Текст книги "Арджуманд. Великая история великой любви"

Автор книги: Тимери Мурари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

ИСА

Достоин ли я доверия? Это бремя слишком тяжело, чтобы возлагать его на плечи простого слуги. Наше положение таково, что хозяевам легко манипулировать, запугивать нас…

Подобные мысли крутились у меня в голове, пока я в кромешной темноте пробирался к дворцу Шах-Джахана. Луна не светила, даже звезды были закрыты облаками, так что идти приходилось, как с завязанными глазами.

…Меня разбудили среди ночи. От фигуры, закутанной в плащ, пахло духами – точно женщина, – но лицо ее было закрыто.

– Ты Иса?

– Да!

– Его высочество, Шах-Джахан, послал за тобою. Иди, он ждет.

От Джамны поднимался туман, похожий на пар. Я поежился. Голову грел тюрбан, а вот ноги мерзли.

Дворец принца был погружен в темноту. Я уже начал думать, что надо мной посмеялись, но тут дверь неожиданно отворилась, и женская рука втащила меня внутрь.

Женщина знала дорогу и шла уверенно – в отличие от меня. Я изо всех сил старался поспевать за темной фигурой, натыкаясь на оттоманки и кушетки, спотыкаясь о столы и ковры.

Мы прошли через сад, спустились по лестнице у розовых кустов, попали в другой сад, потом опять спустились…

Шах-Джахан ожидал нас внизу. Завернувшись в шелковое одеяло, он сидел на тахте и смотрел на реку. На траве рядом с ним стоял большой кувшин. Он налил вина в золотую чашу, осушил ее и тут же наполнил снова. Услышав наши шаги, он, не оборачиваясь, подозвал меня жестом. Женщина тут же ушла.

– Ты Иса, ее раб?

– Да, ваше высочество. Слуга, не раб. – Сможет ли принц уловить разницу?

– Завтра мне придется жениться.

– Я знаю.

– Тише! Я этого не хочу… Мне не нужна эта… персиянка! Я несчастен. Вот незадача. Принц не должен быть несчастным. У меня есть все на свете, кроме Арджуманд… Ты меня слышишь?

Он наклонился и пролил вино. Я заметил, как блеснули его глаза, и испуганно отпрянул.

– Вот глупец, – сказал Шах-Джахан. – Я всего лишь спросил, слышишь ли ты меня?

– Да, ваше высочество…

– Так слушай дальше. Ни одна женщина никогда на меня так не действовала… Арджуманд, только она! Тебе приходилось испытывать нечто подобное, Иса?

Дать ему правдивый ответ я не мог.

– Я спрашиваю, приходилось ли тебе испытывать что-то подобное?

– Нет, ваше высочество.

– Тебя удивляет, почему я говорю с тобой о таких вещах? А кто же еще сможет рассказать ей, что я испытываю, будучи не в силах выполнить обещания, что давал? При дворе никто не понимает, что такое любовь, для них существует только политика, выгода… Как она?

– Грустит.

– Ах, одним словом все сказано… Грустит, как и я. Грусть, которая затмевает солнце и луну. Грустит… Она плачет?

– Да, ваше высочество.

– И я тоже. И я тоже… – Он снова потянулся к кувшину, но из него ничего не вытекло.

– Вина, вина. Принесите еще вина!

Рабыня принесла новый кувшин, выпуклые бока его запотели. Я налил вино в чашу, потому что сам принц был не в состоянии сделать это.

– Тебе повезло, Иса. Ты в тысячу раз счастливее меня. Знаешь почему? Ты каждый день смотришь на нее. Видишь, как сияют ее глаза, как она отбрасывает пряди волос со лба. Видишь, как она ходит, видишь улыбку, озаряющую ее лицо, как лунный свет озаряет воду…

– Улыбку? Очень редко, ваше высочество.

– Расскажи, как она проводит время? – Принц внимательно посмотрел на меня.

– Ваше высочество, она смотрит в пустоту. Просыпается, принимает ванну, одевается, немного ест, а потом сидит весь день с книгой стихов на коленях, но почти не читает. Иногда она уезжает из города на дальнюю прогулку, иногда мы проводим день, помогая беднякам. Это помогает ей отвлечься от…

– Нет, нет, Иса. Ничто не может отвлечь ее от меня, а меня от нее… Скажи ей это, пожалуйста. Прошу тебя! Я щедро награжу.

– Я не нуждаюсь в вознаграждении. Но помогут ли ей эти слова? – Я сказал это с горечью.

Принц забормотал, ни к кому не обращаясь:

– Разве можно найти еще хоть одну, при виде которой у меня так же перехватывало бы дыхание? Этот мир… в нем никого не существует… Он наполнен ею одной – Арджуманд… – Схватив за рукав, он с силой притянул меня к себе. – Если она выйдет за другого, я пропал. Я смогу найти выход. Я найду выход. Я не выживу, если она меня оставит…

– Это вы оставили ее… – Я помедлил: – Ваше высочество.

– Ты зол на меня. Она тоже?

– Нет.

– Она понимает… Я пытался убедить отца, но не смог. Он приказал мне, и я повиновался. Можно ли назвать это слабостью? Я надеюсь, что Арджуманд покажет свою силу, проявив терпение. Что дает мне право просить у нее этого? Только одно – моя любовь. Передай ей это слово в слово, как я сказал тебе.

– И сколько, по-вашему, должно длиться ожидание, ваше высочество?

Он не ответил.

– Ждать ли ей вечно?

– Нет, не вечно, – прошептал он. – Тогда и мое сердце будет разбито, не только ее. Ждать придется недолго. – Он потряс головой, стараясь прояснить мысли, затуманенные вином: – Недолго… – Потом он вытащил из кушака завернутый в шелк предмет: – Возьми, передай ей. Это стихи. Плохие, потому что я не поэт. Там еще и письмо для нее. Она будет на свадьбе?

– Нет, ваше высочество. Трудно ожидать от нее еще и этого.

Принц замолчал, погруженный в свои мысли. Туман с реки опускался ему на плечи, обволакивал влажными кольцами. Я понял, что пора уходить.

По дороге я повторял слова принца, чтобы ни одного не забыть, чтобы каждое из них достигло ушей моей хозяйки. Вдруг меня окружили три тени. Они схватили меня и ударили сзади по голове…

ШАХ-ДЖАХАН

Моя свадьба не заслуживает такого названия. Я очнулся от пьяного забытья, услышав звуки дундуби, возвещающие выход отца на жарока-и-даршан. Заря, свет которой я так любил, в тот день разгорелась слишком рано. Ко мне вошел Аллами Саадулла-хан; он проследил, чтобы меня искупали, а потом облачили в накидку, расшитую золотом и украшенную алмазами. Талия моя была опоясана золотым кушаком, за который был заткнут инкрустированный изумрудами церемониальный джамадхар. На моем тюрбане светился, как третий глаз, огромный рубин. Я чувствовал, как все это тянет меня к земле, подобно тяжелой ноше, которую не сбросить…

У крыльца меня ждал белый жеребец в сверкающей золотой сбруе, золотым было и седло; за жеребцом стоял невольник с золотым опахалом.

Шествие началось, звуки барабанов табла, флейт и раковин санкха эхом отдавались у меня в голове. Вдоль дороги стояли толпы:

– Зиндабад Шах-Джахан! Долгих лет Шах-Джахану!

К чему она мне, эта долгая жизнь?

Впереди и сзади, справа и слева, гарцевали конники, о бегстве и помыслить было нельзя.

Процессия поднялась к крепости. Там, у дворца, ожидал отец. Ветер с Джамны развевал перья на его тюрбане, играл ими.

Отец подъехал, остановил коня рядом с моим. По моему лицу он понял, что ночь была бессонной и пьяной.

– Это не так страшно, – шепнул он.

Что ж, у него был богатый опыт, а вот в настоящей любви он оказался новичком.

Мы ехали рядом. Впереди нас кружились танцовщицы, рабы рассыпали лепестки роз. Барабаны били все громче – мы приближались к гарему. Краем глаза я увидел женщин, смотревших на нас с балкона, другие вышли навстречу. Здесь же стояли и муллы, им предстояло совершить церемонию.

Внутри дворца был сооружен золотой навес. Меня провели и усадили. Невеста уже была там, за покрывалом я не видел ее лица. Мне показалось, что она чувствует мою холодность. Кажется, я даже услышал вздох, когда садился рядом.

В отличие от индуистских, мусульманская свадебная церемония не длится долго. Мулла прочел отрывок из Корана, мы пробормотали слова клятвы, потом, поднявшись, приняли поздравления моего отца.

Свадьба – хороший повод для веселья, и все вокруг веселились. Бедным раздавали золотые и серебряные монеты, придворные несли подарки: ларцы, полные драгоценностей, кони, слоны и тигры, рабы и рабыни – казалось, этому не будет конца.

Моя невеста не проронила ни слова. Она сидела, низко склонив голову, будто скорбя о чем-то. Я тоже молчал. Между нами сразу возникла отчужденность, и изменить это я не мог.

На закате смеющиеся женщины увели молодую супругу, чтобы приготовить к брачной ночи.

После того как ее искупали, умастили благовониями и уложили под полупрозрачным пологом, нашептывая в уши, как надо себя вести, прислали за мной. Меня раздели и уложили рядом с ней.

У нее было юное, крепкое тело, высокие груди с темными сосками… Я чувствовал запах ее волос, ее тепло…

Я знал, что на рассвете женщины поспешат войти к нам, чтобы осмотреть постель.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Тадж-Махал
1045/1635 год

Тук, тук, тук, тук, тук…

Звук был сухой, музыкальный, ему вторило эхо. Под самодельным рваным пологом, кое-как защищенные от палящего солнца, трудились каменотесы и резчики. Земля посерела от покрывающих ее осколков, тонкая белая пыль садилась на согнутые плечи и изможденные лица. От костров воздух казался еще горячее, хлопья пыли, вившиеся над ямками, скручивались и загорались.

Мурти сидел на корточках у мраморной плиты. Он знал, что камень доставлен издалека, из карьеров в Раджпутане. Каждый день упряжки буйволов тащили новые и новые каменные глыбы. Перед ним был неотесанный монолит в два человеческих роста. Инструменты лежали рядом. Они лежали уже много дней, и Гопи поддерживал огонь, на случай, если понадобятся угли.

Мурти погладил камень, постучал по нему пальцем, пытаясь достучаться до его сердца, – так он делал каждый день. Внутри камня проступали едва заметные изящные узоры. Время от времени он совал руку в мешочек из грубой рогожки и сверялся с рисунком. Размеры решетки-джали, которую ему предстояло вырезать, были точны, но его волновало не это. Его огорчал сам рисунок. Геометрический узор из вертикальных и горизонтальных линий казался примитивным, лишенным фантазии. Он не нравился Мурти, в нем не было красоты. Как вырезать прямые линии? Его руки были привычны к иным формам: изгибам, завиткам, переплетениям, напоминающим фигуры танцующих богов.

Мурти мысленно вернулся в прошлое, в тот день, когда его позвали. Дрожа, он подошел к писцу, ожидая, что сейчас от него потребуют, чтобы он вернул деньги. Две рупии в день – это немного, но он не смог бы вернуть и это…

Но его никто не стал уличать в обмане, вместо этого его отправили в шаминьян, где толпились чиновники с чертежами.

Мурти смиренно стоял у входа, пока один из чиновников не обратил на него внимание.

– Я Мурти, ачарья…

– А, входи, входи.

Ему были рады, человек, заговоривший с ним, подозвал его к себе. Он был высокий, довольно худой, слегка косил на один глаз, но руки у него были, как у Мурти, – сильные и узловатые. Его звали Бальдеодас, родом он был из Мултана[49]49
  Город в пакистанской провинции Пенджаб.


[Закрыть].

– Мы похожи, – сказал Бальдеодас. – Ты резчик, и я резчик. Мне сказали, ты вырезаешь фигуры богов.

– Да, – Мурти так и подался к нему. – Но здесь наши боги не в почете.

– Ну, работа для тебя и здесь найдется, покажешь свое искусство. Ты разбираешься в чертежах?

– Конечно, – с гордостью ответил Мурти. – И в измерениях я разбираюсь.

– Тем лучше. Смотри. Вот это джали – решетка, которая будет окружать могилу.

Мурти долго рассматривал чертеж, вникая в детали. Он водил сильными короткими пальцами по линиям, представляя размеры.

– Это потребует времени. Много времени.

– Конечно. А узор?

– Узор? Он очень прост.

– Мусульмане, – шепнул Бальдеодас, – любят, чтобы такие вещи выглядели просто. А ты мог бы создать что-то получше?

– Да, – сказал Мурти. – Кому я смогу показать свой узор?

– Мне. Но помни: никаких человеческих фигур! Их религия запрещает такие вещи. Цветы, листья – вот что им нравится.

Мурти огорчило, что он должен ограничиться такими примитивными вещами. Цветы – это всего лишь изящное украшение, какой в них смысл? Разве они могут отразить сложнейший ритм мироздания? Отложив чертеж, он сидел молча.

Бальдеодас почувствовал, что Мурти собирается с духом, чтобы задать вопрос. В этом человеке было спокойное упорство, он сам походил на камень.

– Ну, в чем дело?

Мурти посмотрел на свои босые пыльные ноги. О его низком положении говорили грубые, потрескавшиеся подошвы, сбитые пальцы… Но он подумал о том, какое дело ему предстоит, и это вселило в него мужество:

– Мне поручают такую большую работу… Разве она недостаточно важна, чтобы повысить плату?

– Сколько ты получаешь?

– Две рупии в день. На мою семью этого не хватает. Жене тоже приходится работать, а дети страдают.

– Я поговорю с бакши. Только он принимает решения обо всем, что касается денег. Что ты делал до сих пор?

Мурти испугался, что сейчас всплывает правда: ничего.

– Так, разное, – ответил он уклончиво, затем быстро встал, сотворил намасте и ушел.

Сидя на корточках, Мурти как во сне продолжал ощупывать глыбу. За спиной у него в такой же позе сидел Гопи. Мальчишка с удовольствием убежал бы играть с приятелями, но он знал, что его долг – помогать отцу и вместе с тем обучаться ремеслу, которое передавалось в их семье из поколения в поколение. Несмотря на возраст, он понимал, что увидеть будущее творение невозможно без молитвы и медитации, а это требовало времени. Кто сказал, что жизнь должна быть легкой?

Вдруг Мурти резко поднялся и велел Гопи как следует подмести землю вокруг камня. Он повиновался. Когда пространство вокруг было расчищено, Мурти начертил рамку и вроде бы наугад наметил внутри несколько точек. Потом взял горсть толченого мела, которым Сита, сделав уборку в хижине, выписывала у входа ритуальные узоры, и начал прорисовывать изображение. Белый порошок сыпался тонкой струйкой между большим и указательным пальцами. Мурти работал почти час, соединяя намеченные точки; постепенно на земле появлялись ветви, листья и цветы, причудливо переплетенные, вьющиеся. По центру шел тонкий стебель, он подходил к рамке и вился вокруг нее. Все линии сходились к центру, но при этом казались существующими вполне самостоятельно.

Закончив рисунок, Мурти шагнул назад, посмотрел и остался довольным результатом.

– Пойду позову Бальдеоласа. Покарауль-ка рисунок.

Увидев творение Мурти, Бальдеодас пришел в восторг. Он ходил вокруг, изучая рисунок со всех сторон, потом позвал остальных, чтобы услышать их мнение.

Цветы понравились всем, но Мурти мог приступить к работе лишь после того, как рисунок утвердит сам падишах. И подумать было невозможно, чтобы вести Великого Могола в этот пыльный угол, следовательно, художнику следовало перенести узор на тонкий пергамент.

Когда суматоха улеглась, Бальдеодас отвел Мурти в сторону:

– Когда начнешь работу, тебе будут платить четыре рупии в день.

Новость обрадовала Мурти. Конечно, он хотел бы больше, но решил, что нужно набраться терпения. Он знал, что сам Бальдеолас получает двадцать две рупии в день, но ведь он был важным чиновником.

– Сахиб[50]50
  Высшее должностное лицо, иногда, преимущественно из лести, так называли и мелких чиновников.


[Закрыть], – сказал Мурти, – ты все здесь знаешь. Видел ли ты Мумтаз-Махал?

– Нет, – ответил Бальдеолас. – Никто из нас ее не видел.

Такой ответ огорчил Мурти. Он слышал, что она была красавицей, но, если не считать этого, никто не мог добавить ничего иного. Полно, да существовала ли она на самом деле?

Иса с Мир Абдул Каримом положили рисунок перед Шах-Джаханом. Он сидел в гуль-кхана – прохладном, необыкновенно красивом помещении, примыкающем к гарему. Стены и пол комнаты были из белого мрамора, декорированного цветами из драгоценных камней. Падишах только что совершил омовение, и теперь рабы умащали ему волосы. Он долго рассматривал узор и наконец кивнул в знак одобрения.

– Чей это рисунок? – спросил он.

– Бальдеоласа, ваше величество, – ответил Абдул Карим.

– Хорошо, очень хорошо…

Управляющий строительством не уходил. Советники ждали, нагруженные документами, но падишаха сейчас занимали совсем иные мысли.

– Что еще? – наконец очнулся он.

– О светлейший, работа движется быстро, фундамент почти закончен. Но есть проблема, которую необходимо решить… Поставщик сообщил, что для опалубки не хватает дерева.

– Дерева? Его негде взять?

– Леса разрушены ураганом. Крепких деревьев совсем мало, люди рубят их на растопку. Поставщик искал всюду…

Пока он говорил, советник по военным делам раздраженно шелестел документами. События в Декане заставляли спешить. Лазутчики в который уже раз сообщали, что правители султанатов, прознав о том, что Шах-Джахан поглощен строительством, готовят очередной мятеж. Хуже того, они, словно мыши, вгрызались в южную границу империи. Требовалось немедленное вмешательство армии, но у него не было полномочий отдать такой приказ. Рядом томился в ожидании мир-саман, он хотел обсудить проблемы, причиненные дождливым сезоном.

– Кирпичи, – сказал Шах-Джахан; в это время на голову ему надели тюрбан, и все присутствующие склонились перед символом власти. – Постройте леса из кирпичей. Это ведь возможно, разве нет?

– Разумеется, повелитель, но во что это обойдется…

– Трать, трать! Казна полна денег. Я приказал ни на чем не экономить, а ты обращаешься ко мне с такими мелочами.

Абдул Карим поспешил удалиться. Кирпичи! Он содрогнулся при мысли о том, во сколько это обойдется.

Иса также направился к выходу, но правитель жестом велел ему остаться.

Военный советник наконец высказал свои тревоги. Слушая его, Шах-Джахан снова подумал об Арджуманд. Как часто она давала ему разумные рекомендации относительно дел империи… Он даже передал ей высший символ власти, государственную печать…

– Я долго думал о том, что происходит в Декане. Да, нам пора усмирить их. Командующим армией я назначу Аурангзеба. Для него это будет хорошей школой. Изучи все детали и обсуди с ним. Теперь ты, – повернулся он к мир-саману. – Ну что я могу поделать с дождями? Я же не бог.

– В житницах есть зерно, падишах…

– Значит, нам не о чем беспокоиться. Следующий сезон дождей будет коротким, обещаю.

Когда советники ушли, он потянул Ису на балкон, и они постояли там, глядя, как идет работа. У реки копошилась целая армия: люди, слоны и буйволы, впряженные в повозки, образовали единый поток, текущий в пыли и зное.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
История любви
1021/1611 год

АРДЖУМАНД

Поначалу мать мне сочувствовала: утешала, баюкала, напевая ласковые песни. Однако она и представить не могла всю глубину моих страданий. Любовь пришла тихо, незаметно, без грома и молний. Любовь – кисмет, счастлив тот, в чью жизнь она входит. Если этого не случается, жизнь уходит, просачивается, как вода в могилу. Кто жалуется? Никто. Мы, женщины, – роскошная, красивая мебель, нас можно обменивать на деньги, положение, политические связи. Любовь как часть сделки не предусмотрена. Любовь – это просто сказки, о ней слагают свои песни поэты. Моим уделом было выйти замуж за того, кого для меня выберут. Так было с моей матерью и с матерью моей матери, и, вглядываясь в прошлое, я видела, как традиция подрезает нам крылья. Любовь, страсть, привязанность – возможно, они и возникнут. Но должны пройти годы, чтобы с некоторым удивлением осознать: я же люблю этого человека. Но в том, что касается меня лично… Разве могла я полюбить еще хоть кого-то? Разумеется, никого и никогда!

Со временем материнская забота сменилась нетерпеливым раздражением – я заранее знала, что так будет. Я не винила ее. Бежали годы, я состарилась, мне шел уже шестнадцатый год, лучшие годы остались позади, и я напоминала луну на ущербе.

– Кто теперь на тебе женится? – то и дело повторяла мама. – Ты слишком стара. Я в твоем возрасте уже родила. Я была замужней женщиной, с положением. У меня было…

– Ты любила моего отца?

– При чем тут это? – проворчала она недовольно, словно я упомянула о чем-то неприличном. – Ты читаешь слишком много стихов, забиваешь голову чепухой. – Потом, смягчив тон, она попыталась урезонить: – Ты видела его один раз. Всего только раз! Ну откуда у тебя эта уверенность, что ты любишь его?

Слова мамы звучали как барабанная дробь, она не допускала и тени сомнения. Я сочла за благо не упоминать о второй, мимолетной встрече.

– Десять раз или двенадцать, поверь, Арджуманд, я бы поняла. Любовь созревает медленно. Она не появляется просто так, при беглом взгляде на человека.

– Ничего не могу с этим поделать. – Как объяснить ей то, чему я и сама не могла найти объяснений?

– Довольно я уже слышала от тебя этой чепухи! – рассердилась она. – Твой дедушка нашел очень достойного молодого человека. Я его видела, так же как твои тетя и бабушка. Нам всем он понравился, мы одобрили выбор. Ты выйдешь за него замуж. Он перс, Джамал Бек. Твоя бабушка знакома с его отцом по Исфахану. Это очень хорошая семья, и Джамала ждет прекрасная карьера при дворе падишаха.

– Я за него не выйду.

– Да что же это! О небо, за что я наказана такой дочерью? И кто только вбивает тебе в голову все эти глупости? Разве я тебя такому учила? Я старалась изо всех сил воспитать тебя как следует. Попробовала бы я сказать что-то подобное своей матери – она бы задала мне такую взбучку! Ты его встретишь.

– Нет!

– Ты совсем одурела? – закричала мать. Лицо ее побелело, исказилось от ярости и тревоги. – Ты на целых три года переросла возраст, в котором выходят замуж. Ты старая, старая! Джамал делает одолжение твоему дедушке, соглашаясь взять тебя в жены. Это тебя спасет!

– Ты хочешь сказать, что спасать нужно тебя. Я порчу тебе жизнь.

– Да, это так. Над тобой все женщины смеются. Ты что, не слышишь, о чем шепчутся у тебя за спиной? Да стоит тебе войти в гарем, все начинают хихикать: «Она все ждет Шах-Джахана, а он, разбойник, женился на другой и уехал подальше отсюда».

Мать тяжело вздохнула. Это уже стало ритуалом. Ее милые серые глаза увлажнились, слезинка, как капля росы, скатилась по щеке. Мамины слезы всегда бередили мне душу, почти заставляя сдаться. И все же я продолжала сидеть неподвижно, упрямо цепляясь за свои воспоминания.

– Он ни разу не возлег с ней.

– Кто, кто рассказывает тебе такие сказки? Это просто ложь, тебя же дурачат! Дают тебе детскую, несбыточную надежду.

– Это все знают.

– Только не я.

– Все, и ты тоже. Наутро после брачной ночи, когда женщины осмотрели ложе, на нем не было пятен крови.

– Так иногда случается. Длинное путешествие…

– В этом случае она – не та, за кого себя выдавала, – дерзко сказала я, но потом изменила тон: – Да, крови не было, но она рассказала в своем окружении, что Шах-Джахан только говорил с ней. Он посмотрел на ее тело, потом отвернулся и произнес: «Не могу».

– Похоже, ты была там, с ними, смотрела и слушала.

– Другие, не я. С той ночи прошло два года. Где дети?

– Не так быстро, на это нужно время. И принцам точно так же, как простым людям. Даже у Акбара, при всех-то его женщинах, наследник появился не сразу, а только когда он обратился за благословением к пиру[51]51
  Наставник, шейх, дающий поучения соискателям; на персидско-таджикском языке означает старец, старик.


[Закрыть], шейху Салиму Чишти. Но даже после этого супруге падишаха пришлось жить какое-то время в ашраме, прежде чем она сумела выносить ребенка. С Шах-Джаханом, по-видимому, то же самое. Да и вообще, какое к тебе-то все это имеет отношение? Он женился, а ты не замужем. Что там происходит в его постели, тебя волновать не должно.

– Он мне это пообещал. Он сказал, что придет за мной. Я буду ждать.

– Где доказательства того, что он просил тебя ждать? – В голосе матери слышался триумф. – Давай, покажи мне залог его слов. Если я увижу подтверждение, что он умолял тебя дожидаться его, то никогда – Аллах свидетель! – никогда больше не заговорю с тобой о свадьбе. Я буду счастлива, зная, что в один прекрасный день моя дочь выйдет за наследного принца.

– У меня нет доказательств, и тебе это известно. Только его слово.

– Его слово? Слово Исы! Ты поверила слову этого чокры… этого крестьянина, которого твой дед спас от заслуженного!

– Я верю Исе.

– А если, – сказала мама с хитрой усмешкой, – если бы я доказала тебе, что он солгал?

– Я бы не поверила.

– Ты веришь какому-то чокре, а не собственной матери!

Из маминых глаз снова полились слезы, моя резкость причинила ей боль. Не выдержав, я бросилась успокаивать ее, но вернуть сказанное уже не могла.

Я действительно верила Исе. Моего слугу нашли на рассвете в глубоком овраге, он был избит до полусмерти. Его швырнули туда, как парию, завернув в какие-то жуткие лохмотья. Лицо окровавленно, кровь запеклась на затылке… Я понятия не имела, куда он ходил.

Ису внесли в дом, я ухаживала за ним. Когда он пришел в себя и смог говорить, он рассказал мне о встрече с Шах-Джаханом. Иса хотел передать мне сверток, но свертка при нем не оказалось. Однако кольцо, драгоценный дар Шах-Джахана, осталось у него на пальце. Как после этого я могла не поверить? Я хотела верить! Эта вера была сродни вере в Аллаха, реальных доказательств существования которого мы не имеем – нас поддерживает убежденность, вот и все. Иса сказал мне правду, правду несомненную и неопровержимую. Он разрыдался, узнав, что не уберег письмо. Я плакала вместе с ним. Это утешало меня в долгие, тяжкие дни, которые тянулись чередой, превращая меня в старую деву. Кто совершил нападение и кражу? Мы не знали. Уж не по приказу ли Джахангира это было сделано? Я подозревала и своих родных, которые из опасения за меня могли попытаться таким образом избавить меня от пытки ожидания.

– Сегодня вечером ты встретишься с Джамалом, а потом мы решим, что с тобой делать. – Мать вышла, что-то ворча себе под нос, рассерженная моим упрямством.