Текст книги "Искушение сирены"
Автор книги: Тесса Дэр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)
Глава 9
Голова раскалывалась. Под разлохматившимися на руках бинтами пульсировал огонь. Все тело болело, несомненно, от вчерашнего сражения с рыбой и… Да, она пила ром наравне с мужчинами.
О Боже, мужчины!
Что же она натворила? Господи помилуй, это же надо додуматься – заявить пьяным матросам, что она только что порвала пылкие любовные отношения с неким французом и в настоящее время ищет ему замену. А потом, что же было потом?
«Я не хочу вас», – заявил он.
Да, это было унизительнее всего: хотя все тело у нее гудело и болело, самая тяжелая рана была нанесена ее самолюбию. Любая юная леди из приличной семьи возблагодарила бы Господа за то, что, несмотря на свое предосудительное и даже скандальное поведение, проснулась этим утром по-прежнему целомудренной. Но София давно решила отказаться от своей опостылевшей благовоспитанной жизни.
А теперь даже бывший пират отверг ее.
«Я не хочу вас».
Его слова ранили ее, словно ножом. И каждый раз, когда они снова и снова эхом звучали у нее в голове, этот нож проникал все глубже.
Кто же захочет ее, после того как она вела себя подобным образом? О небеса, если бы она не была рождена в богатстве и няньки и воспитатели не блюли бы ее все эти годы, к какому постыдному результату она бы в конце концов пришла? Скорее всего, к такому, который заставил бы покраснеть даже распутную фермершу.
В дверь тихонько постучали. София поморщилась.
– Кто там? – Ее голос был слабым и хриплым.
– Я принес завтрак, – послышался голос Стабба. Он гоготнул: – Подарок от вашего возлюбленного Жермена.
– Жерве, – простонала она, ныряя обратно под одеяло. Боже милостивый, как она сможет теперь посмотреть кому-нибудь в глаза?!
Целых три дня София провела взаперти, не смея подняться на палубу.
Все эти три дня она в полном одиночестве рисовала, позволяя себе отлучаться лишь по необходимости, иногда без особого аппетита ела. Несколько раз в день ее уединение нарушал Стабб, который приносил еду и перевязывал раны на руках.
На четвертое утро София сняла повязки с рук и осторожно расправила пальцы, потихоньку растягивая новую розовую кожу, которая покрыла ее раны. Потом она взяла уголь, собрала мольберт и те остатки решимости, которые ей удалось наскрести, и поднялась на верхнюю палубу.
Наверху было неестественно тихо. Несмотря на то, что София не отрывала взгляда от настила палубы, она чувствовала, что головы матросов и офицеров корабля поворачиваются вслед за ней. Но мистера Грейсона среди них не было. Она бы, обязательно почувствовала, если бы он был там. Ей был слишком знаком покалывающий жар, который вызывал его пристальный взгляд.
Сделав глубокий вдох, она расправила плечи, упрямо вздернула подбородок и, преодолев оставшиеся пять ярдов, села на небольшой канатный ящик. Все оказалось не так уж страшно.
Несмотря на унизительный способ, коим София была удалена с палубы, она надеялась, что мистер Грейсон был прав, полагая, что никто не рискнет заигрывать с подружкой хозяина корабля.
«Я не хочу вас».
Достаточно. Хватит думать о нем. Пора возвращаться к работе. Как только уголь коснулся бумаги, она целиком сосредоточилась на рисунке и больше не отвлекалась.
Она рисовала… котенка. Котенка с широко открытыми глазами и острыми маленькими коготками, присевшего на задние лапки, словно перед броском на добычу. Что послужит котенку добычей, она еще не решила.
На бумагу упала тень, и сверху донесся негромкий свист. София замерла, боясь поднять глаза.
– Вот здорово. Видать, он на мышь нацелился?
Это был О'Ши. София вздохнула с облегчением. Она не знала всех членов экипажа по именам, но О'Ши отличался от остальных своим провинциальным ирландским акцентом и гигантским ростом.
– Я еще не решила – ответила она, несмело улыбаясь матросу, – я думала, что это может быть кузнечик. Может быть, даже змея.
– Храбрая киска.
София приложила руку ко лбу, закрываясь от солнца, и посмотрела ирландцу в лицо. Жестким, неулыбчивым взглядом он внимательно, будто собираясь что-то сказать, смотрел на Софию, потом перевел взгляд на ее руки, еще раз посмотрел на набросок и вдруг не то хмыкнул, не то зарычал. От неожиданности София вздрогнула, но тут же сообразила, что такие странные звуки мужчины, как правило, издают, когда хотят сказать нечто важное, но не знают, с чего начать, и пытаются скрыть свою нерешительность под маской брутальной мужественности.
София чуть-чуть встревожилась. Кажется, О'Ши кочет о чем-то попросить ее, но вот о чем, она совершенно не представляла, и от этого ей было немного не по себе.
– Я слушаю вас, О'Ши, – решившись, поощрила она его.
– Матросы… Мы тут решили между собой, мисс Тернер. Была даже небольшая стычка, но я победил. – Он неожиданно склонился над ней, и его фигура, до этого походившая на кряжистое дерево, стала похожа на огромный валун. Его грубое, изрезанное глубокими складками лицо исказилось в дьявольской усмешке. – Я должен быть первым.
– Мы тянули жребий, мисс Тернер. Следующая очередь – моя.
София подняла глаза, перед ней стоял невысокий, но очень широкоплечий Куин. Мосластыми пальцами он сконфуженно теребил свою матросскую шапочку. Лицо его выражало непреходящую скорбь и больше подходило для траурной церемонии, чем для портрета.
– Что ж, тогда присаживайтесь, мистер Куин. Мужчина опустился на стоящий напротив ящик и обхватил колени руками.
– Что я должен делать?
Кончиком ногтя София слегка заострила угольный карандаш.
– Вам ничего не нужно делать, просто сидите здесь. – Она легко улыбнулась ему, но тут же опустила глаза, увидев, что смутила матроса еще больше. – Почему бы вам не рассказать о себе? – Этот вопрос она задала, не отрывая глаз от бумаги, уже начиная набрасывать абрис его лица.
Куин задумчиво поскреб подбородок.
– Рассказывать особенно нечего. Родился я в Йоркшире. Отец перевез нас в Лондон, когда я был еще мальчишкой. Во флот меня завербовали, когда мне стукнуло шестнадцать, и с тех пор суша перестала для меня быть родным домом.
– Так, значит, и жены у вас нет? Нет собственной семьи? – София говорила непринужденно, не забывая, однако, поглядывать на Куина, чтобы с максимальной точностью и выразительностью изобразить его тяжелые брови и совершенно замечательный нос, похожий на клюв ястреба.
– Пока нет, мисс.
– Но наверняка у вас есть милашка, за которую вы поднимаете тост по субботам?
Куин ощерился плотоядной ухмылкой:
– У меня их столько, что я могу пить за них хоть каждый день, мисс Тернер.
София прервала рисование и посмотрела на матроса:
– Какое облегчение узнать, что ваш календарь заполнен, мистер Куин. Ведь должна признаться, я собиралась предупредить вас, что вряд ли брошу своего Жерве.
Долгое мгновение Куин непонимающе смотрел на Софию, потом громко и с явным удовольствием расхохотался. София тоже почувствовала облегчение. В течение целой недели после того вечера ее пьяный тост был предметом корабельных шуток. Мистер Грейсон вернулся на палубу довольно быстро, поэтому в любовную интрижку между ними никто не поверил. И Жерве, слава Богу, никто не воспринял всерьез, хотя София не сразу поняла почему. Только потом она узнала, что большинство героинь матросских рассказов – плод неуемной морской фантазии. Жизнь на море была опасным делом, и моряки каждый день играли со смертью в орлянку. Они научились смеяться, глядя в пустые глазницы беззубой. Но, даже побеждая порой саму смерть, они редко могли победить свое одиночество. Оно тенью следовало за этими обветренными и просоленными мужчинами, и только с помощью песен, крепких напитков и приукрашенных рассказов они могли хоть ненадолго избавиться от этого чувства.
София продолжила свою работу, задавая Куину вопросы о его детстве, доме, военной службе. Когда просишь человека вспомнить свое прошлое, это неизбежно заставляет его смотреть вдаль, словно картины его воспоминаний возникают где-то на горизонте. И пока Куин сосредоточился на том далеком довоенном времени, София могла открыто изучать его черты, не боясь снова смутить этого сильного человека. Она заметила темную поросль на переносице, которая со временем могла соединить черные дуги бровей. Не ускользнули от ее взгляда и деготь под его ногтями, и потемневшие от постоянной работы с такелажем, огрубевшие, мозолистые ладони. А когда Куин начал рассказывать о своем племяннике, София, к своему удивлению, заметила в уголках его глаз лучики доброй и нежной улыбки.
Насколько же интереснее было рисовать людей – живых, реальных, созданных из плоти и крови! Каждый такой портрет был уникален, каждый становился своего рода вызовом. Это было совсем не похоже на бессчетные рисунки гипсовых бюстов и ваз с засохшими цветами.
Сам процесс рисования был для Софии радостью – она получала несказанное удовольствие от разговоров с этими людьми и потихоньку завоевывала их доверие. Как только матросы садились перед ней, их грубая, непробиваемая оболочка давала трещину, и уже через несколько минут они начинали доверять ей, переставали прятать свои изъяны и приоткрывали души, что позволяло Софии обрести ощущение истинности изображаемого.
Но, даже рисуя, она не могла не думать о нем.
Грубые голоса матросов, их приглушенное чертыханье, периодические удары судового колокола, царапанье цепей по палубе, скрип деревянного рангоута… Все эти звуки сливались в один поток, который зачастую протекал мимо сознания Софии. Но голос мистера Грейсона, его густой баритон, перекрывавший все корабельные шумы, она выделяла сразу.
Может быть, она была единственным человеком, которого мистер Грейсон мог возбудить простым смехом или соленой шуткой, но она была не единственной, кто оказывался под его влиянием. Порой, когда, кроме вахтенных, вся команда наслаждалась послеполуденным ничегонеделанием и вялое молчание сгущалось, грозя перейти в тяжелую дремоту, мистер Грейсон начинал петь, и почему-то создавалось впечатление, что океан специально затих в предвкушении его выступления.
Обычно Грейсон начинал с каких-нибудь забористых матросских песен, которые он исполнял так торжественно и почтительно, словно то был гимн его величества, и когда он заканчивал первый куплет, экипаж подхватывал песню. Мощный многоголосый хор летел над волнами, и внизу, в своей каюте, София не могла сдержать улыбки.
В другой раз его ровный и спокойный тон улаживал, казалось бы, не на шутку разгоревшийся спор. Или брошенное мимоходом замечание заставляло матросов без дополнительного понукания поправлять снасти. Своим чистым приятным баритоном Грейсон управлял работой и поведением команды так же уверенно, как опытный рулевой управляет идущим по фарватеру кораблем.
– Я знаю, о чем ты думаешь, Грей. – Провинциальный акцент О'Ши раздался из открытого светового люка однажды теплым утром, когда София была погружена в свою работу.
Мистер Грейсон ответил, и в его голосе чувствовалось сильное неукротимое желание.
– Да. Ее легко было бы взять.
София едва не выронила уголь.
– Ветер был на нашей стороне, – сказал О'Ши.
– И «Афродита» шла быстрее, – ответил Грей. – Пара галсов, и мы вышли бы прямо к корме.
София выдохнула. «Они говорят о кораблях».
– Да, были деньки. – О'Ши тихонько присвистнул. – Один выстрел по рулю…
– Не думаю, чтобы до этого дошло. Хватило бы одного предупредительного выстрела, и красавица согласилась бы на наши условия.
София слышала улыбку в его голосе. Грей продолжал:
– Пушки для дилетантов. Захватить корабль в целости… все дело в подходе. С того момента как эта шхуна появляется на твоем горизонте, ты действуешь и так, будто она уже принадлежит тебе. Все, что остается сделать, – это известить об этом капитана.
Теперь София улыбнулась вместе с ним. Она прекрасно поняла, что он имеет в виду, С таким же настроением она в тот день вошла в банк. Полчаса спустя она вышла с шестью сотнями фунтов. Ей хотелось бы рассказать мистеру Грею эту историю.
За всю последнюю неделю она не перемолвилась с ним ни единым словом. Как могла она с ним разговаривать после той ужасной ночи? Но каким-то образом, слушая все эти разговоры и случайные замечания, она неплохо узнала его. И он стал ей нравиться.
Она начала думать о нем как о друге. Ведь в тот день он спас не только ее жизнь.
Теперь, после только что услышанного разговора, этого нельзя было отрицать. Ей пришлось взглянуть в лицо правде, которой она до сих пор избегала.
Он так легко мог овладеть ею в ту ночь. Захват был его профессией, он сам это только что признал. Корабли, женщины… мистер Грейсон брал все, что хотел. И в тот вечер он хотел ее, по крайней мере, в плотском смысле. Когда она так бесстыдно прижималась к нему, то недвусмысленно ощутила его возбуждение. Господи помилуй! Она с такой легкостью предложила ему себя, а он ушел.
Конечно, он не был первым, кто позаботился о ее невинности. Ее семья, ее школьные наставницы, ее подруги – даже ее жених – всю жизнь Софию окружал целый сонм стражников, и казалось, что единственной целью этих людей было сохранить ее нетронутой. Потому что ее невинность была той ценностью, которую можно было обменять на связи в обществе. Разве волновала бы этих людей сохранность ее девственности, если бы София была простолюдинкой и без единого пенни? Скорее всего, нет, подумала София.
Но мистера Грейсона это волновало. Он считал ее бедной гувернанткой, без друзей и влиятельных связей, одинокой девушкой, о которой некому было позаботиться. И, тем не менее, он не воспользовался ее пьяной глупостью и, по сути, сохранил ее невинность, когда она готова была так легко с ней расстаться.
Убежав из дома, София решила сама распоряжаться не только своим состоянием, но и своим телом. Ее родители, будучи нуворишами, из кожи вон лезли, чтобы одна из их дочерей вышла замуж за титул. Когда ее старшей сестре Кити не удалось этого сделать, свои надежды они обратили на Софию. Но, черт возьми, она ведь не шлюха, чтобы выйти замуж только ради титула и связей, без любви или хотя бы страсти. София не хотела оплачивать своей невинностью подобную сделку. Она мечтала совершенно о другом – опыте всепоглощающей страсти и высоких романтических чувств.
И она лишилась бы этой мечты, если бы не он.
Возможно, он был прав. Наверное, она должна возблагодарить Господа за то, что Грей не принял ее хмельного подарка.
День был прекрасный, и она больше ни минуты не желала оставаться запертой в четырех стенах своей каюты. Она хотела наслаждаться теплыми лучами солнца, дышать свежим морским воздухом, видеть, как деловито снуют по палубе матросы, как за бортом плещутся изумрудные волны.
Ох, кого она пытается обмануть?
Она хотела быть рядом с ним.
Грей оцепенел, когда мисс Тернер показалась из люка. В течение нескольких недель ее образ преследовал его – днем Грей страдал, поскольку она явно избегала его, а по ночам его терзали воспоминания о ее нежных прикосновениях. И вот теперь, когда он уже почти обуздал свои страсти, она разрушила его спокойствие.
Мисс Тернер сменила платье и совершенно преобразилась.
Исчез этот саван из блеклой серой саржи, этот непривлекательный наряд, похожий на дождевую тучу. Сегодня на ней было платье из легкого муслина с цветочным узором.
Она ступила на палубу и подняла навстречу ветру улыбающееся лицо, будто цветок, открывающийся, чтобы приветствовать солнце. Она изящно ступала на носочках, словно сдерживая желание закружиться, подобно маленькой девочке. Легкий бриз вздымал и раздувал легкую прозрачную ткань ее платья, рельефно очерчивая плавные контуры икр и бедер.
Она была прелестна, и именно поэтому он не должен был смотреть на нее.
Отведя взгляд, он честно попытался поискать тучки на горизонте, потом достал из жилетного кармана часы, проверил время, маленьким ключиком завел механизм, аккуратно стер со стекла капельку воды, захлопнул крышку и рукавом отполировал серебряную поверхность. Он подумал об Англии, потом о Франции, потом его мысли перенеслись на Кубу, затем в Испанию. Он вспомнил своего брата, свою сестру и тетушку Розамунду, отличавшуюся удивительно уродливой внешностью, которую он не видел уже больше десяти лет. Но все его титанические усилия пошли прахом, только на лбу отчего-то выступил мелкий бисер испарины: неизбежное удалось отсрочить лишь на пару минут.
Он вновь посмотрел на нее.
Желание пронзило его тело как стрела. А под горячей волной захлестнувшего его вожделения нарастало иное, более глубокое чувство. Но Грею совсем не хотелось его исследовать.
Чуть тряхнув головой, чтобы окончательно прийти в себя, Грей начал внимательно рассматривать новое платье мисс Тернер. Ткань была превосходного качества, крой был выполнен так, что его линии замечательно подчеркивали фигуру. Кроме того, портниха очень постаралась не нарушить симметрию растительного узора. Рукава платья идеально лежали на плечах; в безветренные моменты единственная оборка на юбке перекрывала шнуровку на ее ботинках. В отличие от того серого уродства из саржи это платье было дорогим и скроено именно по ее фигуре.
Но почему-то сейчас платье сидело на своей хозяйке не идеально. Когда она повернулась, Грей заметил, что линия выреза слегка отходит, а колонна юбки, которая должна была касаться выпуклости ее бедер, охватывает пустоту.
Он нахмурился. В это мгновение София повернулась и посмотрела на него. Их взгляды встретились и задержались. Ее улыбка превратилась в усмешку. А поскольку Грей не знал, как ответить на стоявший в ее глазах невысказанный вопрос, он ограничился коротким кивком и сухим «Доброе утро».
А затем он ушел.
Грей рывком распахнул дверь камбуза.
– Ты плохо кормишь мисс Тернер.
Сама атмосфера камбуза, сдавленная, душная, жаркая и влажная, казалось, провоцировала его на то, чтобы выпустить пар, готовый разорвать его изнутри. Вот только этот внутренний пар не мог улететь через вентиляционные отверстия так же легко, как пар от кипящей кастрюли.
– Доброе утро. – Габриэль вытер руки передником и даже не поднял на Грея глаза.
– Она не ест, – повторил Грей уже спокойнее. – Она чахнет.
Осознав, что до сих пор сжимает кулак, он спрятал руку за спину и осторожно расправил затекшие пальцы.
– Чахнет? – Лицо Габриэля прорезала усмешка; он взял колотушку и атаковал кусок солонины. – С чего ты это взял?
– Платье стало ей велико. Вырез на корсаже слишком свободный.
Габриэль перестал колотить мясо и поднял голову, их глаза впервые встретились с того момента, как Грей появился на камбузе. Брови старика с насмешливым удивлением выгнулись, и Грей стиснул зубы.
– Я ведь не ограничиваю мисс Тернер в еде, не так ли? Думаю, просто нашей пассажирке не очень по нраву наша простая стряпня, скорее всего, она привыкла к более изысканной пище.
Грей сердито посмотрел на кусок солонины под колотушкой Габриэля и на катавшуюся по столу вялую картофелину.
– Это на обед?
– Это и еще сухари.
– Я прикажу наловить рыбы.
– Разве не капитан отдает приказы? – Тон Габриэля стал лукавым.
Вконец раздосадованный, Грей повернулся, собираясь уходить, и дернул дверь камбуза с такой силой, что тонкие доски протестующе заскрипели. Он сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться, и мысленно приказал себе закрыть за собой дверь, не хлопая.
Габриэль отложил колотушку и обмахнул табурет ветошью.
– Присядь, Грей. Дай отдохнуть своим косточкам. Еще раз сердито вздохнув, Грей принял приглашение.
Он сделал два шага назад, подвинул ногой табурет и сел. Кок снял с крюка на стене оловянную кружку, взял небольшой ковш и, зачерпнув что-то из кожаного ведра, налил в кружку. Затем Габриэль поставил кружку перед ним.
Молоко.
Грей уставился на кружку.
– Ради Бога, Габриэль. Я уже давно не ребенок. Старик поднял брови:
– Ну, если ты все еще не вырос из привычки заходить на кухню, когда у тебя плохое настроение, я подумал, что, может, ты и молоко по-прежнему любишь. Ты ведь даже и коз купил.
Грей покачал головой. Он поднес кружку к губам и осторожно сделал первый глоток, помедлил, потом быстро осушил кружку, словно в ней был ром, а не козье молоко. Жидкость обволокла язык, вкус был нежный, насыщенный и мягкий, невинностью и далеким детством пахло от этого молока. Грей с сожалением посмотрел на пустую кружку. Жаль, что молоко так быстро закончилось, надо было растянуть удовольствие.
Габриэль взял колотушку и вновь начал отбивать мясо, Грей недовольно обернулся и увидел…
Слева от кока, на стене, прямо над бочонком с пресной водой, висел портрет Габриэля. Художнице удалось передать и зубастую, но безобидную усмешку Габриэля, и лукавую чертовщинку в его глазах. Более того, когда корабль налетал на очередную волну и листок слегка менял свое положение, казалось, что портрет Габриэля… смеется и подмигивает.
Грей встряхнулся. Скорее всего, он смеется над ним.
– Она заходит сюда? – спросил Грей.
– Да. Непременно. Каждое утро. – Габриэль распрямил согбенную спину и произнес каким-то новым, почти светским тоном: – Мы пьем чай.
Грей нахмурился. Еще одного места ему придется избегать – камбуза в утренние часы.
– Следи за тем, чтобы она что-нибудь ела. Добавляй побольше молока в чай. Каждый день готовь лепешки с патокой, если она их любит. Ты даешь ей дневную норму лаймового сока?
Габриэль улыбнулся, не отрывая глаз от солонины:
– Да, сэр.
– Давай ей двойную порцию.
– Слушаюсь, сэр. – Улыбка Габриэля стала еще шире.
– И прекрати ухмыляться, черт побери!
– Слушаюсь, сэр. – Старик практически пропел эти слова, продолжая колотить мясо. – Никогда не думал, что доживу до этого дня.
