Текст книги "Запретное видео доктора Сеймура"

Автор книги: Тим Лотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Видеодневник доктора Алекса Сеймура, выдержка вторая, четверг, 10 мая, тайм-код 23.53

Несколько секунд доктор Сеймур просто смотрит в камеру, как будто ему сложно подобрать слова. Затем начинает говорить.

Невероятный денек.

В мединституте я особо психологией не занимался. Я, как и большинство врачей, других насквозь вижу, а вот чтобы на себя посмотреть – это не очень. Но теперь постепенно проясняется, зачем я это делаю. Отчасти.

Я всегда бился, как об стену горох. И не потому, что я… душка и тюфяк, как они думают, а потому, что не хочу принимать неверные решения. Но решения мои всегда неверные, потому что слишком многое от меня скрыто.

И вот теперь у меня есть необходимая уверенность, возможно, впервые в жизни. Во всяком случае – я иду к ней. Прежде чем я поставил камеры, я, наоборот, отдалялся от нее с ужасающей скоростью. Я до сих пор не уверен, что Саманта затеяла с Марком Пенджелли – если вообще затевала. Но я смогу выяснить. Теперь я могу поступать как следует. А Гай с Викторией – это было совершенно невероятно. Поразительно. Сколько раз я, услышав, что они дерутся, поднимался и слышал только взаимные обвинения? Но в этот раз я знал. Знал. И это было хорошо.

Бедный Гай. Хотя теперь-то я понимаю: ему просто необходимо, чтоб я был твердой границей в его жизни. Поэтому-то он и сорвался. Это была благодарность пополам со стыдом.

Теперь я уже не так корю себя, как день или два назад. Тогда я чувствовал себя виноватым. Я знаю, что, если все раскроется, они меня не поймут. Но это все к лучшему, я уверен. Теперь я могу делать то, что нужно. Теперь я могу быть мужчиной. Отцом, мужем. И удивительней всего то, что они меня за это уважают. Это видно. Нет, они, конечно, злятся и расстраиваются. Но на более глубоком уровне становятся спокойнее и увереннее. Это как будто они все время хотели поверить в Бога, а теперь обнаружили, что он действительно существует.

Ладно, ладно, меня, конечно, заносит. Понятно, что я не Бог. Но я отец – детям нужно, чтобы отец о них заботился, несмотря ни на что. Возможно, это относится и к некоторым женщинам. Да, это, конечно, очень неполиткорректная идея. Саманта была бы в ужасе. Но это всеобщее желание. И я его чувствую: все мы мечтаем о ком-то, кто установит правила и возьмет на себя ответственность.

Довольно скоро я избавлюсь от всей этой машинерии – как только усвою основные понятия и законы, по которым течет семейная жизнь, увижу то, что спрятано. Я не стану с этим затягивать.

Вот и Шерри говорит, что это более чем нормально. Любой сначала будет чувствовать себя немного странно.

Шерри Томас. Головоломка в тумане. Все окутано тайной. Зачем ей смотреть записи моей семьи?

Вот это действительно странно. Но вполне безвредно, надо полагать. А если говорить начистоту, идея совместного просмотра кажется мне интересной. Нет, не интересной – возбуждающей. Да. Буду стараться быть предельно честным. Ради этого все и затевалось.

Шерри, она… необычная. Какое у нее бледное лицо. Она практически полная противоположность моему типу женщин – блондинка, а не брюнетка, все эти деловые костюмы, потом – эти губы. И американка. Обычно сексуальность американок какая-то стерильная, бесстрастная. Тонкий голосок, скулеж среднезападный.

Когда я о ней думаю – а я думаю о ней, сидя в своем кабинете, простукивая суставы, прослушивая легкие, прощупывая животы, вглядываясь в воспаленные красные глотки, – я не представляю себе… секс. Да и о ней как о человеке я не думаю. Она не то чтобы очаровательна, или остроумна, или даже как-то особенно умна, хотя она безумно проницательна. Нет. В ней есть какая-то… губительная пустота. Как будто она сама камера и весь мир – под ее безразличным взглядом.

Но есть что-то еще. Бесстрашие. Но чем это может быть привлекательно?

Возможно… может быть, в моем сознании она стала ассоциироваться с некой свободой. Не свободой юности, с ее внезапными и вымышленными шагами к совершенству. Свободой другого рода. Компенсаторной свободой. Что это?

Проходит несколько секунд. После чего он щелкает пальцами.

Возможно, вот оно в чем дело. Уникальность Шерри не в том, что она вуайеристка, не в том, что она хочет просматривать записи.

Она уникальна своим безразличием.

Она свободна, потому что ей все равно. А я всю жизнь суечусь, хочу стать лучше – как человек, как муж, как врач. Сколько себя помню, у меня были эти › идеалы. Раньше я думал, что они могут освободить меня. Они были достойными. Вели к цели. От них мне становилось лучше. Добродетель сама себе награда, et cetera  [7]7
  И так далее (лат.).


[Закрыть]. Но в последнее время все чаще они стали казаться мне оковами, тяжким грузом, уздой, которая саднит. Все время.

Такой вот я человек. И ничего с этим не поделаешь. Но для Шерри ничего этого не существует. И это… удивительно прекрасно. Она не то чтоб аморальна. Она просто чрезвычайно… нет, зверски любопытна. И эта эмоция настолько чиста. Она затмевает все другие соображения. Вот что в ней такого особенного. У нее нет никакой дифференциации. Она совершенно, без разбора, безжалостна.

Надо будет встретиться с ней. Нет, больше оборудования мне не надо – и так достаточно. Я не наркоман. Я просто хочу поговорить с ней о моих ощущениях. Только она меня и поймет. Друзья решат, что я сбрендил. Однако как может быть дурным то, что дает мне такое ощущение правоты? И я никому не наношу вреда. Это ничем не отличается от камеры, которая наблюдает за преступниками на перекрестке. Если ты ничего такого не совершил, тебе и бояться нечего. Все так. Все верно.

А что с Самантой? Как мне добраться до истины в этом деле с Пенджелли?

Кажется, у меня есть ответ. В полиции это называется «провоцировать на преступление». Но у нас в доме не было такой практики. Есть только то, что сойдет тебе с рук. Так учит меня Шерри.

Дети на этих выходных собираются в поход со школой. Если я тоже устрою свой отъезд – в последний момент решу отправиться в воскресенье на эту медицинскую конференцию, о которой говорил Сэм, что ехать туда будет слишком хлопотно, – у них с Пенджелли будет идеальная возможность покуролесить. Вернувшись, я буду знать все, что мне нужно. Я узнаю, цел ли мой брак.

А завтра в клинику придет миссис Мадуубе. Ей придется сказать все, что мне нужно.

Придется.

Клиника «Гринсайд», запись первая, пятница, 11 мая, тайм-код 12.04

Примечание автора: Клиника «Гринсайд» расположена посреди большого малоэтажного жилого комплекса 1960-х годов в Харлсдене, на северо-западе Лондона. Здание небольшое и функциональное, не слишком красивое, но содержащееся в весьма приличном состоянии. В приемной около тридцати сидений, и в рабочие часы все они обычно заняты.

Комната доктора Сеймура представляет собой типичный врачебный кабинет: полки с папками во всю стену, стол, весы, раковина, просмотровая кушетка и три стула, включая кресло доктора Сеймура. Есть окна, но вид из них не ахти – парковка при клинике. Стены выкрашены в кремовый цвет. На столе доктора Сеймура аквариум с тремя золотыми рыбками. Возле восточной стены рассажены мягкие игрушки. Всех игрушек нам не видно, потому что камера вмонтирована в глаз большого плюшевого мишки. Однако широкоформатный объектив дает хороший обзор: все, кто входит и выходит из кабинета, видны отчетливо.

Доктор Сеймур включает камеру секунд за тридцать до того, как в кабинет заходит миссис Тибо Мадуубе. Она потрясающе привлекательна, ей нет и еще двадцати, одета она по западному, в джинсы и футболку, но в хиджабе. Ее сестра заметно старше ее и одета более традиционно – в сомалийское гатиино до пола, похожее на индийское сари, но сшитое из красного хлопка. На ней тоже хиджаб. На докторе Сеймуре белый халат поверх костюма, и видно, что он весь как на иголках.

Старшая сестра миссис Мадуубе, Ясмин Фарах, переводит весь разговор ей и доктору Сеймуру.

– Добрый день, миссис Мадуубе. Как вы себя чувствуете?

– Она говорит, что хорошо.

– Боли беспокоят?

– Нет. Боли ушли.

– Хорошо. Это хорошо.

– Она интересуется, готовы ли анализы.

– Скажите ей, что, прежде чем мы перейдем к анализам, я кое о чем хотел бы с ней поговорить.

– Ей значительно лучше.

– Это хорошо. И выглядит она здоровой. Видите ли, я не знаю, как к этому подступиться, поэтому начну прямо с сути.

– Я не понимаю.

– Я объясню. Возможно, она помнит, что, когда я проводил осмотр, в кабинет зашла женщина из приемной.

– Да, она говорит, что помнит.

– Скажите ей, что я хотел бы извиниться за доставленное неудобство.

– Она понимает. Осмотр – это было для нее непросто.

– Непросто? В каком смысле?

– В нашей культуре это ненормально, когда другой мужчина, кроме мужа, трогает женщину в интимных местах, даже если это доктор.

– Но она была в опасности. Я должен был осмотреть ее, чтобы убедиться, нет ли у нее внематочной беременности. А гинеколога не было на месте.

– Она понимает. И тем не менее…

– Я хочу спросить – пыталась ли с ней связаться мисс Джил, из приемной?

– Кто?

– В прошлый раз, когда она приходила, вошла женщина. Она вам звонила?

– Зачем ей звонить? Она говорит по-сомалийски?

– Ну, возможно, она не знает… послушайте, не могли бы вы просто спросить миссис Мадуубе?

– Она говорит, что никто с ней не связывался.

– Понятно. В прошлый раз… простите, я должен задать этот вопрос. В прошлый раз, когда она приходила на прием, ваша сестра, ну, казалась подавленной. Я хотел спросить ее… не показалось ли ей, что я вел себя как-то неподобающе?

[Примечание автора: Далее сестры долго говорят по-сомалийски, местами очень оживленно. Наконец Ясмин Фарах снова обращается к доктору Сеймуру.]

– Она была подавлена.

– Это я понял. Я знаю, что она была подавлена. Но нет ли у нее ко мне претензий?

– Она не хочет никому неприятностей. Не нужно вмешивать сюда власти.

– Дальше этой комнаты информация не пойдет.

– Почему вы об этом спрашиваете? Кому это нужно?

– Из предосторожности.

– Доктор Сеймур, пожалуйста, какая еще предосторожность? Этот разговор смущает ее. Нас.

– У той женщины… из приемной, мисс Джил, возникло впечатление… Из-за того, что миссис Мадуубе разделась догола, хотя я ее об этом не просил… мисс Джил думает… Она решила, что я, возможно, действовал неподобающе. Это очень сложно. Но есть опасность, что мисс Джил подаст жалобу.

– Мы не хотим, чтобы в дело вмешивались власти. Нам не нужна шумиха.

– Я понимаю. Но это важно для меня, понимаете.

– Мы не очень-то понимаем. Нет, она не понимает.

– Послушайте, могу я задать вашей сестре прямой вопрос?

– Давайте, пожалуйста, перейдем к результатам анализов.

– Я просто хотел спросить… о ее травмах. Миссис Мадуубе, в прошлый раз, когда вы приходили, у вас были синяки. На бедрах. На внутренней стороне. Как вы их получили? Что с вами произошло?

– Синяки? Про синяки она мне ничего не говорила.

– Но они были. Подтеки, синяки, царапины. Спросите у нее. Пожалуйста.

Ясмин Фарах снова обращается к сестре. На этот раз атмосфера накаляется до предела. Ясмин Фарах оживляется, даже сердится, в то время как миссис Мадуубе становится все тише и тише, она то кивает, то трясет головой. В итоге она начинает плакать, и Ясмин Фарах, явно расстроенная, оборачивается к доктору Сеймуру.

– Думаю, нам лучше уйти. Это нехорошо. Неправильно это.

– Это совершенно конфиденциально. Я не стану…

– Мы не можем позволить себе проблемы с властями, вы понимаете?

– Конечно, но…

Женщины встают, чтобы идти. Доктор Сеймур тоже поднимается со стула.

– Так что же анализы?

– С миссис Мадуубе все в порядке. У нее просто была инфекция, ничего серьезного. Не сомневаюсь, что антибиотики, которые я ей дал, уже побороли инфекцию.

Ясмин Фарах быстро, приглушенным голосом переводит сестре. Миссис Мадуубе смотрит с облегчением.

– Спасибо. С ней все в порядке. Теперь мы должны идти.

– Секундочку. Послушайте. Пожалуйста, спросите свою сестру. Мне проблемы тоже не нужны. Просто спросите ее, считает ли она, что я вел себя по отношению к ней неподобающим образом. Была ли она оскорблена.

– Она была очень расстроена. В нашей культуре…

– Да-да, я знаю, что мужчины не должны вас осматривать. Но не думает ли она… что я как-то… Считает ли она, что я пытался домогаться ее? Потому что, видите ли, именно это и пытается доказать мисс Джил, по некоторым, скажем так, своим причинам. Мне нужно, чтобы вы сказали, что это ложь. Что я отнесся к ней с уважением.

Ясмин Фарах снова крайне удивлена. Они уже собрались уходить, но доктор Сеймур смотрит на них умоляюще. Они перекидываются еще несколькими фразами, и Ясмин Фарах говорит:

– Моя сестра – хорошая женщина. Дома у нее ситуация очень сложная. Она говорит, что без мужа у нее нет будущего. Без него нет денег. Она должна быть хорошей женой. Это ей непросто. Он часто… как вы там говорите? Забывается. Он мужчина страстный. У него огонь внутри.

– Мисс Фарах, пожалуйста, спросите вашу сестру, делал ли я ей предложения сексуального характера, когда она приходила в этот кабинет в прошлый раз. Пожалуйста. Задайте ей именно этот вопрос. Я буду вам очень благодарен.

Следует долгая пауза. Все трое стоят в кабинете довольно долго. В конце концов Ясмин Фарах снова говорит что-то своей сестре. Происходит короткий обмен фразами. На этот раз переведенный вопрос вызывает у миссис Мадуубе недоумение. Потом она трясет головой, смотрит прямо на доктора Сеймура и отвечает сама по-английски:

– Нет. Ничего было.

– То есть ничего не было? Вы имеете в виду, что ничего такого не произошло?

– Нет. Ничего не произошло. Да.

Кажется, что можно расслышать вздох облегчения, который издает доктор Сеймур.

– Спасибо вам, миссис Мадуубе, мисс Фарах. Спасибо вам большое. Вы мне очень помогли.

– Нам пора идти.

– До свидания. И спасибо вам обеим.

Женщины выходят. Доктор Сеймур заглядывает в камеру, улыбается и говорит прямо в объектив:

– И тебе спасибо. Я чувствую себя… так, как ты и говорила. Как будто все знаю наперед.

Видеодневник доктора Сеймура, выдержка третья, суббота, 12 мая, тайм-код 00.07

[Примечание автора: Доктор Сеймур выглядит уставшим, но довольным и расслабленным. Как и в прошлый раз, он в своем синем халате. В руке у него наполовину наполненный стакан, на столе позади видна бутылка виски «Лафройг». Язык его немного заплетается, но он не пьян в прямом смысле слова. Он снова говорит приглушенным голосом.]

Добрый вечер. Добрый мне вечер. Это был хороший день. Очень хороший день. Впервые не знаю за сколько времени я чувствую… Ах. Даже не знаю, как я себя чувствую. Но это замечательно. А все, что произошло в четверг… да это ж революция. Вот как я себя чувствую. Я поднимаюсь, поднимаюсь.

И все это заслуга Шерри? В конце концов – это она уговорила меня. Это очень мне помогло. Страшно признаться, но я с нетерпением жду нашей завтрашней встречи. Уже сегодняшней. Да как угодно. Просто жду не дождусь. Чтобы разделить с ней триумф, которым я ни с кем не могу поделиться, кроме красного мигающего огонька напротив.

Такой груз с плеч долой. Это ж целый мир, полный тайн. Он проскальзывает меж пальцев. Его не увидеть, не услышать. Люди-то никуда не исчезают, когда тебя нет рядом. Иногда мы об этом забываем.

Но знаешь, кого я должен за все это благодарить? Боже, как-то даже стыдно. Боже. Видишь ли, дело тут даже не в Шерри. Все потому что… Нет, не могу произнести. Шерри подумает, что я был не в себе.

Но это ж бред. Я ведь разговариваю сам с собой. Я один. Так чего стесняться-то? Ведь я и сниматься стал, чтобы была запись. Честная запись.

На этой неделе я впервые за много лет помолился. Что, конечно, глупо, ведь я не верю в Бога – ну, не до конца, не по правилам – уже… уж и не знаю сколько. Врачу очень сложно верить в Бога. Ты постоянно видишь хаос, ничем не оправданную боль. Тем не менее вывести мальчика из церкви легче, чем церковь из мальчика. Привычки живучи – и духовные привычки тоже.

Наверное, это просто совпадение. Но когда я дошел до последнего предела – в семье, в жизни, в скуке, в тотальной бессмысленности, тогда-то я и воззвал. Я встал на колени и обратился к Богу. Чувствовал себя полным идиотом. Но на следующий день – на следующий же день – я пошел к Хамиду Али, и он дал мне эту визитку. А там была Шерри, и пошло-поехало, и проблема, которая сжирала меня изнутри, разрешилась. Самым невероятным образом.

Это, конечно, совпадение. Это понятно. Во всяком случае, рациональной части моего существа. Бога нет. Никто на нас не смотрит. Никто не наблюдает за нами круглые сутки, не следит, что мы делаем, что чувствуем. Теперь мы сами – боги.

Но, может, есть что-то в самой молитве. Не Богу, не бородатому старичку. Не Иисусу и Марии. Молитвенные четки, святые мощи, вся эта роскошная мишура. Но если мы и есть боги – может, нужно молиться самим себе.

Ведь все это там, в твоем подсознании, все, в чем невозможно разобраться, что невозможно знать наверняка. Глубочайший колодец, огромный океан. Это и есть Бог? Это и есть Бог.

Хороший виски. Даже слишком хороший. Фу, устал.

Как… я… уже… говорил, если мы – это Бог, то это вполне возможно. Можно молиться себе. Это, конечно, не значит, что все сбудется – сразу, в реальном мире, напрямую. Поставишь и выиграешь. Вылечишь рак. Нет. Но молиться себе – это как нырять в океан за жемчугом. Это разговор с теми частями твоего существа, которых ты не можешь толком осознать. Таким образом твоя бессознательная половина может помочь осознанной. Помочь тебе стать сильнее, лучше, правильно поступать, принимать верные решения, прощать себя, прощать других, быть волевым. Этого невозможно добиться. Это нисходит. Это нужно просто принять, открыть свое сердце и принять. Вот почему ты подобен Богу – твое подсознание подобно Богу.

Я набухался. И несу полный бред. Только вот есть в этом что-то. Где-то.

У меня есть идея. Молитва. Видеомолитва. Потому что, если я помолюсь в объектив, это останется еще где-то, кроме моей головы. От этого молитва станет реальнее и проникнет глубже. Мое подсознание ко мне прислушается. Потому что молитва направлена по адресу.

О чем это я? Уже пора спать.

Но я все равно это сделаю. Я буду молиться.

Доктор Сеймур осушает бокал с виски, закрывает глаза, молитвенно складывает ладони, хихикает, берет себя в руки. Помолчав секунд тридцать, он начинает:

Боже милостивый. То есть я. Я не знаю, что говорить. И чувствую себя по-дурацки.

Помоги мне… помоги поступать правильно. Помоги преодолеть мой страх и гнев. Помоги отличить хорошее от дурного.

Я в замешательстве. Позволено ли мне наблюдать, как это делаешь ты? Ведь принято считать, что ты смотришь на нас. Грех ли это? Что есть грех? Похоже, что никто уже не знает, вот что, Господь. Приходится все решать самим. Приходится самим нести это бремя. Это ужасная ответственность. Ждать последствий без тебя.

Помоги мне в заботах о моей семье. Помоги мне быть с ними сильным. Покажи, как не проявить слабости. Потому что я знаю: они держат меня за дурака. Помоги доказать им, что я тот, кого можно уважать.

Помоги относиться к моим пациентам без ненависти. Потому что некоторых я и правда ненавижу. Эта жуткая толстуха из соседнего квартала, которая приходит каждую неделю, чтобы я выписал ей больничный. А ее тупой и бессмысленный муж, который торгует наркотой и бьет ребенка. А русский жулик, который смотрит на меня, как на пустое место. А этот польский старикашка, фашист проклятый.

Люди – это ужас. Когда я начинал работать врачом, я думал, что они хорошие. Но они просто жуть что такое.

Пожалуйста, помоги мне, Боже. Помоги мне снова видеть в людях хорошее. Помоги мне увидеть хорошее в себе.

Да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя, как…

Доктор Сеймур открывает глаза. Глупость какая. Курам на смех.

«Системы видеонаблюдения „Циклоп“», запись третья, суббота, 12 мая

Доктор Сеймур появляется, когда Шерри Томас уже начинает закрывать магазин. Она выключает свет, собирает сумку. Доктор Сеймур заходит торопливо, тяжело дыша. У нее озабоченный вид человека, выполняющего свои профессиональные обязанности, и сначала она даже не намекает, что они успели в определенном смысле стать близки.

– Шерри, прости, я опоздал.

– Я как раз закрываюсь.

– Да, я знаю. Это метро – просто кошмар какой-то. Поезд сломался, простоял полчаса в туннеле. Но мы же можем поговорить?

– Я же сказала, доктор Сеймур, магазин… – она смотрит на одни из двух синхронизированных часов на стене, – закрывается. Приходите на следующей неделе.

– Шерри, не сердись на меня, я ведь не… Если я и опоздал, это же не значит, что я…

– Я не сержусь на вас, доктор Сеймур. С какой стати? Будьте так добры, покиньте помещение, мне нужно включить сигнализацию.

– Не надо так. Неужели тебе не интересно, как ты мне помогла? Как ты изменила мою жизнь? Сработало, Шерри. Во всяком случае, результат налицо. Все меняется прямо на глазах. Все это благодаря тебе.

– Очень рада слышать. Тем не менее я опаздываю на встречу…

– Послушай, мне правда стыдно за опоздание. Я знаю где-то неподалеку местечко, где сносно кормят. Может, посидим, поговорим немного? Мне нужно поговорить. Кроме тебя, мне не с кем поделиться. И мы, конечно, недостаточно хорошо знакомы, и мне неловко настаивать, но, пожалуйста, может быть, ты хоть немного проголодалась?

Шерри Томас надевает пальто, берет сумку и бросает на себя последний взгляд в зеркало, висящее возле двери.

– Я полагаю, что опаздывать очень грубо. Это неприемлемо.

– Я же извинился.

– В любом случае, едва ли поблизости есть приличное заведение.

– Нет, но ты же на машине, мы могли бы куда-нибудь поехать. Где можно было бы поговорить.

Она как будто размышляет над этим предложением несколько секунд.

– Свидание со мной – удовольствие не из дешевых, Алекс. Надеюсь, ты не думаешь накормить меня комплексным обедом.

– Есть предпочтения?

– Как насчет «Бельведера» в Холланд-Парке? По А-четыре минут за десять доедем.

Доктор Сеймур явно захвачен врасплох. [Финансовое состояние семьи Сеймуров таково, что походы в дорогие рестораны были редким событием.]

– А Майкл Виннер  [8]8
  Майкл Виннер (р. 1935) – британский режиссер и продюсер, в последнее время более известный как светский лев и ресторанный критик «Санди таймс».


[Закрыть]будет?

– На него мы вряд ли нарвемся.

– В таком случае, почему бы нет?

– Отлично.

– Но, Шерри, еще кое-что.

– Это становится похоже на сериал «Коломбо». Все время еще кое-что. Что еще? Вино только домашнее?

– Это не свидание. Это обед. Деловой обед.

– Знаю, Алекс. Только вот что это за дело, вполне уверена.

Затем собеседники покидают магазин. Внешняя камера зафиксировала, как они садятся в припаркованную у дверей «БМВ» Шерри Томас. Машина отъезжает.

[Примечание автора: Мы не знаем точно, что происходило между Шерри Томас и доктором Сеймуром в ресторане. Барбаре Шиллинг она об этом разговоре не сообщала. Тем не менее в «покаянии» перед женой, оказавшемся предсмертным, доктор Сеймур упоминал эту встречу. Далее следует расшифровка моего разговора с Самантой Сеймур насчет обеда в «Бельведере».]