Текст книги "Арджуманд. Великая история великой любви"
Автор книги: Тимери Мурари
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)
АРДЖУМАНД
Услышав крик Исы, я обернулась.
Он падал прямо под копыта. Я бросилась на помощь, но жирный фиринги направил лошадь между нами. Я почувствовала запах пота и, еще того хуже, затхлый запах мужской мочи. Это было невыносимо. Жаркий климат особый, здесь нужно мыться каждый день, но фиринги был чужестранцем и, верно, следовал собственным привычкам, согласно которым моются раз в год.
Единственным моим оружием был черпак, и я что было сил ударила им лошадь.
– Убирайтесь! – Черпак сломался, в руке осталась только рукоятка.
Мой выкрик только позабавил мужчин, они расхохотались. Второй фиринги был крупнее, такой же неопрятный, на лице у него кустилась желтая борода. Я попыталась отступить, но путь преграждали нищие, чей голод был сильнее страха. Слуги стояли в растерянности, пооткрывав рты, бедный Иса пытался подняться, но всадники снова и снова опрокидывали его наземь.
– Оставьте нас в покое!
– Мы не уйдем, пока не увидим твое прелестное личико, – заговорил жирный на нашем языке, коверкая слова.
Внезапно он спешился и схватился за край моей накидки. Ткань разорвалась, открыв мое лицо на обозрение мерзких глаз. Мне казалось, что меня поразила молния, – да и то при ударе молнией легче было бы перенести боль. Я не знала, как себя вести, – никогда прежде мне не доводилось сталкиваться с подобным. Жизнь в тепличных условиях, под защитой, сделала меня беспомощной. Я стояла, дрожа от унижения, от того, что эти грязные существа рассматривают меня. Ни один мужчина со стороны не видел моего лица, а теперь оно было открыто взглядам злобных фиринги и нищих. Фиринги хохотали, отпускали язвительные замечания, но я не слышала их, так велико было смятение. Я ощущала себя оскверненной, подвергшейся насилию… Смущение, однако, быстро сменилось гневом.
– Убирайтесь!
– Да она красотка!
И тут, впервые в жизни, я познакомилась с новым и весьма неприятным чувством: ненавистью. Она разгорелась мгновенно, как пламя, охватив меня всю, подавив все прочие переживания. Я убила бы их на месте, но единственным оружием был лати – посох Исы. Схватив его, я с силой ткнула одного из всадников в бедро. Он вскрикнул, лошадь шарахнулась в сторону. Это не остановило меня – я наносила удар за ударом, по лошадям, по фиринги…
В конце концов жирный изловчился и вырвал лати из моих рук. Сейчас он ударит меня!
– Да ты знаешь, кто я? Моя тетя – Нур-Джахан, супруга падишаха! – словно со стороны донесся до меня мой голос.
Имя сработало, как волшебное заклинание. Фиринги отбросил посох, смех прекратился – страх заставил мужчин замолчать. Не говоря ни слова, фиринги развернули и пришпорили коней. Я дождалась, пока они скроются из виду, стараясь запомнить каждую деталь происшедшего.
– Я не уберег тебя, агачи…
– Ты вел себя храбро, Иса. Ты мало что мог сделать против двух вооруженных людей. Вытри лицо.
– Я убью их!
– Нет. И не говори ничего моим. Не хочу, чтобы в семье узнали, что с нами приключилось.
– Но, агачи, если ты расскажешь тетушке, она сообщит падишаху. Джахангир прикажет немедленно разыскать их и казнить.
– Нет, Иса. Я сказала. Мои родственники никогда больше не разрешат мне выйти из дворца, если услышат об этом. Но я не забуду, что сделали эти люди, – никогда не забуду. Настанет день, и они мне заплатят.
Позднее, оставшись одна, я рыдала без удержу. Слезы текли и текли – от гнева, от унижения, я уже и сама не понимала, почему они никак не унимаются. К тому же меня трясло, как в лихорадке. Я никого не хотела видеть и сказалась больной. Пришла мама, потрогала мне лоб, лоб показался ей горячим, и она оставила меня лежать в затененной комнате. Я страдала от боли – странной боли, не похожей ни на какую другую. Чувство было такое, будто внутри у меня глубокая, воспаленная рана. Ненавидеть кого-то? До сего дня у меня и мысли такой не возникало. Как они посмели унизить меня? Разве я доступная женщина? Все ли фиринги одинаковы? По тому, что о них рассказывал дедушка, я подозревала, что это так.
Аллах да сохранит меня от неверных…
Люди, а не Аллах, последнее прибежище правосудия. Я поверила тому, что предостерегающе шепнул мне Хосров: Ладилли, Ладилли… Имя придавило, как камень. Такое было возможно. Мехрун-Нисса едва ли могла использовать меня в своих интересах, но Ладилли в ее власти, а значит, через нее можно было бы воздействовать и на Шах-Джахана… Я думала, думала, думала, и сердце стучало с такой силой, что я не могла заснуть. Любимый дал мне слово, но, увы, он, как и я, не властен над своей жизнью.
Мой отец был советником падишаха по вопросам казны, и я решила поговорить с ним и дедушкой в надежде, что к их голосам падишах прислушается скорее, чем к нашептываниям Мехрун-Ниссы. Но оба были озабочены делами куда более важными, чем разбитое сердце какой-то девчонки, и сами ни о чем не спрашивали. К тому же им явно не нравилось мое упрямство, ведь все женихи, какие появлялись в доме, были отвергнуты.
Как, как привлечь их на свою сторону? Я целыми днями слонялась, стараясь улучить момент и застать их одних, не привлекая внимания матери. Мама, видно, догадывалась, что у меня на уме, – однажды она демонстративно удалилась, оставив мужчин за вином и кальяном.
Когда я вошла, они негромко переговаривались, откинувшись на подушки. Замужество Мехрун-Ниссы укрепило их положение: теперь они могли влиять на государственные дела сообща.
– Иди сюда, Арджуманд. Посиди со мной. – Отец похлопал по кушетке рукой. Дедушка улыбнулся. Оба смотрели на меня заботливо и немного обеспокоенно. Отец был моложе и выше ростом, и все же они были очень похожи. Борода дедушки совсем поседела, но он не уступал отцу ни в разумности суждений, ни в бодрости.
Я решила сразу начать с главного:
– Отец, я пришла к вам потому…
– Можешь не объяснять, твоя мать нам рассказала. Ты же знаешь, как она за тебя переживает. А если ее что-то беспокоит, то она начинает теребить меня. – Отец по-доброму хохотнул. – Чем мы можем помочь тебе?
– Поговорите обо мне с падишахом… Шах-Джахан хочет на мне жениться. Я согласна быть второй женой…
– О да, всему миру известно о его великой любви к тебе, знает о ней и падишах. Вы оба – просто упрямые дети!
– Хотела бы я оставаться ребенком – тогда бы я не понимала, как жестоко время. Оно меня подстегивает. – Я помолчала и заговорила снова, волнуясь: – Мне сказали, что Мехрун-Нисса на место второй жены Шах-Джахана прочит Ладилли…
Оба насторожились.
– Кто тебе сказал?
– Хосров, – не стала скрывать я.
– У него чуткие уши, – проговорил дедушка и переглянулся с отцом. Я не могла прочесть его мыслей, но дедушка снова повернулся ко мне, и в его глазах я увидела сочувствие. – Этого не будет, можешь не волноваться. Мы завтра же поговорим с властителем. Нельзя вторично принуждать Шах-Джахана к браку, которого он не хочет. Это верный путь к разладу.
– А как же Ладилли?
– Уверен, твоя тетя сумеет подыскать ей достойного супруга.
Я удалилась, оставив старших одних. Через решетку я видела, что они что-то обсуждают. Я не могла не торжествовать: конечно, они помешают Мехрун-Ниссе… хотя бы ради предотвращения конфликта между отцом и сыном. Мое дело приобрело государственную важность, но меня это не пугало.
Мехрун-Нисса отнеслась к поражению лишь как к временному отступлению.
Меня вызвали в гарем через Мунира. Теперь евнух был роскошно разряжен. На каждом пальце у него торчали золотые кольца с крупными алмазами, рубинами и изумрудами, запястья обхватывали толстые золотые браслеты. Мунир разжирел и преисполнился важности. Будучи главным евнухом тетушки, он теперь занимал высокое положение. Просители платили ему огромные взятки за возможность быть услышанными супругой падишаха. Поговаривали, что любое замолвленное евнухом словечко стоило не менее лакха.
Гарем Мехрун-Ниссы занимал лучшие комнаты во всем дворце, выходящие на Джамну. Легкий ветерок, проникая в покои, колыхал занавески. На роскошном тканом ковре лежали груды взбитых подушек. Серебряный столик, дар гвалиорского[64]64
Гвалиор – княжество в Северной Индии, которым правили раджпутские династии: включен в империю Моголов при Акбаре.
[Закрыть] раны, был покрыт резьбой, изображающей сиены из «Махабхараты». На нем лежала Печать падишаха, мур-узак. Никогда прежде мне не доводилось видеть этого символа государственной власти. Сделанная из литого золота, печать была не меньше пяди[65]65
Расстояние, примерно равное расстоянию от кончика большого пальца до кончика мизинца, около 23 сантиметров.
[Закрыть] высотой. Рукоятку, испещренную персидскими письменами, венчал крупный бриллиант; она удобно ложилась в ладонь падишаха, но была маловата для ручки Мехрун-Ниссы. Чтобы поднять печать, требовалась сила. Я прижала ее к воску и увидела отпечаток – лев Моголов над единственной строчкой, гласившей: Джахангир. В этом холодном слитке была сосредоточена вся власть империи, и теперь он постоянно находился здесь, на столике моей тетушки.
…Я и не заметила, как тетушка вошла. Вырвав у меня печать со словами «Это не игрушка», она бережно вернула ее на место, в устланную бархатом золотую шкатулку. Поверхность шкатулки был гладкой, отполированной от частого употребления, золото почти совсем стерлось.
– Ты счастлива? – спросила я.
– Очень, – последовал краткий ответ.
– А когда мы сможем пожениться? Должно быть, совсем скоро?
– Нетерпелива, как всегда!
– Нетерпелива? Пять лет мы томились в ожидании с тех пор, как впервые увидели друг друга!
– Тише, тише, я ведь пошутила!
Тетушка погладила меня по голове, как расшалившегося ребенка, потом стала перебирать какие-то бумаги, всматриваясь то в одну, то в другую, пока не нашла нужную. Вытащив ее из стопки, она помахала ею, но в руки мне не дала, вкратце объяснив, о чем идет речь:
– Наши проблемы тебя никогда не волновали, ну так знай. Джахангир стремится к альянсу с Персией. Это очень важно для благополучия империи. Мы не хотим войны с ними. Поэтому, женив Шах-Джахана на персидской принцессе, Джахангир не смог бы отправить ее домой. Но… Шах-Джахан сообщил мне… – Повелительные интонации вдруг изменились. – Сообщил, что принцесса бесплодна. Она не способна принести ему детей. Конечно, она утверждает, что виной тому Шах-Джахан: он якобы никогда не спал с ней, но кто этому поверит? Я решила, что это удобнейший предлог для аннулирования брака. Не развода, заметь. Шахиншах этого бы не одобрил. Принцессу отправят назад, в Персию. Разумеется, мы проявили щедрость. Она увезет с собой пять верблюдов, груженных золотыми монетами, восемь верблюдов с серебряными монетами, все украшения, которые она получала в дар от падишаха, – их повезут еще два верблюда. Для самого шахиншаха мы также отправили богатые дары – слонов, отборных скакунов и пять тысяч невольников. – Тетушка взглянула на меня сквозь упавшие на лицо волосы и улыбнулась: – Ну, довольна тем, что я проделала?
– Да… – Внешне я оставалась спокойной, но меня переполняло почти невыносимое волнение. – Теперь, когда вы избавились от персиянки, когда же мы с Шах-Джаханом сможем пожениться?
– Как же тебе не терпится… Запомни, Арджуманд, брак – совсем не то, чего ожидаешь, на что надеешься. Мужчина – это осел, а тебе приходится разделять с ним ношу.
Больше она ничего не прибавила, но я поняла, что речь идет о Джахангире, который, утратив интерес к управлению империей, теперь с упоением слагал стихи, занимался живописью и своей книгой «Тузук-и-Джахангири»; не отказывал он себе и в вине.
Тетушка наконец улыбнулась мне:
– Мы посоветуемся со звездочетом. Он определит дату вашей свадьбы.
Наша свадьба должна была состояться на утренней заре, почти через год после свадьбы Мехрун-Ниссы. Я хотела, чтобы ее назначили как можно скорее, но звезды говорили, что ближайший благоприятный день – этот, и никакой другой.
Мехрун-Нисса (ее великодушие теперь изливалось на меня щедрыми потоками) придумала наряд к торжеству: шаровары из желтого шелка с широкой и затейливой золотой каймой (они были тяжелы от золотого шитья), нарядная блуза с таким же орнаментом, из материала настолько тонкого, что моя грудь была куда больше обнажена, чем когда-либо.
– Именно это больше всего нравится мужчинам, – отрезала тетушка в ответ на мои протесты. – И Шах-Джахан не исключение.
На голову мне водрузили изящную шапочку из прозрачного ломкого материала. Ее удерживала на волосах золотая брошь в виде паутины, с крупным, без изъяна, алмазом в центре. По краям шапочка была обшита жемчужной нитью. Из сокровищницы было извлечено рубиновое ожерелье – в дополнение к золотым цепям. Для ушей были выбраны крохотные золотые сережки с рубиновыми язычками пламени. Руки мои от запястий до локтей сплошь были покрыты изящными золотыми браслетами, а на щиколотках позвякивали бесчисленные золотые бубенцы. Мехрун-Нисса даже лицо мне украсила сама: покрыла веки тонкой золотой пудрой.
Я понимала, что таким образом она извиняется передо мной за интриги, что плела все эти долгие годы, – и я с радостью простила ей все.
На рассвете Шах-Джахан должен был появиться в нашем саду на белом коне. Я боялась сомкнуть глаза: вдруг проснусь и обнаружу, что все это сон и жизнь моя никогда не изменится. Чтобы успокоиться, я решила осмотреться – не бродить по дому, а выглянуть наружу. В темноте я различала силуэт пандала[66]66
Щедро украшенный навес, сооружаемый во дворе дома невесты для проведения брачной церемонии.
[Закрыть], уже поставленного в саду. Скоро его начнут украшать цветами: розами и жасмином – и драгоценностями. Пандал возвышался, как памятник пяти долгим годам ожидания. Жаль, что после совершения обряда он будет разобран. Хотелось бы мне, чтобы он остался вечным свидетелем моего счастья.
Небо было непроницаемо темное. Что, если великие силы, приводящие в движение небесные светила, выбрали как раз этот день, чтобы их остановить?
Заметив, что я сижу в одиночестве, ко мне неслышно подкралась Ладилли, она тоже не спала. Мы не разговаривали много дней, и это ее озадачивало. Я понимала, что мне совсем не в чем винить свою подругу, но что поделать, если в душе шевелилось недоверие, ведь я помнила, о чем говорил Хосров.
Ладилли села и нежно взяла меня за руку:
– Я так рада за тебя, Арджуманд! Ты заслуживаешь счастья и наконец получишь его. Все это время ты была сильной, мужественной. Я даже не знаю, как ты все это выдержала. Я бы не смогла, я точно знаю…
– Когда полюбишь, все сможешь. – Я сжала руку подруги, но так и не сумела заставить себя обнять ее.
– Я полюблю? Едва ли… – Меня поразил ее голос – в нем сочетались мягкость и беззащитность. – Я выйду за того, кого выберет мать. А как иначе? Она ведь раскричится, потом начнет плакать, уговаривать. Тебе ли не знать, как умно она выбирает оружие. Теперь, когда отец умер, у меня нет союзников. Я поступлю так, как мне велят…
Ладилли вздохнула. Вздох был еле слышным, и в нем не было страха перед будущим, ведь она заранее приняла решение матери, и приняла безоговорочно. Это я боролась, это я испытала муки любви и разочарования. Но Ладилли жизнь никогда не нанесет таких ран.
– Мы ведь снова друзья, правда?
– Да, – ответила я. – Это я виновата, была злой…
– Что ты, разве можно тебя винить! Мне никто и слова не сказал о том, что затевается. Заметив, что ты на меня сердишься, я спросила у матери почему, и она объяснила, в чем тут дело… Она сказала, что идея выдать меня за сына Джахангира была не более чем ее фантазией. – Ладилли пожала плечами без всякого удивления. – Да я и сама не думаю, что она всерьез хотела этого.
– Если бы тетушка смогла, она бы устроила ваш союз. – Я осеклась, понимая, что могу ранить Ладилли. – Ты будешь приезжать ко мне в гости?
– Да, часто. У меня ведь больше никого нет. Теперь, когда мать стала женой падишаха, приехать будет просто. Мама поглощена новыми обязанностями, я никогда не видела ее столь довольной. Но счастлива она вовсе не из-за того, что обрела мужа… Знаешь, я никак не могу привыкнуть, что падишах, Великий Могол – мой отчим. Конечно, это не то же, что… – Ладилли прерывисто вздохнула, но взяла себя в руки; она все еще тосковала по отцу. – Нет, дело не в женитьбе… – тихо продолжила она. – Сам по себе брак никогда не смог бы удовлетворить ее. Больше всего ей хотелось заняться чем-то важным, быть полезной, обладать властью. Теперь она с восторгом предалась государственным делам. Единственное, что ей интересно, – быть наравне с мужчинами и даже в чем-то опережать их. Ей надоели женщины с их бесконечной болтовней о детях и нарядах, с их сплетнями…
– А мной она довольна?
– О да, – пробормотала Ладилли и поникла. – Мне так кажется, хотя, конечно, со мной она не откровенничает. Ты счастлива, и ее это тоже делает счастливой. Настанет день, и ты станешь женой падишаха, Арджуманд.
– Да, – согласилась я, а мысленно прибавила: «Иншалла![67]67
Да будет на то воля Аллаха!
[Закрыть] Но как поведет себя Мехрун-Нисса, когда этот день наступит?»
Шах-Джахан гарцевал на коне позади своего отца. Их роскошные плащи, пурпурный у одного, ярко-алый у другого, искусно расшитые золотом и украшенные аметистами, жемчугом и изумрудами, закрывали крупы скакунов. Лучи восходящего солнца преломлялись в великолепных алмазах на тюрбанах, играли на золотых ножнах мечей. Джахангир щедро бросал в толпу золотые и серебряные монеты. Его любимый сын в эти счастливые минуты держался торжественно и серьезно.
Наконец они спешились, музыка смолкла. Воцарилось молчание, словно весь мир затаил дыхание. Падишах и Шах-Джахан прошли и заняли места напротив меня. Мужчины сидели по одну сторону, женщины по другую, между нами находились муллы. Мы с Шах-Джаханом оказались лицом к лицу. (Правда, из-за плотной чадры он не мог видеть моего лица.) Были зачитаны отрывки из Корана, затем муллы провозгласили, что никах заключен, и мы стали мужем и женой. Шах-Джахану передали книгу в кожаном переплете с золотым тиснением. Он вписал свое имя, и книга перешла ко мне. Разглядев округлые буквы его имени, я аккуратно внесла под ним свое. Мама помогла мне подняться на ноги (мы стояли на коленях) и увела в дом. Было совсем рано, всего час как рассвело, и в небе еще виднелись темные полосы – следы уходящей ночи. Я обернулась – Шах-Джахан, завершая официальную процедуру, поочередно заключал в объятия Мехрун-Ниссу, мою бабушку и других родственников.
Дома, даже не сняв свадебного наряда, я погрузилась в крепкий, глубокий сон без сновидений. Разбудили меня уже вечером; я чувствовала себя полной сил, отдохнувшей, как будто с меня смыли все тревоги и печаль.
Стараниями Мехрун-Ниссы во дворце был устроен пышный свадебный пир, здравицы и пение не смолкали до утра. Затем старшие женщины (мать и тетушка были в их числе) увели меня, чтобы подготовить для брачного ложа.
…Рабыни искупали меня; мягкие руки нежно скользили по моему телу, касаясь груди, бедер и ягодиц, и даже – лишь самыми кончиками пальцев – проникая в закрытое для всех место. Мне немного нужно было, чтобы затрепетать, – чувства мои и так были обострены до предела. Потом меня вытерли, умастили благовониями. Женщины расчесывали мне волосы, пока они не засверкали, как вороново крыло, глаза подкрасили сурьмой, губы и соски – ароматным красным составом.
– Не бойся, – шепнула мама, препровождая меня на брачное ложе. Ложе было из золота, ножки выполнены в форме львиных лап.
– Чего мне боятся? – удивилась я. – Другие женщины в свою первую брачную ночь принимают ласки незнакомого мужчины, ко мне же войдет Шах-Джахан.
Мама вздохнула:
– Какая разница? Все равно для тебя это впервые, и оттого, что любишь, не станет легче… Рабыни помогут тебе достичь наслаждения…
Когда я легла, меня накрыли, а волосы рассыпали по подушке, как пышное оперение павлина. Сзади, по обе стороны ложа безмолвно стояли две женщины. Две другие мерно махали опахалами, чтобы не было жарко. Меня окутал аромат благовоний, пропитавших воздух. Откуда-то слышалась тихая музыка – на ситаре[68]68
Ситар – струнный музыкальный инструмент, в Индии – щипковый, в других странах Востока бывает и щипковым, и смычковым.
[Закрыть] играли ночную рагу. В мелодии были и радость, и печаль, музыка вторила охватившему меня чувству ожидания. Я вспомнила о виденных однажды женщинах, даривших наслаждение друг другу в жарком алькове. Скоро и я узнаю, каковы они, радости любви.
…Мой принц стоял на коленях и покрывал поцелуями мое лицо: лоб, глаза, нос…
– Наконец, – улыбнулся он. – Ты – моя благородная супруга.
– А ты – мой.
Никогда прежде я не видела его с непокрытой головой… Я гладила его волосы, поглаживала бородку. У меня опять появилось ощущение, что все происходящее – иллюзия и вот-вот может исчезнуть.
– Ты счастлива?
– Очень. А ты?
Нам не хватало дыхания на долгие речи, слова были быстрыми, торопливыми.
– Да. Я люблю тебя. Мы больше никогда не разлучимся. Куда поеду я, туда и ты со мной. И куда ты ни пойдешь, я всегда буду рядом.
– Обещаешь?
– Да.
– Я никогда не позволю тебе нарушить данное мне слово, до самого конца жизни.
– Так будет всегда…
Рабыни раздели его. Он возлег рядом со мной, и я ощутила на бедре нечто твердое и горячее, как уголек. Мы лежали, любуясь друг другом, а женщины ласкали нас, как нежное многорукое божество. Я опустила взгляд и с волнением отметила, какие разные у нас тела: у него мускулистое и темное, у меня округлое, мягкое и светлое. Было такое чувство, что я вижу себя впервые и… впервые открываю секреты собственного тела. Чуткие пальцы рабынь со знанием дела пробуждали к жизни соски, низ живота, бедра… Неторопливо, точно играя на ситаре, они спускались вниз, по ногам, отчего казалось, что даже пальцы моих ног могут служить инструментом наслаждения…
Шах-Джахан пил из кубка вино, а рабыни поглаживали ему шею, грудь, гладили живот и… ласкали его орган. В их руках жезл моего любимого блестел от масел, которые в него втирали, становился все больше, выпрямлялся, пока не стало казаться, что он существует отдельно от тела, сам по себе. Одна из рабынь положила на него мою руку, и я ощутила твердость камня… Я даже представить не могла, что у мужчин скрывается такая мощь между ног…
Теперь не только руки, но и языки рабынь с дразнящей нежностью сновали по моему телу, ласкали мои отвердевшие соски, пока они не заболели так, будто вот-вот лопнут…
Прикосновение Шах-Джахана было горячим и жадным. Сдавив мой сосок, он осторожно покатал его между пальцами, нажимая все сильнее и сильнее.
На моем лице появилась гримаса боли.
– Тебе предстоит сделать восхитительные открытия, любимая, – прошептал мой избранник. – Боль и наслаждение неразрывны в акте любви. В наслаждении, как змея, таится боль. Это божественное равновесие – оно есть везде: и в наших телах, и в наших мыслях.
Склонившись ко мне, он поцеловал меня, потом укусил, потом провел языком по соску…
Я качалась на волнах сладостного наслаждения, действительно связанного с болью, но от этого наслаждение было еще острей.
Вскоре я ощутила новые прикосновения – это маслами смазывали тайные губы моего тела.
– Она готова, господин, – прошептала рабыня.
Шах-Джахан опустился на колени, женщины развели мне ноги… Я лежала перед ним беззащитная, полностью открытая его взору.
Рабыня снова положила мою руку на его каменно-твердый жезл.
– У него есть глаз, но он не видит. Проведи его внутрь, – сказала она, обращаясь ко мне.
Мой принц был опытен. Он понимал, что я невинна, поэтому не торопился. Я впустила его жезл в теплое, влажное прибежище. Казалось, с ним в глубину моего лона вошел огонь, еще более распаливший мои чувства.
Жезл входил все глубже, я ощущала его в себе…
Боль была внезапной и острой – настолько острой, что я вскрикнула. Но ожог, пронзивший меня, тут же сменился любовными прикосновениями…
Я не могла поверить, что в моем маленьком теле таятся такие силы. Во мне поднялась горячая волна, она шла от бедер, охватывая все тело…
Мы оба были скользкими от пота и масел. Одна из рабынь промокнула нам лица.
Мой любимый задвигался медленно, поднимаясь и опускаясь, но не ложась всем телом на меня; его скольжение – там, внутри – несло неописуемое удовольствие.
Но вот его ритм участился, лицо стало меняться, он учащенно дышал. Я почти теряла сознание, двигаясь в такт, меня словно притягивало к его телу.
Восторг и боль нарастали, движения становились торопливее. Быстрее, быстрее, быстрее же…
Когда волна наслаждения уже захлестывала нас, мы оба одновременно закричали.
Он замер, содрогаясь всем телом…
Я не могла шевельнуться, не было сил вздохнуть…
Он упал на меня, и я почувствовала, как постепенно затихает буря.
Когда волны совсем стихли, я погрузилась в блаженный покой. Откуда-то из другого мира еще доносились тихие звуки ситара.
На заре мы проснулись в объятиях друг друга. Женщины пришли осмотреть простыни, и увиденное их удовлетворило.
