Текст книги "Мэри Поппинс для квартета (СИ)"

Автор книги: Тереза Тур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

– Олеся…

Я не слышала, как подошел Томбасов. И вздрогнула, когда он обнял меня. Вот чего сейчас не хотелось, так эти видеть его, чувствовать и осязать.

– Ты знаешь, – он губами легонько коснулся моей шеи. – Сегодня был препоганый день. Все и сразу. Как с ума все посходили. Ничего не выходит так, как запланировано, а это просто недопустимо. Но. Я подъезжал к дому и понял, что ты меня ждешь. Машка тут. И я поймал себя на том, что улыбаюсь.

– Машка? – глухо сказала я. – Даже так?

Он развернул меня к себе и внимательно взглянул:

– Что случилось?

– Скажи мне, откуда у моей дочери такой дорогой телефон?

– Я подарил. – он все еще не понимал, что случилось. – Ей же нужен был телефон с хорошей камерой.

– Ага. И зачем? Чтобы ты мог за моей спиной переводить ей деньги?

– Олеся… – Тамбасов выставил вперед руку, призывая остановиться, но именно этот жест разозлил меня еще больше.

– А ты подумал, на что она могла потратить эти деньги? Огромные, шальные?

– Так. Стоп.

– Ты не имел никакого права за моей спиной решать вопрос с деньгами и настраивать мою дочь против меня.

– Я не…

– Денег не переводил?

– Олеся, – он потрепал меня по плечу, как какого-то глупого спаниеля, со снисходительностью хорошего хозяина. – Я, конечно, пытаюсь понять тебя, но, извини, ты ведешь себя глупо.

Я молчала. Дятел в голове, который вроде затих, снова завел свой монотонный стук.

– Ты уперлась с этими деньгами. Вот скажи, почему? И ладно бы я или Лева просто так собирались с тобой поделиться, потому что нам благотворительностью вдруг захотелось заняться. Так нет. Ты их заработала. Как и Маша, кстати.

Я села – ноги не держали. Олег нехотя, но выпустил меня.

– К тому же, позволять твоему мужу…

– Бывшему. И не моему, – поправила я на рефлексе.

– Хорошо. Бывшему не твоему мужу общаться с девочкой. И говорить ей все эти гадости. О тебе. Обо мне. И…

– СТОП.

Я подскочила. Развернулась. Он только сейчас увидел мое лицо. И как-то осекся.

– Как ты себя чувствуешь?

– Отвратительно. Спасибо. Томбасов. Ты откуда знаешь?

– О чем, – принял независимый взгляд еще один Штирлиц, близкий к провалу. Что-то понедельник у меня задался. Я в роли гестапо. Еще бы в голове долбить перестало, а. Сколько же можно. Я попыталась говорить спокойно, хотя вся клокотала. Но все еще не хотела верить.

– Откуда ты знаешь, о чем они говорили. О том, что говорили вообще. О гадостях? И прочем?

– Оттуда.

– Ты что же? Прослушиваешь наши телефоны? – не веря этому спросила я.

Он мрачно и решительно посмотрел на меня.

– Тааак. Изумительно. Слушай. Ты про право на личную жизнь слышал?

– Какую твою личную жизнь? – заорал он. – Вернуться к этому уроду? Попасть в неприятности, когда я ничего не успею сделать?

Меня затрясло. Я обхватила себя руками. И проговорила:

– Не смей повышать на меня голос.

– Олеся, давай не будем выносить друг другу мозг. День и так был тяжелый.

Кивнула, чего спорить. Тяжелый.

– Почему ты молчишь?

Очень логично, нечего сказать.

– Думаю.

– О чем же.

– О том, какое право ты имеешь, так поступать.

– Да как так-то?!

– Ты и правда не понимаешь?

Он как-то странно взглянул на меня.

– Ты за моей спиной решаешь финансовые вопросы с одиннадцатилетним ребенком, переводя ей крупные суммы и покупая ей дорогие вещи. Ты прослушиваешь мой телефон и телефон моей дочери. Да кем ты себя возомнил?! Ее отцом?

– Вот мы и подошли к самому главному, не так ли Олеся Владимировна.

– К чему же, Олег Викторович, – сил ни на что больше не осталось. Все роскошные придуманные замки, которые я успела себе нафантазировать, об этом мужчине, о нас с ним, о… сказке, черт его дери, в которой я оказалась… Все осыпалось с противным зудящим шуршанием.

– Кто я для тебя. Только любовник?

– Да. тихо ответила я. – Любовник. Еще работодатель.

Он кивнул. И с совершенно каменным лицом направился к двери. Остановился и сообщил:

– Меня это не устраивает. Я так не хочу.

– В конце-то концов! – закричала теперь и я, слезы брызнули из глаз и я, совершенно не сдерживаясь, смела все, что было на столе в гостиной. Загрохотала ваза с цветами, разлетевшись на осколки. – Когда хоть кому-то в голову придет поинтересоваться, чего хочу я! И главное, чего я не хочу! А не просто давить!

– Можно подумать, тебе было плохо. Бедняжка! – осатанел и он. – И деньги тебе не нужны. Да тебе ничего от меня не надо, потому что горда слишком, а сама…

– Довольно, – я остановилась, взяла себя в руки и заговорила холодно и спокойно. В глубине души продолжая биться в истерике. Так, не смотреть. Не смотреть на пол, где умирали цветы, которые он мне подарил. – Довольно. Мы уезжаем. Немедленно.

Он вздрогнул. Замер.

– Олеся.

Но я уже не слышала. Чемодан один. Переноска в шкафу. Одна. Клеопатра. Дочь. А остального с меня достаточно.

– Маша, – вышла я из гостиной.

– Да, мама? – откуда-то вынырнул ребенок. Глаза на мокром месте. Но такая пай– девочка. Просто ангел.

– Собирайся.

– Хорошо, мама.

А сама посмотрела на Томбасова у меня за спиной.

– Олеся, – тихо проговорил он.

Не хочу! Не хочу никого не видеть, не слышать. Не хочу верить, потому что разочарование – это больнее, чем одиночество. Не хочу. Просто отстаньте все от меня. Я, не желая ничего слышать, поднималась по лестнице.

– Деньги будут перечислены на ваш счет в полном объеме, Олеся Владимировна, – донеслось до меня. – Как и премия. Штрафовать вас за то, что вы не доработали до сентября я не стану. Вадим вас отвезет, куда скажете. Спасибо за работу.

– Иди ты к черту, Томбасов. Вместе со всеми своими деньгами!

В ответ он вышел из дома, хлопнув дверью.

Глава двадцать четвертая

Есть люди, которых хочется обнять.

Есть люди, которых хочется придушить.

А есть уникумы: два в одном

(С) ВК

Нет, хорошо же! Я сидела вот просто замечательно. Ледяной арбуз и коньяк. Дивное сочетание. А вот скорбные взгляды мамы и изучающие – Машки, с которой мы не разговаривали вот уже целый вторник, среду и вот уже – практически полчетверга, меня раздражали. Как и Клео, что решительно не желала общаться. Ну, что делать. И такое бывает. Я развлекала себя как могла. Для начала выспалась. На это ушел вторник. В среду погуляла по любимой набережной, налюбовалась церквушками сквозь кружево листвы. Напилась кофе на берегу на террасе. И пришла к выводу, что приехала в Вологду зря. Не то, чтобы я собиралась возвращаться. К Томбасову так точно нет. К «Крещендо», если бы позвали работать – наверное, да. Но… они же его проект. Следовательно. В общем, не спи на рабочем месте. Сама дура.

На этой на редкость позитивной мысли на глазах вскипали слезы. Так. Хватит. Я решила, что мы едем отдыхать. Под Геленджик, как и мечтали. Если хорошо порыть сайты, то можно найти гуманное по ценнику размещение. Пусть далеко до моря – пешком не дойдешь, зато в яблоневом саду, в горах. Вполне можно себе позволить. И, оказывается, если попросить, а не страдать гордо и безнадежно, то помощь тебе окажут. Только попеняют, что молчала раньше. Я позвонила Григорию и его жене. Так что пожилым, но вполне на ходу транспортным средством меня обещали осчастливить. Так что завтра – в Тверь. А потом – на юг. Ура.

Осталось все это донести до мамы и Машки, взять нераспакованный чемодан. Дочь. Кошку в переноску. И вперед.

Маша посмотрела на меня внимательно, ушла на улицу, прихватив с собой телефон. Тот самый, неимоверной стоимости и крутизны.

– Олеся, – мама подошла и уселась рядом. – Нам надо поговорить.

– Я не хочу, – ответила прямо. Но меня как-то проигнорировали. Снова. Что ж не так с моей жизнью? Что происходит?

– Мне не нравится твое состояние. Ты пьешь. А еще утро только.

– Уже час дня, мама, – меланхолично заметила.

– Олеся.

Я по-прежнему не желала никаких разговоров. О чем прямо заявила, как только приехала, но… Смотрим про игнор. Ругаться с мамой я не собиралась. Пока вообще выяснений отношений хватит. Ответила:

– Все живы, все здоровы. Я в отпуске. Денег заработала. Все замечательно, мама.

– Олеся, не скрывай от меня ничего. И этот ужасный человек. Что он с тобой сделал?

Я тихонько рассмеялась.

Что со мной сделал Томбасов… Заставил поверить в себя? Обнаружить в себе не только приложение к обязанностям, работе, долгам и жизни, но и женщину? Попытался загнать в те рамки, в которых ему было со мной комфортно? Или все же позаботиться и снять с моих плеч груз проблем? Заставить довериться? Продавить?

Что он сделал? Полюбил? Заставил влюбиться?

Что он сделал, что я сбежала, психанув, как истеричка, как никогда не позволяла себе в жизни? Даже не попытавшись договориться и услышать.

– Ты беременна?

Я с удивлением посмотрела на маму. Потом на коньяк. На арбуз. Снова на коньяк.

– Нет, – получилось ровно и спокойно. – Я не беременна.

Чуть не добавила «к сожалению». Я, наверное, сошла с ума, но почему-то об этом жалела.

– Он тебя выгнал?

Рассмеялась. До слез. С трудом справилась с собой и ответила:

– Нет, мама. Я сама ушла.

– Вот и правильно.

Вот странно. Я сама еще не поняла, правильно ли я поступила или нет. А мама уже знала. А может, стоило бы просто поговорить. Еще раз обозначить границы. И прямым текстом потребовать, чтобы эти самые границы не нарушали? Представила себе Томбасова. Договориться. Ну да-ну да.

Хотя я не лучше. Вспомнила Левино «Два сапога – пара». И вдруг поняла, что по стремлению контролировать мы с Олегом очень похожи. Практически близнецы. Но я же никогда ни в телефон, ни в переписку не влезала. Потому что это «табу». Да я никогда записки школьников не читала. И неприлично. И потом – еще я мата русского в написанном виде с ошибками не читала.

– Главное, семья! – воскликнула мама. – Вот увидишь, все образуется. Помиритесь с Виталиком.

– Мама, ты с ума сошла? – вот тут я вскочила. Поняла, что трезва. Как будто первое сентября уже настало и я на линейке радуюсь жизни.

Вот, спрашивается, зачем коньяк переводила? Зачем чудесный ледяной арбуз для благости? Если я уже готова стартануть к Луне, Солнцу и звездам. И мне никакого топлива не надо. Все на внутренних ресурсах.

– Олеся. Подумай. Дай ему шанс.

– Какой? Дограбить? Еще раз предать? Снова изменить?

– Он раскаялся.

– Может, и деньги мне вернет?

– Послушай. Ну нельзя же все сводить к деньгам. Если чувства. Есть что-то большее, чем…

– Мам, ты знаешь, что я усвоила после всей этой истории. Ну, кроме того, что доверие – это непозволительная роскошь? Я поняла, что деньги – это совершенно правдивая субстанция. Они и только они показывают, какой человек на самом деле. Как относится к тебе. К семье. К своему ребенку. Насколько честен. Насколько готов что-то сделать. Это показывает состояние банковского счета твоей семьи. Все остальное – лишь слова и намерения. А они ничего. Абсолютно. Совершенно. Ничего не значат.

– Олеся. – Мама смотрела на меня у каким-то ужасом. – Но так же нельзя.

– Почему?

– Значит, и сейчас все произошло из-за денег?

– Не совсем.

– Он не заплатил тебе.

– Мама, пожалуйста, не надо. Я приехала за покоем.

«Ой, зря!» – утвердилась я в своих мыслях. И поняла, что куплю себе гитару. Дорогую всенепременно. И очень мягкую, с широким грифом, чтобы играть было удобно. Снова буду играть. Вспомню романсы. Сделаю маникюр покороче. И буду песни петь. И плевать мне на мастерство квартета «Крещендо», с которыми я увижусь только по телевизору. Если, конечно, удосужусь его купить.

У мамы блямкнул телефон. Она посмотрела на экран. И смутилась что ли. Таааак.

– Слушай, пойдем, прогуляемся.

И голос такой. Ласковый-ласковый.

Любопытно, что она затеяла?

Мы вышли из подъезда, забрали Машу и отправились на набережную, которую я очень любила. Но вот что-то мне мешало наслаждаться видами спокойно. Может, мама, которая вела себя как шпионка, приготовившаяся к провалу. Может, молчавшая всю дорогу Маша, которая посматривать на меня посматривала, что-то явно хотела сказать. Но потом махала головой. И Молчала.

– Ой, Виталик, – насквозь фальшиво проговорила мама.

Я огорчилась. Судьба в виде бывшего мужа подкарауливала меня около самого любимого места в Вологде – самого филологического памятника – памятника букве «О».

Сюрприииииз. Я с укором посмотрела на маму. Мда, чувствую, и тут надо всем все четко высказать. Хотя, куда уже четче? Странно это все. Вот я же учительница. Следовательно, объяснить необъяснимое тем, кто не желает меня слушать – это моя профессия. И мне это всегда удавалось. С разной степенью напряга, но все– таки.

– Мама, – вот дочь счастливой не выглядела. Встревоженной – да. – Папа.

И я поняла, что для Машки это такой же сюрприз, как и для меня. Она замерла, не зная, как поступить. Виталик подошел и неловко обнял ее.

– Привет, котенок.

– Привет, – Машка прижалась к нему.

И взгляд ребенка на меня, полный такой надежды, что… захотелось убивать. В голове странно зашумело. Я сдерживалась. Сдерживалась. Бесконечно. И бессмысленно. Как никогда остро я поняла, что вся моя выдержка была. Вот похоже не на пользу мне же.

– Добрый день, Виталик, – подошла я к нему.

– Добрый, Олеся.

Он как-то нервно оглядел меня. Хотелось спросить: «Что так?» Но я молчала и рассматривала. Странно как. Год всего прошел. А человек, которого я видела, без которого жить не могла и по которому тосковала, до дикого звериного воя… Показался мне чужим. Не тот запах. Не та мимика. Не тот. Словно кто-то до отчаяния похожий. Но. Я не с ним, обнималась, мечтала, занималась любовью. Не с ним мы разделяли дорогу… И от этого было безумно страшно.

– Машенька, – мама взяла дочь за руку. – А поедем на экскурсию. Я места в автобусе забронировала. Вернемся поздно. Олеся, не волнуйся.

Завтра! Завтра я уеду. И пока не добьюсь от всех того, чтобы они услышали, как со мной можно поступать, а как– нет, просто сверну общение. Пока мне хватит.

– Мама? – Маша посмотрела на меня с вопросом.

– Поезжайте, – кивнула я. Даже хорошо. Не надо слушать наши разговоры. Не к чему это.

Мама и Машка ушли. Дочь бросала на меня взгляды. To ли о чем-то попросить хотела. Мы молча смотрели, как они удаляются.

Как же мне хотелось развернуться и вернуться домой. К арбузу и коньяку, которые, вот черт, я забыла убрать в холодильник. И меня это огорчало сейчас больше, чем вчерашнее расставанием с Томбасовым и эта нелепая, ненужная встреча с бывшим.

В Тверь за машиной. И прочь ото всех. С дочерью и кошкой. В закат!

– Как ты поживаешь? – спросил мужчина, который просто меня растоптал когда-то.

– Замечательно.

– А мне надо работу найти, – скорбно вздохнул он.

– Что с твоей стало? – удивилась я.

– Не устроил их, представляешь. Сколько лет, а тут…

Если вспомнить, то абсолютно все в жизни бывшего мужа было связано с подвигом. С поистине титаническим. Приготовить ужин? Заработать денег? Поехать за город? Погулять с ребенком? Ну, как же полдня не постонать и не послушать уговоров. Потом уже – крика, что ничего не надо и ты все сделаешь сама. И заломить свои ручки на предмет: «Вот почему ты нервная, все время кричишь? Сейчас пойду. Ну и что, что уже темень?» Так было всегда, но воспринималось почему-то как должное. Как своеобразие характера, на который мужчина имеет право. «Любишь человека – люби его недостатки»? Не так ли?

После развода я много думала. И главный вопрос, который меня просто сводил с ума… Даже не тот: «Как со мной, умной и пригожей, всепонимающей и поддерживающей в любое мгновение – вот как со мной можно было так»? И не «Где были мои мозги, глаза и все остальные органы, хоть как-то отвечающие за координацию в пространстве». Нет. Больше всего я удивлялась тому, что и я сама, и все наши знакомые считали все эти годы нас образцом супружеской пары. Ну, просто лебеди. Белые.

– Пойдем, прогуляемся, – предложил он.

И опять же я кивнула, хотя хотелось орать. Матом. С такими оборотами, что любой гопник вспомнил познания в русском и стал бы конспектировать. Вместо этого мы медленно пошли к берегу медленной, философски настроенной ко всему реке.

Тут я увидела скамейку и направилась к ней. Виталик – за мной.

– А Маша сказала, что у тебя работа новая, – он присел рядом и положил руку на спинку скамьи, коснувшись меня. Я дернулась, разрывая контакт. – И я тут тебя в интернете увидел. И…

«И все былое в отжившем сердце ожило…» – завопило у меня в голове прокуренным вусмерть бухим женским басом. Очень громко. Меня аж передернуло.

– И ты была в этом платье такая, – восхищенные глаза в небо.

«Это красное платье для чего ты надела?», – затянула бабища снова. Я замотала головой, стараясь вытрясти гадостные звуки.

– Просто мечта, – закончил проникновенную речь бывший муж.

«Понимаешь, просто ты перестала быть женщиной моей мечты», – пронесся в моем разнесчастном мозгу теперь его голос, только образца годовой давности.

– Приятно было побеседовать, – сообщила я ему, размышляя о том, что прямо сейчас я зайду в дом, найду что-то крепкое и удалюсь к забору. В одиночестве. Поднялась.

– Подожди.

Он взял меня за руку.

– Отпусти, – глядя куда-то на гладь реки, очень тихо сказала я. Он не отреагировал. Вырвала руку и прошипела:

– Не смей. Не смей ко мне прикасаться. Это омерзительно.

– Олеся, я все понимаю, ты очаровалась. Этот мир, другой, такой легкий. Мужчины,

– голос его дрогнул от ярости. – Но у нас семья и я готов простить.

«Только ветер гудит в проводах…» – рвануло у меня в голове. Как выстрел. И слава Богу, в руках ничего не было. Топора. Молотка… Простить. Он. Меня. Стало смешно, я бы расхохоталась – но сил и на это не было. Я развернулась и пошла прочь.

– Этот человек тебя просто купил! – закричал он, одним прыжком настиг, схватил за плечо, развернул, рванув на себя. Меня просто затрясло. Один раз он уже так приходил. Сразу после развода. «Понять, правильно ли я поступил». Я изо всех сил оттолкнула его. Прошипела:

– Ненавижу!

Собственно, ничего я сделать больше ничего не успела. Потому что меня аккуратно убрали в сторону. И Томбасов, сжав кулаки, налетел на Виталика. Сбил его с ног. Тот вскочил и, не оставшись в долгу, стукнул противника в нос. Мною овладело странное спокойствие. Я решила для себя, что как только они уймутся, я обоих подтащу к реке Вологде. И утоплю. А потом вернусь к коньяку и арбузу. Если успею.

Но судьба решила за меня. Как из-под земли выскочили полицейские и скрутили этих… дебоширов.

– Спасли, – вырвалось у меня.

– Что? – один из блюстителей порядка, совсем молодой еще, развернулся ко мне. И спросил у своих. – Бабу задерживать?

– Нет! – заорал Томбасов с заломленными наверх руками, с опущенной вниз головой.

– И зафига она тебе сдалась? – буркнул старший. – Дамочка. Шли бы вы подальше. Вон – памятник букве «О» смотреть.

Глава двадцать пятая

Чтоб не случилось, я к милой приду,

В Вологду-гду-гду-гду

В Вологду-гду.

Сам я за ответом приду

(С) ПЕСНЯ

– Из далека долгоооооо. Течет река Волгааааааа. – Пела я от всей души. В голос.

Люди бывают разные. Кто-то поет, когда им хорошо. Кто-то в душе, кто-то на сцене, кто-то после секса. А я вот пою по двум причинам. Либо пришлось. Либо по причине поганого настроения. Вот прямо лютой поганости. Как сейчас. И пусть рядом текла не Волга, какая разница. Я сидела на берегу Вологды, прижавшись спиной к огромной липе, смотрела на ленивую воду. И… пела.

– Течет моя Волгааааа. Конца и края нееееет…

Мама. Вот что ее перемкнуло, а? Женщина же не глупая, не глухая, не допотопная. В почитании «Домостроя» не замечена. Не размазня, не тряпка. Более чем, надо отметить. Учительница, всю сознательную жизнь в Питере. Вообще, в нашей семье с городом на Неве странные отношения. Бабушка – так та вообще из рода, который перебрался с севера в Петербург чуть ли не по первому указу Петра Первого. Так и жили, корабли строили. А вот бабушку, когда вывезли из блокадного Ленинграда, возвращаться назад она не захотела. Так и осела в Вологде. Тут же и родилась мама. Вот та уехала назад, как только получила школьный аттестат со всеми пятерками. Потом, когда я выросла и вышла замуж, уехала досматривать за бабушкой, оставив мне квартиру, в которой, собственно, мы с Машей и обитались.

И, сколько я себя помнила, сколько всего было – мама меня поддерживала. Помогала. А тут. Что получилось. С чего?

Ладно. Приедет с экскурсии – поговорю.

– Из далека долгоооооо, – снова затянула я.

Виталик. Ну, с тем понятно. В его проснувшуюся любовь я верила слабо. А вот в то, что он снова должен денег. Или, кстати, поругался со своей пассией, которая, в отличие от меня «любила его просто так». И привыкла, что мужчина, который рядом, ее содержит. Нет, она работала где-то, по-моему, секретаршей в какой-то фирме. Но…

Томбасов. Вот, кстати, откуда он тут взялся, возле памятника букве «О»? Я запела яростнее. Герой-любовник, твою ж нехорошо. И вообще, в первый момент, когда их арестовали, я была готова бросится на работников правопорядка и отбить этих двух нарушителей. Потому что отделение полиции – надежная преграда от хрупкой меня, остро жаждущей придушить придурков.

Ладно. Сегодня со всеми переговорю. Чтобы недопонимания не осталось. Включая маму и Томбасова – вот они для меня в своих поступках – вообще загадки. И на волю.

К Томбасову в полицию пустят вряд ли, поэтому…

Я перестала петь. Народ, прогуливающийся, перестал на меня косится. Достала телефон. Набрала заветный номер.

– Здравствуйте, Самуил Абрамович.

– Здравствуйте, здравствуйте, дорогая Олеся Владимировна.

Я нахмурилась. В голосе адвоката отчего-то мне послышалась издевка.

– Не поняла, – тихо сказала в трубку.

– Видите ли, Олеся Владимировна. Люди уровня Томбасова обычно тратят деньги. Поездка на остров, бриллианты, неделя высокой моды в Париже, какие-нибудь еще подобные глупости. С вами же… Олег Викторович тратит самое бесценное, что у него есть. Время.

Я вдохнула воздух уже, чтобы высказать этому адвокату все, что я думаю и о нем, и о его богатом клиенте, когда вдруг осознала, что мне только что сказали.

– Так что там стряслось, в вашей Вологде? – через долгое-долгое молчание спросил адвокат.

– Томбасов в отделении полиции. За драку в общественном месте, насколько я понимаю.

– Ну, чего-то подобного я и ожидал. Сколько до места? – спросил он.

– В смысле?

– Это я не вам, Олеся Владимировна, это я шоферу.

– Часа три, – услышала я ответ. И нахмурилась. Если стартовать из Москвы, то ехать не меньше восьми часов, значит…

– Олег Владимирович выскочил с переговоров, оставив всех… мягко говоря в изумлении. Пока я объяснялся с партнерами, Олег Викторович практически угнал машину. У своего шофера. Потом мы за ним с охраной гнались, попутно выясняя, что случилось – очень неприятное времяпрепровождение, хочу отметить. Он донесся до вертолетной площадки и поэтому нас сильно обогнал. Но мы… опять же несемся. Занятный такой день получается, вы не находите?

– Более чем, – признала правоту адвоката. – Но я ничего не понимаю. Вертолет. Гонки эти. Томбасов что, с ума сошел?

– Похоже на то, – не стал спорить адвокат. – С тех пор, как Зоя погибла, безопасность членов семьи – вообще его пунктик. А вот с того момента, как появились вы и Маша – так его вообще перемкнуло.

– Прослушка наших телефонов – это перебор!

– Ваши телефоны служба безопасности как раз не слушала, – в голосе адвоката разлилось изумление. – С чего вы взяли. В главное – зачем? Петр Иванович?

– Не было распоряжения, – донеслось до меня.

– Что?

– Насколько мне известно, – в слово «известно» адвокат сложил много-много яда. – Телефон прослушивался, так чтобы плотно, только у одного человека.

– У кого же?

– У вашего бывшего мужа. Мы его проверяли, как и все ваше окружение. Сочли опасным. И начальнику службы безопасности, и мне, и Томбасову показалось, что с его стороны стоит ждать неприятностей. Потому что слишком много денег он должен, в он-лайн казино играть продолжает, все куш хочет сорвать. И поэтому с вас он может попытаться тянуть деньги. А с учетом того, что есть такой замечательный рычаг воздействия, как общий ребенок. Плюс имеются те, кому он должен. Там все… не очень благополучно.

– Маша, – мне стало нехорошо.

– Не переживайте, Вадим за ней присматривает. Петр Иванович? Я громкую включил.

– Вадим? – у меня просто голова шла кругом. Значит, шофер, который нас привез в Вологду, потому как просто отвезти на вокзал он отказался категорически, остался здесь же? Приглядывать за нами? Атас просто.

– Добрый день, Олеся Владимировна.

Петр Иванович? Это еще кто?

– Я начальник службы безопасности. Наверное, стоило вас сразу поставить в известность, но…

Я услышала гомерический смех Самуила Абрамовича:

– Сразу. Все рассказать. Как же.

– За последнюю неделю объект стал проявлять активность и много общаться с дочерью. Кроме того, мы услышали в разговоре с… неважно кем, что деньги он скоро отдаст, потому что у жены их теперь немеряно. И он найдет способ их добыть. После этого разговора ваш бывший муж уехал в Вологду, и, как только Олег Викторович получил распечатку с этим разговором, он… в общем, тоже отправился к вам.

– Почему мне было не сказать, – обратилась я… даже не к своим собеседникам. Ко вселенной, наверное. – Сразу? По-нормальному?

Мне никто не ответил. Вместо этого начальник охраны строго проговорил:

– Да, еще. Чтобы не было недоразумений на будущее. И в вашем телефоне, и в телефоне Маши – маячки. Чтобы в случае необходимости вас можно было быстро разыскать. Я в курсе вашей… ваших… в общем, недовольства, но тут уж простите. Вынужден настаивать. Такие же – у самого Томбасова, у его сыновей. У Инны Львовны. И музыкантов.

Я кивнула, чувствуя себя… замечательной, блондинистой, исключительной, истеричной дурой. Даже завестись на тему того, что Томбасов все это от меня скрыл. И… телефон подарил, а деньги Машке перечислил – вот кстати, это же он сделал?!! Не получается. Или тоже есть какое-то объяснение. Надо все-таки разозлиться. Нет, не получается. Жаль. Хотя. Растерзать Олега все равно хотелось. Вот пока на этом и остановимся.

– Олеся Владимировна, – с тревогой в голосе окликнул меня адвокат. – С вами там все в порядке?

– Все просто прекрасно, – вздохнула я.

– Вот и славно.

Мне показалось – или с облегчением выдохнул не только Самуил Абрамович, но еще человека четыре.

– Какие мои действия?

– А вы можете просто пойти домой и побыть там, пока мы тут все разрулим. Пожалуйста. Чтобы мы с Петром Ивановичем не переживали.

25-2

«Я куплю себе гитару. И гармошку. И свирель».

С унынием смотрела на листочек. Вот хотела стишок написать и что же? Сидела уже битый час. To у меня свирель рифмовалась с олень, что было весьма приблизительно, то творчество уходило в цитирование Пушкина, преимущественно «Выпьем с горя, где же кружка» – благо почти тот же размер. Вот на этот же ритм матерные частушки сочинялись – просто загляденье. Но я их не записывала, потому как непечатное слово должно оставаться непечатным. И тут же забывала.

Никто не тревожил мой покой, кроме зудящих мыслей. Ну, еще злости. На весь белый свет и его окрестности. И хотя мне все вроде бы объяснили, но сбежать все равно как-то хотелось. И… по поводу времени и высокой моды в Париже. Вот… Матерные частушки на вас на всех. Я не просила, между прочим, меня практически преследовать. Вот так-то!

Я прислушивалась – не проедет ли мимо машина, не услышу ли я голос Олега. Или Маши с мамой, которые вернутся со своей экскурсии, будь она неладна. Хотя, с другой стороны – это хорошо, что они уехали и не видели эпохального сражения на берегу реки Вологды.

Подпрыгнула от звонка в дверь. Открыла, даже не спрашивая. Застыла на пороге, тяжело дыша, не зная, как мне реагировать на него.

Заходи?

Убирайся?

Не отпускай?

Видеть не желаю?

– Олеся.

Я хмуро его рассматривала. Уставший мужчина с мощной фигурой, короткой стрижкой, разбитой мордой. Красава просто. Что с этим счастьем делать – просто ума не приложу. Он замер на лестничной клетке, молча глядя на меня. Так мы и стояли, разглядывая друг друга, как будто в первый раз увиделись. И что-то не понравились друг другу.

– Можно мне войти? – звуки разрезали тишину – и я вздрогнула.

– Зачем ты перечислил деньги Маше? – признаюсь, меня этот вопрос мучил. Потому что если все остальное хоть как-то можно было объяснить, то это.

– Глупость сделал, – скривился он.

Кивнула. Можно было бы поступок охарактеризовать и поточнее, но… ладно, остановимся на глупости. Не будем переходить в более точные, он совершенно матерные характеристики.

– Я был неправ и с телефоном, и с деньгами. Я просто забыл, сколько лет Машке, она же такая серьезная, такая взрослая. Много и хорошо работает. Значит, ее труд должен быть оплачен. Это… ну, закон для меня, если хочешь. Еще… Еще разозлился на тебя, на твое нечеловеческое упрямство. И оформил карту. Когда остыл, понял, что отбирать у ребенка деньги, к тому же честно заработанные – тоже нехорошо.

– А признаться? Просто подойти и сказать – я накосячил, давай разбираться. Думать, что делать.

– Так страшно же, – смущенно улыбнулся он.

– Что? – посмотрела повнимательнее. Вроде не издевается.

– Я вообще учителей с детства… не то, что боюсь. Но опасаюсь.

– Ты дурак, Томбасов.

– Да, – он шагнул ко мне. Обнял и тихо проговорил: – И как меня только угораздило?

– Знаешь что! Забирай самое драгоценное, что у тебя есть. И иди к своим моделям!

Он подхватил меня на руки и сделал шаг к выходу.

– Тьфу. Поставь сейчас же.

– Ладно, не злись.

Он опустил меня и снова отступил:

– Олесь. Прости.

Покачала головой. Вот как просто – прости. Раз бы так – на кнопку нажать. И внутри все перестало корчится. Как было бы хорошо.

– Ты вернешься?

Я внимательно посмотрела ему в глаза. «Да!!!» – кричало что-то внутри, дудя в праздничные деньрожденческие трубочки и размахивая разноцветными флажками. Приплясывая и кувыркаясь через голову. «Не знаю», – обхватив голову, сидел рядом со всем этим здравый смысл, похожий на ослика Иа-Иа.

– Не знаю. Это все… слишком.

Он тяжело вздохнул, сел на ступеньку и тихо проговорил:

– Ну, конечно. Тебе легче поверить в то, что я – чудовище, которое только и мечтает тебя похитить и запереть где-нибудь в подвале для утех плотских, чем поверить в то…

– Томбасоооов. Какие у тебя фантазии, жуть просто.

– Что тогда?

– Мне проще тебя выгнать и, нарыдавшись вволю, убедить себя в том, что этой всей истории не было. Что ты просто воспользовался…

– Не-не-не. Это ты воспользовалась. Пробралась в дом. И воспользовалась. Моей беззащитностью.

– Мды? – я посмотрела на мощную фигуру, вспомнила про службу безопасности и адвоката. – Ты и беззащитность. Смешно.

– Да и ты, знаешь, Олеся, тоже. Более авторитарного человека, не умеющего идти на компромиссы, я еще не встречал.

– Что!!! – вот это было обидно.

– Именно так. Можно подумать, тебя квартет собирался слушаться. Знаешь, как они бунтовать желали. Ты же их продавила.