Текст книги "Арджуманд. Великая история великой любви"
Автор книги: Тимери Мурари
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)
ШАХ-ДЖАХАН
Я – принц Шах-Джахан, уже не мальчик по имени Хуррам, но Владыка мира и наследник падишаха Джахангира. И хотя мне пока пятнадцать, сегодня я почувствовал себя взрослым: отец позвал меня посетить мина-базар. В предвкушении этого события я трепетал от волнения: приглашение отца говорило о том, что я окончательно выбран наследником необъятной империи, братьям придется посторониться.
Получить власть и крепко держать ее в своих руках – чего еще может жаждать юный принц? Но в ночь накануне базара я предчувствовал, что меня ждут еще неожиданности…
Мина-базары были учреждены моим прадедом, Хумаюном. Счастливая идея: повинуясь указу правителя, женщины отныне могли появляться с открытыми лицами перед достойнейшими из мужчин. Шелковые вуали, оставлявшие открытыми лишь глаза, разрешалось сбросить – но всего на один вечер. Замкнутый мирок гаремов приоткрывался на короткие часы, но и этого хватало, чтобы насладиться.
Воздух с утра был тих и неподвижен, но по мере приближения заветного события мне казалось, что по дворцу проносятся вихри. В саду слуги возводили прилавки, а женщины тем временем (я мог это предположить) отбирали товары на продажу. Рассказывали, что они препираются, как настоящие торговки на уличном чоке, и что будто бы, если повезет, вместе с товаром можно приобрести благосклонность какой-нибудь красавицы. Кое-кто из моих друзей многозначительно вздыхал при воспоминаниях о бурной ночи после мина-базара… Я и сам был не так уж неопытен в этих делах. Мне уже приходилось возлежать с молоденькими рабынями, а иногда, забавы ради, мы с друзьями ходили к танцовщицам и платили за их услуги, совсем не связанные с танцами. Однако мне хватало ума понимать, что, в силу своего положения, от женщин я могу ожидать лишь плотских утех. О да, они нашептывали мне много приятных слов, но все это ради богатства и милостей. Поэты воспевали любовь как странный недуг, способный привести к смерти; я же не знал этого чувства, для меня любовь была зыбким миражом, иллюзией, манящей в пустыне желаний.
Пока меня омывали и одевали, я улыбался в предвкушении, и, видя это, девушки-рабыни подшучивали: сегодня вечером я встречу свою принцессу, конечно; астролог предсказал, что принца ждет удача, он полюбит и обретет вечное счастье! Я смеялся и не верил им. И все же, отчего я был так взволнован? Может, от мысли о том, что рассмотрю лица женщин, чьи голоса слышал, но ни разу не взглянул на них прямо?
Восхитительная игра – сопоставлять знакомый голос, руки и глаза с открывшимся незнакомым лицом. Чего еще я мог ожидать – ночи наслаждения, двух ночей, может быть, недели или даже месяца утех? Такая перспектива представлялась мне довольно скучной: чтобы удовлетворить желание, я мог выбрать любую девушку в этих покоях. Но… в воздухе что-то проносилось, он потрескивал, как перед грозой. Был ли то трепет предчувствия?
Ко мне присоединились два моих товарища, наваб[15]15
Наместник.
[Закрыть] Аджмера и сановник Аллами Саадулла-хан. Одетые, как и я, богато и нарядно, они казались взбудораженными не меньше моего, хоть и годами были старше. Им тоже раньше не доводилось бывать на мина-базаре.
Мои приятели вышли на балкон, откуда был виден сад. Все было ярко освещено: в каждой нише сияли свечи, на ветвях деревьев и на столбах горели фонарики, и все эти огни отражались в водах фонтана. Услышав внизу смех, они заспешили:
– Нужно торопиться, пора идти.
– Погодите, – приказал я. – Выпейте вина, смакуйте предстоящие удовольствия.
Видно было, что повиновение далось им с трудом.
Свесившись с балкона, они жадно смотрели вниз – можно подумать, они никогда не видели женщин. Мне же хотелось потянуть время, занять его разговорами об охоте и наших забавах.
– Сядьте!
Друзья присели, но были готовы вскочить, нетерпеливые, как гепарды. Признаться, я и сам чувствовал то же, что они, но принц должен владеть собой, не подобает ему выказывать слабость… Однако, услышав, как дундуби возвещают приближение отца, я не выдержал и бросился к перилам. С балкона мы увидели, как он вступил в сад; за ним змеей тянулись придворные.
На миг воцарилась тишина, все замолкли, почтительно склонившись, после чего шум возобновился.
– Подождем еще несколько минут, пока отец не пройдет.
Когда я счел, что все приличия соблюдены, мы спустились вниз.
Здесь и впрямь раскинулся самый настоящий базар. Умащенные благовониями женщины сидели и стояли у своих прилавков, заполненных шелками, драгоценностями, резными изделиями из сандалового дерева и слоновой кости, изящными мраморными статуэтками. Воздух был насыщен сладостью смеха и нежных голосов, чарующими звуками музыки.
Мое появление не осталось незамеченным, и женщины, сидевшие ближе, захлопали в ладоши. Взгляды их были дерзкими, каждая звала подойти к ее палатке, убеждала покупать только у нее; некоторые теребили меня за рукава, точно торговки на обычном базаре.
– Посмотри мои товары…
– Отведай-ка вот этого…
– Я отдам совсем дешево, специально для Шах-Джахана…
– Взгляни на этот шелк…
– А вот ваза из Бенгалии…
Можно было подумать, что от успеха торговли зависит сама жизнь этих женщин, с таким воодушевлением они предавались своему занятию.
Я прохаживался вдоль рядов, вглядываясь в лица и оценивая фигуры: красивые и не очень, старые и молодые, толстые и худые – здесь всякие были. Торгующие женщины чем-то напоминали птиц, которых выпустили из клеток, – так же щебечут и так же расправляют перышки…
Несмолкаемая болтовня утомляла, и я решил свернуть на тихую аллею.
…Как объяснить эту внезапную беспомощность, охватившую меня, это чувство удушья, почти потерю чувств?
…Она стояла в стороне от всех, тихая, отрешенная.
…Безупречный овал лица, миндалевидные глаза, рот, подобный розовому бутону, и единственная веточка жасмина в блестящих черных волосах.
Но ошеломила меня именно ее отрешенность. Тихая улыбка, цветущая на ее лице, словно поднималась из глубин сердца, – ничего общего с легкомысленным хихиканьем прочих женщин. Я рассмотрел в ней то, чем не обладали другие: целомудрие. Если я заговорю с ней, она станет слушать меня, а не принца. Меня…
Мое бедное сердце, оно забилось так, что стало больно, а когда она повернулась и тоже увидела меня, совсем остановилось. Мне вдруг стало по-настоящему страшно, все мои достоинства (я наследный принц, Властелин мира) не помогли унять этот страх – страх, что она… отвернется. Я понял, что просто не выдержу этого испытания!
Но нет – она продолжала смотреть на меня – с интересом, с любопытством, – и вдруг – как такое возможно? – я ощутил ее прикосновение.
…Не могу вспомнить, как я добрался до ее прилавка. Добежав, я увидел на синей материи несколько скромных серебряных украшений; прислуживал ей чокра.
Чувства настолько переполняли меня, что я забыл о сдержанности.
– Мне показалось, что мы прикоснулись друг к другу, – торопливо выговорил я заплетающимся языком, ведь я больше привык командовать, чем говорить о любви. – Я понимаю, что это невозможно на таком расстоянии, но я… почувствовал, что твоя нежная рука лежит на моей… Полюбить с первого взгляда – значит поставить на кон саму жизнь. Это прыжок в неизвестность, все равно что вступить в бой без защитной брони, просто веря в то, что тебя не убьют. Вот только… если бы вдруг убили тебя, жизнь потеряла бы всякий смысл… Скажи мне, кто ты. Я должен услышать твой голос, чтобы поверить, что ты и впрямь существуешь, что это не сон, что ты не испаришься, как вода на этой жаре.
– Арджуманд Бану, ваше высочество.
Голос у нее был нежный и мелодичный, он поднимался в воздух, как благовоние. В смущении она потупила глаза и хотела склониться в знак почтения. Одного этого намерения было достаточно, чтобы сердце сладко заныло. Я бросился, чтобы удержать ее, и случайно коснулся обнаженного плеча.
– Твоя кожа… обжигает… заставляет сердце биться, как барабан войны…
– И я чувствую то же, о чем говорит ваше высочество. – Она слегка наклонила голову, и я ощутил, как ее щека коснулась моей руки, лежавшей на плече. – Может быть, все дело в том, что здесь очень жарко?
– Нет, нет! Жара причиняет нам лишь небольшое неудобство. А это… это проникает в самую глубь, сжигает сердце, дурманит разум. Я сам не понимаю, что говорю…
– Речи вашего высочества сладкозвучны. – Она шевельнулась, и моя рука упала. Я все еще ощущал обольстительную нежность ее щеки, будто к моей коже прижали раскаленное тавро. – И… ваш язык слишком искусен, он не запнется при виде девушки.
– Вот! – Я выхватил кинжал. – Если мой язык лжет, отсеки его. Я не виноват, что речи выходят сладкими. Они проходят сквозь сердце, а слышу я сейчас только одно – как кровь стучит в голове, повторяя: «Арджуманд, Арджуманд…» А ты разве не почувствовала того же, когда мы увидели друг друга?
– Да, ваше высочество… Только мне кажется, будто я опять уснула и оказалась в том сне…
– Что за сон?
– Я не сумею пересказать его весь. Но, проснувшись сегодня утром, я чувствовала то же, что и сейчас, когда я увидела вас. – Мне показалось, что она видит меня насквозь, будто ее взгляд проник в мои мысли. – Вы здесь… Значит, это сон.
Я упал перед ней на колени, потому что она тоже опустилась на колени внутри своей палатки, и нетерпеливо протянул руку:
– Дотронься, ты увидишь, какая она горячая. Это не сон, ты бодрствуешь, как и я!
Она застенчиво коснулась моей руки, и мы вздрогнули. Казалось, нас поразила молния вроде тех, что часто вспыхивают в небе в сезон дождей. Я хотел, чтобы прикосновение длилось вечно, но, уверившись, что я и в самом деле существую, она отняла руку.
– Я буду сидеть здесь и любоваться тобой! – сказал я.
Она тихонько рассмеялась, ее смех был похож на колокольчик:
– Значит, мы так и состаримся, глядя друг на друга.
– Но что же может быть лучше? Хотел бы я, чтобы сейчас был день, чтобы тебя осветило солнце. Эти тени так обманчивы! Они кривят твой носик, и все же он совершенен. Тени скрывают твои глаза, но я все равно знаю, что они чисты и прекрасны. Округлость твоих щек, твой ротик…
– Вы только это во мне разглядели? – перебила она меня. – Но во дворце без числа других, чья красота намного превосходит мою!
– Нет-нет! С тобой никто не сравнится. У них – только оболочка, пусть и красивая. А с тобой совсем другое… Мне кажется, я знаю тебя всю жизнь и… не знаю совсем. И я благодарен судьбе за то, что повстречал тебя этой ночью.
– Да… – Голос ее упал. – Но могло и так случиться, что я смотрела бы на вас день за днем, год за годом, а вы никогда и не догадались бы о моем существовании.
– Я бы догадался, непременно догадался! – пылко произнес я, искренне желая ее убедить. – Мы встретились не просто потому, что увидели друг друга. Разве ты не чувствуешь, что тут нечто более глубокое, что важнее облика, прикосновения, звуков? Я сердцем ощутил твое касание – и ты почувствовала то же. Даже сквозь чадру я распознал бы свою любовь. Ведь это любовь, разве нет?
– Ничем иным быть не может, ваше высочество…
Лучше бы она не произносила этих слов. Меня забила дрожь, и я понял, что вот-вот лишусь чувств.
– А если б я не был принцем… – начал я.
– Это не ослабило бы моих чувств.
Я взглянул ей в глаза. Широко раскрытые, серьезные, они сказали мне больше, чем слова. Дрожь прекратилась, я не мог скрыть радости. Я невольно расхохотался и тут услышал ее шепот:
– Но как же мне обращаться к вам?
– Любовь моя, услада моя. Мой избранник, мой возлюбленный.
– Любовь моя, – тихонько повторила она, отчего все мое существо пронизал восторг, и я потянулся к ней.
…Так мы и стояли молча, на коленях, пожирая глазами друг друга, не желая упустить ни одной улыбки, ни одного жеста. Кто знает, сколько прошло времени. Что до меня, я готов был оставаться здесь хоть до конца жизни! Но хрупкая оболочка нашего безмолвного мира была разорвана чьим-то прикосновением. В раздражении подняв глаз, я увидел смущенного Аллами Саадулла-хана. Он повел рукой в сторону, показывая. Вокруг собралась толпа, люди молча глазели на нас.
– Послушай, я – Шах-Джахан, и я могу делать то, что считаю нужным. Теперь уходи.
– Но ваше высочество… Вас ждут и в других местах. Женщины интересуются, где принц, они хотели бы вручить вам подарки. Не можете же вы обделить их своим вниманием!
– Хорошо, я скоро буду, но, пожалуйста, уходи. – Аллами отошел, а я повернулся к своей возлюбленной: – Я буду говорить о нас с отцом…
Она склонилась в почтительном поклоне.
– Если на то будет его воля…
– Такова моя воля, – твердо сказал я, поднимаясь с колен.
Она, не вставая, подняла ко мне лицо. Мне захотелось коснуться губами ее губ, но я сдержался. Она словно поняла, о чем я думаю, и шаловливо улыбнулась:
– Нас ждут еще встречи, и, надеюсь, на нас не будут взирать чужие глаза. – Потом она взяла какое-то серебряное украшение со своего прилавка: – Не купит ли мой возлюбленный что-нибудь на память? Вы провели здесь столько времени… да и мне нужно заработать рупию-другую.
– И что ты будешь делать с этой рупией?
– Отдам бедным. Они нуждаются больше, чем я.
– Бедным? – я не смог скрыть удивления.
– Разве мой возлюбленный не замечал их? Они живут за стенами дворца.
– Когда я с тобой, не замечаю ничего вокруг. Мир перестает существовать – только ты и я… Но если это для бедных, то я покупаю все. Сколько ты за это хочешь?
Нахмурив брови, она окинула кучку серебра сосредоточенным взглядом, а потом решительно произнесла:
– Десять тысяч рупий.
– Для меня это выгодная сделка!
– Вот как?
Она рассмеялась, поглядывая на меня сквозь завесу черных волос, упавших ей на глаза. Я чуть не схватил ее в охапку, как разбойник, чтобы унести с собой. Но вместо этого я повернулся к своему рабу и, приняв из его рук увесистый мешочек с деньгами, положил деньги на прилавок.
– Мы еще увидимся!
– Если пожелаете…
АРДЖУМАНД
…И он ушел. Мне так хотелось, чтобы он остался, чтобы сидел тут, со мной, пусть даже не произнося ни слова. Одного его присутствия, ощущения, что он здесь, рядом, было достаточно, чтобы успокоить, утешить…
Я смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду. Смешался с толпой… исчез, как и не было… Так может, мне все это приснилось? Приснилось или нет?
Иса сгреб со стола кучку безделушек и теперь озирался, думая, во что бы их завернуть.
– Погоди…
Я сняла с себя светло-желтый шелковый шарф с каймой из тонкой золотой нити и бережно завернула в него украшения. Затем протянула узелок невольнику принца.
– Сосчитай деньги, – сказал Иса. – Вот это барыш, агачи! Десять тысяч рупий! Только принц может так расщедриться!
Внезапно меня охватила тревога. Я закрутила головой, стараясь увидеть Шах-Джахана. А вдруг другая девушка, у другого прилавка, удостоится такой же милости? Я знала, что это невозможно, но успокоиться не могла.
– Иса… Пойди посмотри, принц еще в саду? Живей!
Судя по взгляду, Иса догадался, о чем я думаю, и молча скользнул в толпу. Я сжимала в руках мешочек с деньгами, словно это была ниточка, связывавшая меня с любимым. Постепенно приходя в себя, я стала замечать женщин вокруг. Отовсюду на меня смотрели с нескрываемой ревностью. Несложно было представить, какой холод воцарился у них в сердцах. Они видели в Шах-Джахане только принца – наследного принца, внимание которого можно было пересчитать на рупии. Их алчные взгляды не способны были проникнуть вглубь. Для них сын падишаха был золотым павлином, а для меня – Властелином мира… моего мира. И мне неприятно было оказаться в центре внимания. Ревнивые, завистливые взгляды пачкали меня, женщинам за соседними прилавками, видно, хотелось верить, что я тоже корыстна и расчетлива, что я окутала принца сладкими чарами, как это умеют делать другие, опоила его волшебным зельем, чтобы завладеть его сердцем… Мне захотелось провалиться под землю.
– Он ушел, агачи. Ушел один, – доложил вернувшийся Иса.
– Ушел? Почему?
– Агачи, ну кто же станет докладывать ничтожному слуге о перемещениях самого Шах-Джахана? Я знаю лишь, что он ушел. – Иса помедлил, а потом продолжил: – Ты должна знать: всем уже известно, что он приобрел твои украшения за десять тысяч рупий. Кое-кто поговаривает даже, что принц заплатил целый лакх[16]16
Сто тысяч.
[Закрыть]. А одному глупцу я сказал, что десять лакхов. – Он рассмеялся своим словам. – Ты хочешь здесь остаться?
– А зачем? Пойдем домой, – попросила я.
Мне не удавалось уснуть. Дневная жара еще не спала, как всегда, было душно от благовоний, и яростно звенели комары. От всего этого голова моя металась по подушке.
От этого? Ну уж нет! Любовь – это боль, неутолимое страдание. Мир съеживается до клубочка, мир умирает… исчезают люди – остается он, и только он. Ты существуешь будто в двух несовпадающих сферах: тело остается погребенным в одной, болит и страдает – зато душа, а вместе с ней и сердце уносятся в другую. Тот, кто любит, ведет еще одну жизнь, над которой он сам не властен, – жизнь, безусловно, светлую, но отягощенную страхом. Любящие то взмывают к небесам, то погружаются во тьму, то поют, то утопают в слезах расставания. Надейся, надейся, надейся – бьется сердце.
Я слышала, как под утро, когда темнота сменилась мутным, водянисто-серым светом, вернулась Ладилли. Она тихо скользнула к себе в постель. Притворяясь спящей, я чувствовала, как кто-то стоит у моей кровати; до ушей доносился нежный звон браслетов, приглушенный шелест шелка. Приоткрыв один глаз, я увидела тетушку, Мехрун-Ниссу. Было слишком темно, и различить выражение ее лица было трудно, но мне стало не по себе и от ее присутствия, и от того, как внимательно она всматривалась в меня. Лишь мельком взглянув в сторону дочери, Мехрун-Нисса вышла.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Тадж-Махал
1042/1632 год
Впервые Мурти увидел Агру безлунной ночью. Он оставил на привале жену, которая хлопотала об ужине, трехлетнего сына и других путешественников, а сам в темноте пошел вперед, к светившемуся вдали зареву огромного города. Смелый поступок, и ему приятно было обнаружить в себе такую отвагу. Хотя, если признаться, ночь его страшила. Вверху простирался бездонный купол небес, который всегда будил в нем чувство благоговения, смешанного с животным ужасом. Под этим куполом он ощущал себя ничтожным муравьем, пробирающимся по дорогам жизни под громкий хохот Вселенной. Но и здесь, на земле, его подстерегали опасности: дакойты, готовые за грош перерезать путнику глотку, дикие звери, радующиеся любой добыче…
Мурти оглянулся, огни костров, на которых сейчас готовили ужин, звали к себе. Ему захотелось вернуться, подождать утра, но он еще быстрее зашагал вперед, уступая возникшему ранее порыву. Преодолевая подъем, он поскользнулся на жидкой грязи, смешанной с гравием, но все же удержался на ногах, сумев ухватиться за куст лантаны, и выбрался на вершину холма. Оттуда дорога спускалась к Джамне. За рекой до самого горизонта простиралась Агра.
Мурти вздохнул, присел на корточки, положил локти на колени и стал глядеть вперед. «Я же здесь потеряюсь, – подумал он, – не надо нам было сюда идти…»
От нахлынувшей тоски по дому ему стало не по себе, огни города расплылись от навернувшихся на глаза слез. Мурти позволил им стекать по щекам прямо на грязную джибу. Ну ладно, ладно, хватит. Он ловко сморкнулся в сторону, зажав ноздрю, а потом промокнул глаза и нос свисающей с плеча потрепанной тряпицей. Дом далеко, как звездное небо, но ему есть о чем вспоминать. Пройдет несколько лет – он знал это, – и они с женой вернутся. Он даже думать не хотел, что может быть по-другому, эта мысль его пугала. Нет, он вернется в свою деревню, к родителям, если они еще будут живы, к друзьям…
Мурти заулыбался, предвкушая, как будет рассказывать удивительные истории о городе Великих Моголов.
Деревню он покинул не по своей воле – в нелегкое путешествие на север ему пришлось отправиться по приказу. Мурти был искусным мастером, ачарьей, вырезал фигуры богов, как и все в его семье, поколение за поколением. Это дарило ему ощущение бессмертия, потому что он чувствовал преемственность не только плоти, но и мыслей, духа. Такие же ремесленники, как он, строили великие храмы в Мадурае, Канчипураме, в Тирукуллакундруме[17]17
Города на юге Индии.
[Закрыть], и Мурти не уступал им в мастерстве. В деревне к нему относились с почтением, как к хорошему резчику. Так же, как его предки, он умел превращать камень в шелк, а боги получались у него как живые. Он видел очертания богов в мраморе и, всем на удивление, вызволял их оттуда.
Но однажды спокойное течение его жизни оборвалось. Он мрачно подумал, что боги, которых он с такой любовью создавал, его предали.
Отца Мурти вызвал к себе раджа Гунтикула и весело сообщил, чтобы тот собирался в Агру. До раджи дошли слухи, что Великий Могол, вроде бы его дальний родственник, мусульманин, желает построить памятник в честь своей умершей супруги – Мумтаз-Махал – и для этого ищет таланты по всей стране. Такой уж обычай у мусульман – возводить мертвым пышные гробницы, вместо того чтобы просто сжигать их на погребальных кострах. Ну разве это дело, превращать могилу в место поклонения? И все же, сочувствуя овдовевшему правителю, раджа решил отправить лучших своих мастеров в далекую столицу.
Отец Мурти поблагодарил раджу за оказанную честь, но осмелился заметить, что он уже слишком стар для такого утомительного путешествия. Нельзя ли, чтобы вместо него отправился один из сыновей? Раджа великодушно согласился на замену, пожаловал денег на дорогу и передал фигуру Кришны из слоновой кости для Великого Могола Шах-Джахана…
Мурти прищурился, чтобы сквозь дымку различить силуэт крепости. Темная громада нависала над городом; на башнях мерцали огни. За время путешествия ему приходилось видеть много крепостей, но ни одна из них не была столь впечатляющей.
На другой день, когда взошло солнце, они уже все вместе дивились на крепость. Высокие красные стены и цвет речной воды пугали Мурти. Беременная Сита прижалась к нему, словно искала защиты, а их сынишка Гопи прятался за ее коленями. Их спутники – такие же, как он, ремесленники и купцы – смотрели на крепость с выражением благоговейного ужаса.
– Даже ночью, – сказал Мурти, – она выглядела устрашающе. Вот там живет Великий Могол.
– Это бог? – спросил Гопи.
– Нет. Это человек. Но он намного, намного важнее нашего раджи. Говорят, и владения у него огромные.
Мурти понятия не имел, как далеко простираются границы империи. Он знал только, что за три месяца, добираясь сюда, они не прошли и половины.
– Ты можешь посмотреть на правителя, если захочешь, – произнес один из купцов, обращаясь к Гопи.
– И поговорить с ним? – живо откликнулся Мурти.
Купец рассмеялся, потешаясь над глупостью невежды:
– Да он и не заметит такого, как ты. Каждый день на рассвете он выходит на жарока-и-даршан, вот там его и можно увидеть. – Он ткнул пальцем в сторону зубчатых стен с бойницами.
– Должно быть, он огромного роста… – кивнул Мурти.
Река бурлила, стремясь к крепости. Когда они подошли ближе, Мурти заметил небольшую постройку, увенчанную куполом. Стены были тронуты распадом, побелка почернела от дождей, а кое-где и облетела, обнажая кирпич. Казалось, здание строили наспех, торопясь поскорее закончить. Постройку охраняли солдаты. Их было не меньше двадцати, кое-кто отдыхал в тени, другие стояли на посту. На них была алая форма императорской гвардии, на щитах и доспехах играло солнце.
– Что это они охраняют? – спросил Мурти. – Похоже, строили спустя рукава…
– Это гробница Мумтаз-Махал, – ответил купец.
– Вот это? Так она уже построена! – Мурти рассердился. – Зачем же мы только проделали такой путь? Почему за нами посылали?
Купец неодобрительно покачал головой:
– Это лишь временное место ее упокоения, а теперь другое будут возводить.
– А какой она была? – поумерив пыл, спросил Мурти.
– Говорят, красавица. А там, кто ж знает…
Мастера не устраивал такой ответ. На протяжении всего пути он всем задавал этот вопрос: «Какой она была?» – и неизменно слышал: «Кто ж знает…» Такой ответ его не устраивал. Он вырезал статуи богов, которых видели все и которым все поклонялись; люди несли богам цветы и плоды, обращались с молитвами. Как украшать дом для мертвой женщины, которую никто не видел? Ничего, наступит день, и он встретит кого-нибудь, кто бы смог рассказать ему про нее.
