Текст книги "Тенор (не) моей мечты (СИ)"

Автор книги: Тереза Тур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

– Рахманинов, – машинально ответила тда, и продолжила, словно и не прерывалась: – Омна просто выставила его чемоданы, и он уншел. Я приехала с конкурса, а папы нет. И не вюернется. Почему? А просто. «Нам больше не по пути». Она мне ни-че-го не сказала! Понимаешь, ничего! Сколько я ни требовала! Только рыдала, когда думала, что я не вижу. Как будто мне три года, и вот это ее «тебе не нужно этого знать, пусть для тебя он всегда будет хорошим, он твой папа» прокатит.

– То есть и ты тоже не знаешь?.. – задумчиво переспросила Маша. – Тайны какие-то. Детектив. Артур вот тоже не в курсе, почему его выставили.

– Трахает швабр и не в курсе. Ага. Конечно. У него это не повод для знакомства. Папа-звезда это полный отстой!

– Ну… – пожала плечами Маша. – Не такой уж отстой. Твою маму он любит. И тебя любит. Может, не в швабре дело?

– Пофиг. Они ругаются. Они опять ругаются! – с отчаянием сказала Катя. – Я… я не знаю, что мне делать! Не хочу все это слышать!

– Ругаются – этот лучше, чем молчат, – со знанием дела заявила Маша. – А знаешь что? Мы что-нибудь придумаем. Вот ты покрасилась, сделала пирсинг – и они уже не молчат, а ругаются. Прогресс же!

– Ну… вообще-то я не для того красилась… Я… у меня музыка.

– Вот! Мы верным путем идем, товарищи! – воодушевившись, Маша вскочила с табуретки и принялась ходить по комнате.

– Какие еще товарищи? – не поняла Катя.

– А, не парься, это историческое, – отмахнулась Маша. – Наша архиважная задача – творить и вытворять так, чтобы они сплотились. В борьбе! За твое светлое будущее!

– Ничего не поняла, – помотала головой Катя и вздохнула. – А ты думаешь, это поможет?

– Поможет! – уверенно заявила Маша. – Короче, Склифософский. Я точно знаю, что проняло бы мою маму до самых печенок. Так проняло, что она бы не только папу, а черта лысого бы припахала… Но ломать тебе мы ничего не будем. Это не наш метод.

– Не надо, – жалобно попросила Катя, пряча руки за спину. – То есть… если очень надо, то ногу! Только не пальцы!

– Я ж говорю, не будем мы ничего ломать. Мы пойдем другим путем.

– Каким?

– Придумаем! И вообще, ты вот играла что-то такое… ну… – Маша попробовала руками показать, что такое играла Катя.

– Рахманинова? – переспросила та.

– Да нет же, раньше. Такое, с драйвом, что танцевать хочется.

– А! Это мое. Я под него красилась. То есть… ладно. Ты же видела Грин Крим? Видела, да?

– Конечно. Круто она.

– Вот! А я могу лучше. Не так как она, у меня стиль другой, но лучше!

– Скромности у тебя…

– Скромность украшает девушку, если нет других украшений, – фыркнула Катя. – Будешь слушать? И… ты же поешь, да? Ну-ка, спой!

– Что? – опешила Маша.

– Пофиг. Хоть «елочку». Пой! Мне надо послушать диапазон и тембр.

Маша едва за голову не схватилась. Кажется, она нечаянно попала в руки маньячке от музыки. Вон как блестят глаза, в точности как у Льва на репетиции. Ой, попала-а…

– Годится! – довольно кивнула Катя, прогнав Машу по всему диапазону. – Значит так. Я не хочу как Грин Крим, у меня… у нас будет свой стиль. Но тебе тоже придется покраситься.

– Мне?.. – вот чего Маша не ожидала, так это столь стремительного перехвата инициативы.

– Тебе. Ты же не просто так пошла к Федор Палычу учиться. Ты хочешь петь. И не какой-то там отстой с оленями. А искусство требует жертв. – В доказательство Катя взъерошила зеленый клочкастый ежик. – Знаешь, какая у меня коса была? Резали – я плакала… Только маме с папой не говори! Коса – это фигня. То ли дело музыка! Иди сюда. Будем петь и думать.

– Ага, – согласилась Маша, решая в уме задачку: как бы так пожертвовать чем-то во имя искусства, чтобы ее маму не хватил удар? Краситься в зеленый цвет она определенно не готова. Но… Ради великой цели… Ради воссоединения Артура с семьей… Ради нового звездного дуэта… – Надо придумать название. Устроим мозговой штурм.

– Ага, – кивнула Катя. – Устроим. Мы такое устроим!

И, хлопнув друг друга по ладоням, две девочки синички снова уселись рядком за рояль. Настало время творить. Или вытворять. Как фишка ляжет.

Глава восьмая

Умные люди женяться рано.

Пока еще глупые

(не, ну в нашем случае – выходят замуж, так как я об Анне)))

Анна

Девчонки   ругались   –   это  было   понятно.  Я  замерла   перед   дверью,  которую  сама   же   и  закрыла,   задумавшись.   Как  стоит  поступить.   Вмешаться?   Спросить,   почему  нотные   листы   на полу? Или дать возможность поросли этой, самостоятельно-зеленой, самой решить свои архиважные проблемы. Ох, как же я понимала дочь. Потому что и сама ревновала и к этой слишком серьезной девочке, пиар-менеджеру, подумать только. Неприятно признаваться себе в этом, но… Девочка эта подошла ко всем четверым, в том числе и к Артуру так близко, как никогда не удавалось ей, его жене. Девчонка словно знала какое-то тайное слово, которое позволило…

– Аня, – раздался тихий шепот из гостиной.

– Да?

 Я поспешила туда, раздумывая уже всерьез – а не вызвать ли врача. Пусть посмотрят этого малоугомонного. Что мне и мне такое счастье-то?

– Прости меня, – проговорил Артур. Почти беззвучно.

Вот тут я замерла на пороге комнаты. Что? Такое бывает? Да еще и – вот странность – безо всякого безукоризненно исполненного драматизма. Так. Куда это странное создание дело моего мужа? СТОП!!! Аня! Бывшего мужа. И никак иначе. Бывшего.

– Я… оказался дома. И мне стало так хорошо. Вот в голову и ударило. Как будто все по-прежнему.

Он усмехнулся. Над собой. И это тоже было странно, потому что тот, другой Артур, из другой моей жизни, просто-напросто так не умел. Сердце защемило. Неужели он…

– По-прежнему хорошо и правильно, – закончил он.

– По-прежнему не будет, Артур, – еле слышно ответила я, пересекла гостиную и опустилась в кресло напротив. Ноги меня не держали.

– Почему? – он приподнялся на локтях, уставился на меня, непривычно серьезный. И печальный.

– Может быть, потому что меня это «по-прежнему» не устраивает?

– Все было так плохо, Ань?

Ох ты ж… Вот как ответить, что «все»? Это было б неправдой. Была Катя, была наша любовь, страсть такая, что просто дух захватывало. Были его приезды с гастролей и наши умопомрачительные объятия. Была его потребность сделать все для семьи, чтобы было хорошо: дом, рояль, образование для дочери. Чтобы всего было вдоволь. Были наши вечера, когда мы уставали оба так, что шевелиться на могли. Замирали в обнимку на этом самом диване. И просто дышали в такт. Было его искреннее восхищение мной. И было мое преклонение перед ним как перед гениальным вокалистом. Было. Было. Было… Но…

– Все было для тебя, Артур, – вырвалось у меня то, о чем я никогда не говорила. И даже боялась думать. – Карьера. Гастроли. Проекты. Быт, подчиненный твоим нуждам.

– Ты никогда не говорила, что тебе нужно что-то другое.

– Не говорила. Думаешь, зря?

Он задумался. Вот реально, за-ду-мал-ся! И с тяжелом вздохом ответил. Правду, которую они знали оба:

– Тогда такой разговор был бесполезен. Я бы не стал слушать.

– Что и требовалось доказать.

Я на мгновение закрыла глаза. Потому что больно. Слишком больно.

– Но это было. С тобой. Со мной. Прошло время. И мы изменились. Я изменился. Многое понял. И может быть, нам стоит?..

Он качнулся ко мне. Но… взял себя в руки и… остался на месте. Только смотрел. Ни рисуясь. Не играя.

– Артур, я…

Как обходиться вот с таким Артуром, я не знала. И просто растерялась.

Звонок в дверь – требовательный, переливчатый, перебил разговор, спугнул что-то важное, что только-только стало подкрадываться к нам.

– Кто там еще?

Я поднялась, тихонько вздохнув с облегчением, Артур нахмурился.

– Не открывай, – попросил он.

Я только головой покачала. Жаль, от реальности не спрячешься. Ни за закрытыми дверьми квартиры, ни в чувствах, какими бы фееричными они не казались.

– Привет!

И дружный такой хор мальчиков-зайчиков. Так. Только квартета «Крещендо» в полном составе мне не хватало.

– Это тебе, – Лева прошел в квартиру, не дожидаясь приглашения, и сунул мне в руки огромный пафосный букет, из разряда, что дарят начальству на юбилеи: подороже да побогаче.

– Как там Артур? – Иван покосился на меня и взглядом спросил разрешения войти. Ну, хоть кто-то.

– Там самолетом доставили горный мед. Какой-то особый, лечебный. – Сергей поднял сумку и покачал перед моим носом.

– Замечательно, – кивнула я. Все трое вопросительно посмотрели на меня. – Артур в зале, Маша тоже здесь. Общается с Катей.

– Видишь, как хорошо, – улыбнулся Лева с видом человека, у которого сбылась самая заветная мечта. И даже без обычного ехидства в зеленых глазах. Что это с ним?

– Мы не вовремя? – тихо спросил Иван. – Прости.

– Мы просто волновались, извини, – пробасил Сергей. – Вчера Артур выдал, так выдал.

– Ничего.

Иван и Сергей потоптались на пороге, как-то с опаской поглядывая на меня. Вот все же эти двое всегда были и более чуткими, и более адекватными. Ну, или просто чуть более внимательны к окружающим.

– Ты там живой? – уже спрашивал у товарища бойца агитбригады Лева.

– Живой, – недовольно отозвался Артур.

– Прошу, – сделала я приглашающий жест рукой. Иван и Сергей двинулись в гостиную.

«Вот любопытно, – подумалось мне, – как жена Ивана относится ко всему этому беспределу? А теперь и жена Левы? Вот особенно она. Вообще, не представляю себе женщину, которая…»

– Аня, – донесся до меня трагический шепот Артура. – Сделаешь нам чаю?

Я заглянула в гостиную. И вдруг поняла: все неправда. Вот теперь, в окружении своих, с искрой в глазах, с привычной ухмылкой на совершенных губах, подобравшийся и вернувшийся в роль звезды – вот теперь он был настоящий. И такой, каким ему, на самом деле, и надо б быть.

Мгновение слабости пролетело – и кто о нем вспомнит. И думать о том, что этот человек-звезда, привыкший сиять, собирается что-то менять и к кому-то прислушиваться… Глупость какая.

Я тихо отступила назад.

Прошла на кухню, заварила чай, принесла поднос с гостиную. Тихо оделась. И ушла.

А что? Катя занята. Пусть разбираются с Машей. Не случайно же девочка пришла к нам в гости. Думаю, что-то она затеяла. Вот и посмотрим, что. Но мне кажется, что Маша будет убеждать Катю общаться с папой. Возможно, это к лучшему. И кстати, надо запретить моей мегерке прикрываться моим именем, когда она не желает общаться с отцом. Пусть сами разбираются.

Артур. У него своя жизнь. Вот пусть так и остается. Поправится – и вперед на небосклон. Сиять.

А вот интересно, что никому из ворвавшихся в мою жизнь за эти сутки не пришло в голову позвонить. Ну, хоть для приличия, поинтересоваться: готова ли я кого-то принимать? Хочу хоть кого-то видеть.

Забавно.

Я неторопливо шла по Москве, окунувшись в успокаивающую меня суету, чьи-то улыбки, чье-то раздражение. В огонь реклам и новогодние украшения, которые отчего-то еще не сняли. Так что столица сияла по-прежнему как новогодняя елка.

И это успокаивало.

Побродив пару часов, поужинав в любимом ресторанчике, отправив смску дочери о том, что домой не приду, я неожиданно для себя самой оказалась на Большой Дмитровке, около родного театра.

Он, как и всегда, был полон. Все блистало. Вечерний спектакль уже начался. Сегодня, к сожалению, без моего участия.

Зато вот завтра «Летучая мышь», моя самая любимая. Моя самая первая.

Я тихонько вошла через служебный вход, никем не замеченная добралась до гримерки со своей фамилией. Села на родной продавленный диванчик, повздыхала. Поднялась, заварила кофе.

Если муж – звезда, то твоя карьера строится значительно сложнее, чем тебе бы хотелось. Точнее, даже не так. Если ты замужем, изменять не планируешь и к тому же занимаешься ребенком, то твоя карьера строится… Честно говоря – вообще никак. Это только в восемнадцать тебе кажется, что предложений будет море. Что твой талант настолько всеобъемлющ, что тебя не просто заметят один раз. Тебя не забудут и продолжат предлагать роли. И только потом ты понимаешь, что вот лично ты, Анна Половцева – просто кладезь нерастраченного таланта и упущенных возможностей.

Из которых ты смогла воспользоваться только лишь одной.

Одиннадцать лет назад.

Заболела наша прима, звезда и совершенство. Вечером – премьера. А ты – вечный второй состав, потому что начальство хочет видеть на сцене молодежь, но не уточняет, как часто и на каких ролях  О! Как Владлен в то утро дышал огнем и пускал дым из ушей – вспомнить приятно!

«Летучая мышь».

Я улыбнулась, вспоминая, как прыгала от счастья. И мне дали гримерку – личную, пусть и на один вечер. Как я звонила няне. Уговаривала, льстила, обещала. Мысли потребовать, чтобы Артур остался с дочерью – мне просто в голову не пришло. Я позвонила ему после того, как договорилась с няней.

Как сейчас помню его:

– Привет, малыш!

И голос вроде бы радостный, и внимания тщательно отмеряно. Но я понимаю – мешаю. И я тараторю, быстро, чтобы не отвлекать:

– Я сегодня пою Розалинду.

И даже то, что он отвечает буднично, без восторга, как будто я ее пою каждый вечер… Подумать только – даже это мною тогдашней воспринималось как само собой разумеющееся.

А он все-таки приехал. Весь в мыле залетел в гримерку – вот эту самую. Я потом, когда мне собрались выделить собственную, попросила именно эту.

Ворвался как раз перед вторым актом, не человек, торнадо. Подлетел, подхватил, закружил. Охапка роз, что он притащил, отлетела в сторону, рассыпалась.

– Анечка, любимая, прости дурака. Я не сразу понял, что ты говоришь…

Руки, губы. Жадность объятий. И в мире остались только мы с ним. Забыв обо всем. Я выскочила на сцену, подбадриваемая такими взглядами режиссера, что можно было там же и закапываться. Добровольно.

Но…

Как я пела в тот вечер! Как будто в первый и в последний раз. Зал, продюсеры, начальство – все были мне подвластны. Артур не дождался финала, ему надо было куда-то бежать. Поэтому домой я добиралась на такси. Одна.

И сколько надо было приложить усилий, такта и… драматического мастерства, чтобы так послать возжелавшего близости Владлена и еще некоторых высокого полета птиц, чтобы не вылететь со службы в театре и все-таки остаться примой…

Те еще игрища.

Задремала все-таки. Гудение телефона на вибрации показалось оглушительным.

– Да, – ответила я, понимая, что уже первый час. И как-то вопроса, кому не спится – не возникло. Возникло желание позвать его в мою гримерку. И…

– Где тебя носит? – неприятным злым голосом поинтересовался Артур.

Я даже замерла, не зная, как на это реагировать. Уж точно не звать к себе.

М-да. И куда только делась вся моя мечтательная нега.

– Это теперь твой стиль жизни? – продолжил этот… Как бы так выразиться… – Ты бы о дочери подумала.

Меня аж передернуло. От контраста между мечтой и реальным Артуром. И от злости. Ах ты ж! Отец года, а! Издумался он, святоша!

– Послушай, Артур… – Я поздравила себя с тем, что голос мой звучал ровно и даже слегка дружелюбно. Ну, как рекомендовано разговаривать с пьяными или неадекватными, если уж приходится. – Ты пришел в мой дом, не спрося. Ты… поправляйся, сделай милость. А потом отправляйся к себе.

– Ты меня выставляешь? – злость в его тоне сменилась растерянностью. Но мне уже было все равно.

– Ни в коем случае, – так же приветливо и спокойно ответила я. – Лечись, приходи в себя. А потом давай вернем все по местам.

Пауза. Длинная-длинная. Потом хриплое:

– А пока я буду лечиться, где будешь ты?

– А вот это, мой дорогой, – я позволила себе горько улыбнуться, все равно он не видит, – тебя совершенно не касается.

Глава девятая

Если судьба подбросила тебе лимон, подумай:

Где достать текилу и славно повеселиться.

(С)

А еще особенно хорошо, если у тебя есть друзья,

которые помогут тебе в этом!

Артур

Ну, конечно же, они проспали!

Он вообще с удовольствием отвык просыпаться в рань практически сразу после школы, благо в консерватории с пониманием относились к тому, что ранний подъем для вокалиста – смерть. Да и по жизни жаворонком он не был. Зомби, совершенно не спящим, если прилетал дедлайн – приходилось, а вот так, чтобы в семь утра? Брррр. Гадость какая.

– Катя-а!!! Да блин!

И вот сейчас, бегая по квартире, пытаясь поднять Катю, с которой они угомонились за полночь, он пытался понять: а как это возможно-то? В принципе?

– Да встаю я!

– А со стороны кажется, что ты – спишь!

– У тебя голосовой покой, папа.

– Катя!

А голосок такой у дочери – спокойно-сонно-ленивый. Даже не делает вид, что куда-то торопится. Что делать, а?! Завтрак… гори-ит. Да…

С вечера они разругались, когда дочь показала ему смску от мамы и спросила совершенно ледяным тоном, что он еще успел натворить. Он моргал и в очередной раз пытался понять: да что не так? И остро жалел, что парни пришли его проведать так невовремя. Что-то важное, жизненно важное осталось недосказанным. Как жаль.

– Кстати, ты в курсе, что мама твоих коллег терпеть не может? – спросила у него дочь.

Вчера. Когда они сидели за роялем, после всех его ингаляций. И даже молока с горьким медом, которые он покорно выпил, хотя ненавидел смертельно.

В ответ на слова дочери он смог лишь обалдело запустит пятерню в и так растрепанную прическу. Никогда ему это и в голову не приходило. Да не могло это быть правдой!

– Ты что-то путаешь, дочь, – ответил он тогда. – Мы учились вместе. И были не разлей вода. Вчетвером, правда. Сергей же старше, выпустился намного раньше нас.

Ироничный хмык был ему ответом.

Потом была ночь. Заснуть он не мог, вертелся и вертелся. Додумался – позвонил Ане и… нет, лучше не вспоминать, как по-дурацки он себя повел. Приревновал. Зверски, до срыва шифера. Почему-то, едва услышал ее голос – показалось, что она не одна. С мужчиной. С этим ее Владленом, козлом, бабником и прыщом на ровном месте. Слепому же видно, как худрук на нее смотрит! Наверняка…

Невольно представилось, как Аня запрокидывает голову, ее черные волосы волнами рассыпаются по плечам, как в нее впиваются чужие губы… Мужской стон, ее – в ответ…

Дурак. Знает же, что ревности она не переносит. Как и он сам.

И вот он мечется по дому, собирает ребенка в школу. Первый раз в жизни. Вот уж первый блин комом. И на кухню не зайти. Вот как-то же ему удавалось готовить завтрак себе. Ну, хотя бы хлеб в тостере поджаривать. А тут…

– Пап, ты что сделал-то?

– Яичницу, – просипел он.

– Там же блины были.

– Ну…

Он растерянно дергает себя за челку, все время падающую на глаза. Блины. Были. А он забыл.

Катя смеется. Весело, заливисто. А потом лукаво смотрит на него.

– И кто получает премию «Отец года»? Восемь штук разом, всем квартетом. Хорошо, что мама печет всегда много. А ваш Иван вас с выпечкой останавливает. Потому что осталась бы иначе бедная девочка голодноооой.

– Катя, ты бы поторапливалась, – морщится Артур. Ну, облажался слегка, с кем не бывает. Нечего над ним тут ржать, он же старался. Для нее. – Бедная девочка.

– Ой, пап, да мне уже поздно поторапливаться. Давай… это… – у Кати делаются подозрительно честные глаза.

– Что – это? – пытается он рычать, но шепотом выходит неубедительно.

– Ну… – В честных глазах дочери светится мысль: что бы такое соврать. – Мама же сказала за тобой присмотреть. Тебе вон надо ингаляции делать. И лекарства выдать. И полоскание.

Он качает головой, признавая высокое качество отмазки, и смеется:

– Мама меня убьет.

– Ну, она точно не разозлится сильнее, чем за твой ночной звонок, так что…

– Ты подслушивала? – ему снова становится стыдно, даже уши горят.

Как-то он не подумал, что его неудачный дебют в роли Отелло может оказаться публичным.

– Я? – возмущенно переспрашивает Катя, но тут же усмехается и смотрит на него нахально-нахально, в точности как он сам когда-то. – Да. А ты просто орал.

– Не может быть, – сдается он.

Катя признает его поражение, достает из холодильника блинчики и снова идет в атаку.

– А вот скажи, папа. – Тарелка отправляется в микроволновку, изящная музыкальная ручка упирается в бок. Теперь уже вылитая Аня. Помнится, на втором курсе она им троим на втором курсе такие разборки за свой конспект учинила: дала списать, а они его забыли в аудитории.

– Что, дочь? – спрашивает он, не в силах скрыть мечтательную улыбку.

Боже. Какая она тогда была! А стала! Как он вообще прожил этот чертов год без нее? Загадка природы.

– А вот что наша мама любит больше всего?

– Тебя.

– Это понятно. А вообще. Ну, если б ты ее радовал, кроме как звонками, то… чем?

– Эм-м… – к такой каверзе он как-то готов не был.

– Ага, – кивнула она с интонациями «диагноз ясен».

Ехидночка маленькая. Зелененькая еще. Пустила парфянскую стрелу, и отправилась заводить ему аппарат для ингаляций и всячески спасать. А он, озадаченный ее вопросом, и думать забыл про такие приземленные материи, как школа, а пытался ответить на ее вопрос: что же любит Аня? Кроме своей дочери и своей оперетты. Хотелось бы, как раньше, с полной убежденностью сказать: меня. Но… Вера в постоянство чуда рассыпалась, когда он приехал с гастролей, зашел в пустую квартиру и увидел в коридоре свои чемоданы. И записку: «Прощай. На развод я уже подала. В суд не приходи. Не хочу тебя видеть никогда больше».

Он эту бумажку перечитывал раз сто. Или тысячу. Звонил Ане, чтобы спросить – кто это так глупо над ними пошутил. Совал записку под нос Леве и спрашивал: что это, она же не могла вот так, не могла же?

А сейчас и вовсе кажется, что этот проклятый год ему приснился в кошмарном сне. Вот же он, дома, и Катя рядом, они снова разговаривают, совсем как раньше… Нет, не как раньше. По-новому. Раньше ему все казалось, что Катя слишком маленькая, что они поговорят когда-нибудь потом. После концертов. После ее школы. Его репетиций. Ее конкурсов. Когда появится время на что-то, кроме работы, которая все – и для Кати тоже.

А оказалось… Оказалось, что дочь выросла. Внезапно. Что она музыку пишет. И что за тринадцать ее лет они ни разу не говорили вот так, по душам. О чем-то кроме репертуара, перспектив, состава жюри и прочих внезапно совершенно неважных вещей.

Важное – вот оно. Когда она показывала ему свою музыку. Рояль, далекая от классики мелодия, совершенно не скрипичная, а все же… Он ловил себя на том, что ходит и мурлыкает. И гордится. У Кати определенно талант! Текст, правда, никакущий. Но это неважно, с текстом они что-нибудь сделают.

Ближе к полудню телефон запел Олесю. Катя поморщилась. И тут, конечно, надо было сразу объясняться и познакомить уже давно.

– Как ты там? – поинтересовалась руководительница, усмирительница и наставительница на путь песенный.

– Да нормально.

– Рада, что голос уже живой. Но. Вынуждена тебя отвлечь от твоего постельного режима.

Отвлекаться не хотелось. Вот вообще. Но зная их двинутого массовика-затейника…

– У Льва снова загорелось?

Олеся хмыкнула.

– Еще нет, но вот-вот загорится. И что-то мне подсказывает, что Леве потребуется ведро успокоительных и дружеская поддержка. А если бы ты в нужный момент изобразил умирающего лебедя у него на руках – моя благодарность не имела бы границ.

– Что случилось-то? Олеся, ты меня пугаешь.

– Вот и хорошо, – кровожадно заметила супруга Томбасова. И отключилась.

– А я? – подняла на него несчастные глаза дочь.

Артур чуть было по привычке не брякнул: а ты иди занимайся, у тебя конкурс на носу… И осекся. Какие к чертям конкурсы! У него есть возможность побыть с дочерью! Показать ей его мир, его друзей. Не как вчера – влетели, устроили шухер, улетели.

– Собирайся, – кивнул он. – У нас десять минут, успеем еще одну ингаляцию. И шарф. У тебя найдется шарф для папы?

Катя радостно закивала и помчалась искать шарф. А у Артура блямкнула смска.

«Большая Дмитровка, Молодежный театр, армагеддец начнется в 15.00»

Молодежный театр, а не база? Что Олеся забыла в этом клоповнике, там же ни акустики, ни нормального зала? Кажется, у него тоже начинает подгорать. По крайней мере, здоровый азарт пробуждается, как в старые добрые времена при известии о новом проекте.

– Отбой спешке! – громким театральным шепотом велел он Кате, вывалившей из шкафа целую гору шапок, шарфов, варежек и почему-то бадминтонную ракетку. – Ехать близко, у нас целых полчаса.

– Ага, – просияла дочь, выуживая из шерстяной путаницы длинный, колюче-мохеровый розовый шарф с помпончиками на концах. – Надевай. Он лечебный, бабушка вязала! И пошли делать ингаляцию. Вокали-ист ты мой.

От Аниных интонаций в голосе дочери Артур так умилился, что даже не стал спорить на тему розового шарфа. Подумаешь, маленькая месть большой девочки – помнится, когда у нее случилась ангина во втором классе, она до мая ходила в этом шарфе. И он походит. Тем более он в самом деле убойно теплый.

Насчет «близко» Артур был прав, а вот насчет «быстро» – категорически нет. Парковаться на Большой Дмитровке было негде. То есть вообще. У Молодежного театра своей стоянки не было, на стоянку Большого его не пустили, еще и пальцем у виска покрутили – мол, ты сам глянь, тут места на полсотни машин, а у нас полторы тысячи сотрудников, сами на метро ездим. Мелькнула мысль приткнуться к театру Оперетты, благо он в двухстах метрах дальше, но что-то ему помешало. Возможно, опасение увидеть Аню, садящуюся (или выходящую) из машины Владлена.

Так что пришлось платить охране при каком-то там посольстве пять косарей, рисовать автограф на календаре и клятвенно обещать контрамарку на ближайший концерт, чтобы поставить машину у них.

Катя смотрела на всю эту катавасию с невозмутимостью Будды и искорками злорадства в невиннейших глазках. Все-то его страхи она прекрасно видела. Взрослая дочь. И когда только успела.

У служебного входа в Молодежный театр их встретила Олеся, кутающаяся в шубу.

– Привет, Катя, – улыбнулась она. И тут же стала серьезной: – Я могу попросить тебя погулять пока с Машей? Боюсь все, что будет происходить… Хм…

– Армагеддец? – переспросил Артур.

– Я все объясню, – вздохнула Олеся.

Катя уже хотела возмутиться, начать скандалить и высказать папеньке все… Но тут заметила за спиной у Олеси Машку, что талантливо изображала: надо согласиться.

– Хорошо, – скромно потупилась хорошая девочка из хорошей семьи, с мрачным удовлетворением послушала облегченные вздохи взрослых и сделала ножкой.

– Постарайся не скучать, малыш, – поцеловал ее папа, радостно не заметивший иронии.

– Я не думаю, что это будет долго, – обнадежила Олеся. И проворчала: – Экспрессивно, но быстро.

Они с папой удалились.

– Щас! – кровожадно провозгласила Маша. – Они тут затеяли историческое действо международного масштаба, а мы – «погуляй». Ага. Это мама боится, что наши матом пойдут на это все. Можно подумать.

Катя уставилась на нее:

– Что еще за действо?

– Погнали через подсобки, там и узнаем. Быстро только. И не палимся.

Через подсобки – это было весело. Бабуле на входе Маша сделала глазками и заявила, что она – дочь Олеси, и вообще они просто чуть задержались. Вот, горячего кофе покупали. Их пропустили и велели не травиться всякой дрянью, а идти в нормальный буфет, даже показали, куда именно. До буфета они, конечно же, не дошли, а огородами-огородами добрались до репетиционного зала.

И успели к самому шоу.

Дядь Лева уже сверлил Олесю гневным взглядом и холодным шепотом что-то втолковывал. Натуральный змей. Даже покачивается слегка, вот-вот бросится и укусит. Олеся же в ответ втолковывала что-то ему. Так же тихо и сердито. Папа растерянно стоял рядом, опираясь на рампу, и явственно размышлял, пора ему уже изображать умирающего лебедя, или погодить. На всякий случай он кутался в колючий розовый шарф и слегка покашливал.

Дядь Сережа и дядь Ваня пока изображали незаинтересованную публику, но слушали очень внимательно. А в глубине зала, совсем близко к запасному выходу (через который они с Машей и проникли на стратегический объект), обнаружилась еще публика. При виде которой Катя сама едва не зашипела.

Заграничные гости. Тот самый итальяно-американец, который посмел наезжать на папу, и леди. Сегодня – без горностаев, без макияжа и даже, кажется, без туфель. Третьей в их компании была смутно знакомая элегантная блондинка. У всех троих в руках были стаканчики с кофе, и они, не обращая никакого внимания на Олесю и Льва, оживленно беседовали по-английски. Слишком тихо, чтобы Катя могла разобрать смысл.

– Откуда тут эти вот? Если он опять будет… – воинственно начала Катя.

– Чш-ш! – Маша приложила палец к губам и показала на последний, шестой ряд кресел, утопающий в тени. – Не палимся!

Они, пригибаясь, забрались в уголок и прикинулись ветошью.

– Все нормально, это союзники, – едва слышно сказала Маша. – Только наши пока об этом не знают. А вообще они будут ставить мюзикл. Все вместе. Как только мама их убедит, что деваться некуда.

– И чего в этом ужасного, почему дядь Лева шипит… о, вот и его знаменитое crescendo!

От шепота – к двум форте. На неподготовленного слушателя производит впечатление авиасирены. Однако Олеся не дрогнула, а заграничные гости даже не повернулись к нему. Профи.

На этот раз до последнего ряда донеслось мнение дядь Левы о предложении Олеси. Вместе с вопросом, как она предполагает ставить мюзикл, если у них нет сценария, нет музыки и нет вообще ничего? Это…

– Просьба Олега, – вмешался дядь Сережа. Спокойно. – Очень большая просьба, Лев.

– Мне… у нас восемнадцать концертов до мая. Восемнадцать! И это не считая записи нового альбома! Олеся, это нереально. Забудь. Прости, мне жаль разочаровывать Томбасова, но это полный бред. Да, Сереж, бред. Мы уходим. Не будем отнимать время у занятых людей, – и дядь Лева кинул злой взгляд на троицу, продолжающую обсуждать что-то свое, повторил громче: – Ира. Мы уходим!

Строгая блондинка наконец обернулась к нему, пожала плечами и спросила:

– Лев, у тебя есть доллар?

– Доллар? – дядь Лева нахмурился, а Олеся едва заметно улыбнулась.

– Да, милый. Я проспорила.

– Ты спорила на доллар? Ира… что за…

– Это традиция, – подала голос английская леди. По-русски. – Бонни опять выиграл.

– Хм… Ира…

– У меня есть доллар, – вклинился Сергей. – Ира, дорогая, ты не представишь нам своих друзей? И не расскажешь ли, о чем был спор?

– О, спасибо, Сереж! Это Роза и Бонни. Мы спорили, что возобладает – здравый смысл или азарт. Я ставила на тебя, Лев.

– Я тоже ставила на русский азарт, – добавила леди.

– Роза, я есть говорить. Этот cantante делать деньги, а не делать музыка, – подал голос итальянец по имени Бонни. Этак лениво, слегка разочарованно и барственно. В общем, таким тоном, что даже самому мирному человеку захотелось бы дать ему в глаз.

Катя наблюдала за шоу, едва не зажимая рот рукой. Ведь это же шоу чистой воды! Леву берут на слабо, как…

– Тихо. Не ржи, – прошипела Маша и дернула ее за рукав.

А чего ржать-то? Лева повелся. Как младенец. Вздернул нос, встряхнул волосами – прямо как на сцене! – и патетично вопросил: