Текст книги "Твоя К."
Автор книги: Тереза Ревэй
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)
Дверь резко раскрылась, заставив Ксению подпрыгнуть от неожиданности. С красным шарфом на шее, в кепке на затылке, открывающей прямой лоб, с сияющими глазами и румяными щеками в комнату ввалился Кирилл. Подбежав к Ксении, он крепко обнял ее за поясницу. Сестра улыбнулась. Брат был настоящим подарком свыше, Божьей милостью, ребенком света.
С того самого дня, когда, обхватив ручонками ее шею, маленький мальчик смотрел, как тело их матери исчезает в мутных водах Босфора, никто никогда не слышал от него ни единой жалобы. Он без слез выносил холод, голод, прочие лишения. За время скитаний, видя гнев сестры, слыша плач Маши и догадываясь о тоске нянюшки, он делал все, чтобы хоть как-то их утешить. В минуты редкого веселья Кирилл первым заливался смехом. Несмотря на любовь к рисованию и стихам, он отнюдь не был хлюпиком и регулярно дрался в школе на переменах, стоило кому-нибудь обозвать его грязным русским или проклятым иностранцем.
Ребенок поднял голову и посмотрел на сестру тревожными глазами.
– Ксения, что такое апатрид[22]22
Лишенный гражданства.
[Закрыть]? – спросил он приглушенным голосом. – Это правда, что мы такие же бродяги, как цыгане?
– Что ты такое говоришь? Кто рассказал тебе о таких глупостях?
– Мальчишки в школе. Я не знал, что им ответить.
Он не любил показывать слабость старшей сестре, поэтому, пытаясь совладать с эмоциями, отвернулся и принялся снимать пальто. Схватив его за руки, Ксения заметила, что костяшки на его пальцах сбиты. Она вздохнула, предвидя, что скоро ее вызовут в школу и директриса в очередной раз назовет Кирилла несносным ребенком. Знаком велев брату сесть за стол, она достала из ящика картонную коробку, где лежали их документы, и бережно вынула из нее паспорта, каждый из восемнадцати оранжевых страничек, складывающихся гармошкой. Такие паспорта называли нансеновскими.
– Посмотри, – мягко сказала она. – Эти документы – результат труда человека по имени Фритьоф Нансен. Это норвежский путешественник, ты ведь любишь таких людей. Он был первым, кому удалось достигнуть самой крайней северной точки. Несколько лет назад Лига Наций поручила ему разработать закон для таких русских, как мы. В 1921 году, когда большевики, словно собак, лишили гражданства «некоторые категории пребывающих за границей россиян», мы действительно были апатридами.
Она замолчала на некоторое время, думая о том, как много теперь отделяло ее от той поры. Лишенные легального статуса мужчины, женщины, их дети перестали существовать в глазах закона, ничто больше не защищало их, они стали как бы никем.
– Надо было как-то разрешить эту ужасную ситуацию. Сотни тысяч бывших граждан Российской империи, принадлежавших к разным национальностям, скитались по Европе. Этот паспорт дал нам признание. В прошлом году многие страны, в том числе Франция, официально признали его. Теперь ты видишь, мы считаемся людьми «российского происхождения, не получившими иного гражданства», и Франция защищает нас, потому что мы решили поселиться здесь.
Сидя на стуле, Кирилл сбитыми пальцами аккуратно листал паспорта. Его взгляд при этом отражал печаль, чего раньше Ксения за ним не замечала. В одночасье ее храбрый брат показался ей ужасно ранимым.
– Но ведь мы все равно русские, да? Ты в этом уверена, Ксения?
– Да, Кирилл Федорович. Мы всегда будем русскими.
Успокоившись, он улыбнулся сестре и крепко сжал ее руки.
– Хорошо, – повеселев, сказала она и поднялась. – Теперь расскажи, как прошел твой день. Чему ты научился?
В то время как Ксения, пряча документы, рассеянно слушала Кирилла, няня принесла кастрюлю и принялась разливать суп по тарелкам.
– Маша, иди есть, пока не остыло, – сказала старушка.
– Я не голодна.
– Но ты должна есть. Иди сейчас же.
– Говорю тебе, не хочу! Оставь меня наконец в покое, старая ворона!
Ксения подняла голову и нахмурилась.
– Что с тобой, Маша? Немедленно попроси прощения! И садись за стол.
Маша раздраженно захлопнула книгу и надула щеки.
– Сейчас только половина седьмого. День еще не кончился. Ты думаешь, пора ужинать?
– Ты прекрасно знаешь, что мы ужинаем рано, так как потом нам понадобится стол для работы. А после работы будет поздно для Кирилла, – ответила Ксения, которую бесили эти детские капризы. – Ты считаешь, что все должны подстраиваться под тебя?
– Я так не считаю. Я никто, и в этом вся проблема, – воскликнула Маша, сопровождая свои слова театральными жестами. – А на что еще я могу надеяться в этой проклятой Богом комнатушке? На эти гроши, за которые надо работать всю ночь напролет?
– Что-то я не заметила, чтобы ты особо перетрудилась. Если бы мы зависели в этом от тебя, то давно бы умерли с голоду.
Маша соскочила с кровати. Она была такой же стройной, как сестра, но черты ее лица были менее утонченными. Глаза сидели слишком близко, рот постоянно кривился. Она носила прямое платье, опоясанное малиновым платком. Уроки шитья и рисования в русской художественной школе привили ей эстетический вкус, и, перешивал обноски, она одевалась со вкусом. Увы, если Маша и увлекалась чтением таких журналов, как «Femina»[23]23
«Женщина» (лат.).
[Закрыть], то вовсе не для того, чтобы черпать из них идеи или вдохновение. Ее желанием было найти богатого мужа и жить комфортабельной, обеспеченной жизнью, из которой ее вырвали в возрасте десяти лет. Ее раздражение буквально вибрировало в комнате, которая от этого казалась еще меньше.
– Ты все время упрекаешь меня, но я не желаю провести жизнь, работая несчастной швеей весь день. И пусть тебе и многим таким, как ты, это нравится! Тем хуже для вас! Тебе больше ничего не хочется, кроме как подняться утром и идти работать у Марии Павловны, которая платит жалкие крохи за то, что ты вышиваешь платья, продавая которые Шанель нажила себе состояние. Этого мало. Ты еще приносишь целую гору работы домой для меня и няни.
– Я запрещаю тебе говорить о великой княгине таким тоном. Она приветила меня в своей мастерской, за что я признательна ей, мы не умираем с голоду. Хочу напомнить, что некоторые из этих женщин, которых ты так презираешь, гораздо образованнее тебя. Я знаю школьных учительниц, физиков, талантливых концертмейстеров, которые не стесняются зарабатывать на жизнь таким скромным трудом. Нам повезло, что сейчас мода на все русское. Эта работа помогает нам выжить.
– Работа! Работа! Одно только и слышишь от тебя. С тобой я не имею права даже на развлечения. Ты властная эгоистка, никогда не интересовалась нашим мнением. А у других, между прочим, тоже есть мозги. Почему все должны беспрекословно покоряться твоим приказам?
Во время этого диалога Кирилл с няней избегали взгляда Ксении, словно молчаливо соглашаясь с Машей. Несмотря на то что Ксения была задета за живое, она признавала, что в самом деле просто забыла вкус беззаботности. Она вспомнила себя пятнадцатилетней шаловливой девчонкой, которая, скучая во время занятий, царапала фиолетовыми чернилами на полях тетрадки имена нравившихся мальчишек. Эта Ксения давно была забыта, как и все подруги, подобно старым фотографиям, когда не помнишь даже имен тех, кто на них запечатлен.
– Если ты думаешь, что я проведу остаток дней, вышивая дурацкие национальные костюмы для кукол до рези в глазах, то сильно ошибаешься. Эта жизнь никуда не ведет. Ведь есть столько куда более интересных вещей!
Раздираемая яростью и любопытством, Ксения подумала, что весь этаж слышал последние реплики Маши. Если бы только ее младшая сестра знала: то, о чем она почти кричит на весь дом, как две капли воды похоже на то, о чем Ксения молча думает по ночам, лежа в постели.
– Я жду извинений, Маша, – холодно напомнила она, в то время как сестра, скрестив руки на груди, сверлила ее взглядом.
Подобные ссоры изводили Ксению. Действительно, каждое утро она шла на улицу Монтеня, 7, неподалеку от Елисейских Полей, в швейный дом «Китмир», основанный великой княгиней Марией Павловной, двоюродной сестрой царя Николая Второго. Великородная принцесса с меланхолическим взглядом и квадратным подбородком, отчего ее лицо приобретало волевое выражение, без лишних слов взяла ее на работу. Она наняла большое количество русских. По счастью, военные годы не заглушили вкуса к фантазии и экзотике.
– Пойдем, – сказала няня, прикоснувшись к руке Ксении, чтобы ее успокоить. – Надо покушать.
– Нет. Маша должна на коленях благодарить тебя за все, что ты для нее сделала.
Старая женщина скромно опустила глаза. Краска залила щеки Ксении. Произнесение комплиментов смущало ее. Но факт оставался фактом – без няни им было бы во сто раз тяжелее. Последовав за ними в изгнание, нянюшка отказалась от всего. Не зная ни одного иностранного языка, она попала в абсолютно чужую культуру и принесла себя в жертву этой семье. Сколько раз эта пожилая женщина поднималась ночью, чтобы беречь сон детей Осолиных, сколько раз утешала их! Когда Ксения пошла на курсы, чтобы научиться работать на швейной машинке, нянюшка шила днем и ночью, чтобы всех прокормить.
– С меня достаточно, Мария Федоровна, – сухо заметила Ксения, обращаясь к сестре. – Мне надоела твоя неблагодарность. Пора бы тебе научиться обуздывать свои капризы маленькой девочки и становиться взрослой. Иди проветрись, а когда вернешься, я очень хочу услышать твои извинения. Ужин тебе мы подогреем. Если ты все еще будешь вредничать, тем хуже для тебя. Как-нибудь выкрутишься, раз ты сама все знаешь лучше нас.
Уперев руки в бока, Маша едва сдерживала слезы.
– Да, я выкручусь. Не думаю только, что тебе доставит счастье узнать, как именно.
– Хватит, я сказала! – воскликнула Ксения, отталкивая стул. – Я достаточно тебя слушала и поддавалась твоему жалкому шантажу. Ты заслуживаешь хорошей трепки. Пошла вон! Можешь идти к своим друзьям-художникам на Монпарнас и танцевать голой в кабаре, раз это все, чего ты хочешь. Я знаю, тебе нравится вести себя именно так. И мне абсолютно все равно.
– Я ненавижу тебя, Ксения! – воскликнула Маша и разрыдалась.
Она схватила манто и шляпу и вышла, оставив открытой дверь. Пламя свечи задрожало на сквозняке, придавая комнате призрачный вид. После нескольких мгновений тишины Кирилл соскользнул со стула и закрыл дверь. Он ненавидел ссоры между сестрами.
Уставшая Ксения положила дрожащую руку на лоб.
– Прошу прощения, но иногда она выводит меня из себя.
– Она еще очень молоденькая, – пробормотала няня. – Ей тяжело.
– Можно подумать, мне легко, – сухо заметила Ксения.
– Ты сильная.
Ксения прикусила губу, чтобы не отвечать. Кирилл пожирал ее глазами, и она не хотела пугать его еще больше, чем только что происшедшая ссора. «Ты сильная…» Сколько раз она слышала эту опустошительную фразу, которая смахивала на комплимент? Именно эти слова признательно шептала ей мать, когда лежала с высокой температурой в грязной комнате в донской станице, где по полу бегали тараканы. «Ты сильная…» Именно с этими словами дядя Саша бросил их на одесской пристани в самое трудное время, решив продолжать сражаться за родину, в то время как вся его семья готовилась отправиться в неизвестность, в смерть. Эти проклятые слова преследовали ее, но Ксения гнала прочь подобные мысли, всякий раз сжимавшие ей горло. «Ты сильная… Ты поймешь, как преодолевать препятствия, от тебя можно все требовать, ты все вынесешь».
Она снова села за стол и начала есть суп.
Прошло двое суток, с тех пор как Маша исчезла из дома. Нянюшка лишилась сна. С красными от недосыпания глазами она все время бормотала молитвы. Кирилл, нигде не задерживаясь, бегом возвращался из школы в надежде застать сестру дома, и его лицо бледнело всякий раз, когда он узнавал, что от нее по-прежнему нет вестей. Что касается Ксении, то ее раздирали гнев и обида. Она тоже плохо спала, урывая каждую ночь немного времени для сна, за которое не успевала отдохнуть. Она раздумывала, не отправиться ли ей в комиссариат, чтобы сообщить об исчезновении младшей сестры, но не хотела лишний раз привлекать к себе внимание властей. Как всякий эмигрант, она боялась полиции, даже будучи ни в чем не виноватой.
Она бегала по кварталу вдоль и поперек, наводя справки у подруг Маши, но безуспешно. То ли ей лгали по непонятной причине, то ли молодая девушка всерьез решила исчезнуть, чтобы преподать урок старшей сестре. В школе преподаватели тоже ничего не знали. Даже Илья Антонович не видел ее, хотя раньше сестра любила заходить к нему в лавку, потому что он всегда угощал ее карамельками «Москва», которые напоминали ей о детстве. Краснея, Ксения стыдилась попросить помощи, словно только она была во всем виновата. Она считала поступок Маши эгоистичным. Еще хуже было признать, что она обижена. Несмотря на их регулярные размолвки, сестры всегда уважали друг друга. Отношение Маши теперь казалось Ксении безответственным и несправедливым.
Закончив рабочий день, Ксения обедала в компании с Кириллом. Им снова включили электричество, и это придало мансарде более веселый вид. Мальчик ел молча, не поднимая глаз. Сидя на кровати, няня вышивала крестиком на длинных матерчатых лентах. С тех пор как исчезла Маша, она совсем потеряла аппетит. Щеки ее впали, темные зрачки блестели, словно булавочные головки. Ксения, переживавшая за ее здоровье, требовала, чтобы нянюшка хотя бы пила сладкий черный чай. Тишина становилась невыносимой.
– Я пойду искать ее на Монпарнас, – вдруг сказала Ксения.
– Прямо сейчас? – испуганно спросила няня. – Ты не можешь идти одна.
– Почему нет? Я встречала людей намного опаснее, чем пьяные художники. Она наверняка где-то там. Это место ее грез. Уверена, у нее там есть приятельницы, о которых она нам никогда не рассказывала и у которых нашла пристанище.
Глаза няни наполнились слезами, она подперла щеку рукой.
– Не знаю почему, но она была такая несчастная последнее время. Иногда по ночам я слышала, как она плачет. Что, если она…
– Ну нет! – перебила Ксения, зная, как была потрясена няня самоубийством одного из соседей, которое случилось несколько недель назад. – Она слишком себя любит. Ладно, ложитесь спать без меня. Я вернусь поздно.
– Может, Василий Борисович пойдет с тобой? – со слезами на глазах спросила старуха.
– Он работает, нянюшка. И днем и ночью. Как и все мы. Держу пари, что Маша сейчас просто развлекается и будет сердиться, увидев, как я испорчу ей веселье. Будь спокойным, мой ангел, – добавила она, наклоняясь, чтобы поцеловать брата. – Я приволоку паршивку домой за шиворот, вот увидите.
Ксения вышла из комнаты с улыбкой, которая исчезла сразу же, как только она закрыла за собой дверь. Конечно, она лгала – она тоже боялась худшего. Несмотря на всю браваду, Маша была еще ребенком и вполне могла попасть под влияние плохого мужчины, быть соблазненной или даже изнасилованной. Только бы она не бросилась на шею первому встречному, чтобы доказать своей сестре, что она тоже взрослая, чтобы та не относилась к ней как к ребенку. А может, она просто боялась вернуться домой, понимая, что совершила глупость?
На Париж опускались сумерки. Лунный диск освещал утыканные трубами крыши домов. Улицы пахли распускающейся на балконах кирпичных домов геранью. На ветках каштанов набухали почки. Теплый воздух придавал таинственность парижской весне, которая пьянила и настраивала на оптимистический лад. «Опять обман, всегда и везде», – думала Ксения, ускоряя шаг.
Кафе «Ротонда» не испытывало недостатка в клиентах. В полном зале, стены которого были сплошь украшены подаренными хозяину картинами, кричали, жестикулировали, спорили с невероятным пылом едва ли не на всех языках мира. Художники и поэты, скульпторы и декораторы, таланты и бездарности – кто шумно и весело, кто задушевным полушепотом – общались друг с другом, сидя за маленькими, стоящими вплотную столиками среди воздушных шариков и чашек с кофе.
Женщина со вздернутым носом и подстриженной челкой смотрелась в зеркало пудреницы, накладывая на губы толстый слой помады, что придавало ей сходство с только что отведавшей сырого мяса людоедкой. Невероятные перья, украшающие прическу, лишь усиливали это сходство. Двое студентов играли в маджонг[24]24
Вид китайского пасьянса, где вместо карт используются костяшки с рисунками.
[Закрыть]. В углу, опустив голову на руки, не обращая внимания на шум, спал мужчина в потрепанной куртке, через дырки на локтях выглядывала рубашка. Никому до него не было никакого дела. Находившийся среди посетителей Макс фон Пассау смотрел на него добрую четверть часа, но тот так и не пошевелился.
Молодой берлинец остановился в гостинице, находящейся именно на Монпарнасе – квартале, который символизировал мечту в глазах всех людей, относящих себя к миру искусства, являясь для них, по выражению некоторых, «землей обетованной». В Париже открылась Международная выставка декоративного искусства, и газета, с которой сотрудничал Макс, заказала ему фоторепортаж с места событий. Следующим утром молодой человек уже сходил с поезда, прибывшего рано утром на Восточный вокзал, с видом моряка, ступившего на сушу с палубы корабля. В ушах все еще слышался ночной стук колес и шипение пара локомотива.
Перед тем как с головой окунуться в выставочную атмосферу, Макс с аккредитацией журналиста в кармане весь день прогуливался от площади Согласия до площади Альма, по Елисейским Полям, эспланаде перед Домом инвалидов, перед Гранд-Пале, возвышающимся на берегу Сены. На самой выставке царило возбуждение. Слышались запоздалые удары молотков – некоторые участники не успели вовремя соорудить стенды. Это было настоящее торжество современного искусства: многие страны арендовали целые павильоны, в том числе и проигравшая войну Германия. Если немецкие представители жаловались на то, что слишком поздно получили приглашение, то американцы упрекали организаторов выставки за слишком навязчивую новую эстетику. Впрочем, особо жестких рамок меценаты-организаторы не ставили. Правило было всего одно – показать новое. Имитировать либо воспроизводить уже существующий стиль строго-настрого запрещалось. Это был сущий праздник декора в одном из самых красивых городов мира – вдохновенный, провоцирующий, красочный, яркая игра резких линий и острых углов. Макс как выпускник Бохауса не мог оставаться равнодушным.
Вечером он отправился в знаменитое кафе Виктора Либиона, чтобы предаться другому любимому развлечению – наблюдению за окружающими людьми. А там было на что и на кого посмотреть. Ни одной посредственной физиономии, которая бы не отражала индивидуальность ее носителя. Восточные раскосые глаза и кудрявые черные волосы. Светлая, почти прозрачная от недоедания кожа. Типичные парижские лица, с заостренными носами и тонкими губами, словно выстроенные в военном порядке. Лица со впалыми от усталости щеками, с капельками пота на лбах. Глаза с чувственными выразительными зрачками. Сверх меры накрашенные губы.
С тех пор как Макс обзавелся одной из первых «леек» – маленьким чудесным фотоаппаратом, придуманным немецким инженером, в который заправлялась пленка шириной 35 мм, что позволяло фотографу незаметно отснять тридцать шесть кадров без перезарядки, – его жизнь изменилась. Работая над портретами в студии, он продолжал делать все основательно, не торопясь. Другое дело улица. Только там Макс понял, какие возможности дает ему новая фотокамера. Он словно прикасался пальцем к тому, что составляло суть каждого человека, будь то заснувший на скамейке бродяга, согнувшийся от порыва внезапно налетевшего ветра прохожий или просто расплывчатая тень на дорожке городского парка. Эта техническая новинка быстро разожгла в нем вкус к свободному творчеству.
Он хотел заказать у гарсона еще один бокал, но его голос был заглушен уличным аккордеоном, потому что как раз в это время кто-то толкнул двери кафе. На пороге «Ротонды» застыла молодая женщина. Она словно спрашивала себя, туда ли она попала, но, увидев наполненный людьми зал, нахмурила брови, потом, неопределенно покачав головой, принялась пристально рассматривать клиентов заведения, словно искала кого-то. Она была стройной и худенькой. В ней чувствовалась порода. Четкий профиль под шляпкой-колоколом из зеленого фетра. Скромный черный ансамбль немного украшали изумруд на блузе и вышитый ворот. На ногах – поношенные боты, в руке – тонкая сумочка из пластрона.
Женщина зашла внутрь и принялась ходить по залу. У нее были узкие бедра, тонкие икры и лодыжки. Макс не отводил от нее взгляда, завороженный любопытной смесью уверенности и смущения, с которой она разглядывала присутствующих. Некоторые мужчины в свою очередь заинтересованно смотрели ей вслед. Молодая женщина наткнулась на неловкого клиента, который возвращался за столик, и в ответ на его извинения улыбнулась, но некая холодность в ее взгляде ясно показывала – дальнейшего развития отношений не будет. «Кого она ищет? – спрашивал себя заинтригованный Макс. – Друзей? Любовника?» Несмотря на вступившую в свои права ночь, женщина пришла совсем одна, тогда как большинство представительниц слабого пола в такой поздний час выходили только в сопровождении спутников. В накуренном зале, среди гвалта собеседников, взрывов смеха, нескромных шуток, приказов, которые гарсоны передавали бармену и поварам, незнакомка была совсем одна. Она остановилась в двух шагах от Макса рядом со спящим на банкетке мужчиной, посмотрев на него с таким же удивлением, как и Макс.
– Я думаю, что он просто умер, только никто не хочет говорить об этом вслух, – сказал ей Макс по-французски.
Женщина повернулась на голос, и он был очарован гармоничностью ее лица, словно только что его увидел. Ее острый взгляд обескуражил его, у него на секунду перехватило дыхание и закружилась голова. Взгляд ее был подобен молнии, несмотря на то что крути под глазами и бледные щеки выдавали сильную усталость. Она была еще очень молода, но ее серьезность свидетельствовала о выпавших на ее долю испытаниях. Максу неожиданно и нестерпимо захотелось дотронуться до нее, взять ее за руки, прижать к себе.
– Извините меня, мадемуазель, – сказал он, поднимаясь с высокой табуретки, стоящей возле барной стойки. – Я не хотел вас напугать. Я видел, как вы вошли. Вы ищете кого-то? Я здесь уже давно и, возможно, могу вам помочь.
Не двигаясь, она пристально посмотрела на него. В отличие от других женщин на ее губах не было помады, что лишь подчеркивало естественность ее красоты. Определенно, у нее что-то случилось. Взгляд ее стал более тревожным, щеки побледнели еще больше. Он взял ее за руку.
– Вам плохо? – спросил он. – Присядьте, отдохните немного.
– Спасибо, но вряд ли это поможет, – сказала она хрипло.
– И все-таки присядьте. Вы кажетесь такой усталой. Выпейте хоть что-нибудь. Может быть, стакан воды?
Внутренний голос подсказывал Ксении, что она должна уйти, так как совсем не знает этого человека и не может разговаривать с незнакомцем в общественном месте, тем более в ночное время. С незнакомцами вообще нельзя разговаривать ни ночью ни днем. Но к чему теперь уроки хорошего тона, предназначенные уберечь молодую девушку от беды, словно за каждым незнакомцем пряталось свирепое чудовище? К чему теперь все эти правила, вбиваемые в голову с самого детства, когда ее отец убит, а родные рассеяны по всему миру?
Бережно, но твердой рукой незнакомец заставил ее сесть рядом. Она решила посидеть несколько минут и перевести дух.
– Я позволил себе заказать вам водку, разбавленную водой, чтобы вы могли прийти в себя. Это совсем не крепкий напиток.
Тронутая такой предупредительностью, Ксения устало улыбнулась, вспомнив, как однажды выпила залпом несколько рюмок водки подряд.
– Вы не француз.
– Да, вы правы. Меня выдает акцент. Я приехал из Берлина.
– Зачем?
– На выставку. Я фотограф в области моды, и меня послали сделать репортаж. В сюжетах недостатка нет. Я уже посетил отделение одежды в Гранд-Пале и павильоне «Элеганс». Это просто гимн французской красоты. Кутюрье Поль Пуаре для своей выставки оборудовал три баржи, пришвартованные к набережной Орсе. Знаете, как он назвал их? «Любови», «Наслаждения» и «Органы». Интересно, почему именно во множественном числе?
– Это из-за французской грамматики. В единственном числе эти слова склоняются по правилам мужского рода, а во множественном – женского.
– В самом деле? – удивился он. – Надо быть французом, чтобы придумать подобное. Что-то обещающее, не так ли?
Гарсон принес две порции водки с водой в шарообразных бокалах.
Напиток завораживающе искрился.
– Вижу, вам уже лучше. Это эффективное средство.
– Против чего? – удивилась она.
– Против всего, что вас печалит, от чего вы желаете освободиться. Как волшебная палочка.
– Я не верю в волшебную палочку.
– Вот тут вы не правы. В чудеса надо верить.
Думая, что он над ней смеется, Ксения рассердилась. Но когда он с улыбкой поднял бокал, чтобы чокнуться с ней, она была поражена искренностью его взгляда. Не в силах сдержать дрожь в руках, она словно в первый раз по-настоящему принялась рассматривать густые черные волосы с непослушным вихром, который спадал на лоб, правильные черты лица, волевой подбородок, полные губы. Одет он был во фланелевую куртку с деформированными карманами, белую рубашку с мягким воротником, галстук с небрежно завязанным узлом. Чуть опираясь на стойку бара, он словно находился в гармонии с самим собой. Глядя на него, Ксения легко забыла про царившую вокруг суматоху, свою головную боль, которая сдавливала виски, и поняла, что ей нравится его взгляд. Она знала достаточно русских мужчин, таких как Василий, которые пытались ухаживать за ней, но находила в них некую обреченность, такую же, как у нее самой.
Русские эмигранты редко завязывали отношения вне своей общины. Боясь потерять свой некогда высокий статус, находясь в нищете, под влиянием православной религии, они женились в основном на своих соотечественницах, воспитывали своих детей в любви к вечной России, убеждали их в скором возвращении домой. В глубине души Ксения ничего хорошего не ожидала от такой жизни, хотя никогда не говорила об этом вслух. Слыша, как русские представляют себе будущее, она удивлялась той пустоте, которая была в ней и заставляла ее чувствовать себя эмигранткой вдвойне. «Я как выжженная земля», – с горечью думала она о себе.
Рассматривая незнакомца, Ксения представила, что он не просто так появился в ее жизни. Но разве можно верить подобным предчувствиям? Абсурд. Просто она хотела куда-то убежать от теперешней жизни и где-то спрятаться. Ксения была фаталисткой и полагала, что Провидение специально предоставляет людям свободу выбора, тем не менее неизбежно ведя их навстречу судьбе. Теперь она уже ругала себя за то, что позволила ему убедить ее сесть рядом. Правильно говорили на уроках хороших манер: незнакомцы опасны, правда, необязательно так, как об этом принято думать. Ей следовало бы тут же уйти, не называя имен, но она все смотрела на него, потому что хотела думать, что еще есть время все изменить, что ни в ее сердце, ни в ее жизни нет места для этого мужчины. Ведь она всегда полагала, что любимого мужчину сможет выбрать самостоятельно, без навязывания со стороны, даже со стороны судьбы. Но разве она не сама пришла в сердце Монпарнаса тихой парижской ночью в поисках беспутной сестры на встречу с молодым немцем, который смотрел на нее пристально и озабоченно? Позднее, когда няня, уперев руки в бока, строго спросит ее, как она могла довериться совершенно незнакомому мужчине, Ксения ответит, что руководствовалась предчувствиями.
Она еще почти ничего не знала о нем, кроме рода его деятельности и родного города, однако догадывалась, что он образован, великодушен без манерности. Последнее качество ей казалось наиболее ценным, так как именно оно было более всего неожиданным и редким. Большего ей и не требовалось. Достаточно того, что он просто сидит рядом. Широкоплечий, длинноногий, хорошо сложенный, он сильно отличался от французов, всегда казавшихся Ксении слишком тщедушными. Не то что жители Севера.
Что будет дальше, она не знала и просто наслаждалась вечером, сидя на высоком табурете бара с бокалом в руке. Впервые за долгое время она не думала о страхе перед завтрашним днем, о холоде, от которого мерзла спина. Она испытывала очаровательную легкость, разговаривая с ним без всяких обязательств, не зная о собеседнике ничего, не пытаясь приручить его или самой стать его пленницей. Она предугадывала любые его движения, его манеру подносить бокал к губам, доставать сигарету из смятой пачки, лежащей на стойке, не вздрагивать, когда сзади раздавался оглушительный смех. Его стоило послушать. Ей хотелось закрыть глаза, замолчать и только ощущать его присутствие рядом с собой.
Время шло, и ей пришлось сказать, что она должна продолжить поиски сестры. Он предложил проводить ее в сторону Сен-Жермен де Пре. На тротуаре фонари рассеивали темноту кругами света, а фары автомобилей делали то же самое с шоссе. Бродячая собака, вытянув морду и подняв хвост, бежала вдоль домов. Время от времени до них долетали пьяные голоса.
– Я заменяю ей и отца, и мать, – рассказывала Ксения, удивленная чувством облегчения. – Маша очень хорошо помнит время, когда жизнь была спокойной, а будущее предопределено. Она не прощает мне ничего.
– По крайней мере она не обвиняет вас в том, что пришлось эмигрировать? – удивился он.
– Нет, но она чувствует себя потерянной, потому что была создана для счастья, которое у нее украли.
– Каждый из нас отвечает за свое счастье сам. Право на счастье не дается от рождения. По-моему, счастья можно добиться только путем отказа от многих радостей.
– Как вы строги! Значит, надо от всего отказываться и постоянно чем-то жертвовать? Такие люди, как Маша, думают по-другому. Они не будут бороться за счастье, так как принимают его как должное. Маша успокоится только там, где ей безопасно и хорошо. Она не выносит, если кто-то не любит ее. Наша мать была просто воплощением доброты, а отец обожал младшую дочь и прощал ей все. Я строгая, жесткая и часто слишком требовательная.
– Кажется, вы сгущаете краски. Вы привезли ее сюда в целости и сохранности. Она должна быть благодарна вам за это.
Ксения пожала плечами.
– Русские сентиментальны, знаете ли. Но меня почему-то меньше всего волнуют душевные переживания. Шантаж и аффекты тоже не имеют для меня никакой ценности. Вот в чем проблема Маши. Она не уверена в моей любви, считает меня безразличной и жесткой.
– Но вы же не такая. Уверен, что вы любите свою сестру.
Она посмотрела на него насмешливым взглядом.
– Я отвечаю за Машу, рискнула бы своей жизнью, чтобы защитить ее, но люблю ли я ее? Не знаю. У меня просто не было времени задаваться подобными вопросами. В любом случае, от меня этого и не требуется, правда?
Такая откровенность удивила Макса. Они разговаривали уже больше часа, и молодая незнакомка казалась ему и странной, и суровой. Никто еще не приводил его в подобное замешательство.
