Текст книги "Виновны в защите Родины, или Русский"

Автор книги: Тимофей Круглов

Глава 12

Толик сам вскоре приехал к Ивановым. Нагрянул домой, как всегда, без предупреждения. Хорошо хоть не в форме и один. Валерий Алексеевич только проснулся – была суббота. Алла с Ксюшей еще спали, поэтому, не поздоровавшись даже, Иванов тут же сделал «страшные» глаза, ухватил Мурашова за рукав и потянул на кухню.

Толик привычно уселся на свое любимое место у окна, поерзал, снова встал, скинул легкую курточку, стянул плечевую сбрую с пистолетом и повесил на спинку стула. Оружие на постоянном ношении тогда было очень большой редкостью. Но омоновцы не расставались с ним никогда – ни дома, ни на службе, конечно.

– Кофе? – по-прежнему не поздоровавшись, спросил друга Валерий Алексеевич. – Может, перекусить чего на скорую руку?

– Ты бы хоть поздоровался, братишка, давно ведь не виделись, – с улыбкой попенял Мурашов хозяину.

– Гость – говно – не был давно! – отрубил Иванов, зевнул и стал заваривать кофе в видавшей виды алюминиевой турке.

– Ты чего это? – Толик по-прежнему улыбался как ни в чем не бывало. – Может, выговор мне сделать хочешь от имени русского народа?

– Не сейчас! Алла с Ксюхой спят еще, не хочу будить. – проворчал Иванов, не оглядываясь на гостя, делая вид, что пристально следит за туркой, чтобы кофе не убежал.

– Ну ты даешь! Сначала Сашку на меня натравил – он по пьяному делу чуть в репу мне не заехал за Верховный Совет, потом Людмила, представляешь, Людмила мне-мне! – не дала под тем же предлогом! Потом на базу «Единство» ваше со стихами Феликса подбросили – целую пачку – аж по кубрикам замполит разнес. Я даже запомнил кое-что, ну-ка, как там было у вашего народного витии:

«Чтоб завеса темных туч не висела Над народною судьбою-судьбиной – Половина всех людей захотела Равноправия с другой половиной.

За поддержкою другой половины Шла под флагами людская колонна – Ей ответом были бронепластины И разящие дубинки ОМОНа!»

Феликс Кац

Толик читал хоть и шепотом, помня о спящей за тонкой стенкой кухни семье Иванова, но все равно выразительно, четко, артистично, а в конце так даже руку со сжатым кулаком вознес над головой, но по столу, однако, не брякнул, опустил кулак медленно и неслышно.

– Ты, лейтенант, у нас прямо не командир взвода, а Качалов! – иронически обернулся к Толяну Валерий Алексеевич. – Откуда только слов таких набрался бывший вертолетчик? «Народный вития!» А?!! – шепотом рявкнул Иванов Толику прямо в ухо, как на допросе в плохом детективе. – Отвечать, когда спрашиваю!

– Не бейте, дядько, – тоненько заверещал Мурашов, подыгрывая, – я все скажу! Я окончил пажеский корпус.

– Опять прокол! То Некрасов, то Ильф с Петровым прямо от зубов отлетают у офицера ОМОНа! Да ты, Толян, кроме «твою мать» да «мать твою», других слов и знать-то не имеешь права! На кого работаешь?! – Иванов увлекся и чуть было не дал другу увесистого подзатыльника, однако омоновец ловко перехватил его руку и легонько повернул – не больно, но чувствительно. И ответил наконец спокойно:

– Ладно, Валерка, не кипятись и не делай вид, что кипятишься. Давай-ка перекусим быстро, кофе попьем и свалим пиво пить, пока Алла не проснулась и тебя не на ключ не заперла.

Там и поговорим. А в целом ты молодец, парнище, все правильно делаешь, уважаю. И даже помогу. Но об этом на свежем воздухе! Слушай, а майонеза у тебя нет?

– Толян, ты бы хоть кофе без майонеза употреблял, что ли? Смотреть же тошно!

– Ну вот нехватка у меня майонезных веществ, понимаешь?!

– Меньше надо по бабам шляться, а то скоро вообще на солнце мерзнуть будешь! – Валерий Алексеевич полез в холодильник, пошарил там в поисках майонеза, выпрямился с банкой в руках и задумчиво произнес:

– Сам поможешь? Ну-ну, посмотрим…

Из народной разливухи «Вишневый сад» в Чиекуркалнсе друзья очень скоро перебазировались в Мангали – в знаменитую шашлычную Важо. Потихоньку повышали градус, пока разговор не стал совсем уж доверительным.

– Приказ отдал замминистра Екимов. Сашка Кузьмин, командир 2-го взвода, ну, ты его знаешь, был старшим над нашими у Верховного Совета. Полковник Бугай от горуправы там тоже подсуетился. Делать нечего, приказ надо выполнять. Пока мы еще подчиняемся. Но не думаю, что это надолго. Будет развиваться двоевластие – придется выбирать. Так что ты совершенно правильно нас травишь «народною травлей»! – Толян ухмыльнулся весело и откинулся на прогретый первым летним солнышком, скользкий от хвои бугорок под сосной, у которой друзья уселись проветриться и поговорить начистоту.

– С чего, ты думаешь, начнется процесс? С открытого партсобрания? Рубикс, наверное, уже подсуетился.

– Может, и с партсобрания. Партийных у нас много. Но это только повод устроить общее собрание отряда – соблюсти демократические принципы перестройки, так сказать!

– А личный состав созрел определиться?

– Новый министр – Вазнис – мудак! Вместо того чтобы покупать, объявил о снятии нас с льготной очереди на квартиры. Кооператив охранный приказал прикрыть… А ведь «Викинг» – это основной доход для каждого омоновца. Вот и подумай, как ко всему этому люди относятся? Патриотизм, конечно, тоже присутствует. Но главное – круговая порука. Если все сделать как надо, то принцип «с Дона выдачи нет!» – распространится на весь отряд. Вот это будет уже серьезно! Против этого никто не попрет!

– Ну, текучесть поначалу все равно будет!

– Ничего, людей наберем! К нам и так в очередь становятся! А если пойдет заваруха и нужно будет всерьез выбирать между «красными» и «белыми», тогда отряд укрепится за счет идейных – это тоже важно.

– Так… С одной стороны – профи. Плюс к ним – убежденные идейные бойцы. Все вместе – в одной лодке, которую так раскачает бурное море, что бежать с нее уже никто не решится. Особенно если лодка окажется единственной.

– Примерно так, друже. Но до этого всего надо еще дорасти! Лымарь – командир, подал заявление об уходе. Жаль старичка, но он правильно делает, что уходит, не потянуть ему дальше. Вот как он уйдет, тут все и начнется. Если прикинуть сроки – медкомиссия, госпиталь, передача дел… Ну, опять же, если не будет форс-мажора. в августе—сентябре все решится.

– Дожить бы еще до осени.

– Доживем, куда денемся? Ты-то как, нормально у себя сидишь?

– Ну, у нас, знаешь ли, кооперативов не водится. Но люди убежденные. Алексеев – человек надежный. Дерьмо всякое поразогнали в общем и целом из Движения. Конечно, не все гладко. Но, что в наших силах, то делаем.

– Ну, это понятно, а ты, именно ты.

– А я соответствую своей должности и делаю свое дело. Так можешь и доложить грушнику своему. Или комитетчику, не знаю уж, кто он там у вас.

– Э, а ты с чего, собственно, решил, что он у нас появился?

– Сорока на хвосте принесла! Так ему и передай, больше уважать будет.

– Ну что же, братишка, дружба – дружбой, а служба – службой. Я рад, что мы вместе!

– Я тоже.

Конечно, все определялось не этими тридцатилетними мужиками, блаженно раскинувшимися на теплой земле, лениво следящими за облаками, радующимися первому летнему дню и тому, что жизнь пока еще не кончается… Они просто делали свое дело на своих местах. Как понимали, как умели. В меру сил, способностей и веры в свою страну, свой народ, своих друзей и товарищей, родных и близких людей. Догадываясь, что кто-то станет врагом, кто-то предателем, а кто-то просто умрет, успев выполнить свой долг, но не успев закончить порученное ему дело. И виноватых искать тут нечего.

Лето прошло быстро. Иванов сходил в отпуск, как и привык, в июле. Вволю накупался, назагорался в Кегумсе, куда опять поехали всей семьей на отцовскую служебную дачу.

Несколько раз за лето выбирался на базу ОМОНа в Вецмилгравис – поговорить с людьми, попить водки, попариться в недавно построенной баньке. Обрастал знакомствами, друзьями, примелькался; тем более что терся он на базе еще с момента создания ОМОНа в 88-м году. Но тогда просто по дружбе с некоторыми омоновцами. Теперь уже все больше – по службе. Приезжали друзья и к нему на дачу. Ловили рыбу, жарили шашлыки, срывались иногда в Ригу – погудеть под видом какого-нибудь дела. А потом, как и обещал Валерий Алексеевич Алле, они с друзьями на машине съездили в Питер на недельку.

Леша с Хачиком устроили рижанам большую культурную программу. Пользуясь телевизионными связями и возможностями, водили в закрытые для простой публики музеи, проводили на редкие гастроли и концерты; в общем, Алла осталась довольна.

Лето сгорало стремительно. Патовая ситуация в политике продолжалась, жизнь во всей стране становилась все труднее. А тут и листья начали желтеть как-то рано, и дожди пошли осенние уже в августе. Иванов вышел на работу, привычная текучка затянула было, но вскоре события снова взяли за правило происходить ежедневно, и все пошло развиваться стремительно.

В один из таких сумрачных дней, в самом конце августа, Иванову на работу позвонила Таня. Встретиться решили на вокзале, чтобы потом отправиться на электричке куда-нибудь прогуляться, если погода позволит, конечно.

Свидание назначили не у знаменитых вокзальных часов, а в зале дальнего следования, на правой лестнице, если смотреть со стороны площади. Иванов успел еще стрельнуть у Сворака немного деньжат и заскочил на рынок, благо, что рядом с вокзалом – за цветами. Пробежался быстро вдоль пахучих рядов, приценился было к огромным чайным розам, потом спохватился, что с таким букетом гулять будет проблематично. Заметался в растерянности, но, к счастью, с самого краю, у перехода, бабульки продавали самодельные маленькие букетики из простых полевых цветов. Ухватил приглянувшийся, отдал тетке рубль и, не дожидаясь сдачи, побежал по запутанным переходам, лавируя в толпе пассажиров.

Татьяна насмешливо смотрела с верхней площадки широкой лестницы на суетливую толпу внизу, вглядывалась через стеклянную стену вокзала в широкую площадь напротив, то и дело ловя себя на непреодолимом желании поправить волосы или чуть изящней изогнуть фигуру, одетую в модный плащ. Но воли себе не давала, наоборот, старалась показаться стороннему взгляду женщиной усталой и совершенно обычной. Иванов появился совсем с другой стороны, пройдя через примыкающий прямо к перрону зал ожидания транзитных пассажиров, и уже с минуту стоял у нее за спиной, не зная, обнять ли ее поскорее, зарыться в волосы, вдохнуть знакомый аромат духов и особенной чистоты, свойственный только Татьяне, или постоять еще – поразгадывать, пользуясь случаем, загадку, которую внесла в его жизнь эта. любовь?

Не удалось. Таня, не оборачиваясь, откинулась вдруг назад, так что Иванову пришлось тут же подхватить ее за талию, чтобы не упала. А она, полулежа на одной его руке, другую небрежно закинула ему на шею, притянула к себе его голову, прижалась щекою, и все это не глядя, в совершенной уверенности, что Валерий Алексеевич окажется именно там, на том самом месте, где она придумала ему быть.

– А если бы меня не было? – недовольно спросил он.

Она повернулась наконец к нему лицом, обняла крепко, приникла, как лиана, и тихонько засмеялась.

– Угрюм-Бурчеев! Посмотри на себя, на кого стал похож? Партийный функционер на трибуне Мавзолея! Шапки пирожком не хватает, а вот взгляд – вполне всамделишный!

Растрепала легкими ладонями Иванову волосы, взъерошила поцелуями аккуратные усы, ослабила одним движением галстук, расстегнула пуговицу на пиджаке – и все это как-то быстро, ловко, привычно – как будто каждый день встречала Валерия Алексеевича после работы и приводила в соответствие своему эстетическому и чувственному пространству.

А Иванов и в самом деле почувствовал вдруг облегчение. Заулыбался, разрумянился, басок стал сочным и вкусным, шутки удачными.

– Таня, ты как вода ключевая – все смываешь одним прикосновением! Скучал же я по тебе, не вспоминал, а скучал. Знаешь, встретить не надеялся, думал, не получится больше никогда, не бывает такого в короткой нашей жизни! А просто скучал постоянно, каждое мгновение, как о детстве, что ли, нет, как трава в знойный полдень по утренней росе.

Как. как болван последний, короче! Не люблю говорить вслух о любви, да и слово это произносить не мне и не с тобою, наверное.

– Зачем же обижаешь ты меня, милый? Совсем-совсем нет любви? Так что же я делаю здесь? Так что же здесь делаешь ты?

– Ты опять улетишь, ты упорхнешь, ты ручейком сквозь пальцы прольешься – и нет тебя – какая же это любовь?

– Любовь удержать невозможно, Валера! Вспомни, ведь ты же поэт. Ты не смей забывать об этом! Я тебя за то полюбила, что ты поэт, пусть ты трижды похож сегодня на чиновника из ЦК комсомола, но ведь ты же поэт всей жизнью своей! Поэт может даже и строчки в жизни не написать, но быть поэтом! Поэт – это не образ жизни, поэт – это сама жизнь! Ты помни это, а то я уйду!

– Какой я теперь поэт, насмешливая ты женщина?! Контр-р-р-р-рево-люционеры разве бывают поэтами? Ах да, расстреляли Гумилева. Эмигрировал Бунин. Повесилась Цветаева. Кто еще? Незавидная судьба… А остальные все больше слушали музыку революции! Господи, чушь какая, на самом деле! Давай поедем в Калнгале! Не хочу в Юрмалу… Или в Веца-ки рванем, там один мой знакомый актер открыл первое в Латвии кооперативное кафе-пельменную прямо на станции. Какие там пельмени, Таню-ша! Поэма, а не пельмени! И водка! А потом пешком по пляжу до Калнга-ле! Я покажу тебе наши горы!

– В Латвии есть горы? – расхохоталась Таня, быстро влекомая Ивановым сначала вниз – в пригородные кассы, потом вверх, на перрон – к стоящей «под парами» электричке.

– Ну, Линксмакальнис ведь тоже был как бы «горой», или я перепутал что-то в литовском?

– Это не горы, это холмики, Валерик!

– Пусть! Зато там такие красивые сосны и сквозь сосны показывают, если повезет, закат солнца в море вручную!

– Обожаю!!! И никаких столов, скамеек, как в Юрмале?

– «Что сделали из берега морского гуляющие модницы и франты.

– Наставили столов, сидят, жуют.» – и ничего этого нет? Обещаешь?

– Клянусь!

– Чем клянешься?

– Собранием сочинений в десяти томах!

– Своим?

– Своим, конечно. жаль только, что в нем будут преобладать листовки и заявления Республиканского совета Интерфронта. – Иванов погрустнел, оборвал шутку и уставился в грязноватое окно тронувшейся с места электрички.

Татьяна грустно улыбнулась в ответ, пальчиком смешно подперла точеный носик вверх, дескать, держи хвост пистолетом! Потом не удержалась и сама вздохнула. Нагнулась к сидящему напротив Иванову и прошептала:

– Ты, родной мой, молись, чтобы в твое собрание сочинений тексты приговоров не вошли.

– Каких приговоров, Танюша?

– Все равно каких. Ни тех, что тебе, ни тех, что ты подписал. Она откинулась на спинку сиденья, долго ехала молча, думая о чем-то общем для них, конечно, общем, потому что то и дело посматривала на Иванова. И Валерий Алексеевич тоже молчал.

Таня сказала вслух то, о чем сам он еще никому не говорил, разве что Толяну. Ну, тот офицер, к тому же уже обстрелянный – недаром в командировки на Кавказ постоянно ездит со своим взводом. Однако и Мурашов как-то раз ляпнул без обиняков, что расстреливать, если надо, будет он. А вот приговоры писать придется, может быть, Иванову. И что проще – он сказать не берется. «Ну, пьяный базар, оно понятно… Все ведь понимают, что, скорее всего, приговоры выносить будут нам. И стоять нам с Мурашовым у одной стенки вместе. Так что лучше уж в бою, если что. Ну, детский сад пошел – детство в жопе заиграло – подвиги нам не нужны!» – Иванов стряхнул глупые навязчивые мысли и пересел к Тане. Обнял ее покрепче, так и ехали до Вецаки, тесно прижавшись друг к другу. И не боялся ведь, что знакомые встретятся. Так было с Таней хорошо и спокойно. И не было ни страха, ни чувства вины.

Ночевать в эту ночь домой Иванов опять не явился. Отзвонился, отоврался. Но изменой столь редкие встречи с Татьяной он не считал. Будущего у них не было, так они сразу решили. Расставаясь утром после бессонной ночи, они долго целовались в маленькой прихожей хрущевки, в которой жила давняя подруга Тани, тактично не казавшая носу утром из своей спальни, как будто и нет ее вовсе в квартире.

– Возьми эту безделушку на память, – на узкой ладони лежал, свернувшись тугими толстыми кольцами, тускло поблескивая старинной бронзой, маленький питон.

– Спасибо. Но почему змей?

– Это Питон. С большой буквы. Если вдруг все станет совсем плохо – покажи эту штучку.

– Кому показать?

– Скоро узнаешь. Тогда поймешь. Он все для меня сделает. Это друг моего бывшего мужа.

– Питон?

– Питон… – вздохнула Татьяна. – Пока ты учился, женился… мы с ним три года загорали на Кубе. Потом, уже в Союзе – расстались. По-хорошему, насколько это возможно. Впрочем, ты не ревнуй. Это же не муж, а друг мужа. Просто друг, правда… Вполне может так оказаться, что это ты понадобишься Питону куда больше, чем он тебе… Тебе пора. Потом разберешься во всем. А если не будет нужды, то просто останется память.

– Опять тайны Мадридского двора, хоть бы раз обошлось без загадок…

– Никаких загадок, милый. Я люблю тебя. Помни об этом. Впереди трудные годы. Но я все равно буду любить тебя. Чтобы помочь выжить. Любовь помогает даже издалека. Даже если мы никогда не встретимся больше, любовь все равно помогает.

– Я тоже люблю тебя! Ты тоже помни об этом! – Валерий Алексеевич отцепил с лацкана пиджака свой интерфронтовский значок – редкий по форме, такие не раздавали сторонникам тысячами. – Вот, возьми на память.

– Анатолий Мурашов… не простой лейтенант, ты, наверное, понял. Но он и в самом деле твой друг, это ты тоже запомни, Валера.

– Омоновец?

– А что, есть другой Мурашов?

– Кто же ты – радистка Кэт?

– Я… радистка Кэт. Поцелуй меня и иди. Ты ничего никому не должен! Ты все делаешь сам и по собственной воле. И этим ты отличаешься от меня в лучшую сторону. Поручик.

В тетрадках Иванова это было подписано так:

 
«Из моих переводов латышской поэзии.
Авторов не помню за давностью лет.
Нашел случайно в старом, блокноте…
В мое тело вселилась боль.
Я, кажется, скоро умру.
Но на вишню рядом со мной
Лезет девочка поутру.
Как чертовски болит…
Сердце галопом вскачь.
Но в море, пылая, горит
Солнце, как желтый мяч.
Все надо просто стерпеть,
Пусть факелом жжется боль.
А девочке хочется петь.
И взгляд у нее голубой.
Вон, небосклона вдоль,
Туча ползет. Над ней
Смеется девочка, как любовь
Моих оставшихся дней.
Болит. Но видишь, ветви полны
Вишен, нот, голосов.
И если даже дни сочтены,
В ком-то начнусь я вновь.
Дома ли я? Милые… Да.
Но сердце мое не дома.
По голубым мартовским льдам
Ушло к местам незнакомым.
И вовсе не с вами, милыми, мне
Беседовать вечерами —
С сорокой на мшистом лесном валуне.
Милые! Нет, не с вами.
Снегом последним растаю весной,
Соком живым сольюсь я с землей.
Слезы прощанья приникнут к корням —
Влагой и пищей зеленым росткам;
И сладко дыхание ты затаишь
От жажды ростков
И легко побежишь
Жизни навстречу и счастью навстречу
В мой вечер последний
И первый мой вечер».
 

Глава 13

– Библиотека Конгресса США просит высылать ей все номера «Единства». Обещают перевести на наш счет требуемую сумму… – Иванов скептически разглядывал узкий, длинный конверт, марку со статуей «ихней», американской, Свободы. – А вот еще одно письмо из Штатов, что-то янки нас завалили почтой сегодня: – «Будучи американским профессором, специалистом по истории русской политической мысли, я собираю материалы о современном русском патриотическом движении». – Смотри-ка, Петрович, американец, а чует правду, называет нас русским патриотическим движением, и никакой «Интер» его не обманывает… Так, а дальше что у нас?.

«.В связи с этим я нуждаюсь в материалах о деятельности Интерфронта. В Библиотеке Конгресса, крупнейшем книгохранилище США, нет ни одного экземпляра газеты «Единство». (Теперь будет!) Нет ее и в других библиотеках нашей страны. Летом 1989 года, находясь в научной командировке в Москве, я, в поисках материалов об Интерфронте, обратился в библиотеку имени Ленина, но мне сказали, что газеты из союзных республик находятся в хранилище, расположенном за пределами Москвы, в городе Химки, куда доступ иностранцам закрыт. Случайно мне в руки попали три номера вашей газеты за сентябрь, из которых я узнал Ваш адрес. Я хотел бы стать подписчиком вашей газеты с тем, чтобы получить все ее номера, начиная с первого. Готов платить за подписку как в долларах, так и в рублях. Если помимо «Единства» редакция располагает и другими материалами, освещающими деятельность Интерфронта (программа организации, листовки и т. д.), я также готов приобрести их для своей научной работы.

Заранее благодарю Вас за внимание, с уважением, профессор Даррелл П. Хаммер».

Ага-ага…. Университет Индианы, депатмент… то бишь отделение политических наук.

Это они, значит, ажно в Индиане без нас жить не могут, Петрович!

– Пошли их на хер, Валера! – Сворак на секунду обернулся в сторону коллеги, не прерываясь в любимом занятии – копании вслепую в темных недрах огромного сейфа.

– Ну зачем же так сразу на хер? – рассмеялся Валерий Алексеевич. – Отдам Наталье, пусть платят, да и лишний след в истории не помешает. Пусть даже за океаном.

– Чего это ты в историю уходить собрался?

– Это не я собрался. Это время наше в историю уходит, Петрович!

– Тю-ю-ю! – присвистнул неожиданно Сворак. – Нам бы в истории лучше не попадать, а в историю уж тем более. Если выиграем наше безнадежное дело – сам учебник напишешь, какую хочешь историю, такую и сочинишь. А вот если… Тогда уж лучше в историю не попадать, ты мне поверь, старому сотруднику.

– Верю, верю всякому зверю, а тебе, ежу. – Валерий Алексеевич собрал в папку бумаги и решительно поднялся из-за стола. – Я к Алексееву! Ты есть, если что?

– На месте, на месте. – Сворак тщательно проворачивал ключи в многочисленных замках сейфа.

Иванов сделал ручкой секретарше в приемной, спросил глазами – не занят ли шеф? – деликатно стукнул для проформы о косяк обитой черным дерматином двери и тут же вошел.

Анатолий Георгиевич приглашающе показал на ряд мягких стульев у приставного стола, снял очки, протянул теплую мягкую руку.

– Что новенького, Валерий Алексеевич?

– Текучка. Письма вот американцы шлют, называют нас русским патриотическим движением, между прочим.

– Ну, они-то поумнее Рубикса будут… Хотя Альфред Петрович нас именно за это и не любит, за русское.

– Копии я вам принес и переводы тоже.

– Спасибо, я посмотрю.

– А вот это перевести не успел, гляньте краем глаза, тут все просто, трудно не понять.

Но интересно.

«As you well know General Seaetary Mr. Gorbachev is working very hard to improve social justice and living conditions in Soviet Union. To accomplish this task he needs masive financial assistance from the Capitalist lands. Mr. Boris Yeltsin on his recent trip to the United States requested our organization to work with American Congress to help obtain the neсessary money.

As you know the Congress is very sensitive in questions on democracy and personal freedom. The American leaders still consider the Baltic lands as occupied by the Red Army, and all Russian citizens in Baltic as imperialists. International Front in the United States is considered as Russian imperialist force. To make our work, to obtain funds to rebuild economy of Soviet Union, as easy as possible we respectfully request your organization to discontinue provocations that alarm the Americans. Of highest concern and for the cause of Soviet Union, most damaging is the wide publicity about alleged attacks on Baltic natives by supporters of the INTERNATIONAL FRONT. Please be more careful. In the West too many people still think, that Russians are semi-civilized. For our common cause it would be best to keep the above matter strictly confidential as far as the Baltic natives are concerned. Please be assured that your full cooperation will be richly rewarded.»

– Давайте я с листа попробую перевести общий смысл, за тонкости перевода не ручаюсь… Э-э-э… «Как вам хорошо известно, Генеральный секретарь г-н Горбачев трудится очень усердно, чтобы улучшить. бр-р-р-р. социальное правосудие и условия жизни в Советском Союзе. Чтобы достичь этой задачи, ему нужна массированная финансовая помощь от капиталистичеcких земель?!…стран. Г-н Борис Ельцин во время его недавней поездки в Соединенные Штаты просил нашу организацию работать с американским конгрессом, чтобы помочь получить необходимые деньги. Как вы знаете, конгресс очень. черт!… чувствителен в вопросах демократии и личных свобод. Американские лидеры все еще рассматривают Прибалтику как оккупированную Красной армией, а всех русских граждан в Прибалтике как империалистов. Интернациональный Фронт в Соединенных Штатах рассматривается как Русская (с большой буквы пишут! А! Это в смысле российская или даже советская…) империалистическая сила. Чтобы выполнить нашу работу, чтобы получить фонды, чтобы восстановить экономику Советского Союза, так легко, как только возможно, мы уважительно просим. та-та-та-та-а. вашу организацию прекратить провокации, что станет сигналом для американцев.

С точки зрения интересов репутации Советского Союза наибольший вред ей принесет широкая огласка возможности. э-э. нападения на коренное население Прибалтики сторонниками ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНОГО ФРОНТА. Будьте осторожны. На Западе слишком много людей все еще думают, что русские… ешкин кот!.. полуцивилизованны. Для нашего общего дела было бы лучше, чтобы содержание рассматриваемого вопроса было строго конфиденциально, о чем заботятся также и уроженцы Балтии. Можете быть уверены, что ваше сотрудничество будет щедро вознаграждено.»

– Да уж, чего тут не понять… – вздохнул Алексеев. – Однако и тут и там упор на слово «русский». Они позволяют себе называть вещи своими именами, в отличие от Горбачева с компанией. И от нас…

– Не стесняются просто. Для них то, что война идет с русскими, а не с советскими, – аксиома. Ну а «богатое вознаграждение» пусть оставят «Равноправию». Тем более что за «организация» бумажку прислала, вы уже поняли, наверное. По языку видно – кто-то из эмигрантов писал, к тому же недавних. И явно не русскоязычный – латыш или эстонец.

«Капиталистических земель», па-а-нимаешь. Наши так не напишут, американцы тоже.

– Ладно, это все повод для будущих размышлений. Нам с вами еще многое надо обсудить с точки зрения главных мировоззренческих вопросов, Валерий Алексеевич. Доверительно обсудить, как вы понимаете… Так что я, честно говоря, не в восторге от перспективы вашего длительного отсутствия. Вы все-таки решили ехать в командировку?

– Решил, Анатолий Георгиевич! Северо-Запад мы, в меру сил, уже охватили. Горький, Воронеж, Ярославль… тоже. Надо продвигаться дальше по всей России. Надо творить свою мифологию, пока не поздно. Создание положительного мифа необходимо даже в том случае, если. Ну, в общем, если. Пусть что-то останется от нас – это тоже результат. Посеем семечко, когда-нибудь прорастет, хотя бы памятью о том, что мы были и мы сопротивлялись. Я не очень-то надеюсь, что «гласность» в случае развала Союза будет касаться и нашей деятельности. Перепишут историю в момент, и получится, что все народы Советского Союза дружно и единогласно решили выбрать «свободу и независимость», а говоря проще – сами виноваты будут в том, что выйдет в результате.

На этот раз все будет еще грубее, чем в Кратком курсе истории партии. Просто не останется никого, кто будет заинтересован в сохранении альтернативной информации.

– Возможно, вы правы, Валерий Алексеевич… Насчет «никого» – это вы перегнули в полемическом задоре, так сказать. Нуждаться в правде по-прежнему будут многие, очень многие. Но вот силы, альтернативной Западу, действительно может не остаться. Я не имею в виду мусульманский фактор или какие-либо внутренние противоречия между англосаксами. Ладно, езжайте! Только вот Игорь Валентинович тоже что-то не очень хочет вас отпускать.

– Я с ним сам поговорю сейчас, с вашего позволения. У меня для Лопатина другие аргументы найдутся. – Иванов хитро усмехнулся.

– Ну, с Богом! Зайдите еще ко мне перед отлетом. Я попрошу Татьяну Митрофановну помочь вам с билетом на самолет – для нее, как вы знаете, в аэропорту проблем не существует.

– Спасибо, Анатолий Георгиевич!

Алексеев проводил Иванова до двери и попросил сидевшую в приемной Татьяну зайти к нему.

Конечно, вопрос с давно задуманной Ивановым пропагандистской поездкой по крупнейшим центрам Сибири и Дальнего Востока можно было решить и с одним Алексеевым. Но Лопатин ревниво относился к своему положению сопредседателя Движения, и ни к чему было осложнять отношения с ним ни себе, ни шефу.

– Игорь Валентинович, добрый день!

– Добрый, коли не шутишь! – Лопатин – высокий, сильный, просто «настоящий полковник», каким и был в принципе, – решительно отодвинул в сторону документы и пригласил Иванова садиться.

– С чем пожаловали, Валерий Алексеевич? Как дела у пропагандистов и агитаторов?

– Надо прояснить планы на будущее, – уклончиво ответил Иванов. – А дела у нас как всегда. Людей нет И вряд ли будет! Надо оптимизировать как-то работу тех, кто еще остался, чтобы и их не потерять. ЦК ведь переманивает потихоньку – зарплатками, машинками, пайками. А ведь у них свой аппарат – вот бы и пользовались! Чего они к нам руки-то тянут? Хоть бы копейку вложили в тот же видеоцентр! Нет! Только пользоваться. А бюджеты у нас, вы лучше меня знаете, разные.

Иванов сознательно перешел в наступление, предполагая, что теперь уж не ему придется докладывать, а лидеру, слишком тесно повязавшему себя с Рубиксом, оправдываться. Опытный руководитель – Лопатин – игру, конечно, понял, но не принял.

– Ты, Валера, мне голову тут не забивай своими проблемами! Твои люди – ты с ними и работай, и ты с них и требуй. А то, что мы ЦК помогаем в информационной работе, так нам это только плюс. Нам не делиться надо, а взаимодействовать покрепче! Он мне еще выговаривать будет!

– Я вам не выговариваю, Игорь Валентинович, я у вас, как у старшего товарища, совета спрашиваю. – спокойно парировал Иванов.

Лопатин широко, по-киношному, улыбнулся и оглядел Иванова.

– Молодец, пропагандист! Ему слово, он мне два! Ну, это хорошо. Так что ты хочешь?

– Подпишите командировку по Сибири и Дальнему Востоку.

– Думаешь, это необходимо сейчас? Докладывай резоны!

– Я ведь не просто прокатиться собираюсь, Игорь Валентинович. Помимо чисто пропагандистской работы считаю возможным решение следующих задач. Первое – наладить четкую взаимосвязь и взаимопомощь, между прочим, с партийным руководством еще не охваченных нами регионов России. Знаете, что союзников в Москве нам искать не приходится. В Питере и вообще европейской части Союза у нас связи крепкие и давно уже работают. Телевидение и пресса, ну, часть, по крайней мере, нас там любят и с нами взаимодействуют. Кое-какая материальная помощь – и аппаратурой и бумагой – из Кондопоги хотя бы – поступает. Урал – становой хребет державы, так его перетак, тесно обложен дерь-мократами, как и Москва….