Текст книги "Игра с огнем"

Автор книги: Теорен Флёри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Уже тогда существовала традиция, которая сохранилась и по сей день – каждый игрок получает Кубок Стэнли в своё распоряжение ровно на сутки. Обычно все отправляются с ним в свой родной город и устраивают вечеринку для своей семьи, друзей, бывших тренеров и вообще всех жителей города, которые помогли им добраться до НХЛ. Иногда подобные вечеринки получаются особенно буйными. Кубок Стэнли искупали уже далеко не в одном бассейне, да и года не проходит, чтобы кто-нибудь не забыл его в такси.

Я был последним в очереди на кубок, потому что был самым молодым в команде. Помню, когда я забирал его с арены в ноябре 1989-го года, у меня в голове проскочила мысль: "А ведь я так и в Мексику его могу утащить – кто узнает?". Тогда к Кубку Стэнли не были представлены хранители. Это сейчас за ним постоянно ходит представитель Зала Хоккейной Славы. Он как секретный агент, охраняющий президента США, разве что ходит в белых перчатках и таскает Кубок Стэнли.

Ко мне в гости пришли друзья, и мы все фотографировались с кубком. Перед сном я сказал Шэннон: "Сегодня я сплю с Кубком. И никаких возражений". Я лёг с ним в кровать, закинул ногу через него, обнял за "шею", словно большую подушку, и заснул. Я проснулся следующим утром, пробежал пальцами по выгравированным именам на кубке, нашёл своё и подумал: "Круто".

Глава 10. Гол в ворота «Эдмонтона»

 В своём дебютном сезоне в НХЛ (1989-90) я набрал 31+35=66 очков. Одним словом, начал неплохо. Помню, в одном матче против "Чикаго" в ноябре я забросил две шайбы и сделал голевую передачу. Их вратарь, Алэн Шеврие, всё ещё злился на меня за минувший плей-офф, а потому стоило мне к нему подъехать, он отпускал в мой адрес какой-нибудь едкий комментарий. Я отвечал ему взаимностью.

В конце второго периода он хотел поставить мне подножку клюшкой, и я упал прямо на него. Он озверел и стал лупить меня "блином". Матч превратился в настоящую войну между нами. Я почти забил ему после классной передачи Ньюи, бросив в открытый левый угол, но Шеврие сел на шпагат и поймал шайбу ловушкой. За семь минут до конца третьего периода "Блекхоукс" вели со счётом 4:3, и я выскочил один-в-ноль....   Я отправил шайбу в сетку и крикнул ему: "Ну что, получил, недомерок?!". Месть удалась на славу.

В том сезоне наша команда провела несколько просто потрясающих матчей. 23-го февраля мы разнесли в пух и прах "Торонто" со счётом 12:2, а в конце сезона выдали серию из шести встреч без поражений, заняли первое место в Дивизионе Смайта, опередив при этом "Эдмонтон" на девять очков, и финишировали вторыми в сводной таблице НХЛ. Всё говорило о том, что нам по силам снова выиграть Кубок Стэнли.

Но в плей-офф ситуация заметно ухудшилась. Мы вылетели в первом раунде, во многом из-за того, что в шестом матче нам несправедливо не засчитали гол. Если бы эту шайбу засчитали, то мы бы не проиграли в овертайме, а там кто знает? Но мы рано вылетели из плей-офф, а в мае уволили Терри Криспа.

Сейчас у Криспи обалденная работа – он комментирует матчи "Нэшвилла". Но тогда у него были проблемы с владельцами "Калгари". Они просили его не выражаться на скамейке запасных, потому что многим болельщикам это не нравилось. Лично мне он нравился. Криспи всегда находил время для своих игроков.

Не хочу оправдываться, но всё-таки в том сезоне я получил травму прямо перед Днём Святого Валентина – растяжение второй степени внутренней боковой связки. Я не успел увернуться от какого-то бугая из "Квебека", и он влетел в меня, как поезд. Сцена была достаточно жуткой. Когда я рухнул на лёд, в голове у меня пронеслось: "Ну, ни фига себе, попал, называется, в НХЛ. И теперь вот так вот до конца моей карьеры будет?". Понятное дело, что я доиграл матч до конца. Я играл в сильнейшей команде мира и просто так сдавать не собирался. В конце третьего периода колено у меня уже прилично побаливало. Я не мог на него опереться, и оно гнулось у меня в обе стороны, но я знал, как заставить себя забыть о боли. Я научился не обращать на неё внимания.

В конце сезона 1990-91 я получил ещё одну достаточно серьёзную травму. Мы играли в Лос-Анджелесе, и я налетел на Тони Гранато. Мы оба были ещё теми сорванцами. Я вообще недолюбливал Гранато, а потому полетел вперёд с намерением нанести ему травму, а в итоге ушибся сам. Мы потом несколько раз общались с ним за пределами площадки, и я могу сказать, что он классный парень, но тогда я ему завидовал.

Он учился в колледже. Его включили в символическую сборную новичков НХЛ, а мою кандидатуру даже не рассматривали, потому что я попал в основу в середине сезоне и, следовательно, очков у меня было не так уж и много. Он постоянно действовал мне на нервы, как правило, отпуская шутки по поводу моего роста. Это меня особенно раздражало, потому что сам он был ненамного выше меня. Он мне скажет: "Карлик ты е**чий", – а я ему отвечу: "Тебя отсюда в мешке для покойников вынесут, м**ила". Стандартный, в общем, обмен любезностями. Надо было мне ему тогда хорошенько п***ы дать на глазах у всех, чтобы не зазнавался.

Как я уже и говорил, на дворе был конец сезона, и мы летели с крупным счётом "Лос-Анджелесу". Тони пошёл в атаку, а я встал у него на пути. Он хотел меня объехать, а решил поймать его на колено и тут – бам! Колено в колено. Я упал, как подкошенный.

Худшего времени для меня и быть не могло – ещё три гола, и я бы добрался до отметки в 50 шайб за сезон. К счастью, после этого матча у нас было четыре полноценных выходных. Я вернулся в Калгари и прошёл физиотерапию. Следующую встречу мы проводили против "Ванкувера". Мне было очень больно, и колено шаталось во все стороны, но... Блин! Ну, три шайбы же всего оставалось забросить!

Я принял участие в утренней тренировке, а потом пошёл к доктору. Я сидел на столе, а он тщательно изучал моё колено. Кость у меня реально, можно сказать, болталось. Больно было п**дец как. А я делал вид, будто всё нормально. "Я себя чувствую абсолютно нормально". Я должен был играть. Я должен был забросить 50 шайб. Врач сказал мне сесть на корточки и походить так по его офису. При каждом шаге у меня было чувство, словно мне ногу ножом режут. Он следил за выражением моего лица, поэтому я не выдавал никаких эмоций. Я пожал плечами, запрыгнул обратно на стол и сказал: "Всё в порядке, док".

Он смотрел на меня где-то минуту и никак не мог понять, почему я не чувствую того, что у меня в колене порваны связки. А я смотрел на него и улыбался, как ни в чём не бывало.

"Хорошо, – сказал он. – Вроде, всё в порядке. Посмотрим, как у тебя пойдут дела на раскатке. Беаркэт замотает тебе колено". На раскатке они с Беаркэтом стояли у бортика и не спускали с меня глаз. Заходя на вираж, я споткнулся, и колено у меня окончательно разъехалось. У меня одна кость ударилась об другую, как в мячик в настольном теннисе.  Я упал. Беаркэт открыл калитку и тут же прибежал ко мне – "Что случилось?". Я поднялся на ноги и сказал: "Да ничего страшного, просто споткнулся".

Об этом инциденте сообщили Райзеру, который тогда был генеральным менеджером "Калгари", и он вызвал меня к себе в офис. Врач сказал ему, что от такой травмы я буду восстанавливаться полтора месяца. Поскольку я был лучшим снайпером нашей команды, Райзер решил дать мне передохнуть, чтобы я был полностью готов к первому раунду плей-офф. "Тео, – сказал он. – Забудь ты про эти 50 шайб. Главное, чтобы ты не 50 шайб забросил, а чтобы ты к плей-офф был готов".

Я пожал плечами и ответил: "Но у меня действительно не болит колено". Райзер не поверил мне: "Ты должен думать, прежде всего, о команде. Нельзя играть с травмой". Я посмотрел ему в глаза: "Даг, у меня ничего не болит. Я в полном порядке". В тот же день я сделал хет-трик и добился своей цели. Господь был милостлив ко мне.

В первом раунде мы попали на "Эдмонтон", но к тому моменту у меня же не колено было, а гамбургер. Слава богу, оно выглядело более-менее нормально, а когда я его замотал, оно ещё и держалось на месте. Я лечил колено ультразвуком, прикладывал к нему лёд, применял электростимуляцию, но стоило во время матча кому-нибудь задеть по нему, как у меня из глаз сыпались искры от боли.

Серия выдалась на загляденье. В регулярном чемпионате "Эдмонтон" отстал от нас на 20 очков, в плей-офф это была уже совсем другая команда. По задорности каждый матч был похож на дворовый хоккей. А для такого игрока, как я, лучше этой серии ничего и придумать было нельзя – это была война. Лицом к лицу сошлись настоящие мужики, и трусам там было не место.

Вы же ведь наверняка видели не раз, что стоит игрокам чуть притронуться друг к другу клюшками, как их тут же удаляют за удар по рукам? Так вот, мы друг другу мочили друг друга по рукам со всей силы. Это был сущий ад. Но удовольствия от этого было выше крыши.

Стоило мне выйти на лёд, как Саттер тут же выпускал пару защитников Джефф Букебум-Стив Смит. Букебум был двоюродным братом Ньюи. Ростом он был 195см, а весил 105кг, в то время как габариты Смита составляли 191см и 98кг. В каждой смене в каждом матче мне противостояли эти два гиганта, чья задача сводилась к тому, чтобы просто выжать из меня все соки. Они были готовы на всё – толчки сзади, удары клюшкой по рукам и локтями по лицу... В общем, делали всё что могли.

У меня было такое ощущение, что я участвую в сцене из фильма "Храброе Сердце" – в битве за Фалкирк. И я балдел от этого. Такие препятствия были мне только в радость. Именно о таких вызовах и мечтает топовый спортсмен. В моей жизни ничто, кроме рождения моих детей, не приносило мне такого кайфа, как игра в подобных матчах. В повседневной жизни ничего подобного и близко нет.

Мы поровну разделили победы в первых двух матчах в Калгари, и оба раза счёт был 3:1. Затем "Эдмонтон" выиграл два матча у себя дома, выйдя вперёд в серии с аналогичной разницей. В "регулярке" я забросил 50 шайб, а в плей-офф на тот момент ещё ни одной. Ещё раз повторюсь, я не пытаюсь найти какие-то оправдания, но колено у меня болело невыносимо. Нам удалось добыть победу в пятой встрече, и мы вновь отправились в Эдмонтон.

Матч был абсолютно равным, игра шла, как на качелях, и в итоге дело дошло до овертайма. Марк Мессье кружился с шайбой и хотел сделать поперечную передачу. Я предвидел такое развитие событий, перехватил пас, пролез между Букебумом и Смитом, и пустился с ними наперегонки к воротам. Впрочем, выиграть эту гонку не составляло никакого труда – мои оппоненты были большими и медленными.

Я выскочил один-на-один с их вратарём, Грантом Фьюром. Я пытался укротить шайбу, но она неожиданно встала на ребро. Я увидел небольшую щель между ног Фьюра – шайба могла проскочить через неё исключительно на ребре. Я поднял ногу вверх, бросил и... попал. Мне понадобилась какая-то доля секунды, чтобы забросить самый важный гол в своей жизни, да ещё и на одной ноге.

Мне будто ракету к спине привязали – я поднял вверх клюшку, пролетел за воротами, а потом устремился по левому борту к своей команде. Я докатился до центральной зоны, упал на колени и стал размахивать руками во все стороны. Не прекращая размахивать ими, я доехал до бортика. Я увидел, что на меня на полном ходу несётся Ньюи, а улыбка на его лице была размером с дырку на жопе. Я перевернулся на спину, ударил ногами в борт, и сверху меня собралась куча-мала.

Ради тех пяти секунд стоило жить. Ни один алкогольный напиток и ни один наркотик на свете (а я пробовал всё, начиная от травы и заканчивая кокаином) не приносил мне столько радости. Включите как-нибудь телеканал НХЛ – там этот гол раз по 50 за день крутят. После этого Дон Черри и Рон Маклейн пригласили меня на "Hockey Night In Canada". Я выступил чуть лучше, чем в Пиестани, но всё равно глотал слова от перевозбуждения.

Благодаря этой победе развязка серии перенеслась на 17-е апреля 1991-го года в Калгари. Перед нами открылась уникальная возможность пройти дальше, отыгравшись с 1:3. Уже в самом начале встречи Глен Андерсон пошёл в атаку по левому флангу недалеко от борта. Я улучил момент и решил применить силовой приём, но прямо перед тем, как мы должны были столкнуться, он пригнулся, и я перелетел через него, ударившись правым плечом в борт.

Я даже не знаю, что было слышно более отчётливо – треск борта или треск моего плеча, вылетевшего из "кармана". Я поднялся на ноги и попытался вправить его, подозвав Беаркэта на помощь. Он нагнулся и поднял меня на свою спину, что вправить мне плечо силой тяжести. Это сработало, и я вернулся в игру. Часть мышц у себя в плече я растянул, а часть просто порвал, и мне хотелось выть от боли. Понимая, что стоит на кону, я позволил врачу дать мне обезболивающее. Перед матчем он спросил меня, не хочу ли я вколоть себе заморозку в колено, и я согласился. И вот теперь, когда у меня плечо горело адской болью, я его уже просто умолял сделать с ним тоже самое. Заморозку мне вкололи прямо в раздевалке. Я понятия не имею, что он мне вкалывал. Знаю только, что после этих уколов я мог шевелить рукой, а в колене уже не было ощущения, что туда кто-то насыпал битого стекла.

А что вы хотели, тогда был такой хоккей. Так мы играли в былые годы, и я этим чертовски горд. Эту эпоху в хоккее я чту гораздо больше всех остальных. Тогда игроки были настоящими мужиками. Парни, которые играли от начала 80-х до прихода потолка зарплат, были особенными. Таких игроков больше уже никогда не будет.

Я говорю о таких игроках как Уэйн Гретцки, Марио Лемье, Марк Мессье, Стив Айзерман, Рон Фрэнсис и многих других уникальных парнях. Или те же Джо Сакик, Петер Форсберг, Пол Кария и Крис Пронгер. Все они играли в одном и том же ключе – они играли в атакующий хоккей и с голодными глазами. Теперь же в каждой команде есть три лидера, а все остальные – шалупень. Они все выглядят одинаково и играют так же. Вот до чего докатился хоккей.

После первого периода мы вели 3:0, а на моём счету был гол и результативная передача. "Ойлерс" отыгрались к концу второй 20-минутки, а в начале заключительной трети и вовсе вышли вперёд благодаря голу Анатолия Семёнова. Но за две минуты до финальной сирены Ронни Стёрн забил гол и сравнял счёт – 4:4. Встреча перешла в овертайм, на исходе седьмой минуты Эса Тикканен бросил по воротам, и шайба рикошетом от Фрэнки Мусила залетела в сетку – повезло.

Таким образом, мы свалились с самого верха до самого низа. Моя душевная боль не шла ни в какое сравнение с физической. Едва войдя в раздевалку, я завыл нечеловеческим голосом. Я поверить не мог, что сезон закончен. Как и всегда, меня немного успокоил Эл МакНил – потрясающий парень, работавший тогда в "Калгари". Он всегда находил нужные слова. Я тогда часто думал, каково бы это было, если бы мой отец был похож на него. Жить мне было бы куда проще, это точно.

Сейчас я вспоминаю об этом и думаю: "Бл*, ну и дурдом!". Все мои мысли тогда были о хоккее, о победах, о команде, и больше всего в мире я боялся подвести своих партнёров. Я очень переживал из-за этого поражения "Эдмонтону" в первом раунде.

Я ушёл в запой на несколько дней. Я начинал бухать в баре, а когда он закрывался, продолжал у друга дома. Там я пил всё – пиво, виски, всё что горит, как говорится. Потом опять шёл в бар. Продержаться так долго мне помогал кокаин и марихуана. Чтобы забыть о поражении, я не спал пять дней. С тех пор это стало моей традицией по окончании сезона.

Свой личный рекорд по количеству дней в запое и без сна я установил в 1998-м году, когда я пробухал таким образом всю стампида в Калгари – то есть, 10 дней. А что такого? Я считал, что раз хоккейный сезон закончен, то мне можно расслабиться. Думаете, меня как-то вообще беспокоило то, что меня кто-то ждал в это время дома и волновался? О чём вы. Конец сезона. Дайте погулять.

Глава 11. Оставьте меня в покое

Весь смысл моей жизни заключался в хоккее. А когда ваша жизнь сводится к чему-то, что не позволяет вам быть честным с самим собой, это съедает вас изнутри. Я всегда должен был быть крепким парнем и никогда не проявлять слабости. Если тренер узнает, что на самом деле творится у вас в душе, вы в состав в жизни не попадёте.

"Как ты себя чувствуешь, Тео? – Что-то мне как-то грустно и одиноко". Думаете, после такого диалога меня выпустят на лёд. Ни фига. Поэтому я всегда отвечал: "Да я, нах**, убить всех готов!". После этого меня выпустят на лёд в первой же смене. "Молодец! Так и надо! Продолжай в том же духе!". А в это время под личиной злости кроется грусть. Если вы несчастны, то что вы чувствуете? Злость. А что вам нашёптывает злость? "Отъе**тесь все от меня".

В 1988-м, за год до того, как мы выиграли Кубок Стэнли, году Бретта Халла обменяли в "Сент-Луис", и я тогда подумал: "Отлично. Может быть, это они под меня место в составе расcчищают". Клифф Флетчер сказал, что он вполне может войти в историю, как человек, совершивший наитупейший обмен в НХЛ. Он знал, что Халл станет звездой, но у него не было выбора – этот обмен был необходим для командного успеха.

Тогда "Калгари" не хватало взаимопонимания, и состав необходимо было укрепить парой ветеранов. Да и сказать по правде, я не думаю, что вообще хоть кто-то ожидал от Бретта Халла 86 голов в сезоне 1990-91. Это больше на Уэйна Гретцки похоже. Мы же в обмен получили Роба Рэмэйджа и Рика Уэмзли – двух классных игроков командного типа с ярко выраженными лидерскими качествами, чего нам как раз и не доставало. Проиграли ли "Флеймс" от такого обмена? Нет, потому что он принёс им Кубок Стэнли....

Мы вполне могли бы выиграть кубок ещё пару раз, но команда развалилась. Флетчер разрешил Хокану Лообу разорвать контракт, чтобы тот мог уехать в Швецию и быть поближе к своей семье. Лэнни и Пеппер повесили коньки на гвоздь, Джо Маллена обменяли в "Питтсбург" незадолго до начала сезона 1990-91. Изначально в "Калгари" я играл в центре, но после обмена Малли кто-то должен был занять его место в звене Дага Гилмора. Райзер подошёл ко мне и сказал: "Как ты относишься к тому, чтобы перейти на правый край?". Я спросил его, буду ли я при таком раскладе играть с Дагги Гилмором, и он сказал "да". Я сказал ему, что ради этого я готов на всё.

На левом краю в нашей тройке играл Пол Рэнхайм, но в декабрe он сломал ногу. Тогда Райзер перевёл меня в другое звено, где моими партнёрами были Ньюиндайк и новичок Тим Свуини, что тоже было неплохо. Я был разноплановым игрком. Если я играл с центральным нападающим, который хорошо пасует, я бросал по воротам. Если я играл со снайпером, я раздавал передачи. Не вопрос.

В том сезоне я забросил 50 шайб и впервые добрался до отметки в 100 очков. А ведь для меня это был уже третий сезон в НХЛ. "Ни фига себе, как быстро время летит!" – думал я тогда.

У Райзбро филонить было нельзя – иначе на площадку не выпустят. В каждом матче надо было грызть лёд – он только такой хоккей признавал. От меня требовали голов и чтобы я действовал соперникам на нервы. Сказано – сделано. Я был без ума от счастья, когда 5-го декабря 1990-го года мне удалось сделать свой первый хет-трик в НХЛ. Мы тогда выиграли у "Рейнджерс" 4:1. Пару месяцев спустя, 18-го февраля 1991-го года, мы выиграли у "Сент-Луиса" 7:4, а я снова забросил три шайбы. Я играл в одной команде с Ньюи, Киллером, Сергеем Макаровым и Робертом Райхелом и был при этом лучшим снайпером. Это была фантастика.

Достичь таких высот мне во многом помогла тактика запугивания. Мне нужно было как-то защитить себя, а самый лучший способ тут – это убедить всех в том, что я псих. Мне хотелось, чтобы соперников в холодный пот бросало, когда я выходил на лёд. Я хотел, чтобы у них в голове бродили мысли из серии: "Что он сегодня вытворит? Глаз мне вырежет или поцелует?". Это был мой козырь.

Габаритами я не выделялся, но зато летал по площадке с сумасшедшей скоростью. В НХЛ до сих пор ещё не было игрока моих габаритов, который бы играл бы так же, как я. Выносливость – вот что выгодно отличает меня от игроков небольшого роста. Я всем дал понять, что меня можно пи***ть хоть весь матч, я всё равно буду идти к своей цели. Более того, чем больше трудностей возникало на моём пути, тем лучше я играл. Я жил и играл от ножа. И платил я за это кровью на льду.

Когда я переходил на юниорский уровень, то знал, что там будет сложнее. Всё-таки до этого у меня шайбу никто толком отобрать даже не мог. Мало у кого был такой же уровень мастерства, как у меня. Да и поймать меня было не так-то просто. Но не прошло и сезона после моего перехода в "юниорку", как я понял, что теперь против меня играют куда более высокие, сильные и злые соперники.Что удивительно, для меня это стало откровением. Вдруг ни с того, ни с сего шайбу у меня стали отбирать уже гораздо чаще. Мне приходилось бороться за шайбу. А как мне это сделать, не получив по башке? Я нашёл решение в одном товарищеском матче против "Брэндона".

Я летел вдоль борта, и увидел, что в меня вот-вот влетит огромный защитник. Я сказал себе: "Что ж, ладно. Сейчас в меня въедут. Въедут по полной программе. Сделай что-нибудь в ответ после этого". Меня сбили, но я всё равно удержал шайбу на крюке и отдал обалденнейший пас на своего партнёра, и он забил. В следующей смене я специально вбросил шайбу в угол того же здорового защитника. Он устремился за ней, а я со всей дури треснул ему локтём в челюсть, и он рухнул на лёд, как подкошенный. Он и дальше играл жёстко против меня, но уже с гораздо меньшей охотой.

Я был крепким орешком. Вместо того, чтобы стараться избежать столкновений, я, наоборот, кидался на людей при первой возможности. Я бил первым. Беаркэт всегда мне говорил, что реакция человеческий организм совершенно по-разному реагирует на столкновение, в зависимости от того атакует ли он или атакуют его. Когда бьёшь сам, то все мышцы в твоём теле напряжены и подготовлены, а если бьют тебя, то мышцы, напротив, не готовы к этому, что играет не в твою пользу.

Так что несмотря на то, что многие мои силовые приёмы со стороны выглядели, как самоубийство, на деле просто спасали меня от травм. Или же это было вызвано свойственной мне непредсказуемостью, что было одним из моих главных достоинств. Никто не знал наперёд, что я собираюсь вытворить. Иногда я делал это случайно, а иногда абсолютно сознательно.

Не поймите меня неправильно. Из-за всего того, что мне довелось пережить, я действительно был злым и играл соответствующим образом. Все тренеры, с которыми мне доводилось работать, знали, что если меня разозлить, то я буду играть в два раза лучше. Но я редко давал волю своей злости. Я контролировал себя и использовал её в своих интересах. По ночам я обдумывал план на следующий матч. Это помогало мне заснуть.

Мало у меня в жизни было проблем, так мне ещё не давали покоя мои ошибки на площадке. Профессиональные спортсмены вообще часто заморачиваются над игровыми ситуациями – "Мог ли я сыграть лучше в том или ином эпизоде? Что бы произошло, прими я другое решение?". Сейчас я понимаю, что это пустая трата времени. Лучше выбросить это из головы, и стараться в будущем избегать ошибок.

Что я только не делал, чтобы вывести соперников из себя. Помню, мы играли против "Принс Альберт Рэйдерс", и моими партнёрами по тройке были Келли Бухбергер и Майк Кин, а за них в защите играл Дэйв Мэнсон. Мы приготовились к вбрасыванию, и я его спросил: "У тебя есть фотографии твоей девушки, где она голая?". Мэнсон ответил: "Пошёл ты на х**. Нет, нету". "Хочешь дам?" – спросил я. Судья ввёл шайбу в игру, а Мэнсон начал за мной гоняться. Я был готов подраться, но Келли Бухбергер не собирался доводить до этого дела. Тем более, когда меня вот-вот должен был разорвать в клочья громила Мэнсон. Он вступился за меня, все накинулись друг на друга, и начиналась драка пять-на-пять.

А ещё одной из моих любимейших фраз была "я тебе глаз вырежу нах**". Её я сопровождал угрожающим движением крюка в воздухе. Одноглазый хоккеист, пусть даже он под два метра ростом и за 100 килограмм весом, в общем-то, уже практически профнепригоден. Поэтому мои соперники инстинктивно пятились от меня, когда представляли, как я им глаз клюшкой выковыриваю.

Когда я только начал применять эту тактику, все были в шоке. Они думали: "Это что ещё за мелкий уёб*к?". А потом отвечали: "Да, да, да... Пи*ди больше". Поэтому за спиной арбитра я то и дело что-нибудь вытворял, чтобы показать, что я не шучу. Рубану клюшкой по ногам, ударю в живот, кольну под рёбра... Клюшка меня вообще здорово выручала. Если мне кто-то хотел набить мне морду, я выставлял вперёд клюшку и размахивал ею так, что ко мне было не подобраться. Всё это было исключительно в целях самообороны. Впрочем, я далеко не всегда успевал выставить вперёд клюшку или локоть. Поэтому иногда мне всё же крепко доставалось. Но каждый раз я тут же поднимался на ноги и бросал какой-нибудь едкий комментарий.

Я старался сказать что-нибудь такое, чтобы человеку было особенно обидно. Тут важно было быть остроумным, а если попадёшь в яблочко, то противник сразу поникал духом. 3-го февраля 1991-го года мы играли против "Чикаго", и "ястребы" тогда шли на первом месте. Чуть ранее, в декабре, их главного тренера, Майка Кинена, поймали пьяным за рулём.

Я встал на вбрасывание, а Кинен, как обычно, стал поливать меня грязью со скамейки запасных – так ведь безопасней. Я повернулся к нему и спросил: "Слушай, Майк, тебе права одолжить? А то как же ты домой-то поедешь?". Игроки его команды смеялись так сильно, что им пришлось зарываться лицами в крагах, а Кинен в мой адрес ни слова больше за всю игру не сказал. Наверное, не хотел, чтобы я ещё что-нибудь на этот счёт добавил. Матч, кстати, хорошим получился. Я сравнял счёт, забив первый гол "Калгари", реализовав большинство 5-на-3, а потом первым успел к шайбе, которая была у синей линии, отдал на её на Киллера, и тот поразил ворота броском "с лопаты". Мы выиграли 3:1.

Как-то раз в матче с "Лос-Анджелесом" завязалась массовая драка, а мы с Марти МакСорли оказались в стороне от всех. Он видел, что у арбитров и без того полно работы. И вот этот здоровый тупоголовый еб**н схватил меня за шиворот, поднял на пару сантиметров надо льдом и врезал мне по первое число, как последняя скотина. Я лежал на льду лицом вниз и пытался вспомнить, как меня зовут. У меня было такое ощущение, что мне вкололи 10 тысяч расколённых уголок в мозг, и теперь они проложили себе канал к губам через мой нос. Мне было так больно, что мне хотелось не просто кричать, а издать звук дрели дантиста. Я с трудом поднялся на ноги, посмотрел на него и спросил: "И сильнее слабо что ли ударить?". Б**, как же его это взбесило.

В другом матче, когда нашим соперником был уже "Детройт", я оказался на льду в одной смене с Бобом Пробертом, который тогда всеми признавался лучшим бойцом лиги в тяжёлом весе. И я вызвал его на бой: "Ну, чо, Проби? Давай раз-на-раз прямо в центральном круге! Погнали!". Он засмеялся: "Ты спятил что ли, карлик еб**чий? Я ж тебя одной левой прихлопну, понимаешь?". Здесь весь фокус заключается в том, что нельзя показывать страха. Если сопернику удалось вас запугать – вам крышка.

В детстве у меня не было ни одной травмы, если не считать того пореза на руке. И вот когда мне было 16 лет, мы отправились играли в Калгари на арене "Стампид Коррал" с местными "Уэрэнглс". Я стоял на пятаке, а один из мой партнёр накатывался из угла. Он катился спиной ко мне и держал клюшку вверху, прося паса. Бац! Он заехал мне в челюсть, чуть ниже губы. У меня тут же откололись три передних зубы – выпали, словно ледышки.

Я хлестал кровью во все стороны, поэтому меня увели в раздевалку, посадили на старый полуразвалившийся деревянный стул и вкололи заморозку. Крови было так много, что врачам то и дело приходилось наклонять мою голову вниз, чтобы я не захлебнулся, пока мне накладывали швы. Я вернулся на лёд в третьем периоде. У меня здорово раздуло губу, но я отделался лишь потерей зубов. Я знал, что рано или поздно это должно было случиться.

На следующий день мы играли с "Муз Джо", поэтому всю ночь пришлось трястись в автобусе. Через пару часов заморозка перестала действовать, и три моих отколотых зубы начали гореть адским огнём при каждом моём вдохе и выдохе. И так девять часов – глаз я так и сомкнул. Пришлось срочно договариваться со стоматологом, чтобы он прочистил мне каналы и поставил пломбы. Из автобуса я сразу устремился в кабинет стоматолога, а оттуда прямиком на матч. Другого выхода я не видел, и знаете что? Только так классные игроки становятся настоящими мастерами. Впрочем, бывают игроки вроде Петера Форсберга. Он же стеклянный. Таланта выше крыше, но сам он хрупкий, как стекло. Он не виноват – против генетики не попрёшь.

Я очень часто хватал удаления за то, что мстил своим соперникам. От этого страдала моя команда, но иначе я бы просто не выжил. Я никому ничего не прощал. Случалось так, что я выезжал на полном ходу в здоровяка, а он двинет мне в ответ, чтобы проучить меня. Вот только я догонял его и бил ещё сильнее. Я был беспощаден. По-другому и быть не могло.

Когда нашим главным тренером был Райзер, он периодически вызывал меня к себе в офис, спокойно смотрел на меня и взвывал к моему здравому смыслу. "Слушай, для нас такие удаления – это роскошь, которую мы не можем себе позволить. Ты один из лучших снайперов в команде. Ты должен играть, а не на скамейке штрафников штаны протирать". Он также говорил, что главная проблема с моими невынуждеными удалениями была даже не в них самих, а в том, как я на них реагировал и раздражал при этом судей.

"Тео, ты пойми, что тебя все будут считать нытиком. Не надо с ними ссориться. Наоборот, надо сделать так, чтобы они были на твоей стороне". Он волновался насчёт того, что я просто не выживу, если я достану судей до такой степени, что они начнут закрывать глаза на то, как меня убивать на льду. Когда я уже играл за "Чикаго", его опасения стали реальностью....

Иногда стоило мне открыть дверь в офис Райзера, как я буквально чувствовал, что он злой, как собака. Сначала он откидывался на спинку кресла, скрещивал руки на груди и пытался подавить в себе жгучее желание перепрыгнуть через стол и швырнуть меня об стену. Конечно же, я чувствовал себя виноватым, особенно если наша команда проигрывала, но всё равно старался объяснить ему, что стоит мне не ответить одному своему обидчику, как следующий тут же вырастет у него за спиной.

Поэтому я и не делал никаких исключений, пусть даже от этого бы зависела судьба матча. Я просто не мог поступить иначе. Райзер же всегда говорил, что интересы команды всегда должны стоять на первом месте что бы ни случилось, а потому с каждой минутой он сердился всё больше и больше, в то время как его лицо приобретало пунцовый цвет. Вскоре он взрывался и орал, чтобы я прекратил хватать идиотские удаления. В итоге мы оба успокаивались и находили компромисс, а в следующем матче я искупал свой долг перед командой, выдавая блестящий матч.