Текст книги "Игра с огнем"

Автор книги: Теорен Флёри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

Я не имел ничего против этих врачей, но я воспринимал их, как представителей тех, кто меня запихнул во всё это дело. С пяти лет до сегодняшнего дня каждое решение, которое я принимал, я принимал самостоятельно. Так что я никогда не слушаю советов человека, которому я изначально не доверяю. В мире не так уж много людей, которым я доверяю – Эди Пелц, Чак, моя жена Дженн, Дон Бэйзли. Вот и всё.

Когда я вошёл в кабинет первого психолога, я осмотрелся и подумал: "Да уж, это вам не дом Боба Ньюхарта (известный комик, прим. АО)". Там была куча книг и четыре стены. И сказать по правде, тот парень был немного похож на Грэхема.

Он спросил меня: "Почему вы здесь?". И я подумал: "Что ж, давайте посмотрим. В моей жизни творится полный пи***ц. Деньги, которые я зарабатываю, приносят только вред всем и каждому, кто меня окружает. Я забыл, кто я на самом деле. У меня есть работа, и мне надо сконцентрироваться на ней, но меня разрывают на части семья, команда, НХЛ, болельщики... В общем, все кому не лень.

Я уже не человек, а просто бесполезный кусок мяса. Мальчик, который родился в Расселе, тот честный, талантливый, доверчивый мальчик уже давно умер. Я всего лишь пытаюсь выжить и хочу бросить хоккей". Но вместо этого я ответил: "По-моему, у меня проблемы с алкоголем. Не могу сказать, что я в этом уверен, но возможно так оно и есть".

Он спросил: "Расскажи мне о своём детстве. Как бы ты охарактеризовал своих родителей? Как с тобой обращалась мама?". Обычная чушь. "У меня было отличное детство, – ответил я. – Лучше не придумаешь! У меня были заботливые и любящие родители. Даже не пойму, что меня сбило с понталыку".

Когда всё это закончилось, у меня всё ещё оставалось целое лето для того, чтобы вывести себя на пик формы, как мне приказал Слэтц. Я так и сделал. Я построил себе тренажёрный зал в своём домике в Сикамусе и купил для него всё необходимое – штангу, велотренажёр, беговую дорожку, веса... Всё это мне обошлось в пару тысяч долларов.

Я считал, что после провального первого сезона в "Рейнджерс", все списали меня со счетов. Я принял это, как вызов – своеобразную возможность доказать всем, что они глубоко заблуждаются.

В команде мне выдали брошюру, где было подробно расписано, над чем мне надо поработать. Так что каждое утро я просыпался, пил кофе, курил, шёл в гараж, заводил Селин Дион на магнитофоне и начинал качаться. Почему Селин Дион? Просто во время своего первого выезда с "Колорадо" мы встречались с "Флоридой". И вот после игры в зелёной комнате я увидел её. Вживую. Выяснилось, что наш генеральный менеджер Пьер Лакруа и муж Селин, Ренэ Анжелил, закадычные друзья.

Она подошла ко мне и спросила: "Ой, как ваше колено?". Как и полагается настоящей канадской девушке, она хоккейная болельщица. Я был в шоке – одна из самых знаменитых певиц мира спрашивает про моё колено. Невероятно приятная девушка. Чуть позже я купил один из её альбомов и тренировался под него. Так что не каждый энхаэловец слушает "Металлику", хотя, соглашусь, что это тоже круто.

Наш тренировочный лагерь проходил в Университете Штата Вермонт – за местную команду в своё время выступал Марти Сен-Луи. Там мы сдавали тесты на общую физподготовку. Я прибавил по всем показателям сразу. Один из тестов определяет ваш максимальный VO2 – то есть максимальное количество кислорода, которое может использовать ваш организм во время физических нагрузок.

Это вычисляется в милилитрах кислорода на килограмм веса тела в минуту. Иными словами – мл/кг/мин. У профессиональных спортсменов этот показатель колеблется между 55 и 65. Я же был ближе к 65-70. Такие результаты показывают марафонцы, велогонщики и легкоатлеты. То есть, с точки зрения физподготовки, я был на уровне Лэнса Армстронга (легендарный велогонщик, прим. АО).

Той осенью в одной из газет опубликовали нашумевшую историю о том, как некоторым баскетболистам "Нью-Йорк Никс" делали минеты в одном из стрип-клубов Атланты под названием "Голд Клаб". Судя по всему, владелец этого заведения в своё время состоял в одной из мафиозных семьей, отмывал деньги и занимался различными видами вымогательства.

Скандал вокруг "Никс" разбирался в суде, а неделей ранее "Спортс Иллюстрейтед" опубликовал информацию о том, что по сведениям этого издания, один хоккеист потратил в этом же клубе $30 000 на стриптизёрш за один вечер. Догадываетесь о ком речь?

Ладно, расскажу всё, как было. 21-го сентября 2000-го года у нас была товарищеская встреча с "Атлантой". Я в этот день не играл и не мог спокойно сидеть на месте. Поэтому я пошёл в одиночку в "Голд Клаб". Я был в каждом американском стрип-клубе. Причём по два раза.

Официантка, которая обслуживала мой столик, начала приводить ко мне в кабинку одну девушку за другой. Я будто бы в "Проджект Ранвэй" (американское риалити-шоу, прим. АО) попал – они ползли друг по другу лишь бы попасть ко мне. Каждая девушка, выходившая туалет, тут же говорила своей подружке: "Там парень швыряется деньгами направо и налево, тебе стоит к нему заглянуть". В итоге со мной в кабинке всю ночь напролёт тусили 15 девушек.

Девушки были очень хороши собой – с огромными силиконовыми грудями, вечерних платьях, все в ювелирных украшениях, косметике, и пахло от них тоже потрясающе. Мы заказали шампанское, и я заплатил вышибале, чтобы он нашёл мне наркодилера. Через некоторое время он вернулся и сказал: "Всё, он ждёт тебя у входа". Я нюхнул немного порошка, и мне стало совсем хорошо.

Каждый час официантка исправно приносила мне очередной чек на подпись. У меня при себе было две кредитки – каждая с лимитом в $50 000. Когда тебе каждую неделю платят по $400 000, как-то не обращаешь внимания на чеки в баре. В этих кабинках установлены камеры, так что ни о каком сексе и речи идти не могло. Впрочем, я всё равно был слишком обдолбан для этого.

Прежде чем нюхнуть в углу, мы все поворачивались спиной к камере. Там был полумрак, а танцевали мы под классный хип-хоп. Потрясающе повеселились.

Я вернулся в отель в 9-30 утра. Иными словами, вовремя, потому что наш автобус отъезжал в 10-30. В 9-45, когда я выходил из душа, зазвонил мой мобильник. Звонила Вероника. Она сказала: "Я сейчас пыталась расплатиться кредиткой в магазине, но мне сказали, что мой кредит исчерпан".

Я ответил: "Даже не знаю, почему так произошло". Она сказала: "По выписке с нас какая-то автомойка сняла $36 000". Я ответил: "Без понятия". Но я прекрасно знал в чём дело, потому что во время этого разговора я вынул из кармана пачку чеков. "Ни х*я себе", – подумал я.

Она сказала, что если я не знаю в чём дело, то она сейчас позвонит в банк и скажет им отменить транзакцию. Надо было как-то выкручиваться. Что мне оставалось делать? Врать? Как мне из этого выпутаться? Никак. Поэтому я рассказал ей всё как есть, и она озверела.

Вероника и без того постоянно вела себя, как детектив. Когда я приходил домой, она доставала мой мобильник и проверяла, кому я звонил. Когда нам присылали счёт за телефон, она подчёркивала каждый номер и спрашивала: "Кто это? А это кто?". Иногда она даже сама звонила по этим номерам. Её жизнь была совсем несчастна.

Не поймите меня неправильно. Я не хочу сказать, что моё поведение было приемлимо для мужа, но вот ведь что странно – как только мы переехали в Нью-Йорк, и у нас появилось море денег, всё стало крутиться вокруг вещей.

В Веронике меня привлекала её непосредственность. Меня тоже поглотила идиотская зависимость от вещей. Однажды Веронике нужен был фургончик для того, чтобы отвезти на нём детей, из-за того, что у него были специальные детские места. Я же стал ругаться с ней из-за того, что сам хотел им воспользоваться.

Вероника сказала: "Почему бы тебе не взять наш Вайпер?" У меня был реально клёвый Додж Вайпер, который я купил в 1994-м году незадолго до старта плей-офф. Какая-то старушка выставила его на аукцион, и мне позвонили с предложением: "Не хотите к нам заехать? У нас есть машина, которая вас может заинтересовать". Я протестировал её, выписал продавцу чек на $75 000 и уехал на ней же домой.

Как бы то ни было, тогда я ей ответил: "Нет, там идёт дождь". А вот сегодня, думаете, я волновался бы, что моя машина намокнет? Да нет, конечно.

Мы даже ходили к советнику по семейным делам. Это была настоящая умора. Послушав пять минут о моём поведении, советник сказал мне, что я полная скотина, а Вероника ни в чём не виновата. Я ему тогда сказал: "И за это НХЛ вам платит $500?". После этого я встал и ушёл.

Во всём мире было лишь одно место, где я чувствовал себя хорошо в трезвом состоянии – на льду. Но стоило мне выйти за пределы арены, и я пропадал, как личность. И мне кажется, что во всём этом виноваты те дни, когда я лежал в тёмной комнате и ждал, когда ко мне придёт этот ёб**ый упырь и изнасилует меня.

Потому что на самом деле все мои проблемы, бл**ь, были именно из-за этого. Именно поэтому после матчей я не мог просто спокойно пойти к себе в номер и заснуть в четырёх стенах. Не мог и всё. И домой я тоже не мог пойти. И в довершение ко всему прочему, я не мог ничего поделать с проблемами в своём браке.

Поэтому я тусил по ночам. Иногда даже несколько ночей к ряду.

Глава 29. Гаторэйд вместо мочи

В 2000-м году я слабо начал тренировочный лагерь, но вышел из спада к середине октября. В третьем матче сезона я забросил две шайбы в ворота "Питтсбурга". Мы проиграли 6:8, но игра получилась упорной. Игровое время у нашего тренера Ронни Лоу надо было ещё заработать, однако меня он выпускал чаще всех остальных форвардов, и я проводил на площадке около 20 минут в каждой встрече. Кроме того, на большинство он выпускал меня правым крайним. Я начинал верить в себя.

Но в конце месяца Лоу готов был меня убить. Мы уступали со счётом 1:3 по ходу очередной встречи с "Питтсбургом", и меня удалили за удар соперника по рукам. Лоу посетовал в интервью "Нью-Йорк Поуст" на мои удаления в зоне атаки и заметил, что переводит меня в четвёртую тройку. Не, ну нормально вообще?

Бляха-муха, мы сыграли девять матчей в сезоне, и я забросил уже девять шайб, а он жалуется на мои удаления?! Мне же там надо было как-то выживать всё-таки. В следующем матче против "Бостона" я отличился в меньшинстве и добавил к этому голевую передачу. Мы выиграли 5:1.

1-го ноября я сделал хет-трик и отдал пас, который привёл к победной шайбе в матче против "Тампы". Пару дней спустя мы обыграли "Монреаль", и я там открыл счёт. Этот гол стал для меня 11-м в 13 матчах, и я стал 16-м игроком в истории НХЛ, которому удалось забросить 400 шайб в матчах регулярного чемпионата.

18-го ноября мы играли против "Флэймс" на "Сэддлдоуме" – для меня это был второй раз после ухода из "Калгари". Джошу в тот день исполнялось 12 лет, а потому мы пригласили его вместе с друзьями в VIP-ложу. В первом периоде я отдал голевую передачу, а во втором реализовал выход 1-в-0 в меньшинстве.

На табло горело 4:4, и матч вот-вот должен был перейти в овертайм, и тут за пять секунд до сирены меня удаляют за грубость. Я озверел. Я этого судью, Дэна Маруэлли, был готов задушить. Тони Людман меня весь матч хватал и цеплял, потому что по-другому он меня никак не мог остановить, но Маруэлли этого будто не видел.

Меня это, понятное дело, взбесило. Мне он виделся типичным энхаэловским арбитром, который пытался повлиять на исход матча. Он выписал мне дисциплинарную "десятку", и игра для меня на этом была закончена. К счастью, Валерий Каменский забил на излёте третьей минуты овертайма, и мы выиграли.

Что касается реабилитационной программы, у меня периодически брали анализы мочи, а поскольку я в это время постоянно кутил, то там всегда было полно всего. Я разбавлял свои анализы гаторейдом. Иногда я выдавал чужую мочу за свою, причём иногда брал её даже у Бо. Доктор Шо и Доктор Льюис предупреждали меня, что всё это плохо кончится.

Они мне постоянно звонили и говорили: "Если ты так и дальше будешь себя вести, то мы тебя вышвырнем из НХЛ". Верил ли я им? Нет. Я был одним из лучших снайперов лиги. Что они мне сделают?

Время от времени я затихал. Мне становилось полегче, если в гости приезжал мой друг Чак Мэтсон. Слэтц всегда радовался, когда Чак приезжал погостить, потому что тогда я играл лучше. В одном матче я сделал дубль и отдал голевую передачу – Слэтц подошёл к Чаку и сказал: "Слушай, Мэтсон, ты давай почаще приезжай".

В следующем матче я набрал 1+1, и Слэтц снова подошёл к Чаку: "Слушай, Мэтц, мне кажется, тебе стоит переехать к Тео". Чак ответил: "Ага, вот ты об этом моей жене и скажешь". И вот после всего этого в следующей игре я отдал три результативные передачи. Мы с Чаком собирались домой, а мимо нас проходил Слэтц. Вдруг он развернулся и спросил: "Мэтсон, какой там номер телефона у твоей жены?".

Однако как правило, Чака не было рядом, и меня некому было поддержать. Я был одинок. Я был лучшим и одиноким. Каждый раз, когда я добирался до самого верха, я умудрялся всё проеб**ь, потому мне всё это было не по душе. Может быть, мне казалось, что я этого не заслужил. А одиночество меня сжирало изнутри – я был не в ладах с самим собой.

Иронично, что чем выше я забирался по социальной лестнице, тем больше чувствовал себя одиноким. Почему? Потому что со мной обращались уже совсем по-другому и абсолютно не по-человечески. Я прекрасно понимал, что в большинстве случаев люди хорошо ко мне относились лишь потому, что у меня есть деньги, и я хоккейная звезда.

Я подсел на кокаин. Я не ширился только в дни матчей. Моё обычное расписание теперь выглядело следующим образом – поспать, отыграть матч, тусить до шести утра, сходить на тренировку, придти домой и проспать до следующего дня. Алкоголь и наркотики избавили меня от приступов паники, тревог и чувства стыда. Под кайфом я был счастлив. А когда я был счастлив, я здорово играл в хоккей.

Тусил же я по полной программе. 21-го февраля 2001-го года в "Нью-Йорк Таймс" вышла статья с заголовком "Продолжение невероятного "камбэка" Флёри". Там было написано следующее: "Нет никаких сомнений в том, что Флёри, для которого этот сезон второй в форме "Рейнджерс", является главной надеждой "синерубашечников" на попадание в плей-офф".

Марка Мессье, с которым я играл в одной тройке уже несколько матчей, процитировали следующим образом: "В этом сезоне он приносит нашей команде огромную пользу. Он без остатка выкладывается на площадке, забрасывает важные шайбы, выходит на лёд во всех ситуациях и показывает на удивление стабильную игру. Сегодня он вновь забросил шайбу в самый нужный для нашей команды момент".

За полтора месяца до конца "регулярки" мы отставали на восемь очков от "Бостона" и "Каролины" в борьбе за восьмую строку в Восточной Конференции, но не теряли надежды догнать их. Я шёл на четвёртом месте в списке лучших бомбардиров НХЛ с 30+44=74 очками, уступая лишь Джо Сакику, Яромиру Ягру и Алексею Ковалёву.

И тут ребята из Реабилитационной Программы НХЛ решили, что 30 заваленных тестов мочи – это предел. Они объявили, что я добровольно решил пройти курс лечения, проводимый совместно профсоюзом игроков и руководством НХЛ. Добровольно? Ну, это смотря что вы вкладываете в это понятие.

26-го февраля после игры с "Оттавой" пара ребят приехали взять у меня анализ мочи, а я в это время тусил по-чёрному. Дэн Кронин пытался дозвониться до меня. В итоге я взял трубку, и он мне сказал: "Собирай вещи, ты едешь в Лос-Анджелес". Капец сезону.

У меня всё так здорово получалось на льду. Я отлично играл. Что ж, это, наверное, лишний пример того, как я сам взял и разрушил всё то, что в моей жизни было хорошего. А ведь меня об этом предупреждали. Ещё как предупреждали.

Я пришёл домой, сел на кровать и заревел, как раненный зверь. Я ревел шесть часов подряд. Я дал волю своим эмоциям. Из меня разом вышла вся дрянь, которую я накопил за 32 года жизни. Я так любил хоккей. И вот теперь его у меня отобрали – и что мне делать? К тому же, я ещё и "Рейнджерс" подвёл.

Перед вылетом мне позвонил Глен Саттер. Я больше чем уверен, что он себя в тот момент чувствовал так, будто его бейсбольной битой по голове огрели – ведь он абсолютно ничего не подозревал. Почему я не сказал ему об этом? Я чувствовал себя виноватым. Думаю, если бы я попросил его о помощи, он бы мне неприменно помог. А тут ещё, как назло, наш вратарь Майк Рихтер порвал себе переднюю крестообразную связку на правом колене.

Я должен был научиться справляться со своей болью без помощи наркотиков, и меня направили в клинику Промисес Вестсайд Резиденшиал в Калифорнии. Любопытно, что доктор Льюис работал не только в Реабилатационной Программе НХЛ, но ещё и непосредственно в той клинике, куда он отправлял игроков. Сама клиника, на мой взгляд, была отвратной – хавка такая, что жрать невозможно, убогая и дешёвая мебель, на кроватях пи***ц неудобно спать...

Однажды ко мне в палату зашёл доктор Льюис и сказал: "Пора бы тебе в тренажёрный зал начать ходить". "Да пошёл ты нах**!", – подумал я тогда. Он добавил: "У нас сегодня народ побоксировать собирается, не хочешь присоединиться?". Ну и козёл же он был. У нас совсем не клеились отношения – он хотел одного, а я хотел совершенно другого.

Не знаю, у кого из нас было больше самомнения, но я считал, что он слишком много выпендривается. У него был типичный калифорнийский загар и копна белокурых волос, как и завзятого пляжного красавца. Ему было под 50, но выглядел он так, будто сделал себе пластическую операцию.

Я ему ответил: "Надевай шлем и побоксируй со мной три раунда. За такой расклад я только за. Причём обеими руками!". А он мне: "Нет, я на это не согласен". Сыкло ёб**ое. Впрочем, я его понимаю – я бы ведь его просто убил. Тем не менее, я согласился, потому что это положительно сказалось бы на моём деле.

Меня выставили на ринг против парня с "лапами". Я лупил по ним с такой силой, что он над полом поднимался – я был в бешенстве. За всем этим со стороны наблюдал доктор Льюис. Он, наверное, тогда думал: "Ни фига себе! Да он настоящий псих!".

Меня безумно мучила совесть из-за того, что я подвёл свою команду. И вот 6-го марта 2001-го года, в конце первой недели моего курса лечения, я узнал, что "Рейнджерс" безропотно уступили дома "Айлендерс" со счётом 2:5. Тема плей-офф была для нас закрыта.

Я постоянно следил за своим банковским счётом, потому что мне хотелось знать, куда уходят мои деньги. Я позвонил домой, но Вероники там не оказалось. Она уехала в отпуск, а за детьми присматривал мой брат Трэвис. Сначала она отправилась на Багамы, а потом, 7-го апреля, поехала вместе с остальными жёнами игроков во Флориду на матч с "пантерами". "Да ну нах**", – подумал я. Мне было абсолютно всё равно. В моей жизни и без того говна хватало.

Доктор Льюис прописал мне антидепрессант Эффексор. Я и без того уже был полон энергии – меня не мучили мысли о самоубийстве, и никакой депрессии тоже не было. Так что Эффексор был абсолютно ни к чему. У меня было такое ощущение, будто я на спидах сидел.

Вместе с терапевтами мы пытались разобраться, почему я со столь завидным успехом осложнял себе жизнь. Даже обратились к моему "внутреннему ребёнку". Одно упражнение заключалось в том, что я должен был писать правой рукой (после того, как мне порезали руку коньком в 13 лет, я мог писать обеими руками, но обычно предпочитал левой).

Всё, что я писал правой рукой, было как бы от лица моего внутреннего ребёнка, который обращался ко взрослому мне. Он говорил мне: "Всё в порядке, я в полном порядке, ты всегда обо мне заботился". Благодаря этому упражнению, я мог заглянуть в свой внутренний мир, понять себя и забыть о всей херне, которая творилась в моей жизни.

По своей сути, я отзывчивый человек. Всегда стараюсь помочь слабым. Врачи пытались сделать так, чтобы я и к себе так же относился. Наше общество не учит людей любить самих себя. Этому мне пришлось учиться.

Затем я прошёл "конскую" терапию. Мы поехали на экскурсию на ферму, где было много-много лошадей. Там надо было зайти в загон к лошади. Задача – установить с ней доверительные взаимоотношения. Сначала надо просто встать напротив неё, чтобы она уловила твою энергетику или что-то в этом духе. Я ждал своей очереди и наблюдал за другими с трибуны.

Сначала все хватали лошадь за вожжи, но она упорно стояла на месте. Затем настала моя очередь. Ей-богу, я мог развернуться и пойти пешком обратно к клинике – лошадь бы ни на шаг бы от меня не отстала. Мне даже ничего делать не пришлось – она сразу стала мне доверять. К вожжам я даже не прикоснулся. Мы ходили по кругу, и периодически она клала мне голову на плечо, ласкалась и целовала меня. Ощущения непередаваемые. После этого как-то особенно верится в то, что ты хороший человек. Лошадь ведь не обманет. И если ты сам в это поверишь, то перед тобой открыты все двери.

После этого у меня был назначен курс лечения психических расстройств. Клиника располагалась в Санта Фэ и называлась Лайф Хилинг Центр. Там я установил новый рекорд по количеству посещённых семинаров анонимных алкоголиков. За месяц я, наверное, собраний 90 посетил. Один семинар проходил был в обед, а потом ещё можно было на два вечерних сходить – я ходил на все три.

Я считал своим долгом как можно быстрее привести впорядок свою жизнь – ведь я столько людей подвёл в "Рейнджерс".

Часть того, что мне там говорили, стоила внимания, а часть была полной ху**ёй. Мне сказали, что часто изменяю Веронике потому, что у меня "зависимость от секса". Меня уверяли, что это обычное явление, "когда клиент остаётся совсем один после матчей на выезде, и он при этом в ссоре со своей женой". Что ж, если это действительно так, то среди хоккеистов уйма народа страдает этой болезнью.

Чак приехал навестить меня. Он никогда не был в подобной клинике. Дэн Кронин встретил его в аэропорте, и они провели вместе полдня. Чак считал, что я один из немногих энхаэловцев, у которого возникли такие проблемы, но потом увидел, что Дэн носит с собой два мобильника, к каждому из которых подключены две линии, и они всё время звонят без перерыва... Он понял, что я далеко не одинок. Чак сказал мне тогда: "Костлявый, ты не поверишь, кто ему звонил и рассказывал о своих проблемах – чуть ли не вся лига разом!".

В клинике я познакомил Чака с одним нереально богатым чуваком. Кокаин превратил его в такого параноика, что его как-то нашли лежащим в огромной ванне в своём гигантском доме с лампой на голове, а вокруг него повсюду была разбросана кукуруза, чтобы никто не смог подойти к нему незамеченным.

У него была огромная дырка в носовом хряще, и он периодически веселил нас тем, что продевал через неё трубочку. До того, как он попал в клинику, у него была дипломатическая неприкосновенность, и он летал на частном самолёте в Колумбию за кокаином. И таких персонажей там было полно.

По условиям моего "контракта" с Реабилитационной Программой НХЛ у меня должен был быть спонсор. Там так и было написано – "Я обязуюсь найти и заниматься со своим опекуном по 12-ступенчатой программе по месту проживания".

По вторникам у нас были собрания в церкви. Меня нравились эти собрания. Там была хорошая атмосфера, собралось много потрясающих людей. Как-то раз я вышел на улицу покурить и увидел какого-то толстяка в кепке "Детройта". "Мы же в Санта Фе, – подумал я. – Тут лёд только в стаканах существует".

Я заговорил с ним: "Как дела?". Я не стал ему представляться и спросил его: "Смотрю, за "Детройт" топишь по-чёрному?". А он мне такой: "А то! Я всей душой за "Детройт"! Обожаю Стива Айзермана!". Я протянул ему свою руку: "Ну, рад познакомиться. Я – Тео Флёри". Он чуть в обморок не упал!

"Я про тебя читал! А я всё думаю, куда это ты пропал? А ты, оказывается, вот где!", – сказал он. Я ему ответил: "Ну да, я тут в клинике на юго-востоке". Он представился. Его звали Джим Дженкинс, или кратко – Джей-Джей. Мы поговорили немного о хоккее и через некоторое время я его спросил: "Слушай, мужик, мне тут надо спонсора найти на время терапии. Не хочешь стать моим опекуном?". Он отказался. Я ушам своим не поверил: "Что значит "нет"?".

"А ты готов? Ты уверен, что ты готов?, – спросил он меня. – Потому что я знаю таких, как ты. Очень хорошо знаю". Джим вообще на своём веку много чего повидал. Он был профессиональным гонщиком. Я вам клянусь, он был ещё е**нутей меня! Он мне рассказал, как он летел на собственном самолёте с четырьмя своими детьми, обдолбавшись квалюдом с порошком и ещё чем-то.

Они летели над Роки-Маунтис (горная цепь на Западе Северной Америки, прим. АО), а он повернулся к своему 12-летнему сыну и сказал: "Так, я всё. Дальше веди сам". И вырубился. А его сын каким-то х*ем посадил самолёт.

В итоге он согласился стать моим спонсором. На следующий день мы встретились в клинике и вместе засели за "Большую Книгу Анонимных Алкоголиков". Мы не расставались ни на минуту и всегда ходили на одни и те же собрания.

У меня был терапевт, которая пыталась помочь мне разговорами тет-а-тет. Я рассказал ей о том, как со мной обращался Грэхем, и стоило ей затронуть эту тему, как я в буквальном смысле терял сознание. Ей на полном серьёзе приходилось тормошить меня, чтобы привести в чувство.

Поэтому меня записали в группу. Это открыло мне глаза на то, какой п**дец люди могут вытворять друг с другом. Там были люди, пережившие сущий ужас, и единственный способ, который помогал им забыть об этом и продолжать жить – это забыться либо с помощью экстази, либо героина, либо секса.

Тогда я впервые стал бороться со своими страхами в открытую – в той группе я мог спокойно обо всём говорить. Там были такие еб**утые случаи, что мой на их фоне и выглядел-то не столь ужасно.

После 30 дней в Нью-Мексико, мне надо было вернуться в Уэстсайд на две недели, чтобы завершить свой курс лечения. Но я с удивлением обнаружил, что успел за это время прикипеть к Санта Фе – я полюбил пустыню. Мы как-то заехали с Джимом в городок Лас Кампанас. Там всё было чудесно – два гольф-клуба, площадки для верховой езды, спа... В общем, будто бы в раю очутился.

Я вышел из машины и встал на обочине, ощущая такое умиротворение, которое в последний раз испытывал ещё во время службы в церкви Сейнт-Джона у Отца Пола. Холмы были покрыты кактусами и шалфеем сине-фиолетового цвета. Но особенно мне по душе пришёлся свет. Надо мной расстилался огромный небосвод, утопавший вдалеке за линией горизонта, а облака были похожи на огромные мешки, набитые перьями.

Помню, я набрал полную грудь холодного горного воздуха, и вдруг меня в голове что-то щёлкнуло. Я сказал самому себе: "Надо сюда переехать. Здесь так спокойно, так хорошо. Курс лечения идёт тебе на пользу. Что тебя ждёт дальше, если ты отсюда уедешь?".

Я спросил Джей-Джея: "У тебя среди знакомых нет агента по недвижимости?". А он мне: "Да, у меня сестра жены этим занимается". Я позвонил Веронике, и она прилетела на следующий день. Мы подыскали себе дом. Он стоил где-то $1 200 000. Дом был что надо!

Он был кирпичным, со встроенной в стены системой отопления и гостиной площадью в 56 квадратных метров. Сказка, а не дом.

С крыльца там открывался вид на горы Сангре де Кристо. Ко всему этому прилагалось два акра земли, которые граничили с гольф-клубом "Санрайз", где расстояние от входа до самой дальней лунки было 7,626 ярдов (6,973км – прим. АО).

Я позвонил Дону Бэйзли и сообщил: "Я переезжаю в Санта Фе!". Он переспросил: "С какого это рожна?". Я ответил: "Мне здесь уютно, и у меня тут есть опекун". Я чувствовал себя превосходно и был решительно настроен хорошенько подготовиться к следующему сезону, обживаясь на новом месте.

Большую часть населения города составляли пенсионеры, так что я был, наверное, моложе всех в гольф-клубе лет так на 30. Там я познакомился с обалденным парнем, которого звали Клод. Он работал в страховой компании. Мы крепко сдружились и постоянно вместе играли в гольф. У меня был отменный распорядок дня.

Утром я вставал, занимался в зале, обедал, а потом за мной заезжал Клод, и мы ехали играть в гольф. Потом я где-нибудь перекусывал и ехал на своё собрание. Идеальная жизнь.

Вероника прожила со мной в Санта Фе две недели, но так и не смогла к этому привыкнуть. Мы жили посреди пустыни. Без друзей, без семьи – совсем одни. Я думал, мы сможем как-то забыть наши проблемы, если уедем с детьми подальше от её родителей. Но у нас в прошлом было слишком много проблем. Она мне сказала: "Я возвращаюсь в Сикамус". А я ей ответил:

"Ну а я остаюсь тут". Я шёл на поправку, а она привыкла к хаосу.

У меня была ещё одна мотивация для скорейшего выздоровления – Олимпиада. Мне хотелось стать частью команды, которая представляла бы Канаду на играх в Солт-Лейк Сити. Мы провалились в Нагано, и мне хотелось заполучить ещё один шанс. Учитывая последние события  в моей жизни, мне надо было хорошенько поднапрячься, чтобы пройти в состав.

Как-то утром я сидел у себя на кухне на огромной гранитной стойке, как вдруг зазвонил телефон. Я снял трубку: "Алло?".

– Привет, Тео. Это Уэйн.

– Какой ещё Уэйн?

– Уэйн Гретцки.

– Ого! Здорово, старик! Как сам?

– Да неплохо. Ты же знаешь, что я собираю команду на Олимпиаду 2002-го года. Насколько я понимаю, ты с пользой провёл это лето. Мне кажется, тебе стоит приехать на сборы в Калгари.

– Да ну? Ты хочешь, чтобы я туда приехал?

– Именно так. Нам кажется, что ты сыграешь не последнюю роль в нашей команде на предстоящей Олимпиаде.

– Ни х*я ж себе.

Нет, ну а что мне ещё оставалось сказать?

Глава 30. Непьющий алкаш

 Этот телефонный звонок много для меня значил. После того, как меня выдернули посреди сезона и заставили проходить курс лечения, я испытывал определённое чувство стыда. И вдруг мне звонит человек, которого я искренне уважаю, и говорит: "Слушай, в тебя ещё многие верят. Многие по-прежнему желают тебе добра и всяческих успехов".

Я был в обалденной форме, можете мне поверить. Накачался будь-здоров! Мой вес упал до 70кг, но при этом лишь 6% моей массы составлял жир. Когда я приехал на 4-дневные сборы в Калгари 4-го сентября 2001-го года, люди глазам своим не могли поверить. Эл МакКиннес, Джо Ньюиндайк и многие другие смотрели на меня в недоумении: "Ни х*я ж себе! Что это с тобой случилось?". А я им отвечал: "Просто я взял себя в руки".

По крайней мере, так мне тогда казалось.

Я не играл с 26-го февраля, когда вышел на лёд "Мэдисон Сквер Гарден" в составе "Рейнджерс" против "Оттавы", так что носился, как угорелый. К тому же, во время этих сборов меня поставили в одну тройку с Эриком Линдросом. Слэтц тогда буквально на днях обменял его из "Филадельфии" на несколько классных проспектов – Яна Главача, Кима Джонссона и Павла Брендла.