Текст книги "Твоя К."
Автор книги: Тереза Ревэй
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)
На столе из красного дерева стояли чашки с горячим шоколадом, кофейник и корзинка с рогаликами, лежали листы бумаги, на которых Наташа, склонив голову, с измазанными красками пальцами, что-то рисовала. Одетая в шелковую пижаму, Ксения сидела, перелистывая многочисленные газеты, которые Габриель просматривал каждое утро. В разделе «Политика» все – от правых до крайне левых – говорили только об Александре Стависком. Несколькими неделями ранее сатирический еженедельник «Le Canard enchainé»[41]41
«Связанная утка» (фр.).
[Закрыть] вышел с заголовком «Ставиский покончил с собой, выстрелив в голову из револьвера». Труп мошенника обнаружила полиция в начале января в одном из шале в Шамониксе. В самоубийство никто не верил, но его смерть, оказавшаяся как нельзя кстати, несколько снизила накал страстей, которые перевернули весь политический мир.
В течение нескольких дней журналисты сыпали на страницы изданий имена влиятельных персон, связанных с покойным, – пестрой смесью, состоящей из радикальных депутатов, министров, журналистов и даже прокурора Прессада, который приходился шурином председателю парламента Камилю Шотаму. Перед разразившейся бурей Габриель согласился защищать своего коллегу Белькура, который был взят под стражу. Некоторые склонялись к тому, что Ставиский финансировал радикально-социалистическую партию и что эти люди больше не могут управлять страной. Членов правительства называли не иначе как мошенниками, тем более что радикал Шотам отказался сотрудничать с комиссией по проведению расследования.
«В который раз источник бури оказался с русскими корнями», – недовольно хмурясь, думала Ксения. Легкая тоска действовала ей на нервы вот уже несколько дней. Манифестации усиливались. В темное время суток, после завершения рабочего дня, недовольные собирались на улицах вокруг Депутатской площади. Роялисты срывали доски скамеек и решетки, чтобы обороняться от полицейских. С пением «Интернационала» коммунисты митинговали возле городской ратуши. Столкновения с силами охраны правопорядка становились все более серьезными. В глаза лошадям кавалеристов республиканской гвардии, которые пытались разогнать толпу, швыряли песок, трамвайное движение было остановлено из-за спешно возведенных баррикад. Количество раненых и арестованных не поддавалось счету.
Все это вызывало у Ксении нехорошие воспоминания. Русский Петроград тоже когда-то узнал власть толпы – эту опасность, которая натравливает одну часть народа на другую, распаляет воображение, баламутит рассудок, дарит слабым ощущение власти, а более ловким – возможность свергнуть режим и восстановить свою диктатуру.
Борясь с нервозностью, Ксения налила себе кофе. Когда она поделилась своими страхами с Габриелем, он отмел их взмахом руки. «Это не Парижская коммуна», – отговорился он. В первый раз супруг разговаривал с ней подобным тоном, и эта легкость злила ее. Что это было с его стороны? Неудачная манера успокоить? Неужели он принимал ее за дурочку, которая заботилась только о том, сможет ли днем сбежать к портнихе, а вечером пойти в ресторан?
Ксения раздраженно сложила газеты. Ей казалось, что она вышла из какого-то ступора, в который ее вовлекло замужество. Как-то, проходя возле гостиницы «Лютеция», она приняла взрывы петард за выстрелы. Эти звуки вызвали у Ксении целую цепь ассоциаций с прошлым. По счастью, она давно уже не была молодой беззаботной девушкой. Она стала опытной и бдительной женщиной.
Ножом для разрезания бумаги Ксения стала вскрывать конверты с корреспонденцией. Приглашения в театр, на обеды или вернисажи. Даже теперь, когда она больше не работала манекенщицей, ее аура не померкла. Она сразу вспомнила Мана Рэя, элегантного барона Георга Хойнингена и его молодого протеже Альмана Хорста. Ей случалось позировать то одному, то другому из этих мэтров, которые с легкостью отыскивали в ее облике неповторимый парижский шик, элегантность, таинственную утонченность – все то, что воплощали в себе ее черты.
На пригласительной открытке была изображена фотография играющей в мяч на пляже Джульетты, супруги Жана Мараля, запечатленной со спины «роллейфлексом» ее мужа, который сумел схватить всю жизненность этого пышущего энергией тела. Фраза, написанная самим Жаном Маралем, заставила ее усмехнуться: «Приходите, без вас никак». Этот несравненно обаятельный фотограф мотался от Берлина до Нью-Йорка, создавая шедевры, которые излучали удивительно притягательную силу. Ксения познакомилась с ним на выставке в галерее «Золотое перо». Она оценила спонтанность его портретов в сжатых рамках. На этот раз речь шла о международной выставке ню, которая открывалась в галерее, расположенной на улице Риволи, во вторник 6 февраля 1934 года в семнадцать часов.
– Я опаздываю! – крикнул Кирилл, влетая в комнату с растрепанными волосами.
На нем были широкие штаны и твидовая куртка без подкладки с поднятым темным воротником. В то утро он выбрал красные носки. Небрежная элегантность взрослеющего брата всегда восхищала Ксению. Кирилл Федорович Осолин имел вполне определившийся вкус, который обеспечивал ему внимание поклонниц. Его гибкое тело, солнечный взрыв в ясных серых глазах превратили маленького мальчика в очаровательного юношу В своем брате Ксения видела природную красоту рода Осолиных, который в свое время так блистал при императорском дворе.
Быстрым движением Кирилл схватил последний рогалик, оставшийся в корзинке, надкусил его, налил горячего шоколада, который выпил стоя.
– Ты будешь наказан, дядя Кирилл! – крикнула Наташа, сделав круглые глаза.
Маленькая девочка безгранично обожала своего дядю, так как он рассказывал ей бесконечные военные истории, в которых всегда участвовали русские полки. Ксения не беспокоилась, что ее дочь не будет знать историю России. Очень скоро она узнает даже больше, чем ее мать. Великодушно потрепав по голове племянницу, Кирилл, как ветер, выпорхнул из комнаты, и всем сразу стало грустно.
Несколько дней спустя Ксения уверенно шла по улице Риволи. На афишных тумбах висели плакаты, призывающие принять участие в митинге. На перекрестке возле памятника Жанне д’Арк полицейский в белых перчатках пытался навести порядок среди возбужденных водителей. Видно было, что он не очень спешил разгрузить проезжую часть. Назначение на должность префекта полиции жесткого корсиканца Жана Шиаппа, пользующегося популярностью среди левых, но яростно обличаемого правыми, только подлило масла в огонь. Даже назначения председателем парламента Эдуарда Даладье с его репутацией солидного человека, который может вытянуть Францию из пропасти, было недостаточно, чтобы уменьшить народное возмущение.
Ветераны войны и активисты общественно-политических организаций призывали провести акцию гражданского неповиновения в конце дня возле палаты Парламента. Чуть раньше, реагируя на статью в «Petit Parisien»[42]42
«Маленький парижанин» (фр.).
[Закрыть], Габриель порекомендовал Ксении не появляться в тех местах, где будут собираться манифестанты. Она ограничилась тем, что кивнула головой. Акция планировалась на семь часов вечера, и у нее будет достаточно времени заскочить в галерею, обнять Жана Мараля и вернуться домой. Если же такси не сможет проехать по улице, она воспользуется метро или даже вернется пешком. Ксения не хотела чувствовать себя запуганной.
Наэлектризованная городская атмосфера зажгла чувство протеста, свойственного всем молодым. Она словно разделялась между скрытым беспокойством и возбуждением. Кавалеристы из республиканской гвардии, пешие патрули, призывы манифестантов волновали ее кровь, хотя Ксения не принимала ни в чем участия, оставаясь равнодушной к внутренним разногласиям французов. Политические устремления обходили ее стороной, мало того, она относилась с презрением к большинству людей, находившихся у власти, которые были неспособны усмирить возбужденные толпы и помешать кровопролитию. «Правительству не хватает решительности», – думала она, вспоминая о храбрости женского батальона смерти, состоящего из трех сотен человек, возглавляемых бесстрашной Марией Бочкаревой весной 1917 года, которые сражались с немцами, спасая честь России, в то время как солдаты-мужчины, чьи умы были поражены гангреной большевистской пропаганды, думали только о дезертирстве.
Войдя в галерею, Ксения увидела, что кроме нее внутри никого нет. Она так удивилась, что даже не стала смотреть на фотографии, развешанные на стенах, на вазы с орхидеями, поставленные на лакированных столиках. Она прошла в основной зал, окна которого выходили на задний двор, ощущая, что никто ее здесь не ждет.
Незнакомый мужчина, одетый в серый фланелевый костюм, стоял к ней спиной, возясь с электрической розеткой.
– Месье?
– Бог мой! – вскричал он, подскакивая, словно его ударили. – Прошу прощения, мадам. Я думал, что закрыл входную дверь, и не ожидал, что кроме меня внутри кто-то есть.
– Сожалею, но дверь в самом деле была открыта, уверяю вас. Я пришла на вернисаж.
– Вы разве не получили уведомление про его отмену? Я не хотел, чтобы посетители подвергали себя риску, выходя сегодня на улицу. В городе такое происходит… Надо же, чтобы день открытия выставки совпал со всеми этими манифестациями! – отчаянно воскликнул он, раскрыв руки. – Но раз уж вы пришли ко мне, то смотрите. Я буду вашим гидом.
Ксения улыбнулась. Человек казался очень довольным тем, что кто-то все-таки отважился прийти к нему, и она не решилась разочаровать его.
– Это будет здорово.
– Тогда позвольте представиться. Жан Бернхайм, – сказал осчастливленный владелец пустынной галереи. – Пока наша республика окончательно не полетела в тартарары, позвольте мне ознакомить вас с прекрасными работами, украшающими эти стены.
Он подвел ее к коллекции фотографий прекрасной Асии Гранатовой. Молодая русская приехала с Украины со своей матерью и братом в 1921 году. Два года она позировала с простотой, которая вдохновляла адептов Нового Видения. Ее круглое лицо и тело с налитыми формами как нельзя лучше соответствовали натуральному стилю, что было вполне в духе времени. Белокурые кудряшки, высоко поднятые матовые груди. Ксения внимательно рассматривала каждую работу, фотографии Жана Мараля, Мана Рэя, его бывшей ученицы и спутницы Ли Миллер, американки с прекрасной ледяной красотой, которая была и фотографом, и моделью.
Хозяин галереи оказался интересным рассказчиком, но Ксения слушала его только одним ухом, очарованная силой композиций Андре Штайнера, который фиксировал округлые формы подмышек, грудей и бедер.
На улице раздавались свистки полицейских и крики, сигналили автомобили.
Бернхайм повернулся в сторону входной двери.
– Можно сказать, становится горячо, – озабоченно произнес он. – Люди идут по шоссе в направлении площади Согласия. Еще рано, но, наверное, вам лучше возвращаться домой, мадам. Не хотелось бы, чтобы вы оказались в самом водовороте событий.
Соглашаясь с его доводами, Ксения пошла к выходу, по пути окинув быстрым взглядом стены первого зала. Сердце ее забилось барабанной дробью. Она была грубо выхвачена из реальности и отброшена на несколько лет назад в маленькую захламленную комнатушку, в которой Макс ставил искусственное освещение, чтобы лучше подчеркнуть линии ее тела, жизненность каждого ее движения. Впервые она увидела эти фотографии, в которые они вложили столько труда, чувственность которых, казалось, кричала со стен.
– Как говорит Ман Рэй, обнаженная натура должна вызывать желание, – пробормотал Бернхайм. – Макс фон Пассау, как никто, передает это желание, которое беспокоит и завораживает зрителя.
Ксения стояла молча, почти смущенная. Изгиб шеи, линий груди, согнутая спина, открытые ладони рук – она заново переживала всю страсть, которую испытывала по отношению к этому человеку, так любившему ее.
Бернхайм ее не узнал. К счастью. Ее прическа теперь была более короткой, к тому же фотографии представляли ее профиль, снятый на контражуре. Тем не менее Макс сделал серию других фотографий, где она была более узнаваема. Интересно, это он сам отбирал фотографии для экспозиции?
– Если бы вы пришли немного раньше, то могли бы увидеть этого мастера, – радостно продолжал владелец галереи. – Прекрасный человек. Он приехал в Париж для участия в вернисаже.
Ксения вздрогнула. Значит, Макс был в Париже. Почему эта новость так взволновала ее? Или она думала, что все эти годы он будет объезжать Париж стороной и все из-за нее? После разлуки с любовником и замужества с Габриелем она похоронила Макса очень далеко в глубине своей памяти. Для нее это был защитный рефлекс, которым она овладела после того, как обнаружила труп своего отца. Вопрос выживания и ничего более. Жизнь не позволяла ей воскрешать моменты из прошлого, когда она могла окунуться в него и заново переносить боль прожитых лет, такую сильную, что душа дрожала при их воспоминании. Именно к таким моментам относился и Макс фон Пассау.
– Благодарю вас, месье, – сказала она, быстро подавая руку Бернхайму. – Вы очень любезны. Выставка чудесна. Я уверена, что она будет пользоваться успехом, когда времена станут спокойными.
– Будем надеяться, дорогая мадам, – ответил он, придерживая двери и озабоченно осматривая улицу, словно опасаясь, что революционеры нападут на его галерею. – Возвращайтесь быстрее домой.
Выпустив посетительницу, хозяин закрыл двери на два замка. На улице не было ни одного такси, и Ксения подумала, в какую сторону лучше пойти. На перекрестке образовалась пробка из автомобилей и повозок. Раздраженные водители переругивались на тротуаре. Значит, придется возвращаться пешком. В любом случае, ей нужно подышать воздухом и прийти в себя. Сжимая рукой сумочку, она решила пересечь сад Тюильри и перейти на противоположный берег Сены.
Макс смотрел на собеседника, который не спеша выбивал трубку. Это был человек без определенного возраста, одетый в два шерстяных свитера и обмотанный шарфом. Было видно, что его знобило, несмотря на то что в печке трещали дрова. В комнате пахло табаком, углем и бумагой. Свежеотпечатанные листовки падали на пол. Макс знал, что по нелегальным каналам они будут переправлены в Германию.
– Сколько евреев вы думаете вывезти? – спросил владелец книжного магазина.
У месье Брюна был скрипучий голос, капли пота стекали по его лбу. Макс подумал, что этот отважный человек гораздо лучше чувствовал бы себя в постели, но свидание было назначено несколько недель назад.
– Две супружеские пары, восемь детей. И еще двух коммунистов, которые прячутся, чтобы их не отправили в концентрационный лагерь.
– Это все?
– Пока да, – горько сказал Макс. – Много немецких евреев хотят уехать в Палестину. Другие предпочитают Америку или Францию. Уезжают в основном женщины. Они мечтают о лучшем будущем для своих детей. Мужчины боятся неизвестности и надеются, что скоро немцы убедятся в том, что Гитлер – очень опасный тип, и его режим падет. Женщины менее оптимистичны, зато более организованны. Они умеют учиться, чтобы адаптироваться к новой жизни. Овладевают иностранными языками, могут шить меховые пальто, делать выпечку… Женщины, которых я вам посылаю, могут работать. Они обязаны это делать, чтобы иметь хлеб и крышу над головой, потому что немецкие власти отберут у них все сбережения. Нацисты вынуждают евреев уезжать, при этом четко определяя, сколько средств они могут увезти с собой. Право на оставшееся в Германии имущество они теряют. К этому надо добавить налог, установленный с тридцать первого года правительством Брунинга, который предназначен помешать утечке капитала. Семьи вынуждены расставаться со всем нажитым, чтобы получить разрешение покинуть территорию. Руководители СА наполняют карманы, покупая за бесценок обстановку и предметы искусства, которые уезжающие вынуждены продавать. Бедняги прибывают за границу практически разоренными.
Месье Брюн закашлялся и похлопал себя по груди.
– Проблема в том, что в нашей стране плохо смотрят на всех этих приезжих из-за экономического кризиса. Работы теперь не хватает даже для своих. Так что за границей их вовсе не встречают с распростертыми объятиями.
– Именно поэтому мне посоветовали обратиться к вам, – настаивал Макс. – Кажется, вы знаете, как получить все необходимые документы. Вы нам нужны, месье.
Мужчина снял очки и вытер лицо платком сомнительной чистоты.
– Хорошо, – ворчливо произнес он. – Оставьте мне список имен. Я займусь вашим делом.
Макс поблагодарил, протянул ему бумажку и поднялся, чтобы попрощаться. Он уже начал задыхаться в этой маленькой душной каморке.
– Что вас толкает помогать этим людям? – вдруг спросил месье Брюн, внимательно глядя на Макса блестящими, воспаленными глазами. – Вы вроде не еврей, да и на коммуниста не похожи.
Макс поколебался. Он не задавал себе подобного вопроса. Лица Фердинанда, Сары, ее детей предстали перед его глазами. Потом он вспомнил взгляд отца, убежденного консерватора, стройную фигуру старшего брата перед уходом на фронт, родную Пруссию, преподавателей в интернате, этих рьяных гуманистов, купола христианских церквей. Его взгляд упал на сверкающие корешки книг, стоявших на полке. В Германии теперь сжигали книги на кострах, пылающих прямо посреди улиц.
– Так уж я воспитан. Слишком по-человечески, месье, – наконец ответил он.
Макс закрыл за собой двери, зная, что его собеседнику противопоказаны сквозняки. Проходя через книжный магазин, который находился на улице Риволи, он кивком головы попрощался с сидящей возле кассы девушкой. Встреча прошла успешно. Когда он сказал друзьям про свою поездку в Париж, Фердинанд попросил его навестить месье Брюна. Таким образом Макс узнал, что его друг помогает некоторым людям покинуть Германию.
– Надо действовать, понимаешь? – заявил Фердинанд с суровым лицом. – Действовать, чтобы не заржаветь. Безразличие бывает хуже трусости.
Выйдя на улицу, Макс был захвачен многочисленной плотной толпой. Он оказался в самом центре потока манифестантов и проверил, работает ли его «лейка». Одетые в форму республиканской гвардии патрули маячили за ограждениями. Огромный поток людей двигался в сторону площади Согласия. Элегантно одетые люди в шляпах решительно шагали по проезжей части. На некоторых куртках сверкали ордена Почетного легиона. Изредка раздавались крики: «Да здравствует Шиапп! Долой воров!», но большинство граждан хранили молчание. Выдыхаемый пар оставлял тучи на морозном воздухе.
Так как все пути были блокированы, Макс перешел на другую сторону улицы, протиснувшись сквозь плотно составленные автомобили. Он решил выйти на террасу сада Тюильри, откуда открывался вид на площадь Согласия и здание Парламента, расположенное на другом берегу Сены.
Смеркалось. Языки пламени газовых фонарей рисовали тени на стенах зданий. Голые ветки деревьев вздымались к небу. В саду рядом с разбитым киоском разозленные люди вырывали изогнутые ограждающие цветочные клумбы железные прутья. В воздухе пахло свободой и горящей древесиной. Расплывчатые тени людей мелькали между деревьями, похожие на горбунов из-за надетых на спины рюкзаков.
– Они закрыли сад! – закричал кто-то. – Теперь все выходы блокированы!
Поднимаясь выше, Макс достиг темного места, откуда слышались крики и хлопки. Большинство фонарей были разбиты. Автобус фантасмагорическим пламенем горел возле гостиницы «Криллон». Между обелиском и двумя фонтанами в срочном порядке возводились баррикады и высыпались из мешков на мостовую шарики, на которых скользили лошади республиканской гвардии, падая с пронзительным ржанием. Два кавалериста не могли выбраться из-под лошадей. В ряды охранников правопорядка, заставлявших толпу время от времени отступать, летели камни.
Несмотря на недостаток освещенности, Макс принялся увлеченно щелкать затвором фотоаппарата. Вокруг скандировали: «Огонь, гори, огонь, гори! Депутатов на фонари!» Макс удивился, что мост на площадь Согласия, по которому манифестанты могли пересечь Сену и захватить штурмом здание Парламента, был защищен всего несколькими жандармами и кавалеристами. Манифестанты швыряли куски арматуры, стреляли металлическими шариками из рогаток. После некоторого колебания агенты полиции стали поднимать упавшие рядом с ними камни и в свою очередь швырять их в толпу. Человек в кепке, стоявший рядом с Максом, получил удар по голове и упал на спину. На лбу у него образовался зловещий рваный шрам, струйка крови потекла на глаза. Так как никто не поспешил к нему на помощь, Макс сам поднял его на ноги и оттащил назад на несколько шагов.
– Уходите, вам нужно позаботиться о себе.
– Ничего страшного, это просто шишка, – сказал раненый, быстро приходя в себя. – Спасибо, месье.
Макс проводил его взглядом. Парочка подростков стояла у него по бокам. Макс оглянулся и увидел молодую женщину в юбке-брюках. Он уже собирался сказать ей, что ситуация очень опасна и ей лучше уйти, но осекся. Фотокамера замерла в его руках. Ксения Федоровна Осолина собственной персоной стояла перед ним, завернутая в темное манто, в маленькой шляпке на голове. Лицо ее было бледным.
Она тоже не могла отвести глаз от Макса. В сумерках в них отражались отблески пожара. Было похоже, что, кроме него, она никого здесь не замечала. Благородные черты лица, темные глаза, сурово смотрящие на нее. Нет, она ничего не забыла. Да и как могла забыть? Макс фон Пассау составлял часть ее жизни, даже часть ее сути. Она родила от него ребенка, не поставив его в известность, и в тот момент, стоя в саду Тюильри среди сотен голосящих людей, она в первый раз поняла, что предала его, и спросила себя, простит ли он ее когда-нибудь.
– Она закрыли вход в сад со стороны Сены, – сказала она громко, чтобы Макс ее услышал. – Я не смогла выбраться.
Макс задрожал, словно выходя из транса, и осмотрелся. В воздухе пахло гарью и порохом, от криков болели уши.
– Здесь оставаться опасно. Ситуация выходит из-под контроля. Тебе нужно спрятаться.
Ксения не двигалась. Она не чувствовала страха, а думала о том, что нашла этого человека среди хаоса.
Внезапно на мосту раздались выстрелы и в сторону площади Согласия полетели пули. Манифестанты в панике стали отступать. Два человека волокли своего раненого товарища. Кто-то крикнул:
– Подонки! Они стреляют по нам!
Подняв дубинки, полицейские агенты выбежали из автомобилей, до сих пор стоявших в тени деревьев. Не раздумывая, Макс схватил Ксению за руку и потащил к решетчатым воротам, которые выходили на улицу Риволи и, по счастью, оказались открытыми. Они взбежали по ступеням. Гвардейские кавалеристы, бряцая саблями, перегородили улицу. Из-под лошадиных копыт летели искры. Некоторые животные были в крови и едва могли стоять. Полицейские увозили своих раненых товарищей. Макс не знал, был ли у них приказ стрелять по толпе, но опасался шальной пули. Самым лучшим решением было доставить Ксению в безопасное место, в отель «Мерис», находившийся неподалеку, в котором он остановился.
Со стороны площади Согласия мощно грянула «Марсельеза». Хлопки петард увеличивали панику, так как их трудно было отличить от выстрелов. Увидев брешь между двумя взводами кавалеристов, Макс решил рискнуть и пройти, моля небо, чтобы не оказаться зажатым между седлами. Сжимая руку Ксении, он решительно двинулся вперед. Женщина покорно следовала за ним. Он смог найти проход к отелю, вход которого охранялся перепуганными служащими, и заволок Ксению внутрь.
За кованой дверью царил настоящий хаос. Всхлипывала какая-то перепуганная женщина. На поставленных на пол носилках лежали раненые. Странно было видеть кровь на лицах и одежде среди люстр, мрамора и позолоты. Метрдотель с серьезным видом носил графины с теплой водой и чистые простыни, в то время как медсестры в белых халатах накладывали бинты. Макс обеспокоенно повернулся к Ксении.
– Ты как? Не ранена?
Она потеряла свою шляпку. Ее волосы сбились, щеки разрумянились. Глаза блестели, в то время как она с трудом восстанавливала дыхание. Она покачала головой, улыбка осветила ее лицо, и она рассмеялась. Макс обнял ее, и она не отстранилась. Он закрыл глаза, ощутив невиданное счастье снова почувствовать тепло ее тела. Ему так сильно не хватало ее, что это могло довести его до могилы. Сколько дней и ночей он провел, вспоминая их знакомство, их первую ночь любви, каждую минуту, проведенную вместе. Никто не смог ее заменить. Никакое тело, никакой запах, никакая ласка внимательной любовницы не заполнили пустоту в его душе. И теперь, снова сжимая ее в объятиях, он понял, что последние годы вдали от этой женщины он просто существовал, а не жил.
– Макс, ты меня задушишь. Неудобно, люди смотрят, – шептала она со смехом.
– Тем лучше, – сказал он, продолжая обнимать ее. – Идем, найдем спокойный уголок, где нам никто не помешает поговорить. У тебя найдется для меня свободная минутка?
Он потащил ее, не давая времени на раздумье. В баре было спокойно, ничто не напоминало об уличном ажиотаже. Рассеянный свет под украшенным фресками потолком освещал темные столы и пирамиду бутылок с разноцветными алкогольными напитками. Свечи коптили на столах. Несколько клиентов тихо беседовали, потягивая напитки из стаканчиков. Пианист в смокинге играл американские мелодии.
Ксения пригладила волосы и села, скрестив ноги. Макс заказал для нее сухой мартини, который нравился ей в прошлые времена. Она была довольна, что он помнил об этом, но, когда улеглись первые эмоции после встречи, в ее голосе послышались ледяные нотки. В то время, когда Макс клал фотоаппарат на стол, снимал шарф и пальто, она внимательно следила за каждым его движением, которые теперь стали более уверенными, а сам он – более солидным.
Бармен принес им два стакана, и Макс сел в кресло напротив нее. Только теперь он заметил у нее на пальце кольцо.
– Ты замужем? – выдохнул он.
– Да.
Его лицо почернело. Он покачал головой, порылся в карманах в поисках сигарет.
– Дети?
– Девочка.
«И ты ее отец», – добавила она про себя. Сердце ее забилось, когда она представила, что Наташа стоит рядом с ними, прижавшись к ней головкой и маленьким теплым тельцем с запахом миндаля, представила ее искренние глаза. Предложив Ксении сигарету, Макс щелкнул зажигалкой.
Он отпил глоток виски и аккуратно поставил стакан на стол, словно боялся разбить его. Ксения смотрела на его тонкие пальцы, испытывая сумасшедшее желание искусать их, а потом покрыть поцелуями. Взгляд Макса был непроницаемым. Впервые в жизни Ксения подумала о нем как о совершенно чужом человеке, однако она догадывалась, что его вид может быть напускным, что на самом деле внутри него происходит борьба. Она очень боялась разговора с ним, как и вообще всей этой встречи, так как знала, что ей придется лгать.
Не могла же она признаться в том, что у него есть дочь. Оставалось лишь питать надежду, что эта случайная встреча станет последней, а вместе с ней закончатся все связанные с Максом потрясения.
– Ты счастлива?
– Некорректный вопрос. Ты прекрасно знаешь, что я не рождена быть счастливой. Я пришла посмотреть вернисаж у Бернхайма, но не знала, что там будут и твои работы.
– Еще бы. Ты ведь не потрудилась сообщить мне свой новый адрес. Иначе я прислал бы приглашение, – колко произнес он.
Она промолчала. Была ли она так наивна, думая, что он не станет ее упрекать? Могла ли она на него сердиться за это? Когда-то она струсила, но как заставить его понять причину этого? Как объяснить ему, что в тот момент она боялась своей любви к мужчине, ибо знала, что настоящая любовь – это когда жертвуешь собой ради другого, ничего не ожидая взамен.
– Я пытался тебя отыскать, Ксения. Ты исчезла, не оставив и следа. Потом настал момент, когда я прекратил попытки. У меня ведь тоже есть гордость. Я надеялся, что ты сама сделаешь первый шаг навстречу, но теперь я понимаю, каким был наивным.
Он смотрел на нее немного высокомерно, но в то же время ненасытно, изучая ее лицо, шею, плечи, задерживаясь на линии груди.
Она чувствовала, как кровь ускоряет движение в ее венах. «Ему достаточно только взгляда, – думала она наблюдательно. – Одного только взгляда, чтобы снова обрести надо мною власть».
Ксения сидела не шевелясь, не без самодовольства отметив про себя, что тоже выбила его из колеи. Он, наверное, ожидал, что она станет отрицать его обвинения, но, к его удивлению, вместо того чтобы оправдываться, она молча слушала его упреки и, казалось, получала удовольствие от того, что слышит эти слова, в которых звучит столько надежды, страха, волнения. Ксения решила смириться с действительностью. К чему терять время? К чему выискивать оправдания? Она по-прежнему хотела этого человека, так же как и в первый день их знакомства. Ничего не изменилось между ними и вряд ли когда-либо изменится.
Несколько недель спустя в Париже пошел снег. Хлопья падали с бледного неба, покрывали каменные фасады, затушевывали обугленные остатки киосков в саду Тюильри, черноватую мостовую площади Согласия. Автомобили двигались медленно, прохожие осторожно переставляли ноги, втянув головы в плечи. Париж зализывал раны и оплакивал своих погибших.
После горячки забастовок и кровавых волнений город стремительно выздоравливал. Республика устояла. Правительство возглавил Гастон Думерг, а маршал Петен стал главой министерства обороны. Братья-враги – социалисты и коммунисты – поклялись сделать все, чтобы помешать фашистам прийти к власти. Падающий снег ватным одеялом заглушал звуки шагов Ксении, когда она шла к Максу в его гостиничный номер. Время для них остановилось.
В первый вечер их новой встречи в баре большой парижской гостиницы ему достаточно было протянуть руку и, не говоря ни слова, переплести пальцы. Достаточно было почувствовать друг друга, прикоснуться к запястьям с синими прожилками вен, в которых пульсировала кровь, чтобы понять: несмотря на все их страхи, гордость и уязвленное самолюбие, ничто не может противиться их влечению и страсти. Для Ксении и Макса, которые в тот вечер занимались любовью, все было слишком очевидно, чтобы это отрицать. Они ласкали друг друга с радостью и обоюдным желанием, снова чувствовали головокружение, которое было присуще только им. Ксения дрожала, когда Макс ласкал ее лоно, подарившее ему ребенка, хоть он и не знал, а она запрещала себе думать об этом. Если Макс был свободен, то Ксения в тот вечер стала неверной супругой. Однако впервые за много лет она снова почувствовала, что живет полной жизнью, которую так долго воровала сама у себя. Она вернулась к Максу. Опьянение чувствами – такой же наркотик, как и другие. Против него невозможно устоять. Ему нипочем все запреты, от него закипает кровь. Ни Макс, ни Ксения не сомневались – единственная правда для них та, что соединяет их, несмотря ни на что, несмотря на выбор Ксении, сделанный несколько лет назад. Их любовь была незаконна, но вполне естественна.
