все – и административный ресурс, и опытные советники по экспорту управляемых революций. И Москва, и Вашингтон, и руководство КПСС, и вся мощь США и Западной Европы – весь мир без преувеличения был против полутора десятков штатных сотрудников Интерфронта и таких же, как они, миллионов обычных рабочих и учителей, военнослужащих младшего и среднего звена, директоров заводов и простых инженеров во всех национальных республиках. Русский народ – и против него советская элита: партийное руководство и СМИ, армейский и милицейский генералитет, правительство и покрываемые им же теневики, поднявшиеся на сухом законе и искусственно созданном дефиците, на «кооперативном» движении и «новом мышлении», покрывающем все грехи. Русский народ и против него, вместе с собственной, точнее, вненациональной советской элитой – весь западный мир.

А главное, главное, главное… Против двадцати пяти миллионов русских, отправленных в служебные командировки на свои окраины и без того обескровленной после Отечественной войны Россией, встали москвичи и ярославцы, питерцы и горьковчане – такие же русские, только живущие в пределах РФ. Кто сказал, что не было гражданской войны в перестройку?!! Гражданская война – была! Потому что русские России в перестройку самым прямым и непосредственным образом были задействованы на стороне эстонцев и грузин, азербайджанцев и латышей, бан-деровской Украины и мусульманского Северного Кавказа против русских, пытавшихся отстоять свою жизнь, человеческое достоинство и свободу в национальных республиках СССР. Разве это противостояние, в результате которого русские России, пусть и под чужим руководством, сдали на прямое физическое уничтожение, на открытый геноцид 25 миллионов русских, оказавшихся за пределами Российской Федерации, – это разве не гражданская война?!..

Я, Тимофей Круглов, автор этих записей, но не этой жизни, просто передаю, как можно суше и политкорректней, все те слова, что обрушивал на меня сосед мой новый – Валерий Алексеевич, рассказывая о том, что до сих пор гложет его и миллионы таких же, как он, даже после возвращения в Россию. Когда, казалось бы, надо молчать и радоваться. Радоваться тому, что «дарагие рассияне» не испытали того, что испытали русские, брошенные братьями своими буквально за «чупа-чупс» и возможность смотреть порно по видику. Я отводил глаза и смотрел в потолок кабинета в доме Ивановых, отделанного, как и все стены, деревом. Там было что рассматривать – узоры вокруг сучков, причудливые извивы линий живого дерева захватывают так же, как и огонь в камине, как вода в лесном ручье, стремительно обегающая поросший мохом камень на ее пути. Я молчал. Чем я-то виноват? Тем, что всю свою жизнь прожил в Ленинграде? Тем, что спокойно дослужился до пенсии? Тем, что не голодал и никто не присылал мне повесток на выселение из кооперативной квартиры на улице Кораблестроителей? Тем, что у меня многочисленная родня и мы все помогали друг другу выжить? Тем, что не воевал, не сдавал экзамены по государственному языку? Так таких, слава богу, большинство в России. Да и пострадали у нас тоже многие, в том числе и те, кто отчаянно поддерживал Ельцина вчера, напрочь забыв об этом сегодня. Чем я виноват и какое мне дело до всех этих русских в Прибалтике или Средней Азии? Да у нас, в России, две чеченских войны были!..

Я молчал, курил себе сигарету. Но почему-то запомнил все, что буквально выкричал из себя обычно сдержанный Валерий Алексеевич. Теперь вот записываю, не спеша, опуская «брызги и слюни».

Он так сказал, рассказывая мне о своей жизни, и я врать не буду. Пусть говорит.

Глава 12

Январь 1991. После эфира вся команда привычно перешла в соседнее с телецентром здание гостиницы «Дружба». Бармен Саша, не спрашивая, наливал всем по дежурной порции, подрезал бутерброды, чтоб водочка не задерживалась, проходила мягче.

Иванов вместе со всеми поднял стакан с водкой, взял в руку треугольный бутербродик с красной икрой – единственной закуской в этом баре на первом этаже интуристовской «Дружбы». На самом телецентре не наливали нигде. Кофе на студии был отменный, особенно после Риги. Можно было курить, сидеть часами, при желании и наличии времени. Съесть горячего, влить в себя тонну «двойных» – больших и маленьких, курить до головокружения. но ничего спиртного на телецентре не продавали. А пили здесь между тем много. Даже Валерий Алексеевич, по молодости еще не пропускавший возможности хорошо выпить и еще лучше закусить, долго отходил в Риге после очередной командировки в Питер. «Работаю печенью», – часто повторял он глупую шутку, когда вспоминал возлияния, начинавшиеся буквально с момента прибытия в город на Неве.

Варшавский вокзал тогда еще работал. И прямо с поезда Иванов нырял в такси или, если было настроение, шел на «Фрунзенскую», чтобы без пересадок доехать до «Петроградской». Там – пешочком по проспекту. Рига отступала, начинался любимый город – со своим запахом, своими приметами, своим небом. Город делают люди, в нем живущие. И потому душу грела встреча с коллегами, давно уже ставшими друзьями, причем такими, каких и дома-то не было. Ну, разве что за исключением омоновца Толяна и бывших сокурсников по универу.

В общем, друзей в Риге, настоящих, было мало. А здесь, в Питере, как-то очень быстро образовался тесный круг – костяк редакции информации, в которой Иванова приняли как своего. Хотя Валерий Алексеевич и был моложе большинства новых товарищей лет на десять, он все же занимал в Латвии вполне весомый, исходя из реалий перестройки, пост и был интересен телевизионщикам как источник редкой и важной политической информации. С другой стороны, человек он был однозначно «свой» – по взглядам на жизнь, мужской мир, профессию и ту же самую «перестройку». А потому его опекали, тем более что в Питере он был все же как бы «гостем». Да и интерес к нему проявляли разные организации, с которыми привычно контактировала редакция. А значит, поднимался ее (редакции) вес в этих немаловажных контактах. Ну и в конце концов, все они с легким в общении Ивановым просто сдружились.

Рижанина быстро проверили на человеческую и профессиональную «вшивость», поняли, что Иванов хоть и новичок на телевидении, но схватывает все на лету, а в своей основной – идеологической – работе он уже и вовсе не мальчик и ждет его большое будущее. Знали бы прикуп, добавляли бы: если путч не остановит.

Благодаря новым друзьям Иванову удавалось решать вопросы практически невозможные – сидя в Риге, по телефону договариваться о гарантированном сюжете о Латвии в новостных выпусках ЛенТВ на завтра. Или вызывать в Ригу съемочную группу на свои мероприятия, а отснятые собственным видеоцентром Интерфронта документальные материалы монтировать непосредственно в Питере и тут же выдавать в эфир.

Конечно, и командировки ленинградцев в Ригу приходилось обеспечивать соответственно – с русским, а не с латышским гостеприимством. И водки выпить не одно ведро. Но уже само по себе регулярное появление в эфире второго в Союзе по популярности телеканала сюжетов, работающих на Интерфронт Латвии, было фактически чудом в условиях информационной блокады. Валерий Алексеевич знал (а чего не знал, о том догадывался), что пробивать его материалы в эфир мужикам не просто. Ведь в том же Останкино, например, давно уже засели «демократы» и рубили все, что не работало на перестройку, а значит, на развал Союза.

Кто-то из питерского начальства старательно страховался, поддерживал баланс информации на случай непредсказуемого будущего. И наверняка этим «кем-то» было вовсе не руководство канала, на котором хватало своей демшизы с «пятым колесом». Но куда не надо Иванов не лез, лишних вопросов не задавал, чем только укреплял доверие к себе на студии и теплые отношения с питерскими тяжеловесами эфира. Дурачка не строил, но, когда к общей, уже весьма «теплой» компании где-нибудь в Домжуре на Невском подсаживался некий знакомец из КГБ, очередной «просто Олег Иванович» и старался завязать неформальные отношения, Иванов резко пьянел, начинал нести бессвязную ерунду про девочек, снимавшихся за соседним столиком, и в результате от него отстали, поняв, что никаких внеслужебных контактов с органами Валерий Алексеевич поддерживать не хочет. Да это и можно было понять, ведь по всей стране нельзя уже было разобраться – кто свой, а кто чужой.

К тому же Иванов старался разделять свои многочисленные служебные ипостаси, и, когда приезжал в Питер с рижскими коллегами по Движению, например, для выступлений в рабочих коллективах крупнейших ленинградских предприятий или на партактивах, куда тоже частенько приглашали выступить с докладом о ходе перестройки в Прибалтике, он вел себя как обычный функционер непартийной организации. Не развязывал галстука, говорил правильные слова, на многочисленных пресс-конференциях тщательно обдумывал каждое слово. Другое дело – телевидение. Сюда, к друзьям и коллегам, можно было привезти документальную бомбу, взорвать ее в эфире, спрятаться в титрах за псевдонимом или просто отдать всю информацию редакции с просьбой не указывать авторство. Дома, в Риге, зачастую никто, кроме шефа – Алексеева лично, и не догадывался, откуда берутся эти материалы про Интерфронт и его оппонентов в союзном информационном обороте. Идеологический отдел ЦК КПЛ замкнулся на себе, инструкторов ЦК нельзя было встретить нигде за пределами Латвии, и, пользуясь этим, беспартийный Иванов продвигал политику Интерфронта, весьма и весьма несовпадающую с мнением московского Центра, буквально по всей стране, часто путешествуя по ней в одиночку – от Петрозаводска до Владивостока. Лидер движения Алексеев ценил это, берег своего молодого протеже от пристального и ревностного внимания рижских партийных чиновников, и потому многие известные и в движении, и в ЦК люди не могли понять, почему этот, самый молодой член Президиума Интерфронта пользуется таким доверием своего руководства.

Нельзя сказать, что, сворачивая с Кировского проспекта на маленькую улочку имени писателя Чапыгина, Иванов не испытывал каждый раз радостного предвкушения. Рижский поезд приходил около девяти часов утра, на Чапыгина Валерий Алексеевич добирался обычно как раз к половине одиннадцатого, когда заканчивалась уже утренняя планерка и телевизионный народ собирался на первый завтрак в соседнем здании интуристовской гостиницы, где, в отличие от самой студии, в нескольких барах, кафе и ресторане наливали всегда.

Поэтому прямо с поезда, не заходя на студию, Иванов сразу шел в гостиницу, знаменитую огромным барельефом с разноцветными девушками, символизирующими дружбу разных рас и народов. У одной из этих девиц на босой ноге было шесть пальцев. Вот только не вспомнить уже, у какой девушки – белой или черной. Пройдя в конец узкого и довольно мрачного коридора первого этажа, Иванов утыкался в дверь со скромной вывеской «Бар» и еще более скромной и лаконичной табличкой «Закрыто». Но за дверью слышался громкий смех давно осевшего в Питере армянина Хачика Давидова в ответ на торопливый говорок бульбаша Тышкевича, а табличка подтверждала именно то, что и надо было, – получасовой перерыв для избранных.

Иванов уже давно относился к таковым и сейчас смело толкнул невзрачную дверцу, встреченный одобрительным гулом собравшейся здесь тесной компании.

– Рота, смирно! Для встречи справа на кра-ул! – громко скомандовал Хачик, подавая пример, и, разливая водку, отсалютовал до краев почти полным стаканом. Высокий, худой, горбоносый, с иссиня-черной копной прямых волос, в неизменном щегольском костюме, Давидов был нервически весел, готовясь наконец опохмелиться, чего не рискнул, очевидно, сделать до планерки с руководством канала.

– С приездом! – Толя Тышкевич – чистый «песняр» по виду – только в свитере и джинсах, протянул Иванову свой стакан и потребовал у бармена Саши еще один, теперь уже для себя.

– Член нового правительства Советской Латвии Валерий Алексеевич Иванов прибыл сегодня с рабочим визитом в бар гостиницы «Дружба»… высокого гостя встречали трудящиеся идеологического фронта колыбели трех революций и заведующий баром номер два Александр Шабанов лично. – репортерской скороговоркой пробормотал «закадровый» текст Леша Украинцев – маленький, испитой, с горящими теплом огромными карими глазами – и чуть покачнулся.

– Здравствуйте, Валерий Алексеевич! – протянул из-за стойки руку и бутерброд Саша-бармен.

– Героическому Петрограду ура! – Валерий Алексеевич с ходу махнул стакан водки и накинулся на бутерброды.

Это был первый, рабочий, завтрак. Быстро обсудив новости – возможности и сроки размещения привезенного материала об очередных подрывах офицерских домов в Риге, все потянулись на выход. Перед входом в телецентр, на широкой «паперти», Иванов замялся, ища взглядом урну, чтобы выкинуть недокуренную сигарету. Как всегда, ничего не нашел и швырнул окурок перед дверью, что все остальные делали автоматически. В каждый приезд нужно было проходить своеобразную психологическую акклиматизацию. К вечеру окурки уже будут лететь прямо под ноги, потому что искать в Питере урну было тогда бессмысленно. Все просочились через вертушку, только Валерий Алексеевич остался в бюро пропусков, ждать, пока ему спустят сверху бумажку.

Дождавшись пропуска и сунув его охране, он резво побежал к лифту и поднялся на четвертый этаж. Длинные казенные коридоры студии вовсе не производили впечатление храма телевизионного творчества. Впрочем, побывавший на многих телестудиях страны, включая Останкино, Иванов давно уже знал, что все «чудеса» скрываются за скучными дверями с надписью «АСБ», «АМВ», «ПАВИЛЬОН» или им подобными. Но главное здесь – это обычные кабинеты с такими же обычными людьми, волей случая или собственной в воплощении мечты настойчивостью получившими возможность делать самый престижный тогда в стране продукт – телевидение. Успев поздороваться в коридоре с десятком знакомых и полузнакомых людей, Валерий Алексеевич без стука вломился в кабинет с надписью «Главный режиссер ГРИиП». Хачик уже разговаривал по двум телефонам сразу и потому просто кивнул на стул и подвинул пепельницу, полную белых хвостиков «Беломора».

– Да, Сева, он как раз у меня сидит, сейчас спрошу. – Прижав трубку к груди, Хачик быстро спросил: Гостиницей в Риге обеспечишь?

– Сколько человек? На сколько суток?

– Четверо. На неделю. И машину. Твою заявку приняли – я сам поеду, Лешку с Толиком возьмем и оператора… Короче, как с «Рижской весной» – тот же состав.

– Все будет, о чем ты спрашиваешь? – возликовал Иванов, вытягивая «беломорину» из открытой пачки, лежащей на девственно-чистом – одни телефоны – столе Давидова.

– Да, все будет обеспечено, он сам будет курировать съемки… Да, интервью с руководством Интерфронта, НФЛ, Гражданскими комитетами, лично с Рубиксом. Ивансом, Горбуновым, с эсэсовцами бывшими, в Рижском ОМОНе, конечно. – Хачик вопросительно глянул на Иванова – тот кивнул подтверждающе. – «Ложные маяки перестройки» – рабочее название. Да ничего, не слишком! Три части пустим подряд, циклом. Хорошо!

Хачик бросил трубку, недоуменно поднял вторую, лежащую на столе.

– Светочка, прости засранца, в командировку собираюсь, в Ригу, надо было детали обсудить… Ну, сегодня и с тобой все обсудим. В Домжуре… Не, сначала поужинаем в ВТО, потом пить в Домжур пойдем. Заодно проводы в командировку отметим, все ж почти горячая точка. Задумайся, Светик, я ж могу и не вернуться. А у нас еще ничего с тобой толком и не было!.. Да я не хамлю, я люблю, понимаешь? Да не кипи ты, солнце мое, раньше, чем через неделю не выедем! – Хачик засмеялся и разъединился. – Ну что, все понял уже? Тогда пойдем за мужиками и обедать, ты с дороги все-таки. Там все детали и обсудим.

– Погоди, Хачик, поставь сувениры куда-нибудь – тебе конфеты, жене бальзам, все как обычно. – Иванов ловко поймал на лету коробок спичек, брошенный в него Хачиком, и пошел к выходу. Режиссер нагнал его в коридоре, обнял за плечи и загудел что-то в ухо, подшмыгивая длинным армянским носом.

Утром Иванов долго искал стакан с водой, припасенный с ночи, но, когда нашел, только вяло чертыхнулся – стакан оказался пустым. Пришлось вставать, идти в ванную, полоскать рот противной водопроводной жидкостью с хлоркой. Ни пива, ни минералки, конечно, не осталось. Соседа по номеру, слава богу, уже не было, съехал, наверное.

Валерий Алексеевич вспомнил, как вчера ворвался в номер за полночь, не подумав даже о том, что к нему могли подселить кого-то; обычно в «Дружбе» такого не практиковали с постоянными гостями, с теми, кто по «телевизионной» квоте, тем более. Как назло, в ванной перегорела лампочка, пришлось на ощупь открывать краны, чтобы умыться и хоть немного прийти в себя. Идея принять душ показалась на нетрезвую голову вполне здравой, и, несмотря на кромешную тьму в ванной и на то, что соседнюю койку двухместного номера занимал какой-то мирно спящий мужик, Иванов разделся и полез в ванну на ощупь. Раздавшийся вслед за этим дикий мат-перемат перебудил не только соседа, но, наверное, и весь этаж. В ванне оказались замочены десятки огромных роскошных роз. Он понял это уже позже, после того как выскочил из ванны с исколотыми ногами и начал шарить в ней осторожно рукой. Прибежавший на крик сосед сначала просто недоуменно моргал восточными черными глазами, потом долго хохотал, потом стали знакомиться и пить коньяк за удачный концерт, данный вчера в Большом зале Ленинградской филармонии армянским пианистом. Розы, подаренные многочисленными поклонниками, маэстро положил с вечера в ванну, наполнив ее холодной водой, чтобы не пропали цветы до того, как он передарит их какой-нибудь своей пассии. К счастью, ни Иванов, ни розы не пострадали критически, и инцидент был, как сказал поэт, «исперчен». И запит бутылкой армянского коньяка, приятно улегшегося поверх литра водки, выпитой в гостиничном ресторане с группой товарищей после вечернего прямого эфира.

Теперь приятно проведенная ночь отозвалась диким сушняком и дрожью во всем натруженном теле. Делать нечего, надо было начинать день. Иванов, как мог тщательно, попытался привести себя в порядок и спустился на первый этаж. Там, в баре у Шабанова, уже сидел и скучал Вадик Медведев – пухлый, огромный, интеллигентный даже с дикого бодуна.

– О, Латвия пожаловала! – потянулся он приветственно стаканом пива в сторону Валерия Алексеевича.

– Здравствуй, Вадим. – Иванов сунул горячую сухую ладонь в мягкую лапу Медведева и уселся рядом. – Где же эскадрон коней педальных? – Он отпил выдохшегося кислого пива и посмотрел на стакан с отвращением.

– Леха наверняка в ауте на пару дней после вчерашнего, Хачик с Толей на съемке, я умираю, – лаконично подвел баланс прошедших суток Вадим. – Вот что, коллега, при всем моем уважении к Саше пить это пойло я больше не в состоянии.

– Я тебя предупреждал, Вадик, – откликнулся невозмутимо из-за стойки бармен. – Это пиво я из загашника вытащил – для пьяных «фиников» оставлял, не для людей. Вчера же все вылакали! Ты забыл, какие танцы вчера показательные устраивал со своей блондинкой?

– Какой блондинкой, Саша? – недоверчиво протянул Медведев. – Не помню никакой блондинки.

Иванов хмыкнул, припомнив, как огромный, по-медвежьи грациозный Вадим кружил вокруг себя яркую девочку в мини-юбке – девочку с огромным бюстом и не менее огромным желанием прикоснуться к живому ведущему «600 секунд». О рейтингах тогда никто толком не слыхивал, но популярность «Секунд» в Питере, да и по всей стране была просто фантастической. Девочка была из провинциальной тургруппы, и ее можно было понять, но чем кончилось дело – не помнили ни Иванов, ни сам Медведев, а бармен предпочитал никогда не напоминать своим постоянным клиентам о возникавших периодически в его заведении щекотливых ситуациях.

С Медведевым было легко и просто, несмотря на некоторые невинные капризы, которые не шли просто ни в какое сравнение с сумасбродностью главной звезды их программы – Невзорова. (Режиссер-создатель «Секунд» Кирилл Шишкин, как-то заехавший с Толей Тышкевичем поглядеть на вырицкое жилье Иванова, спустя прошедшие шестнадцать лет даже комментировать не захотел свою самую звездную программу, поскольку одно лишь перечисление списка напарников по эфиру, не сошедшихся характером с Александром Глебычем, вызывало у него идиосинкразию.) А вот Медведев как-то умел сохранять приятельские отношения со всеми. И потому через полчаса они с Ивановым выходили из пойманной мгновенно на Кировском проспекте «тачки» уже у знаменитого пивбара на Владимирском. Директор питейного заведения был одним из поклонников программы и неудивительно, что через пять минут Вадим со своим рижским гостем перекочевали из общего зала в кабинет директора, и тот самолично отослал одного из своих людей прямо на пивзавод – за свежим «Адмиралтейским».

В кабинете было темно и уютно, пиво – холодное и крепкое, в углу светился синеньким «новостным» фоном маленький телевизор. Увлеченные обсуждением сравнительных достоинств вверенного хозяину пивбара и недавно открытого «Русского клуба», в котором пару дней назад приходили в чувство в такой же ситуации телевизионные гости, они не замечали того, что на экране репортаж о неминуемой войне в Ираке сменился вдруг совсем другим сюжетом – советскими танками на фоне толпы, окружившей Вильнюсскую телебашню.

– Ледяное шампанское, конечно, нельзя назвать классическим запи-воном для огнедышащей солянки из русской печи, но мы с Валерой только после этого коктейля почувствовали себя живыми, – благодушно посмеивался Вадик, откинувшись на спинку потертого кресла, выпятив круглое приятное брюшко из объятий разошедшейся джинсовой курточки.

– Ну-ка потише, мужики, – перебил вдруг хозяин. – Тут про Прибалтику говорят, вроде танки на улицах у вас, в Литве, – повернулся он к хотевшему что-то ответить Вадику, но осекшемуся враз Иванову.

– Латвия у нас, а не Литва, – пробурчал Валерий Алексеевич, трезвея и внимательно глядя на экран.

– Сделай-ка погромче, Васильич, – посерьезнел и Медведев. Баррикады в Вильнюсе, захват войсками телебашни, взятие под охрану армии ряда других важных объектов государственного значения. Выстрелы, крики, первые трупы, (как потом доподлинно узнал Иванов) вытащенные из моргов и уже мертвыми подсунутые под гусеницы танков, тяжело ворочавшихся в заведенной провокаторами толпе. Первые «застреленные солдатами» «патриоты» Литвы, на которых, как показала потом судмедэкспертиза, не было ни одного пулевого ранения. И первый погибший русский офицер – лейтенант спецназа КГБ Шацких, убитый выстрелами в спину из «безоружной» толпы у телецентра.

Миткова делала страшное лицо на крупном плане, кривила ярко накрашенные губы. Все играли свою игру. И «саюдисты», выполняющие в точности и любой ценой планы своих западных хозяев, и московские марионетки, и агенты влияния, подогревающие неистовство по всей стране, и сумасшедший, потерявший остатки здравого смысла народ, подзуживаемый саморазрушительным садомазохизмом космополитической российской интеллигенции. Не играли только последние солдаты империи, по правде, а не понарошку идущие на штурм, по правде не стреляющие в озверевшую толпу, готовую растерзать и терзавшую беззащитных перед приказом «не стрелять!» солдат. Это уже было в Алма-Ате, Сумгаите, Фергане, Тбилиси, Баку. К Валерию Алексеевичу часто приходили беженцы с Юга, приехавшие к русским родственникам в Ригу, рассказывали леденящую душу правду о погромах, убийствах, зверствах, изнасилованиях, о всеобщем предательстве высшим руководством страны своего народа. Что-то он печатал в «Единстве», что-то удавалось показать по телевидению в том же Питере. Саша Васильев, директор интерфронтовской студии, сам ездил в Сумгаит и привез оттуда фильм, который нельзя было показать нигде… При всех своих недостатках и ангажированности партийной демократической верхушкой, Васильев все равно оставался профессиональным журналистом и режиссером. Вот только служил он совсем в другой команде, хотя и работал формально в Интерфронте, и Иванов, как его непосредственный руководитель, не мог этого не учитывать, как не мог и доверять полностью. Но все же тогда еще оставались какие-то общие понятия, ценности, которые позволяли совместно делать дело хотя бы там, где общие оппоненты становились просто подонками и врагами не идеи даже, а всего человеческого. Потом, скоро уже, все смешалось. И вычислить своих, не зараженных всеобщим безумием, не потерявших осознание стратегического пути и высших ценностей, становилось неимоверно трудно.

Против человеческого в народе, тогда еще советском народе, играли все. И московский Центр, и ведущий его твердою рукою Запад, и местные националистические князьки, плевавшие на самом деле на взрастившие их нации, но рвущиеся к власти, чтобы поскорее занять места у дележа богато одетого, но смертельно больного государства. И если еще оставался кто-то, изредка заставлявший умирающего хотя бы приоткрыть глаза, хотя бы двинуть рукой, чтобы туча стервятников встревоженно взмыла над Союзом, то этой последней стражи оставалось все меньше. И выбивали своих солдат свои же военачальники. Чем выше рангом – тем больше предательства.

А те, кто посильнее, мудрее, настойчивее, те заранее готовились к выживанию для грядущего спасения истерзанной и уже обреченной на ограбление мародерами страны. Но и они вынуждены были таиться, не могли открыться друг другу. Все, что они делали, делали тайно, с дальним прицелом, не доверяя теперь никому. Ни потерявшему здравый смысл народу, ни растерявшимся или продавшимся сослуживцам, ни собственному начальству, в сладостном упоении пилившему сук, на котором оно сидит.

Присяга, которую дают единожды только, для большинства стала пустым звуком. Рыба начала гнить с головы – это понимали все. И тут же, махнув в отчаянии рукой, сами пускались во все тяжкие, в погоне за последним, может быть, в этой земной жизни удовольствием – удовольствием любой ценой. А про Царство Небесное напомнить было просто некому. Почти некому.

Но солдаты, в отличие от большинства генералов, еще оставались солдатами. И выполняли приказ. Если кто-то еще отдавал приказы.

– Я могу позвонить от вас по межгороду? – коротко осведомился у директора пивбара Иванов, резко поднявшись с места.

– Звоните, – растерянно отозвался тот.

– Я уточню обстановку в Риге. – Уже набирая номер, Валерий Алексеевич повернулся к Медведеву. – Подумай пока, готов ли ты ехать в командировку, нужен ли вам материал и в каком ключе?

Дежурный в штаб-квартире Интерфронта на Смилшу отозвался немедленно:

– Старая Рига блокирована баррикадами, Валерий Алексеевич! Грузовики поперек улиц, а при них колхозники, латышские студенты, уголовники… Все организовано согласно приказу Совмина Латвии. Все крупные пронароднофронтовские организации обязаны выделять автотранспорт, людей, оплачивать им суточные, снабжать горячим питанием и спиртным. В первую очередь, конечно, исполнительная власть в латышских районах, Министерство сельского хозяйства и прочие национальные конторы. На улицах горят костры, поют песни. Появились уже плакаты со списками наших активистов и их домашними адресами, призывы к борьбе с «оккупантами» и «колонизаторами». На баррикадах есть оружие, сам видел, своими глазами, у штатских. У нас дежурят ребята из группы охраны, ожидаем попытки захвата здания. Милиция никак не реагирует, армия молчит. Верховный Совет и Совмин на стороне баррикадников, да они их, по сути, и организовали. ЦК КПЛ не мычит, ни телится… – Дежурный говорил как по бумажке, конечно, он уже не первый раз обрисовывал ситуацию, язык стер, бедняга, наверное.

– Собираются, правда, создавать Комитет общественного спасения из коммунистов, Интерфронта, забасткома… Но там много непонятного. Анатолий Георгиевич с Лопатиным сейчас на совещании, велел вам передать, что нужно срочно организовывать информацию из наших рук.

– Понял… в общих чертах. Одну минуту подождите у телефона. – Иванов прижал трубку к груди и спросил Вадима: – Ну что, надумал? Или тебе нужна команда Невзорова?

Вадик, уже стоявший рядом и ловивший каждое слово разговора с Ригой, задумчиво протянул:

– Я-то, конечно, не прочь, но с кем ехать? Оператора искать надо, командировки выписывать на технику.

– Говно вопрос! Детали решим по ходу, – отмахнулся Иванов и поднес трубку к уху.

– Дежурный? Передайте Анатолию Георгиевичу, что я выезжаю из Питера вечерним поездом со съемочной группой «600 секунд». Пусть в отделе приготовят оперативную справку о главных событиях для меня и оставят у секретаря. Машину, лучше Вареника. Денег пусть оставят – мне людей надо будет размещать. И сами срочно найдите Васильева – к прибытию поезда он должен быть на Смилшу, готовым к съемке. Все, удачи вам, Владислав Григорьевич! До связи!

Медведев сокрушенно откупорил еще одну бутылку «Адмирала», вылил ее в большую пивную кружку и побрел к телефону – звонить Шурику, потом жене, потом искать редактора – Лешу Украинцева.