Текст книги "Жмурки (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зимина

Соавторы: Дмитрий Зимин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Глава 13

До меня не сразу дошел смысл того, что сказала Антигона.

Поднялось раздражение. Я тут скачу, как Тарзан, а она мне голову морочит.

– Ну и что? Может, у него дела. В первый раз что-ли? Как уехал, так и вернётся.

Наверное, взял такси, хоть он этого и не любит. Хам-то стоит тут, в сквере неподалёку.

– Не уехал, – наверное, она понимала моё состояние, и потому говорила медленно, как с ребёнком. – Он пошел за дом, к той будочке… И всё. Не вернулся.

– Так может, он всё ещё там? – я уже понимал, что случилась катастрофа. Но не хотел в неё верить, не хотел признавать, что был дурак, когда бросил шефа одного.

– Засов на месте, – сердито буркнула Антигона. – И замок тоже. Он не мог остаться внутри, заперев дверь снаружи.

– Я скоро буду.

Бросив сотку в карман, я выбрался из канавы и побежал.

Шеф НИКОГДА не ушел бы, не предупредив Антигону.

Что-то случилось.

Я вспомнил, как на меня напали оборотни-ящеры. В собственном саду! Это было сегодня, всего несколько часов назад.

Возможно, кто-то следил за домом, и убедившись, что попытка не удалась, отправил следующую банду.

Перед глазами встала картина: Алекс беззаботно идёт по тропинке к погребу, а из кустов выскакивают люди в чёрном, напяливают ему на голову мешок и тащат к машине за калиткой…

Пришлось как следует тряхнуть головой, чтобы избавиться от глупостей.

Алекс – не институтка. Даже без лицензии и корочек он остаётся дознавателем класса «Архангел». Его нельзя запихать в мешок и бросить в багажник. Витаминов не хватит.

От сердца немного отлегло.

В конце концов, на месте его не убили.

Значит, шеф нужен живым.

Уже почти добравшись до Хама и нашаривая в кармане куртки ключи, я вдруг похолодел: саквояж.

Я совсем о нём забыл.

Где я его видел в последний раз?..

Ну конечно.

Перед тем, как влезть на дерево, я спрятал саквояж в орешнике, а потом просто забыл.

Вернуться?.. Шеф голову оторвёт, если я его потеряю.

Но…

Ладно, хрен с ним.

Спрятал я его хорошо, разве что, собака отыщет – по запаху… Но ничего привлекательного для собак в нём нет, так что, будем надеяться на удачу.

Думая о саквояже, я замедлил шаги, и только поэтому меня не застали совсем уж врасплох.

Если б я подлетел к Хаму с разбегу – всё было бы кончено. Но притормозив, я уловил какие-то вибрации, чужой, враждебно настроенный разум… И успел остановиться.

В дверцу Хама, один за другим, вошли три серебряных кола.

Прошили металлический лист как раз на уровне моей груди – если б я в этот момент полез ключом в замочную скважину…

Алекс не доверял автосигнализациям. У нас её не было.

Упав на землю, я перекатился под колесо. Ещё раз вспомнил саквояж и чертыхнулся. В нём осталось всё, что могло сойти за оружие.

В шину тут же вонзились ещё три кола. Покрышка засвистела.

Ёрш твою медь!

Кто-то на тебя охотится, мон шер ами. Кто-то охотится именно на ТЕБЯ.

Я разозлился.

Быть дичью я не люблю. Не любил, будучи живым, и не люблю сейчас – некоторые привычки не меняются даже после смерти.

И кто бы это ни был, ему не поздоровится.

Челюсть заломило: клыки принялись удлиняться, остальные зубы тоже укрупнились, сделались острей. Зрение резко помутилось, но сразу обрело предельную чёткость. Ноздри раздулись.

Все чувства обострились, и я внезапно услышал, как высоко в небе парит дрон…

Вот как они меня выследили.

Протянув руку, я вынул кол из покрышки и отправил его туда, где почувствовал горячее бьющееся сердце.

Бросал рукой, без всякого арбалета, но услышав приглушенный стон, удовлетворённо кивнул. И потянулся за следующим колом.

Я не замечал ожогов на пальцах. Не боялся за Хам: в шинах – быстроотвердевающий гель, он закупорит проколы.

Хочу сразу прояснить: убивать я никого не собирался. Просто хотел прекратить безобразие.

Второй кол тоже попал в цель: ещё один крик боли доставил мне несказанное наслаждение.

Третий кол бросать не стал: чувствовал, что их всего двое…

Поднявшись, я просто пошел на запах крови.

Они прятались за старым, в три обхвата, дубом. Мужики лет под сорок, в новеньком камуфляже, в разгрузочных жилетах, увешанных «тактическими» прибабахами так, что едва могли двигаться.

Ножи, слезоточивые гранаты, запасные магазины, пушки, стреляющие стальными сетями, электрошокеры, баллончики с чесночной эссенцией и капсулы с нитратом серебра…

Я усмехнулся. Если б они догадались выстрелить такой капсулой, сейчас бы уже выдёргивали клыки у меня изо рта. Клещи, кстати, тоже имели место быть.

Я об этом слышал.

Есть охотники, из людей. Из поколения в поколение в их семьях передаются знания о нас, сверхъестественных существах. Знания, и способы нас убивать.

Один из них – вырвать стригою клыки. И тогда он истечёт кровью, которую не сможет остановить.

А клыки можно продать в супернете, за них всегда дают хорошую цену.

Арбалеты валялись рядом, каждый был заряжен ещё тройкой серебряных колов.

Не бедные ребята, – мельком отметил я. – Скупили, наверное, половину всего, что предлагал супернет для борьбы с нежитью…

Мужики сидели рядом с арбалетами, каждый держался за бедро, штанины набухли кровью. Один уже успел вытащить брошенный мною кол и даже перетянуть ногу ремнём – всё ещё держал его длинный конец зубами.

Второй только тоненько стонал, лелея повреждённую ногу с торчащей из бедра железякой.

Увидев меня, оба замерли, а потом начали отползать… Да только за спинами у них было дерево.

Я хотел широко улыбнуться, но вспомнил помершего от страха оборотня и не стал.

Вдруг, у этих тоже отсутствует чувство юмора?

За то, что у мужиков нет никаких супер-способностей, говорила их кровь. Мне даже не надо было пробовать её на вкус – запах выдавал их с головой, как общий анализ.

У правого понижен гемоглобин и барахлят надпочечники, у левого холецистит четвёртой степени и уже недалеко до цирроза…

От обоих и сейчас несло сивухой, отправляясь «на дело», мужички изрядно накатили. Видать, для храбрости.

А ведь это меня и спасло, – сообразил я, вспомнив, насколько кучно колы входили в дверь Хама. – Если б не алкоголь, лежать бы мне с развороченными рёбрами.

– Кто вас послал? – вопросы надо задавать быстро, пока они не опомнились.

– Да пошел ты.

– У меня очень мало времени, – предупредил я. – Так что, если вы не дадите исчерпывающих ответов на мои вопросы, я вас просто выпью, досуха. А трупы брошу прямо здесь – в назидание остальным.

Тот, что затягивал ремень на бедре, выплюнул его кончик и вывалил на меня ворох непотребных ругательств.

Ну что ж. Иногда наглядный пример действует лучше любых угроз… Главное, помнить: я хочу только напугать…

Схватив мужика, я вздёрнул его в воздух, как тряпичную куклу, и обнажил клыки.

Второй закричал и вновь попытался закопаться в дерево.

Зато тот, которого я держал, оказался куда крепче. Пока я примеривался, как бы преподать ему урок, но при этом не порвать насмерть, он успел достать из разгрузки нож и воткнул его мне в глаз.

То, что я испытал, даже болью было назвать нельзя.

Это была просто вспышка света, но такой мощности, что я был уверен: череп взорвался и на землю уже падают горящие ошмётки моего мозга.

Я его выпустил. Конечно же, я его выпустил! Руки разжались сами собой, а в развороченной голове билась одна мысль: СЕРЕБРО.

Лезвие ножа было серебряным.

Как я не сдох на месте – сам не знаю. Потом уже, анализируя события, я понял: спасла метка.

Это Алекс поделился своей силой. Почуял, что я умираю, и вбухал в нашу связь всё, что у него было.

– Ходу! – заорал тот, что всадил в меня нож, затем подхватил напарника и они, подпирая друг друга, похромали прочь.

Мне было всё равно: упав на колени, я свернулся в три погибели, прижимая ладони к глазу. Между пальцев текла кровь, ожога я не чувствовал – просто вся голова горела так, словно её окунули в чан с расплавленным серебром.

Дыши, кадет. Просто дыши…

Зачем?.. – хотел заорать я. – Мне не нужен воздух!

Но я послушался. Авторитет шефа был столь велик, что я послушался даже в такой ситуации.

Вдохнул сквозь плотно стиснутые зубы, выдохнул, опять вдохнул…

Почувствовал, как судорожно сжатые мышцы понемногу отпускает и выпрямился.

Где-то у меня есть чистый платок, – мысль была словно чужая, она звучала так, словно исходила извне головы. Я даже огляделся – здоровым глазом – и никого не увидел.

Рука сама потянулась к внутреннему карману… Осторожно, чтобы не испачкать, извлекла платок и прижала к глазу рядом с лезвием.

Больше всего меня пугала вот какая картина: я извлекаю из раны серебряный нож, а глазное яблоко остаётся наколотым на лезвие, как маринованная луковка.

Разобрал нервный смех.

Антигона всегда говорила, что моё чувство юмора надо использовать, как биологическое оружие. Вгоняет в депрессию не хуже ночных кошмаров.

Прижав платок к глазной впадине поплотнее, я медленно потащил лезвие.

Господи, господи, ГОСПОДИ…

Ну, вот и всё. Глаз остался на месте, крови не так уж и много, нет, честно, ведь эта белёсая жидкость – это вовсе не кровь…

Они могут вернуться, поручик. Или ещё лучше: расстрелять тебя, беспомощного, издалека.

Единственное, почему они это до сих пор не сделали – непроходимая тупость и отсутствие малейших признаков профессионализма, – возражал я шефу, на ощупь ковыляя к Хаму.

Они думают, что накупив «тактических» штучек, тут же превратятся в боевиков. Отряд класса «Альфа», – нащупав замок, я вставил в него ключ и повернул. Замок щелкнул.

Но он воткнул нож тебе в глаз, мон шер ами.

Также наощупь я забрался на сиденье и завёл двигатель.

Да, яйца у этого мужика есть, с этим не поспоришь. Не потерял присутствия духа даже тогда, когда мои зубы готовы были вонзиться в его шею…

Я непроизвольно облизнулся. И сразу почувствовал дикое, беспросветное чувство вины.

Правильно он мне врезал. Молодец. С нами, кровососами, только так и надо. Иначе обнаглеем, начнём путать берега…

Двигатель Хама ревел, всё повышая обороты, и я сообразил, что давлю педальку в пол, не сняв машину с ручника и не переключив передачу.

Видел я хреново.

Рулить одной рукой и одновременно переключать передачи – коробка у нашего Хама механическая, – было нереально. Но я всё боялся отнять руку, прижимающую платок, от глаза…

Боль не утихала. Я счёл это добрым знаком: мёртвое болеть не может, а значит, глаз у меня живой, и рано или поздно восстановится.

В то, что этого не случиться – не верилось. Не хотелось верить.

Медленно, как беременный бегемот, Хам наконец сдвинулся с места и зашуршал вдоль обочины. Крен на правый бок едва ощущался – покрышка затянулась, и только глухие толчки – бу-бух, бу-бух, – напоминали о том, что надо будет сменить её при первой возможности.

Меня никто не преследовал.

Плохо.

Или они совсем дилетанты, и решили, что я испугался.

Или они и так прекрасно знают, куда я еду, и сюрприз будет ждать меня дома.

Дрон, – вспомнил я совершенно забытую в потасовке деталь.

Они просто запустили надо мной дрон, и куда бы я не поехал… А и пёс с ними. Летать я всё равно не умею.

Усилием воли оторвав руку с платком от глаза, я переключил передачу и полез в карман за телефоном.

Домашний номер был в быстром наборе.

– Антигона, – бросил я в трубку, как только соединение установилось.

– Ты обещал приехать! – закричала она. – Ты обещал…

– Заткнись, – рявкнул я грубо. Антигона замолчала. Никогда я не позволял себе повышать на неё голос. Никогда не говорил в таком тоне. – Уходи из особняка, сейчас же. Найди такое место, о котором не знаю даже я, и спрячься. Позвони девчонкам: пусть сделают то же самое. Не вместе. Каждая по отдельности.

– Но…

– Я поехал за шефом.

Я отключился. Так она вернее выполнит приказ. Потом, конечно, мне крепко влетит, но это потом. И я даже порадуюсь, получая нагоняй от живой и невредимой Антигоны.

Оборотни в погребе, – мысль пришла, как вспышка.

Я уже собирался набрать Антигону и попросить выпустить незадачливых рептилоидов, но передумал.

В будочку без ключей не попасть – дверь там толстая, окладистая. Так что, внутри ребята в большей безопасности, чем снаружи…

Я вернусь домой, – пообещал я себе.

До восхода солнца.

Как только найду шефа.

Половина лица ощущалась, словно на ней нашлёпка из грязи. Грязь присохла, покрылась корочкой и чертовски мешала, но сейчас с этим этим ничего не поделать.

Главное, чтобы меня вновь не остановила полиция, – думал я, выруливая на широкий проспект, который вёл, как я надеялся, к центру города.

Куда ехать – я не представлял.

Конечно же, разумнее всего было вернуться в особняк и уже оттуда «взять след».

Но я чувствовал: времени нет. Надо искать Алекса прямо сейчас, пока ещё не поздно.

Метка.

Когда я получил метку Лавея, в мой живот словно вонзили рыболовный крючок, и потихоньку наматывали леску на катушку.

Сейчас ничего такого не было – вероятно, потому что условно, СОВЕРШЕННО умозрительно, для Алекса я был Мастером.

Мне хотелось думать, что наша с ним связь совсем другого свойства, чем была у меня с чёрным колдуном.

Заряд у этой связи положительный. Поэтому неприятных ощущений нет.

Я изо всех сил попытался настроиться на Алекса.

Ведя неповоротливый Хам одной рукой, ничего не видя и не ощущая половиной лица, это казалось практически невозможным.

Но мы с шефом постоянно делаем то, что я считаю невозможным, – я усмехнулся здоровым уголком рта.

Что я чувствовал, когда он был рядом?

Даже припоминать не пришлось – чувство возникло само.

Его не описать словами, любое из них окажется слишком бледным и фальшивым, искусственным.

Шампанское, дым вишнёвого табака, его походка, его белоснежная рубашка, и бакенбарды, и его голос…

И я сосредоточился на этих воспоминаниях, нарастил их, укрепил и расширил, а потом попытался определить направление.

В первый миг показалось, что Алекс у меня за спиной – прямо на заднем сиденье Хама.

Я даже оглянулся – и конечно же, там никого не было.

Зато, бросив невольный взгляд в заднее окошко, я заметил огни… За мной?

Взгляд на часы показал: половина третьего утра. На проспекте не так много машин, и если вот сейчас фары свернут туда же, куда и я…

Свернули.

Твою дивизию.

Притормозив, я решил подождать, что будет дальше.

Фары не приближались – сохраняли дистанцию, но и не исчезали. Тащились с той же скоростью.

Ну и пёс с ними, – решил я, в который раз за этот длинный и хлопотный вечер, и рванул коробку передач.

Надоело. Надоело прятаться, разводить церемонии. Я – стригой, Владыка. Я могу позволить себе делать всё, что захочу.

И чего же ты на самом деле хочешь, мон шер ами?

Спокойный, с ноткой сарказма голос шефа отрезвил. И тогда я сложил мудру, и послал её назад, к желтым фарам.

Мудра прошла сквозь них, словно сквозь пустоту, и… Нет, машина не перевернулась в воздухе, эффектно задрав все четыре колеса. И не взорвалась.

Просто остановилась.

Я представил, как водитель терзает стартер, как он, чертыхаясь, жмёт педаль газа и улыбнулся.

Чем ближе я был к Алексу, тем становился сильнее – я это понял только сейчас.

Надежда вспыхнула с новой силой: он жив. Он дождётся.

Надежда – пустое чувство, – вспомнил я слова отца Прохора.

Кишки скрутились узлом, на язык хлынула кислая горечь. Только не хватало, чтоб меня вырвало…

На всякий случай я открыл окно, в лицо ударила свежая и холодная ладонь ветра.

Пахнуло снегом, солью, на фоне тёмно-серого неба я различил высокий шпиль и понял, что нахожусь в районе Адмиралтейства.

Ночью пробок нет. Можно вообще не останавливаться – даже на светофорах.

И я поднажал.

Двигатель Хама натужно взревел, машину бросило вперёд, и внезапно, но очень отчётливо я ощутил, что шеф где-то рядом.

Этого района я совсем не знал, даже на ночной экскурсии здесь не был ни разу.

Пятиэтажки сменились особняками в собственных садиках, улица сузилась, из-за заборов свешивались голые ветки плодовых деревьев… На миг показалось, что вот сейчас я поверну – и там будет наш особняк, а в нём – Алекс и Антигона, оба живые и невредимые, и всё будет хорошо…

Я моргнул.

Сколько по всему Питеру таких тихих райончиков, которых не коснулись ни перестройка, ни более поздние лихие времена?

Не важно. Где-то здесь обретается Алекс. И чёрт меня побери, если я его не отыщу.

Вот. Черепичная крыша, высокий забор, железные ворота.

Все мои чувства утверждали, что шеф там, внутри.

Я проехал мимо.

Свернул один раз, другой, выехал на соседнюю улицу, проехал и её, и только потом загнал Хам в узкий переулок и выключил двигатель.

Меня никто не преследовал.

Но береженного и Господь бережет.

Заперев машину, я двинулся обратно к особняку.

Сколько раз мне приходилось вот так перепрыгивать через забор, в поисках притаившегося в угольном сарае гуля, прячущейся среди картошки в погребе стригги, затаившегося в саду, среди веток терновника, мстительного духа?..

Со временем выработалась даже особая техника.

Отыскать тихий неприметный для посторонних глаз угол. Быстро перемахнуть через забор – собаки обычно меня боялись, и благоразумно не подавали голоса.

И только кошки, если попадались на пути, смотрели надменно и неприязненно, чуя конкурента.

Подпрыгнув, я ухватился за основания пик, подтянулся, перебросил ногу, другую, спрыгнул во двор… Накатило дежа-вю. Сегодня я уже всё это проделывал.

Главное, чтобы никто не начал стрелять, – мелькнула мысль. – Район тихий, люди спят. Будет неудобно.

Пригибаясь, я подбежал к окну и заглянул внутрь.

От зрелища, которое предстало моим глазам, скулы свело дикой судорогой.

Во рту появился привкус крови: я прикусил язык.

В глазах потемнело, и стоило огромного труда удержаться, чтобы не разбить стекло кулаком.

Как же так?.. – думал я.

Почему?..

В гостиной были люди.

Гиллель, отец Прохор, Тарас со своим другом мастифом, Мириам… И конечно же, Алекс.

Свободно сидя за столом, откинув руку с зажатой в пальцах рюмкой, он заразительно смеялся.

Глава 14

Черноглазая беспокоилась зря: загипнотизированная её взглядом, Маша не могла дышать – не то, что говорить или двигаться.

Так и заколдобилась, под наполовину сдвинутой крышкой.

– Вылезай, – предложила тётенька. – Не бойся.

Но Маша только моргала, инстинктивно придерживая крышку одной рукой. Перед глазами стояло видение тёткиных зубов: были они острые, как у Рамзеса, и почти такие же большие.

Бабушка, бабушка, почему у тебя такие большие зубки?

Девочка из сказки, хотя и тёзка, никогда Маше не нравилась: глупая она какая-то.

Детская мудрость гласит: видишь что-то опасное – беги. Не надо стоять и хлопать ушами, словно тебе три года.

Но сейчас, в этот самый момент, Маша поняла: бывает такой страх, от которого не убежишь. Просто не сможешь.

И что тогда остаётся?..

Осторожно, чтобы не загремела, Маша опустила крышку ящика на пол, и выпрямляясь, ПРЫГНУЛА на тётку, выставив вперёд обе руки.

Толкнула её в грудь, тётка не удержала равновесие и упала, а Маша, взяв ноги в руки, легко побежала к двери.

МОГЛА БЫ побежать.

Если бы тётка вела себя так, как хотелось Маше.

Но вместо этого черноглазая перехватила Машины запястья, дёрнула вниз и на себя, и крепко обхватила девочку поперёк туловища.

Из Машиного горла вырвался тонкий всхлип.

– Тихо, тихо… – перехватив поудобней, тётка принялась укачивать Машу, как куклу. – Ничего не бойся, – шептала она девочке в ухо. – Я тебя не обижу… Не бойся.

И неожиданно Маша поняла: тётенька хорошая.

Ведь она ТОЖЕ сидела на кровати, с другими тётеньками, и на ней не было серого рабочего халата, а был почти такой же комбинезон, как и на Маше.

Её тоже заманили, – решила девочка. – Она такая же пленница в этом дурацком интернате.

О том, что взрослые могут жить в интернатах, она никогда не слышала. Но мало ли…

Однако в том, что это черноглазая сдала её Очкастому, Маша уже сомневалась.

Как только девочка перестала брыкаться и расслабилась, черноглазая поставила её на пол, и только слегка придерживала за плечи.

Казалось, от её рук в Машу перетекает спокойствие. Ладони были очень тёплыми, почти горячими, и совсем не давили, а скорее, поддерживали.

– Ты кто? – раз мы обе пленницы, то можно и на «ты», без церемоний, – решила Маша.

Вблизи черноглазая была не такая уж и старая, без морщин и всего такого. Уж наверняка моложе её тётки, потому что та носила очки, а черноглазая – нет.

– Я Роза, – ответила девушка. – А тебя как зовут?

Да чтоб вас всех, – Маша мысленно выругалась.

И ни капельки не стыдно. Потому что это было ругательство в общем. Без нехороших слов.

У всех. Буквально у ВСЕХ были красивые интересные имена.

– Эсмеральда, – представилась девочка. И посмотрела на черноглазую с вызовом: пусть только попробует не поверить. Но та лишь кивнула и сказала:

– Рада познакомиться, Эсмеральда. И раз уж мы теперь подружки, может, расскажешь, что здесь делаешь?

– И когда это мы стали подружками? – Маша подозрительно сморщила нос.

Чтобы стать подружками, нужно много всякого: обменяться браслетиками из бусин, принести клятву на мизинчиках…

Черноглазая улыбнулась.

– Не доверяешь, – кивнула она. – Молодец. Продолжай в том же духе. Но знаешь, что? – она присела на соседний ящик, чтобы Маше не приходилось задирать голову. – На этот раз можно сделать исключение. Потому что я хочу тебе помочь.

Маша недоверчиво пожала плечиками.

Взрослые всегда так: я хочу тебе помочь, я действую в твоих интересах, я хочу, как лучше… А потом заставляют мыть шею и подстригать ногти. А ещё есть капусту. Варёную.

– Тогда давай так, – колебания девочки черноглазая поняла абсолютно верно. – Заключим с тобой союз. Я помогу тебе, а ты – мне.

Маша фыркнула.

– И чем это я могу тебе помочь?

Никогда взрослые не просят помощи у детей. Не мешай. Не путайся под ногами. Не мельтеши. Закрой рот…

А «помощь» в их понимании выглядит так: заправь кровать, убери комнату и вынеси мусор. Разве ж это помощь?

– Ты можешь выбраться отсюда, – сказала Роза. В глазах её вспыхнули искры, на миг они сделались желтыми, как пламя свечи. – И найти моего жениха.

– Ты хочешь, чтобы он пришел и спас тебя? – у Маши тоже загорелись глаза.

Вот это она понимает: сюжет настоящей сказки…

Розочка грустно усмехнулась.

– Я хочу, чтобы он бежал из города, как можно дальше. Скажи ему: уходи немедленно. Скажи: забудь обо мне, спрячься, и главное, скажи так: я хочу, чтобы ты жил. Поняла?

От её голоса у Маши на глазах навернулись слёзы.

Никакими сказками здесь и не пахло. Роза и правда хотела, чтобы её жених бежал.

– Но… Кто же тогда тебя спасёт? – спросила она срывающимся голосом.

Черноглазая, уловив, что Маша сейчас заплачет, протянула руки и прижала девочку к себе.

Погладила по спине, по голове… А потом тихо сказала:

– Меня уже никто не спасёт. Но ты выберешься отсюда. Я тебе обещаю.

Маша её оттолкнула.

– Ты глупая! – почти закричала она. – Ты такая же, как все взрослые! Жених должен тебя СПАСТИ. Это все знают, во всех книжках так написано. И в кино. А если он послушается и сбежит, то… всё это не правда. А это несправедливо, да-да-да.

Роза улыбнулась.

Правда, от её улыбки Маше ещё больше захотелось плакать, но вместо этого она сжала кулаки и разозлилась.

Москва слезам не верит. А плакс в детдоме не любили, потому что все они сладкоежки и ябеды.

Нет, конфеты – это дело хорошее, кто бы спорил. Главное, не плакать и не ябедничать на тех, кто пролез ночью в кухню и распотрошил новогодние подарки, которые приготовила тётя Глаша… А чего? Их же всё равно подарили бы. Так какая разница, если на неделю раньше?

– Давай так, – предложила черноглазая, смахнув – как ей казалось, незаметно – слезу. – Ты сбежишь. А дальше – по обстоятельствам. Хорошо?

Маша вздохнула.

– Не могу, – покачав головой, она села на ящик рядом с Розочкой. – Мне надо спасти друга. Я для этого сюда и пришла. И без Мишки не уйду.

– Что? – казалось, девушка поражена до глубины души. – Ты что же, явилась сюда добровольно?..

– Ну… не совсем, – покаялась Маша.

В общем и целом, она была девочкой честной. И врала, только если надо было выкрутиться из опасной ситуации. Или чтобы было интересней.

Сидя на ящике и жуя сухпаёк, Маша всё рассказала Розочке. Та внимательно слушала.

И тоже жевала. Так, словно не ела уже несколько дней – на самом деле, так оно и было.

Платон Фёдорович не считал нужным заботиться о взрослых пленниках. Для него они были неинтересны: отработанный материал. Взрослая психика была недостаточно гибкой для тех экспериментов, что он запланировал на будущее – светлое, полное славы и уважения коллег.

А ещё он слышал, как Тот человек говорил: заложников всё равно придётся пустить в расход.

Платон Фёдорович не был злым человеком. Напротив, мнил себя очень добрым, просвещенным и вообще большим гуманистом.

И в связи с этим считал, что тихая смерть от голода – гораздо лучше, чем то, что напоследок запланировал для пленников его хозяин.

– Так что, сама понимаешь: Мишка без меня пропадёт, – договорив, вздохнула Маша. – Ему шоколадки нужны, каждый день. Болезнь такая. Иначе загнётся.

– Нет такой болезни, чтоб шоколад есть, – не задумываясь, возразила Розочка. И бросила в рот ещё горсточку сухого супа. Заварить его было нечем, поэтому она ела суп, как в детстве кисель: просто откусывая от пачки.

– А вот и есть, – горячилась Маша. Она забыла, как называл свою болезнь Мишка, и поэтому нервничала. – Сахарное голодание, вот! Я не могу его здесь бросить.

Розочка тяжело вздохнула.

– Ты очень смелая девочка, Эсмеральда. Я бы так не смогла.

– Ну, – Маша потупилась. – На самом деле, я же не знала, что тут будет. А вообще я очень боюсь.

– Тебе всё равно надо бежать, – с нажимом повторила Розочка.

– Но Мишка…

– Ты просто не понимаешь! – она так взмахнула рукой, что часть порошкового супа рассыпалась вокруг. – Они же… Это же звери!

– Но-но, – Маша стряхнула с колен крошки. – Звери очень даже хорошие. Я с ними дружу.

– Ты права, извини, – Розочка отложила пакетик с супом и поискала за ящиком другую упаковку – с галетой. С трудом сглотнула – в горле пересохло, но воды не было. – Я хотела сказать, что здесь заправляет очень злой человек. Понимаешь? Он делает из детей кукол, а потом играет ими.

– Понятно, – со знанием дела кивнула Маша. – Как Карабас-Барабас. Но ты не бойся, – она похлопала Розочку по руке. – Карабасу-Барабасу в конце так наподдали, что только пятки сверкали. И у нас так будет. Да-да-да, широко известный факт: когда дети сражаются против злых взрослых, ВСЕГДА побеждают дети. Буратино ведь победил. И Гарри Поттер, – и она победно посмотрела на черноглазую.

Последний аргумент Маша считала абсолютно несокрушимым.

Розочка посмотрела на Машу с каким-то непонятным выражением. А потом покачала головой и тяжело вздохнула.

– Сколько тебе лет? – вдруг спросила она.

– Почти девять, – гордо ответила Маша. – А тебе?

– Почти двадцать, – грустно ответила Розочка.

Конечно, такая древность, – грустно вздохнула Маша. – А-теро-склероз сосудов, – она читала об этом в одной книжке. – Старческий маразм. Элементарных вещей не понимает.

– Ладно, мне пора, – Маша нехотя встала с ящика. Хорошо было сидеть вот так, грызть печеньки и болтать на всякие-разные темы. Но где-то там Мишка. И он ждёт свою шоколадку.

Кстати, об этом…

Наклонившись, Маша пошарила в упаковках, которые распихала вокруг, освобождая ящик. Отыскала несколько штук, в которых угадывались характерные тёмные плитки и сунула за пазуху комбинезона: карманов в том не предусматривалось.

– То есть, ты меня не послушаешь, – уточнила Розочка.

На миг Маше показалось, что черноглазая сейчас как схватит её, как выкинет в окно…

– Дай мне один день, – очень по взрослому, спокойно попросила Маша. – Понимаешь, мы в ответе за тех, кого приручили.

– Ещё одно высказывание из сказки? – сухо улыбнувшись, спросила Розочка.

– Из САМОЙ ЛУЧШЕЙ сказки, – строго поправила Маша.

Именно Маленький Принц научил Машу разговаривать с животными. Она просто попробовала – и получилось. Главное, знать, что это возможно.

– Один день, – покорно согласилась Розочка. А потом опустилась перед Машей на корточки и прижала её к себе. – Помни, – сказала она. – Тебя ни в коем случае не должны поймать. Они НЕ ДОЛЖНЫ узнать, что ты не поддаёшься.

– Не поддаюсь чему? – Маше было неудобно, Розочка стиснула её слишком сильно. Но вырываться она не стала. Взрослые любят обнимашки. Они дают им чувство уверенности.

– Гипнозу, – сказала Розочка. – Тебя же водили в маленькую комнату, и сажали перед телевизором?

– Ну да, – Маша кивнула, хотя Розочка этого и не видела. – Показали какие-то круги, спирали… Мне стало скучно, и я уснула. Проснулась в общей спальне, а другие девочки просто сидят и смотрят перед собой… Совсем как в твоей комнате, – и тут Машу озарило. Схватив Розочку за плечи, она заставила ту поднять голову. – Ты такая же, как я! – закричала она.

– Тихо… – испугалась черноглазая. – Нас могут услышать. Но ты права. Я тоже очнулась среди зомби, и очень испугалась. На всякий случай я решила вести себя также, как и они… А потом всё поняла. Новенькую, которую доставили после меня, увели нормальной, а привели… – Розочка сделала пустые глаза. – Вот такой. И случилось это в комнате с теликом. Так что… Если тебя поймают, скорее всего, применят ДРУГУЮ программу – я слышала, как тип в очках об этом говорил.

– И что тогда будет? – спросила Маша.

– Думаю, будет очень плохо, – сказала Розочка и сурово сжала губы. – Ох, как хотела бы я пойти с тобой… – простонала она. – Я ведь так за тебя боюсь!

– Не бойся, – Маша погладила девушку по голове. – Тебе со мной нельзя, потому что ты взрослая. А я вернусь. И обязательно тебя спасу.

Неожиданно из глаз Розочки полились слёзы. Маша не сразу поняла, что девушка плачет – ведь выражение лица у той совсем не изменилось.

– Ты настоящий друг, Эсмеральда, – сказала Розочка.

– На самом деле, я Маша, – это само вырвалось.

Нет, честно.

– Клянусь, я никому не скажу, – сказала Розочка и протянула Маше мизинец.

Клятва на мизинчиках была священной. Если её нарушить, выпадут все волосы, даже реснички, а глаза провалятся в череп.

Маша бестрепетно протянула Розочке палец.

– А я клянусь, что спасу тебя, – сказала она. – Ты только дождись.

Они обнялись ещё раз – за пазухой у Маши громко зашуршали упаковки с шоколадом – а потом Розочка оттолкнула её, со словами:

– Беги. Пока я не передумала. Нет, стой, – Маша остановилась. – Запомни одну простую вещь, – сказала девушка. – Для взрослых чужие дети – все на одно лицо. Просто будь, как все.

Маша кивнула и пошла к двери. Осторожно потянула ручку, выглянула… Никого.

Тогда она в последний раз махнула Розочке и исчезла в коридоре. Девушка, вновь сев на ящик, подтянула колени к груди, и обхватив их руками, горько заплакала.

Просто она ещё маленькая, – думала Розочка. – Она не понимает. И поэтому не боится…

Но при мысли о том, что маленькая девочка бесстрашно отправилась спасать друга, а она, дурёха, сидит и ревёт, как рыба-белуга, Розочке стало стыдно.