Текст книги "Запретное видео доктора Сеймура"

Автор книги: Тим Лотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Она игнорирует его вопрос.

– Как профессионал, я скажу, что собранных свидетельств недостаточно. Но как женщина, скажу… что-то между ними есть. Какая-то связь. Не знаю пока, сексуального ли характера. Но есть кое-какие подсказки. Например, красится ли твоя жена, когда весь день сидит дома с Полли?

– Точно не знаю. Не обращал внимания.

– На записи, когда ты дома с семьей, она не накрашена. А с Марком Пенджелли – да.

– Совпадение.

– Возможно. Я просто говорю. Плюс их жестикуляция – язык тела.

– А что там такого?

– Они стоят на несколько сантиметров ближе друг к другу, чем нужно.

– Ну, Сэм всегда такой была. Она подходит вплотную, как будто все глухие. И так со всеми.

– Здесь другое. Посмотри, как она себя держит.

– Боже, я сейчас усну. Как будто волнами накатывает, верно? Мне нужно на воздух. У тебя точно нет шоколадки?

Шерри Томас перематывает на сцену с Марком Пенджелли и ставит на паузу посредине.

– Посмотри. Посмотри, как она льнет к нему. А вот…

Она проигрывает кассету секунд тридцать.

– Видишь, как она об него трется.

– Это может означать что угодно.

– Может. А может, и нет. Придется нам еще посмотреть.

– Нам?

– Ты же придешь еще?

– Приду?

– Да.

– Да.

Они обмениваются взглядами. После чего она меняет кассету и нажимает «Воспр.». Они смотрят первую запись, где Виктория заигрывает с Мейси.

– Тебе, должно быть, больно на это смотреть.

Доктор Сеймур как будто готов расплакаться.

– Боже мой. Виктория, моя малышка. Не могу поверить, что она…

– Девушки в наше время созревают довольно рано.

– Это моя Виктория. А ведет себя, как… как шлюха.

– Она просто пробует силы. Я уверена, что она хорошая девочка. А вот Гай, с другой стороны…

Она перематывает на сцену, где он нападает на Викторию.

– Он просто подросток.

– Он становится мужчиной. В нем развивается мужская жестокость. За ним нужно присматривать. И внимательно.

– Саманта говорит…

– Давай поговорим о Саманте.

– Мы уже говорили.

– Как твоя голова?

– Прояснилась немного.

– Ты доверяешь своей жене?

После долгой паузы доктор Сеймур говорит:

– Да. Я ей доверяю.

– Хорошо. Это хорошо. Значит, за ней присматривать нам больше не нужно.

– Не нужно?

– А ты как думаешь?

– Не знаю. Завтра я уезжаю на медицинскую конференцию. Меня не будет весь день. Дети идут в поход со школой. Если она собирается мне изменить – это хороший шанс.

– Возможно, она им не воспользуется. Но это действительно хорошая возможность все выяснить.

– Давай поговорим об этом в целом.

– В каком смысле?

– Ну, обо всем. Об… этом. Все это имеет некий положительный эффект, так ведь?

Шерри Томас по-сестрински похлопывает его по руке.

– Ну конечно. Видишь ли, Алекс, ты начинаешь себя уважать. Они принимали тебя за слабака. Но ты ведь не слабак, верно?

– Нет.

– Ты сильный мужчина, ослабший в попытках стать хорошим.

– Это правда.

– И я могу помочь тебе.

– Ты уже помогла.

– Но я могу еще больше тебе помочь. Так ведь?

– Как?

– Нам нужно еще кое-что выяснить. Ты можешь стать еще сильнее. А они еще больше будут тебя любить. Еще больше уважать. Ты будешь неуязвим.

– Да.

Шерри Томас весьма наигранно смотрит на часы.

– Думаю, нам пора сворачиваться, Алекс. Уже час пятьдесят восемь. У меня через час встреча с психологом.

– Уже?

– А тебе разве не надо домой?

– Не очень-то. Виктории с Гаем нет, Саманта ушла с Пенджелли в какой-то там их детский спортзал.

– Значит, в это воскресенье – после конференции – ты, возможно, узнаешь про них с Пенджелли. Когда посмотришь запись.

– Да.

– Ты боишься?

– Очень боюсь, Шерри. Я люблю Саманту.

– Мы посмотрим вместе, а потом решим, что делать.

– Хорошо. Если так лучше.

– Можно задать тебе вопрос, Алекс?

– Конечно.

– Всего один.

– Давай.

– Зачем ты принес мне эти кассеты?

– Что?

– Ты как будто удивлен. Это простой вопрос. Зачем ты принес мне эти кассеты?

– Потому… потому, что ты просила.

– Ты делаешь все, о чем тебя просят незнакомые женщины из магазина? Даже если они просят принести семейные записи?

– Конечно нет.

– Так зачем же?

Доктор Сеймур встает и начинает неуверенно вышагивать по комнате. Он трясет головой, как будто чтобы она прояснилась.

– Не начинай.

– Что не начинай?

– Вот это. Не припирай меня.

– Я тебя не припираю, Алекс. Я просто спрашиваю.

– А почему у всего должно быть объяснение? Просто так. Я просто хотел, чтобы все стало не так предсказуемо, вот и все.

– И все?

– А что ты полагаешь? Что я псих какой-нибудь, как…

– Как я?

– Я этого не говорил.

– Я не думаю, что ты псих, Алекс. Но я вижу, что ты одинок. И мне это понятно.

– Я не одинок. У меня есть жена, семья, друзья.

– Ну, тогда хорошо. Как же, имея все это, ты можешь быть одиноким?

– Вот именно.

– Тебе пора домой, Алекс.

Доктор Сеймур тупо смотрит на нее, потом неуверенно встает на ноги, покачивается.

– Хорошо. Я уйду. Все это… необычно.

– Приходи в следующую субботу. Я буду в магазине. О’кей?

– Шерри, я…

– До свидания, Алекс. Но прежде чем ты уйдешь…

Доктор Сеймур, пошатываясь, идет к двери. Она выдвигает ящик стола, рядом с которым сидит.

– Не хочешь выкурить сигарету? Крепкое полновесное красное «Мальборо»?

Она достает пачку, вынимает сигарету, прикуривает и глубоко затягивается. Доктор Сеймур колеблется, потом улыбается.

– Спасибо, нет.

Она кивает, как будто этого ответа и ожидала.

– Без нажима. Может, в следующий раз.

– Может быть.

Доктор Сеймур делает ручкой, и мы видим, как он выходит из квартиры. Тут Шерри Томас тянется к выключателю. Запись прерывается.

Интервью с Барбарой Шиллинг

Вы наблюдали у Шерри Томас некоторые психопатические тенденции…

Я сказала, что она обладала некоторыми характерными для психопатов чертами личности, что, в общем, не одно и то же.

Тогда – была ли она вуайером?

Это слово, опять же, имеет в психологии вполне конкретный смысл. И хотя в ее поведении были заметны проявления вуайеризма, она вовсе не типичный случай. Типичные вуайеры – это мужчины моложе нее. Как у большинства вуайеров, ее отношения с противоположным полом были неполноценными. Своими действиями вуайер восполняет ощущения приключения и причастности, которых ему не хватает в «реальной» жизни. Такой субъект обычно интровертен, робок, чрезмерно сдержан и социально изолирован. Шерри, опять же, лишь частично подходила под это описание. Однако она испытывала страх перед неудачей и возможностью потерять контроль над ситуацией, что довольно типично. Она часто говорила, что неспособна контролировать происходящее с ней в реальном мире.

Эти вопросы кто-нибудь изучает?

Безусловно. Симпсон и Вейнер, например, утверждают, что вуайеризм – это совсем не только про секс. Вуайеры, считают они, возбуждаются и получают удовлетворение от скрытого созерцания множества разных ситуаций. Главное для них – тайно наблюдать за людьми. Это дает вуайеру ощущение власти – и в то же время, подобно любому навязчивому влечению, наполняет его пустотой и безнадежностью. Как алкоголику нужно все больше алкоголя, так и вуайеру необходимо быть свидетелем все более и более глубоких тайн.

Это почти что стало чертой нашего национального характера.

Да, или национальным недугом.

Лечится ли это на индивидуальном уровне?

Очень сомневаюсь. Это пытались лечить антиобсессивными препаратами, такими как флюксетин и пароксетин. Результат оценивался как ограниченно положительный.

Вы пробовали эти препараты с Шерри?

Я не дипломированный психиатр. Я не имею права выписывать рецепты.

Да, конечно. Скажите… В прошлый раз вы говорили, что Шерри рассказывала вам про доктора Сеймура.

Я не могу быть уверена в том, что это именно доктор Сеймур, но она действительно говорила, что в ее жизни появился человек, который ей очень дорог. Она никогда не называла его по имени.

Она любила его?

Сложно сказать. Для Шерри типичными были сильные увлечения, которые заканчивались разочарованием. Похоже, что разочарование доктором Сеймуром стало просто последней каплей. Ее, очевидно, взволновала встреча с человеком, который разделял ее увлечения, хотя со мной она в подобных выражениях это не обсуждала.

Что же она говорила?

Только то, что к ней в магазин пришел один мужчина, который показался ей добрым и понимающим. Она также упомянула, что он помог ей справиться с головной болью, от которой она вечно страдала.

Эти мигрени были результатом какого-то физического заболевания?

Не думаю. Я была практически уверена, что это чистая психосоматика, отчего, впрочем, они не были менее болезненными. По-видимому, ей казалось, что присутствие доктора Сеймура действует как болеутоляющее. В то же время он приводил ее в бешенство, что было совершенно иррационально.

Почему?

Думаю, ей не давал покоя тот простой факт, что у него была семья, жизнь, успешная хотя бы внешне. Все то, что у него было, а у нее никогда не было и уже не будет – это она понимала. Полагаю, она возненавидела его жену только потому, что та была за ним замужем. Очаровательность Шерри маскировала глубоко затаенную злобу.

Она злилась на доктора Сеймура?

Ближе к концу, похоже, да. Или, скорее, она злилась на все – на себя, на свое прошлое, на своих обидчиков, на тех, кто, как ей казалось, бросил ее на произвол судьбы, – и доктор Сеймур стал мишенью, символом, если хотите, всего этого недовольства.

Как вы пытались помочь ей во время ваших сеансов?

Главным образом тем, что выслушивала ее. Не осуждала. Помогала прояснить ее мысли. Я никогда не пыталась предлагать ей готовые решения. Первое, что понимаешь, начиная работать психотерапевтом, это что ты не способен решить за пациента его проблемы, а только подвести его к более честному, объективному взгляду на них и, возможно, помочь разрушить губительные стереотипы.

Были какие-то успехи?

[Сухо.] Очевидно, нет.

Хорошо. Я поставлю еще менее тактичный вопрос. Чувствовала ли она, что вы ей помогаете?

Я не знаю. Честно говоря, мне казалось, что психотерапевтические сеансы – это еще одно из ее пристрастий, способ смягчить чувство одиночества. Не могу сказать, менялся ли ее образ мыслей в результате наших сеансов.

Скажите, было ли что-то, что заставило вас подумать: «Неудивительно», когда вы прочитали о ней и докторе Сеймуре в газетах?

Ретроспективный взгляд все искажает. Теперь, когда это уже произошло, я могу вообразить, что должна была предвидеть это задолго. Но до того, как это случилось, я видела в ней всего лишь еще одного несчастливого человека, пытающегося выжить в мире, который казался ей недружелюбным и непонятным.

Была ли она способна хоть сколько-нибудь здраво оценивать свое состояние, если предположить, что это состояние было нездоровым?

Опять же трудно сказать. Но однажды она сказала мне, что чувствует себя так, будто все время сидит за рулем гоночной машины. Она знала, что разобьется, но боялась остановить машину. Или, как она сказала, просто не знала, где педаль тормоза.

Интервью с Самантой Сеймур

Что вы почувствовали, просмотрев запись с участием вашего мужа, сделанную в доме Шерри Томас?

Тошноту.

Из-за секса?

Там не было никакого секса. Только мастурбация. Этим все и объясняется как нельзя лучше, не правда ли? Наблюдать со стороны и получать удовольствие.

То есть эта часть вас не задела?

Мне это показалось абсурдным. Забавным. Жалким.

Но тошноту у вас вызвало не это?

Было бы едва ли не лучше, если бы они занялись сексом. Но сидеть там, рядом с ним… Это такая холодность. Это даже не возбуждало сексуально – во всяком случае ее. Ее удовольствие было в его унижении. Хотя несчастный Алекс, конечно, и не догадывался, что унижается. Он, наверное, думал, что это эротично. Потому что не понимал.

Чего же именно он «не понимал»?

Я знаю, что было у Алекса на уме, когда все это происходило. Он, должно быть, думал, что не изменяет мне, поскольку они не целовались, даже не прикасались друг к другу, и секса у них не было. Он не понимал сути измены. Не понимал сути власти. А она понимала. И это ее возбуждало.

В чем же тогда суть измены?

В тайнах, конечно. Это куда интимнее, чем секс. Секретные материалы, снятые прямо у нас дома. Наши частные разговоры. Семейные тайны, связи, коды. Наши проблемы и сложные задачи, наши взаимные претензии. Ткань наших жизней. Она все это украла. Она пришла в наш дом, а мы этого даже не знали. Это так мерзко.

Но раньше вы говорили, что не вините Алекса.

К ней это не относится. Потому что Алекс просто сглупил. Он решил, что это вроде как невинная забава, которая придаст остроты зрелым годам его жизни. Он не понимал, что, когда у кого-то роман на стороне, больнее всего не секс, а секреты. Сама мысль о том, что кто-то наедине с человеком, которого ты считал своим, и он передает ей знание, которое, ты была уверена, принадлежит только тебе… То, что тебя исключили из этой схемы, – вот что ужасно. Куда ужаснее, чем секс. Она знала это. И это доставляло ей удовольствие.

Что вы думаете об их разговоре насчет вас и Марка Пенджелли?

Это оскорбительно сверх всякой меры.

Потому что между вами и Марком ничего не было?

Вы видели все записи. Зачем вы меня об этом спрашиваете? У нас ведь уже был этот разговор.

Я помню. Я должен был заплатить за него. Своим признанием.

Значит, ни это, ни записи вас не убедили?

До определенной степени. Тем не менее поставить точку в этом вопросе было бы куда легче, если бы Марк Пенджелли поговорил со мной. Но он отказывается.

Это его решение.

Значит, вы с ним это не обсуждали?

Обсуждала или нет, я не имею над ним власти. Если он предпочел с вами не разговаривать, это его дело. Вы видели записи. Я ответила на ваши вопросы насчет меня и Марка. В этом деле можно поставить точку.

Хорошо… Тогда позвольте спросить вот о чем. Ваша половая жизнь с Алексом – какой она была? В смысле, до того как прервалась.

В каком отношении?

Была ли она нормальной? Регулярной? Приносила ли удовлетворение?

Не ваше дело.

Это имеет значение.

Не понимаю какое.

Я ведь должен понять, что привлекло Алекса к Шерри Томас. Очевидно, что в их отношениях был элемент сексуальности, хотя в контакт они и не входили.

Вы все придумываете.

Я просто хочу знать…

Вам это нужно, чтобы продать информацию таблоидам – потому что вы получаете гонорар от газетных публикаций. Это коммерческое решение. Вся эта тема с «пониманием». Это ваша уловка.

Отчасти согласен – в этом есть элемент нездорового любопытства. Что повышает ценность газетных публикаций. Но дело не только в этом. Мне действительно нужно знать. В этом может быть ключ. А может, и нет. И если вы откажетесь об этом говорить, понять будет невозможно.

Хорошо.

Так просто?

Еще немного квипрокво, и пожалуйста.

Да будет вам, я заплатил сполна. Я сделал то, о чем вы просили.

Но вы все время просите большего. Чем я хуже?

Нет. Нет. Я не стану.

Тогда я не буду отвечать на ваш вопрос. Если хотите, чтоб я стала шлюхой для таблоидов, почему бы вам самому не поступить на работу в бордель.

Я таблоидам неинтересен.

Да. А вот серьезным газетам – может быть. И главное, это интересно мне. Я заинтересована в вашей достоверности, в вашей подлинности. Вы все твердите мне про честность, про правдивость, что нужно раскрыться, но сами блюдете себя с особым тщанием, как и все писатели.

Вам так хочется моего самоуничижения – какое ж это квипрокво. Это жестокость.

Вся эта история – сплошная жестокость.

Зачем вам меня наказывать? В конце концов, вы сами попросили меня заняться книгой.

А я не понимаю, почему страдать за этот проект должны только члены моей семьи.

Есть ли предел страданию, которого вы потребуете?

Есть ли предел страданию, которого потребуете вы?

И что вы хотите, чтоб я вам рассказал? Тоже мне, нашли неиссякаемый источник постыдных секретов.

Не знаю. Почему бы вам самому об этом не подумать?

Примечание автора: На этом этапе я понял, что чем глубже погружаюсь в работу над книгой, тем в большую зависимость от Саманты Сеймур попадаю. Чем больше сил и времени я вкладывал, тем сложнее было отказаться от ее требований поставить себя в положение, аналогичное ее собственному. Мне и в голову не приходило, что она потребует от меня новых тайн, особенно после того, как я рассказал, насколько мучительным стал для меня этот опыт. Как это было наивно – на самом деле до меня стало доходить, что я с самого начала проявлял удивительную наивность.

Я начинал подозревать, что боль, которую я испытал, поведав историю своего дяди, скорее побудила ее подтолкнуть меня к этой «исповедальности», нежели наоборот. В конце концов, вопрос об ее половой жизни с Алексом не так уж грубо нарушал ее личное пространство – по сравнению с прочими унижениями, которые ей пришлось испытать. Возможно, в этом и была причина: это был последний уголок ее жизни, который она хотела оставить скрытым от посторонних глаз.

Однако я подозревал, что ее желание заставить меня вытягивать на свет болезненные тайны имело не только символический смысл – это было своего рода возмездие. Мне стало казаться, что Саманта Сеймур хотела отомстить за то, чем она сама открыто попросила меня заняться, – за книгу. Книга была необходима ей как для сбора средств на Сеймуровский институт, так и для того, чтобы расставить точки над «i» в деле ее мужа, но интервью со мной доставляли ей одни неудобства, и она решила использовать меня, своего подельника, в качестве козла отпущения.

Прав я в своем анализе или нет – принципиального значения не имеет. Дело в том, что я был у нее на крючке – и даже сильнее, чем раньше. Чем дольше я занимался проектом, чем больше времени и сил на него тратил, тем более высокую цену она могла вытянуть из меня за его продолжение. Я пытался объяснить ей, что она выставляет на всеобщее обозрение ни в чем не повинных людей. На это она заметила, что выставление напоказ ни в чем не повинных людей и есть суть всей истории.

В итоге я согласился, весьма неохотно, рассказать об еще одном эпизоде, за который мне стыдно – и не просто стыдно: эта история почти наверняка разрушит сегодняшние весьма хрупкие отношения внутри моей семьи. Но, даже прокручивая в голове свой рассказ, я лихорадочно пытался найти выход из затруднительного положения, в которое меня загнали. Кто, покупая книжку о пресловутых записях Сеймура, захочет читать признания малоизвестного автора? Саманта Сеймур не просто вывешивала мое грязное белье, она ставила под угрозу саму целостность конечного продукта.

Тем не менее до поры до времени я согласился с ее требованиями. Я просто надеялся, что она не станет завышать ставки, но также беспокоился, что эта игра, как и шпионские игры доктора Сеймура и Шерри Томас, будет все больше ее затягивать.

Если вы читали «Аромат сухих роз», то, наверное, в курсе моих непростых отношений со старшим братом.

Да, я помню. Вы его ненавидели.

Ну, по-моему, это Джефф меня ненавидел.

Потому что вы родились очень болезненным и ваша мать провела с вами три месяца в больнице, а с вашим братом вообще не виделась.

Это в моем представлении. Джефф считал и считает до сих пор, что все было иначе. Насколько он помнит, между нами никогда не возникало проблем. Тем не менее антагонизм этот давний и стойкий. Джеффу еще не исполнилось двадцати, а он уже переехал за границу, сначала во Францию, потом в Квебек.

И где он осел?

В Америке, в Луизиане. Он женился на женщине много моложе себя. Она была настоящей красавицей. Когда я впервые ее увидел, она мне очень понравилась.

Когда это было?

В середине восьмидесятых. Я тогда пребывал в затяжной депрессии. Это был, я думаю, восемьдесят четвертый год. Все лето я колесил по Америке в одиночку. Я думал, это будет романтично и увлекательно, а на самом деле мучился от одиночества и тоски по дому. В общем, спустя несколько недель я решил навестить Джеффа и его жену. Хотя он меня с радостью принял, отношения у них были натянутые. В воздухе висело напряжение. Я чувствовал, что в любой момент может разразиться ссора. В итоге они развелись, но на тот момент их брак агонизировал, дышал на ладан. Жалкое зрелище. Я очень переживал за Джеффа. И тем не менее гнусная часть моего существа была довольна, что и у него не все так уж гладко. Меланхолики втайне ненавидят чужое счастье. Кроме того, мы всегда жутко соперничали между собой. В общем, я прожил у них недели полторы. И дело все в том, что мы с Моникой поладили. У нас было взаимопонимание и похожее чувство юмора, иногда мне даже казалось – по крайней мере, когда я был совсем не в себе, – что мы с ней больше похожи на пару, чем она и Джефф. Я чувствовал, что ему от этого больно, но сам ничего не делал, чтоб это предотвратить. На самом деле иногда мне кажется, что мы с ней были в тайном сговоре, мишенью которого был он. Жестокость и презрение к нему вошли у нее в привычку, и, когда мы оказывались с ней наедине, она честила его на чем свет стоит. Я в этом не участвовал, но и не защищал брата. Я втайне радовался нашей связи. Я чувствовал себя победителем, а Джеффа побежденным. Хотя и стыдился своего чувства.

[Примечание автора: Следует долгая пауза.]

Это все? Это и есть ваша история? Вам придется еще постараться…

Дайте мне минуту. Я пытаюсь побороть сильное желание встать и выйти отсюда.

Теперь и вам знакомо это чувство.

Хорошо. За день до моего отъезда Джефф был чем-то там занят, ну и мы с Моникой пошли в местный клуб «Типитинас». Мы танцевали и выпивали и отлично провели время. Когда мы вышли, на улице стояла жаркая ночь, а такси было не найти, так что мы пошли домой пешком. Мы висли друг на друге, хихикали и, наверное, флиртовали. Затем мы нашли такси и попадали на заднее сиденье. Водитель попался диковатый, закладывал крутые повороты, и мы всякий раз наваливались друг на друга. Раз на третий это случилось: я почувствовал, что она хочет, чтоб я ее поцеловал. Я так и сделал.

И?..

Она ответила на поцелуй. И вдруг мы вовсю стали обниматься. Когда машина приближалась к дому, мы уже сплелись в клубок. Моника сказала таксисту остановиться в квартале от дома, мы нашли скамейку в парке и продолжили.

У вас был секс?

Нет. Но мы… трогали друг друга. Повсюду. Это продолжалось минут двадцать. Потом я протрезвел достаточно, чтобы сообразить: Джефф, должно быть, уже места себе не находит. Мы прошли квартал до их дома. Когда мы пришли, я увидел его в окне. Было видно, что он плакал, что он в отчаянном состоянии. Не потому, что он воображал, будто между мной и Моникой что-то происходит, а потому, что брак его распадался. Я никогда не видел, чтоб мой брат плакал, и это было для меня невероятным шоком. Я испытал такой прилив любви к нему и такой безграничный стыд за то, что я сделал. А потом?

Мы зашли домой как ни в чем не бывало. Джефф сделал вид, что все в порядке, мы сели смотреть телевизор, а через полтора дня я уехал. Джефф и Моника развелись спустя несколько месяцев. Я ничего ему не сказал и никогда больше не видел Монику. Но предательство, которое я совершил той ночью, с тех пор всегда со мной.

А как вы сейчас с братом?

Значительно лучше. Он снова женился, у него двое детей. Мы хорошие друзья.

Думаете, вы останетесь хорошими друзьями после того, как он узнает об этом?

Сомневаюсь. Вы удовлетворены?

Пожалуй. Да.

Примечание автора: Рассказ о Джеффе и Монике отозвался, пожалуй, еще болезненнее, чем история с моим дядей. Я думал, что это почти наверняка нарушит наше с братом длительное перемирие и даже нашу дружбу. Это приводило меня в ярость. Более того, между мной и Самантой развивалось нечто, что в моем писательском опыте встречалось впервые – по крайней мере с моей стороны. Искренняя враждебность.

Как она чувствовала себя изнасилованной СМИ, Шерри Томас и в итоге мной, так и я чувствовал себя совращенным ею. И хотя разумом я понимал силу ее аргументации, в глубине души я чувствовал, что она использует живой щит из мирного населения и что это глубоко, в корне несправедливо.

Все же я не мог найти способа выравнять баланс. Я вынужден был подыгрывать до поры до времени – по крайней мере, пока не соберу весь необходимый мне материал. Тогда я попробую как-нибудь изъять из текста исповедальную часть, порожденную то ли мстительностью Саманты Сеймур, то ли моей решимостью довести этот проект до конца.

Интервью с Самантой Сеймур (продолжение)

Что ж, Саманта, я заплатил сполна, пришла пора и вам расплачиваться. Расскажите о вашей половой жизни с Алексом.

Мне жаль вас разочаровывать, но она была вполне нормальной. На самом деле даже лучше.

А что есть норма?

Два и три десятых раза в неделю, я так понимаю.

Значит, у вас была активная половая жизнь.

Пока не родилась Полли, да. Алекс мне очень нравился. Он был очень привлекательным мужчиной. Когда мы познакомились, мы были как кролики – как минимум раз в день. После долгих лет в браке обычно все съеживается до раза-двух в месяц – по крайней мере, судя по рассказам моих подруг, – но мы с Алексом всегда были очень активными. Постель – это, наверное, единственное место, где он мог расслабиться. Потерять самообладание. Он был роскошный любовник. Очень страстный, очень нежный. Сильный, мужественный, энергичный. Он заводил меня так далеко, что я даже сама себе никогда не призналась бы в подобных желаниях. Через несколько месяцев после рождения Полли я снова стала испытывать интерес, но у него были проблемы, которые мы уже обсуждали.

Что ему особенно нравилось?

Ушам своим не верю.

Квипрокво, не так ли? Я поведал вам свою тайну, теперь вы должны отвечать на мои вопросы.

Вы имеете в виду, нравилось ли ему что-нибудь эдакое?

Вуайеризм, главным образом.

Думаю, он смотрел порно.

Думаете?..

Я знаю, что он смотрел порно. Но не регулярно. Так, время от времени. Для мужчин это же в порядке вещей, так? Вы сами смотрели порно? Может, после того раза у дяди у вас на всю жизнь зависимость?

Сейчас по-прежнему ваша очередь. Как вы к этому относились?

Относительно спокойно. Вреда мне от этого не было, хотя я и притворялась иногда, что был, только ради него.

Значит, вуайеризм не был для него совершенно чужд.

Все мы в какой-то степени вуайеры. Взгляните на журналы со сплетнями, на ток-шоу. Посмотрите «Большого брата» и прочие реалити-шоу. Все за всеми подглядывают. Это великая объединяющая страсть.

То есть дальше пары-тройки порнофильмов он не заходил? Не возникало у него желания понаблюдать за этим вживую или чтобы за ним понаблюдали?

Нет. Он никогда ничего подобного не предлагал. Может, просто боялся. То есть я могу представить себе, что он не прочь был бы посмотреть на меня с другой женщиной. Но это ведь заурядная мужская фантазия, не так ли? Никакой особенной патологии.

Как вы полагаете, ему нравилась Шерри Томас?

Не в смысле секса, нет, но его в ней кое-что привлекало.

Как вы думаете, обладала ли она чем-то, чего не было у вас?

Скорее наоборот. У нее не было того, что у меня – у нас с Алексом – было.

Чего же это?

Какого-либо чувства меры.