Текст книги "Арджуманд. Великая история великой любви"
Автор книги: Тимери Мурари
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
История любви
1017/1607 год
ИСА
– Ты выглядишь усталой, агачи.
– Я просто не выспалась, – ответила она.
Моя любимица сидела под саманом, и от падающей тени лицо ее казалось пестрым. Но я все равно заметил синеватые полукружья у нее под глазами. Прошло уже несколько недель после той волшебной ночи, и до нее конечно же доносились слухи о любви принца. По углам шептались, что Шах-Джахан потерял покой, бродит по дворцу, словно призрак, и нигде не может найти утешения. Однако за все это время она не получила от него ни весточки – хотя все ждала и ждала, и таяла прямо на глазах.
На коленях моей хозяйки лежала раскрытая книга, но я что-то не видел, чтобы она переворачивала страницы.
– Когда я сплю, мне снится, что я бодрствую, а наяву я хожу как во сне… Я представляю, как меня снова касается его рука, как он смотрит на меня, как что-то говорит мне… Это было наяву, Иса? Было или не было?
– Да, агачи, было. И я там был.
Вся работа по дому была переделана, я выполнил все поручения и, признаться, устал. Прежде семья жила в крепости, и дом был куда меньше, чем теперь. Когда Гияз Бек поступил на службу к Акбару, они переехали сюда. Здесь было слишком много комнат, да еще громадный сад в придачу. По виду не отличишь от дворцового, но в нашем фонтане (хорошо хоть единственном) не было воды: одна лишь пыль, а в ней засохшие листья. Фонтан строил архитектор, в чем-то не угодивший Джахангиру. Говорят, он был богатым человеком, но в одну ночь лишился всех привилегий. Незавидная ему выпала доля…
– Увижу ли я его еще хоть раз, Иса?
– Конечно! – Это было единственное утешение, которое я мог предложить.
«Если такова твоя карма» – хотелось добавить мне, но язык не повернулся. Слово карма я предпочитал ее мусульманскому кисмет, удача. Карма подразумевает сложные узоры Вселенной, движение сил, недоступных нашему пониманию, но сейчас не время вступать в дискуссию.
– Хочешь, агачи, я развеселю тебя, покажу волшебство?
– Знаю я твое волшебство – дешевые фокусы!
– А в деревнях верили, что происходит необычное. Все зависит от веры, агачи. Как бы жил бог, если бы мы в него не верили?
По ее губам пробежала улыбка.
– Ну что ж, сотвори волшебство. Перенеси сюда… Шах-Джахана. Прямо сейчас, в этот сад… Ну же, Иса! Я прошу у великого чародея ничтожной малости…
– Ох, ты права, агачи. Я могу показывать только дешевые фокусы. Если б бадмаш, что выкрал меня из родительского дома, на что-то годился, я бы сейчас соткал Шах-Джахана из воздуха.
Она поглядела на меня с сочувствием:
– Ты совсем не помнишь своей семьи?
В доме раздался вопль, и я не успел ответить. Голос был женский, высокий, пронзительный, он все еще резал уши, даже когда вопль прервался.
Мы со всех ног бросились наверх, сталкиваясь с другими слугами и домочадцами.
Кого-то убили? Кто-то умер?
Вместо покойника перед нами предстала Мехрун-Нисса, с гневным видом ходившая по комнате из угла в угол. Муж Мехрун-Ниссы, храбрый полководец Шер Афган, сидел на тахте и увещевал ее, безуспешно пытаясь погасить вспышку ярости. Ладилли испуганно жалась к отцу.
– И все это вместо благодарности? – снова вскричала Мехрун-Нисса, ни к кому не обращаясь.
– Но это очень высокая должность, дорогая, – возразил Шер Афган.
– Высокая?! – Рука Мехрун-Ниссы, взметнувшись, указала на слуг, толпившихся у двери. – Давай продолжай! Скажи им, где тебя ожидает столь завидная должность. Пусть знают, какую неслыханную щедрость проявил правитель. И это за все, что я сделала! – Помолчав, она злобно выпалила: – Нет, вы только подумайте, Бенгалия! Это же за тысячу косов отсюда!
– Но я должен принять это назначение. Бенгалия – богатая земля, а диван[18]18
Сборщик налогов; в армии диваны ведали оснащением и вооружением.
[Закрыть] – должность очень важная. Мы прощены, и мое назначение подтверждает это!
Разгневанная женщина ни секунды не медлила с ответом:
– Вот если бы он дал тебе должность здесь, например назначил бы мир-саманом[19]19
Чиновник, ведающий складами и мастерскими; высокая должность при дворе падишаха.
[Закрыть]… или еще кем-нибудь… А вы идите отсюда! – махнула она слугам.
То, что я услышал, отчасти подтвердило слухи, витавшие ранее. Джахангир питал влечение к нашей хозяйке. Его и в ту недавнюю ночь поразила страсть. Но теперь… не жалеет ли он об этом? Поистине, приглашение на мина-базар оказалось исключительно важным для всей семьи!
Когда Мехрун-Нисса снова повернулась к мужу, ее губы сложились в улыбку, на щеках заиграли ямочки.
Она прошла по комнате, слегка коснулась губами лба Шер Афгана, затем клюнула Ладилли в щеку – на лице девочки остался красноватый след.
– Прости, что я так рассердилась. Но это оттого, что я переживаю за свое дело!
Мехрун-Нисса картинно вздохнула. Всем было известно о ее занятии – она расписывала ткани для обитательниц гаремов, и не только расписывала, но и придумывала рисунки для изготовления набивных тканей – цветы, плоды, геометрические фигуры, и, надо сказать, получалось у нее совсем не плохо.
– Ох, что сделано, то сделано… И я очень горжусь тобой, дорогой. Конечно, мы должны ехать!
За день до отбытия Шер Афгана, Мехрун-Ниссы и Ладилли в Бенгалию наш дом посетил сам Джахангир.
Не так-то просто принять у себя правителя. И недешево, конечно. В соответствии с обычаем высокому гостю принято было подносить богатые дары. Золото и алмазы, лошади и невольники – иное даже не рассматривалось. Это налагало непосильное бремя на хозяев, и я подозреваю, что наш падишах иногда заявлялся к кому-нибудь, чтобы позабавиться. Он мог отказаться от подарков, мог взять какую-нибудь безделицу, а мог и разорить неугодных ему вельмож своим посещением.
В день визита меня поставили сторожить приготовленные дары. Женщины выложили на ковер все свои ожерелья, серьги, браслеты – и теперь в самом центре высилась переливающаяся груда. (Странно было видеть моих хозяек без украшений – они напоминали ощипанных пав.) Отдельно стояли золотые и серебряные блюда и кубки, хрустальные чаши; правителю решили преподнести даже фарфоровую вазу из далекого Китая, редкостью и ценностью превосходившую все прочее.
Гияз Бек был из тех, кто хорошо понимал Джахангира, поэтому его личный подарок был простым, но с изюминкой. У моряка-фиринги, пьяного великана, он приобрел длинную медную трубку с небольшими стеклянными дисками, вставленными с обоих концов. Я не понимал, каково ее назначение, пока в комнату не вошла Арджуманд. Взяв трубку в руки, она повертела ее, затем приставила к глазам по очереди оба конца, целясь в меня, как из джезайля.
– Что это такое, агачи?
– Не знаю, как эта штуковина называется, но она уменьшает и увеличивает вещи. Если посмотреть в нее с одной стороны, все становится крошечным, а когда я заглянула с другой, ты стал огромным! Вот, сам взгляни.
Протянув мне вещицу, она отошла в дальний конец комнаты, поднялась на кончики пальцев и завертелась. В трубке она казалась маленькой-маленькой, совсем как куколка. От восторга я даже дышать перестал.
– Что ты за дурачок, Иса. Посмотри и с другого конца!
– Не хочу, агачи, мне и этого достаточно. – Я нехотя положил трубку на ковер. – Вот это и есть самое настоящее волшебство, даже мой хозяин Лекрадж не мог сотворить такое! Впрочем, он никудышный волшебник…
– Скажи, Иса, а ты бы хотел когда-нибудь отомстить ему за то, что он сотворил с тобой?
– Нет. Он и так достаточно страдал.
– Ты добрый, Иса. – На миг лицо девушки омрачилось. – Но… здесь для доброты почти нет места.
Странно было слышать он нее такое. Мою хозяйку обожала вся семья, она была любима даже больше, чем Ладилли. Я ждал, что она пояснит, что имела в виду, но объяснений не последовало.
– Меня за тобой послала тетушка, – сказала она.
– Я не могу оставить свой пост.
– Я постою за тебя. Давай мне кинжал!
Агачи протянула руку за оружием. Я отдал ей кинжал не без колебаний, опасаясь, как бы с ней чего не случилось в мое отсутствие.
– Ты мне потом расскажешь, что ей понадобилось?
– Конечно, агачи.
Мой ответ заставил ее улыбнуться. Когда я оглянулся в дверях, она все еще улыбалась, пряча кинжал за широкий пояс юбки.
Мехрун-Нисса сидела у зеркала и подводила глаза каджалом[20]20
Сурьма.
[Закрыть], а служанки тем временем расчесывали ей волосы. При моем появлении она отпустила девушек, подошла к запертому сундуку, открыла крышку и извлекла из-под кипы одежды ларчик из слоновой кости.
– Иса, вот это ты должен хранить пуще глаза.
– Да, бегума. – Я протянул руку за ларцом, стараясь не трусить. Вещица явно была очень ценной.
– И ты никому не скажешь, что я дала это тебе. – Она указала на ларец. – Если с ним что-то случится, я убью тебя. Ты понял, бадмаш[21]21
Подлец, мерзавец.
[Закрыть]?
– Да, бегума. – Я даже вспотел от страха, мой голос дрожал. – Я понял. Но что я должен с этим делать?
– Я еще не закончила, болван. Передашь это Джахангиру, в собственные руки.
– Ваша светлость, госпожа… но как же я смогу приблизиться к падишаху?
– Ты должен! Потому что я не смогу, болван! – Она выбрала роскошный шелковый платок и завернула в него ларец. – Он запечатан. Если я узнаю, что печать была вскрыта, я прикажу, и слон затопчет тебя насмерть.
Я похолодел. Слон затопчет меня насмерть… такая казнь была широко распространена, а я раб, и бежать мне некуда. Но почему она выбрала именно меня? Почему не отца, не мужа или брата, ведь они могли преподнести этот дар Великому Моголу? Очень скоро в моем воспаленном мозгу забрезжила догадка: ни один из них не должен знать об этой шкатулке! Таким образом, моя задача становилась еще более рискованной: предстояло действовать скрытно.
Мехрун-Нисса прочла мои мысли:
– Отдашь ему это как подношение от себя. Думаю, это самое простое решение.
– Но он может отказаться принимать подарок от такого ничтожного бедняка…
– Не откажется, – уверенно произнесла бегума, отворачиваясь к зеркалу; я остался стоять, сжимая шкатулку с такой силой, что резьба отпечаталась на ладони. – И помни, Иса, я глаз с тебя не спущу!
Я видел ее отражение; глаза женщины горели как два уголька. Теперь, пока я не выполню поручение, ее взгляд будет повсюду преследовать меня.
Спрятав ларец в складках одежды, я вышел из комнаты.
Арджуманд сразу заметила испарину у меня на лице.
– У тебя что-то болит? Ты не захворал, Иса?
– Ничего, агачи.
Стараясь не смотреть ей в глаза, я забрал кинжал. Тыльной стороной ладони девушка пощупала мой лоб, определяя, нет ли жара. Такая забота тронула меня до глубины души.
– Я не стану спрашивать, что велела моя тетушка. Но я вижу, ее приказ тебя огорчил…
– Да, агачи…
Набравшись храбрости, я полез было за ларцом, но Арджуманд удержала мою руку:
– Нет, не надо Я не умею хранить секреты и, если ты мне покажешь что-то, могу кому-нибудь проболтаться. Тогда тебе попадет от Мехрун-Ниссы, будут неприятности…
– Спасибо тебе, агачи, – только и сказал я.
Оттого что она отнеслась ко мне с таким участием, мне стало еще горше. Может ли один слуга угождать нескольким хозяевам, но верность хранить только одному? Увы, такое невозможно…
Мехрун-Нисса уже вызывала меня к себе, случилось это на другой день после мина-базара. Она сидела, скрестив ноги, на низком кресле из слоновой кости и изучала «Айн-и-Акбари». Этот объемный трактат о власти был написан приближенным Акбара Абу-ль-Фазлом Аллами. Дела империи интересовали бегуму. Без сомнения, она готовила себя к важной роли. Услышав, что я вошел, она поднял глаза.
– Расскажи мне обо всем, Иса.
– Обо всем, бегума?
– О прошлой ночи, болван! Каждое слово, все, что было сказано между ними.
– Я не слышал. Я…
– У тебя уши, как у слона, и я вырву их с корнем из твоей тупой головы, если ты немедленно не скажешь мне правду!
Быть сильным и смелым в присутствии Мехрун-Ниссы невозможно – разумеется, я заговорил. Она внимательно слушала, потом прогнала меня. Я долго плакал, понимая, что предал Арджуманд, но признаться ей в своей измене так и не отважился.
О приближении падишаха известил громкий шум: музыканты били в дундуби, солдаты расчищали путь. Впереди шествовали ахади, гвардейцы, охраняющие правителя; сам он томно возлежал в серебряном паланкине. Впереди процессии бежали невольники, расстилая кашмирские ковры и усыпая дорогу розовыми лепестками.
Все обитатели нашего дома, включая слуг, высыпали навстречу. Когда Джахангир вышел из паланкина, и женщины, и мужчины низко склонились, приложив ладонь правой руки к голове, тем самым выказывая особое почтение к гостю.
Падишах, казалось, пребывал в хорошем настроении, он любовно обнял Гияз Бека, а следом заключил в объятия и Шер Афгана, супруга Мехрун-Ниссы. Но самой высокой милости удостоился отец Арджуманд: Джахангир оперся на его руку и нетвердой походкой направился к дому. Лицо у правителя было отекшим, а хриплому голосу, когда он говорил, казалось, вторит отголосок, доносящийся из утробы.
Книгоноша и мальчик с чернильницей тоже были здесь. Я подумал, что в этой книге, «Тузук-и-Джахангири», наверняка найдется не одно описание прекрасной Мехрун-Ниссы, и это заставило мое сердце забиться. Как передать ее дар? И… чем для меня это закончится?
Первым делом падишах осмотрел приготовленные для него подарки. Демонстрируя благосклонность к семье, он выбрал только один предмет: удивительный инструмент Гияз Бека.
Приложив трубку к глазу и наведя на луну, наш гость довольно расхохотался.
– Как это называется? – спросил он.
– Мне это неизвестно, владыка, – ответил Гияз Бек. – Я купил сию вещицу на базаре и надеялся позабавить тебя.
– Что ж, тебе это удалось. Отныне я смогу разглядывать звезды, птиц и зверей, да что там – буду изучать лица своих подданных и даже читать их мысли!
В доме гостю было предложено вино. Джахангир гордился тем, что мог обуздывать свою страсть, выпивая не более двадцати склянок в день, однако всем было известно, что к вину он подмешивал несколько крупиц опиума по примеру Бабура, своего прадеда.
Подавая вино, я положил на поднос завернутый в тонкую ткань ларец.
– Что это?
Мои щеки загорелись, поклонившись, я пробормотал:
– О великий покровитель бедных, прошу принять от меня этот скромный дар…
Джахангир удивленно поднял брови, сломал печать и поднял крышку. Внутри был портрет Мехрун-Ниссы, лежащей на узком диванчике с валиками по бокам. Портрет был хорош, он в точности передавал черты моей хозяйки. Изумительный водопад черных волос прикрывал грудь, молочно-белая кожа светилась…
– Кто тебе дал это? – спросил меня Джахангир, любуясь изображением.
– Э… н-не… никто… Э-это подарок…
Я был слишком испуган и не мог говорить.
Падишах поднес портрет к свету, чтобы получше рассмотреть, и не удержал вздоха. Этот вздох говорил о многом: со свойственной ей решительностью Мехрун-Нисса завоевала сердце нашего повелителя.
Гияз Бек тоже пожелал взглянуть на подарок, но Джахангир быстро прикрыл крышку ларца.
– Ничего особенного, друг мой. Это головоломка. Но я должен наградить твоего слугу за сообразительность. – Падишах бросил мне кольцо с изумрудом, и я ловко поймал его на лету. – Пригласи женщин присоединиться к нам, Гияз. Послушать их пение – дополнительное удовольствие.
Гияз Бек не посмел ослушаться. Женщины подошли очень быстро: через джали[22]22
Окна без стекол, украшенные резьбой из дерева и камня; традиционная деталь индийской архитектуры.
[Закрыть] им было видно и слышно все происходящее. Джахангир велел снять покрывала. Это было его право – смотреть на открытые лица. Время от времени он приглашал близких друзей, чтобы и те полюбовались женской красотой.
К разочарованию гостя, Мехрун-Ниссы среди женщин не оказалось, она осталась в занане, ожидая особого приглашения и зная, что такое последует.
– Здесь все? – спросил Джахангир.
– Все, кроме моей дочери Мехрун-Ниссы, – ответил Гияз Бек. – Шер Афган, сходи-ка за ней.
Полководец покорно отправился за женой. Я заметил, что он встревожен, но от его настроя ничего не зависело.
Наконец занавес раздвинулся, и появилась Мехрун-Нисса. Она почтительно опустилась на колени и стояла так, пока падишах не велел ей подняться. Хорошо зная свою хозяйку, я догадывался, что она смеется под своей чадрой.
– Можешь открыть лицо, – приказал Джахангир.
Мехрун-Нисса повиновалась не сразу, но в этом был особый расчет. Когда покрывало упало, высокий гость захлопал в ладоши от удовольствия.
В тот вечер Джахангир пожаловал Гияз Беку должность итимад-уд-даулы, Столпа правительства.
Вот так молниеносно переменилась судьба этой семьи.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Тадж-Махал
1042/1632 год
– Я вырезаю фигуры богов, – сказал Мурти.
– Здесь это не требуется, – ответил писец. Он равнодушно смотрел куда-то за спину Мурти, так и не удосужившись взглянуть на тонкое смуглое лицо, довольно молодое, хотя волосы уже припорошила седина, на руки, сильные, в шрамах и мозолях, привычные к рабочему инструменту.
За Мурти терпеливо ожидали своей очереди люди со всех концов Хиндустана. Здесь уже перебывали многие тысячи, но живая река все текла. Взрослые сидели на корточках или спокойно лежали в редких островках тени. Дети робко поглядывали вокруг. То тут, то там раздавались крики торговцев, ноздри щекотали ароматы еды: самсы, бхаджи, цукатов, масалы-додх, апельсинов… Воздух был желтым от пыли и обжигающе сухим – невозможно было дышать; приходилось осторожно втягивать его ртом.
– Я – ачарья, – настаивал Мурти.
Но его слова ничего не значили для писца, поскольку хозяева ничего не говорили об искусных резчиках.
Жужжали мухи – назойливо, монотонно… Мурти не мог шевельнуться. Он устал и душой и телом, а его странствие все не кончалось.
Домом для него и его семьи стал правый берег реки. Там они с женой спали, там ели под открытым небом, а на заре, пока другие пытались разглядеть правителя, выходившего на одну из башен крепости, Мурти совершал омовение в Джамне и подолгу молился.
Каждый день в лагерь прибывали новые работники, и постепенно пустырь перед крепостью стал напоминать городок. Сюда заходили бродячие торговцы, из ничего вырастали лачуги – приземистые, кое-как крытые камышом, однако спасающие и от палящего солнца, и от ночного холода.
Построил домишко и Мурти: одна-единственная комната с насыпью в углу, отделяющей очаг. Утвари у Ситы было немного: три глиняных горшка да деревянный ковшик. Другой угол был отведен божеству: изящную статую Лакшми, богини красоты, любви и счастья, Мурти вырезал сам. Свои самые ценные инструменты – стамески и резцы, набор молотков и мехи – он прятал в яму под божеством.
Агра притягивала его, как и прежде. Не имея работы, он целыми днями бродил по городу с Ситой и Гопи. Столько народу в одном месте он никогда раньше не видел. Люди говорили на разных наречиях, одевались в разные одежды. На торговую площадь прибывали верблюжьи караваны, Груженные товарами. Были здесь и слоны; знатные вельможи восседали в хаудах, богато украшенных седлах, стоимость которых иногда превышала стоимость самого животного. На длинных шестах несли паланкины, рядом с которыми бежали бдительные слуги.
Красная крепость вызывала у Мурти благоговейный ужас. Свирепые стражники, охранявшие ее, каждый час сменялись под оглушительную барабанную дробь – удивительное зрелище.
Однажды перед рассветом, когда тонкая линия, отделяющая небо от земли, едва проступила на горизонте, Мурти вместе с женой отправился взглянуть поближе на Великого Могола.
Народу, как обычно, собралось немерено. Прозвонил колокол, опустилась толстая золотая цепь.
– Что это? – спросил Мурти.
– Цепь правосудия, – ответил кто-то. – К ней привязывают прошения. Говорят, падишах их читает и помогает людям. Кто знает, может, это и так…
Посадив сынишку на плечи, Мурти вглядывался в смутно различимую фигурку, ожидая чего-то необычного. Люди вокруг творили намасте[23]23
Индийское приветствие, от слов «намах» – поклон, и «те» – тебе. В широком смысле означает: «Божественное во мне соединяется с Божественным в тебе».
[Закрыть], в надежде, что в ответ получат благословение, окажутся под защитой могучего падишаха.
– Он бог? – спросил Гопи, задохнувшись от волнения; малыш и раньше задавал этот вопрос.
– Нет, человек, – уныло ответил Мурти. – Но для нас все равно что бог.
Шах-Джахан стоял недвижно, как мраморная статуя. От толпы внизу его отделяла целая Вселенная, пересечь которую никто не мог. Наконец, когда солнце выплыло на небосклон, разорвав ночные путы, он повернулся и исчез. Цепь подняли наверх.
– Ей кто-нибудь пользуется? – Мурти задрал голову и посмотрел на отверстие.
– Наверное, да… Иногда.
– Кто здесь главный? – нетерпеливо спросил Мурти.
Писец кивком указал на крепость, на мраморные павильоны, высящиеся за стеной:
– Вон там главный. – Едва ли не впервые он окинул взглядом резчика, стоящего перед ним. – Что ж, начнем все сначала. Ты ищешь работу…
– Меня сюда прислали. Мой раджа передал подарок для падишаха…
– Падишах его получит. Я сам за этим прослежу. Так ты, значит, каменотес?
– Нет. Я мастер. Ачарья. Я вырезаю фигуры богов.
– Здесь нет богов. Будешь тесать мрамор – или уходи. Другие ждут.
Мурти не уходил. Позади писца высились многоцветные шатры – шаминьяны, между которыми сновали чиновники с кипами бумаг.
– Я хочу поговорить с ними, – Мурти махнул рукой в их сторону.
– Иди, если хочешь.
Это было сказано так равнодушно, что у Мурти защемило сердце. У него есть гордость. Не может он безрассудно промотать мастерство, согласившись стать каменотесом. Но и уйти он не может, не выполнив поручение раджи.
Писец чистил перо, Мурти для него больше не существовал.
– Люди ведь будут молиться в том здании, что строится? – спросил Мурти.
– Нет, – ответил писец. – Это гробница.
– О, ну тогда там обязательно должен быть портрет рани[24]24
Царица, принцесса.
[Закрыть].
– Нет. Коран запрещает изображать людей. А сам Аллах не имеет ни начала, ни конца.
Мурти кивнул, будто понял, но писец видел, что это не так.
– Какой она была?
– Откуда мне знать? Уходи, если не хочешь тесать камень. Другие ждут.
Из шатра вышел высокий худой человек в курте из тонкого дорого муслина до колен; седая борода аккуратно подстрижена. Пальцы у него были в перстнях, на запястьях золотые браслеты.
Иса посмотрел на толпу. Пожалуй, не менее двадцати тысяч, подумал он. Писцы, занимавшиеся наймом, сидели в ряд у низких столиков, записывая особые приметы работников: шрамы, родимые пятна, бородавки и прочее. В конце дня, когда производилась оплата, приметы сверяли, и лишь после этого выдавали деньги. В свое время такую систему учредил Акбар, чтобы не платить самозванцам.
Внимание Исы привлек человек, сидевший на корточках возле одного из писцов. Почувствовав на себе взгляд Исы, незнакомец поднял голову. Что-то в его лице зацепило… Вернувшись в шаминьян, Иса велел позвать к себе писца.
– Кто этот человек?
– Глупец. Говорит, что умеет вырезать из камня идолов. Я сказал ему, что здесь идолов не будет. Но он все равно не уходит. – Писец пожал плечами.
– Я спросил, кто он? Узнай, откуда он родом, потом приди и доложи.
Писец вернулся к столику и вооружился пером. Ему непонятен был интерес чиновника, однако он задал Мурти несколько вопросов.
– Он из Гунтикула, это на юге… – доложил писец Исе, когда все вопросы были исчерпаны.
– Я знаю, где это.
– Он ачарья. Зовут его Мурти. Его отец Кришнан, дед – Лакшман. Сюда послан раджой. Я предложил ему работу каменотеса, но он отказывается.
– Дай ему работу, – сказал Иса.
– Но здесь для него нет ничего подходящего!
– Его искусству найдется другое применение. Не говори ему об этом. Проследи и доложи мне лично, как он живет.
