Текст книги "Жмурки (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зимина

Соавторы: Дмитрий Зимин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Глава 16

– Что у тебя с этой девочкой?

Суламифь явилась из душевой кабины, как Афродита из пены морской.

«Из океана, вышла младая, с перстами пурпурными, Эос…»

Я тряхнул головой, прогоняя наваждение. Во все стороны полетели брызги от мокрых волос.

– Ничего.

– Будь осторожен, Владыка. Любовь к смертной принесёт тебе много горя. И ей тоже.

И она прошла мимо, медленно, покачивая тяжелыми смуглыми ягодицами, на которых поблёскивали капельки воды.

– Суламифь? – стригойка чуть повернулась и замерла. Так, чтобы я видел острые соски. – Не называй меня владыкой. Никогда.

– Как скажешь, Мастер.

И вышла, придержав тонкую руку на косяке двери…

Я до хруста сжал челюсти.

Да она издевается!

Из спальни донёсся приглушенный смешок.

Спустившись в кухню, я удивился.

Думал, под «гостями» Антигона имеет в виду кого-то… Котова может быть. Настасью, парламентёра от очередной новой банды, претендующей на нашу территорию…

– Доброе утро, Аврора Францевна. Чем могу быть полезен?

Не скажу, что меня обрадовал этот визит. Среди прочих равных, только надуманных проблем соседки мне и не хватало.

– Я бы хотела поговорить с господином Големом.

Огромные очки скрывают половину лица. В пучок волос на затылке воткнуто самопишущее перо.

Никакой косметики.

Одежда, как сейчас модно говорить, «оверсайз» – мешковатая, на несколько размеров больше, чем требуется.

А ведь ей не больше тридцати пяти, – вдруг понял я, внимательно вглядываясь в бледное узкое лицо. – Любопытно. В первый её визит я решил, что соседке больше сорока.

– К сожалению, ваше желание невыполнимо, – церемонно сказал я, остро чувствуя, что волосы у меня всё ещё мокрые, а от кожи несёт соитием.

А вокруг – одни женщины…

Совершенно невозможно работать в такой обстановке.

– Почему?

– Шеф на экскурсии, – быстро сказала Антигона. – Когда вернётся – мы не знаем. У него свободный график.

Соседка поджала губы. Было видно, что говорить со мной ей не нравится.

Но почему-то она всё равно не уходила.

И тогда я вздохнул и посмотрел на часы.

Антикварные ходики висели на стене. В них давно кончился завод, и бить они перестали ещё до моего рождения.

Но своей цели служили исправно: поторопить. Дать понять, что время уходит.

Она не обратила на мой демонстративный жест никакого внимания.

Кусала губы, ломала пальцы, неосознанно, не дожидаясь приглашения, присела на стул…

– Аврора Францевна, – наконец до меня дошло. – Что у вас стряслось?

Глаза за толстыми стёклами были похожи на растерянных рыбок.

– Вы можете доверять Сашхену, – тихо сказала Антигона. – Пока шефа нет, он здесь главный.

Я бросил быстрый взгляд на девчонку: в её словах мне почуялась издёвка. «Агентство оставляю тебе…»

Но не затевать же разборки при посторонних.

А соседка всё молчит.

Она меня боится, – я это почувствовал.

А потом увидел своё отражение в полированном боку кофе-машины…

Господь Всемогущий.

Я совсем забыл, как выгляжу.

Мокрые волосы висят, как тонкие стеклянные нити. На месте глаза – дыра. Лицо настолько бескровное, что может поспорить с мелованной бумагой. Сквозь истончившуюся кожу вокруг рта просвечивают зубы…

А ведь пять минут назад я питался.

Я сглотнул.

Этого оказалось мало. Для того, чтобы приглушить всё, что со мной произошло сегодня ночью – этого оказалось исчезающе мало…

Пройдя мимо соседки к холодильнику, я достал ещё один термос, отвинтил крышку и надолго приложился к горлышку.

По телу прокатилась привычная уже агония, в позвоночный столб словно воткнули раскалённую иглу. Я еле удержался от того, чтобы выгнуться дугой и застонать.

Но вот агония схлынула, и я почувствовал, как кожа приобретает нормальный оттенок, как всё моё тело наливается живыми красками, а волосы перестают походить на бледную прошлогоднюю паутину.

Поставив термос обратно в холодильник, я вытер губы.

А потом сел рядом с соседкой.

– У нас сейчас непростые времена, Аврора Францевна, – я говорил негромко, чтобы это звучало не угрожающе, но и не легкомысленно. – Ближайшее время шеф действительно будет очень занят. Так что, выбор у вас простой: или доверить вашу беду мне, или…

Последнее слово повисло в воздухе.

Соседка издала нервный вздох, а потом сказала:

– Пропала моя дочь, – и добавила, словно я мог с первого раза не понять: – Маша пропала.

Раннее утро, – прикинул я. – Девчонка должна быть в школе.

– Когда? – спросил я вслух. – Когда вы это заметили?

Она опустила голову и закусила губу. Лицо пошло красными пятнами, шея тоже.

– Аврора Францевна, – мягко сказала Антигона. – Если вы нам не расскажете, мы не сможем вам помочь.

И поставила перед ней стакан горячего молока.

Соседка на подношение внимания не обратила. Казалось, она лихорадочно о чём-то думает, что-то прикидывает…

Если девочка и впрямь пропала, – думал в это время я. – То соседку ТОЖЕ могут шантажировать. Что такого ценного может быть в нашей учёной даме?

– Она пропала вчера, – наконец женщина решилась. И теперь слова полились из неё потоком. – Я думаю, что вчера… Утром мы виделись, вместе позавтракали. Она ела без аппетита, всё беспокоилась о каком-то школьном приятеле. Он ей не написал в телеграм, вот Маша и расстроилась. Я не придала этому значения. Всё понятно: мальчик… – она снисходительно усмехнулась. Но тут же вновь стала серьёзной и продолжила: – Потом я отвезла Машу в школу и поехала к себе, в институт. Вернулась очень поздно, в её комнате было темно. Я решила, что девочка спит и не стала беспокоить. А сегодня утром… Я пришла… чтобы разбудить её в школу… А кровать… – в глазах её плеснула паника.

– Она могла остаться ночевать у кого-то из друзей? – быстро спросил я. – Например, вы упомянули, что вернётесь поздно, и Маше, чтобы не сидеть одной…

– Исключено, – достав из причёски ручку, она принялась вертеть её в пальцах. Длинных, довольно сильных, с короткими ноготками. Привыкших выполнять какую-то сложную, напряженную работу. – В школе она новенькая, друзей ещё не завела. Разве что, тот самый мальчик – она наморщила лоб, вспоминая. – Миша Лавров. Она как раз о нём беспокоилась.

– Может быть, после школы она решила его навестить? – спросила Антигона.

– И осталась на ночь? – соседка посмотрела на Машу поверх очков. – не забывайте, милочка: они дети. Им всего по восемь лет.

– Вы звонили этому Мише? – спросил я.

– По телефону, который мне дали в школе, никто не ответил. А кроме того… – соседка помедлила, но потом решилась. – Я думаю, Машу забрали.

В кухне повисла мучительная тишина.

Мы все, каждый по своему, пытались осмыслить то, что сказала соседка.

– Вы думаете, что Машу забрали… те люди, о которых вы нам рассказывали? – уточнила Антигона.

– Сомневаюсь, что их можно называть людьми, – соседка горько качнула головой. – Но да. Я в этом почти уверена.

– Почти? – уточнил я.

– Я уже упоминала: Маша не демонстрировала никаких выдающихся способностей, – раздраженно, словно в пятый раз объясняет простейшую теорему студентам, ответила соседка. – Она была… такой обычной девочкой.

– Была? То есть, вы уверены, что Маши больше нет?

А вот теперь она испугалась.

– Господи, – пролепетала соседка. – Что я такое говорю… Конечно же, я верю… ЗНАЮ, что Маша жива! Просто…

Она уронила голову на руки и зарыдала.

– Ладно, – сказал я, старательно делая вид, что ничего не происходит. – Я проверю школу.

Блин, как это всё не вовремя.

Ох уж эти мамаши. Не следят за своими чадами, а нам расхлёбывать.

Я лукавил.

Просто мне хотелось сорвать на ком-нибудь злость. Но уже чувствовалось: исчезновение девочки укладывается в картину мира, которая формируется после смерти Скопина-Шуйского. Как неожиданная перемена в майоре Котове, как самоустранение Алекса…

Блин ещё раз! За всем этим я и забыл сказать Антигоне, что шеф жив-здоров. Что я его видел и… Что он меня прогнал.

– В школу пойду я, – прервала поток моих мыслей Антигона. – и она указала взглядом на моё отражение. Пришлось согласиться.

Меня с такой рожей к школе лучше не подпускать. А то не только ученики, но и учителя пропадать начнут.

– Я тебя отвезу, – неожиданно сказала Суламифь Антигоне.

Всё это время она простояла, прислонившись к стене у нас за спинами. Не двигаясь, не дыша… Мы о ней снова забыли.

– Зачем? – ревниво вскинулась девчонка. – Я и сама справлюсь.

– Идите вдвоём, – сказал я и поднялся, давая понять, что споров не будет.

Антигоне нужна защита. Стригойка – это лучшее, что у нас есть в данных обстоятельствах.

И тут хлопнула входная дверь.

В прихожей послышались шаги, кто-то зашел в офис, зажурчала вода в уборной…

Я бросился на шум.

– Вы что здесь делаете?

Амальтея уже держала в руке лейку с водой – каждое утро она поливала фикусы. Афина, включив компьютер, быстро просматривала какие-то файлы…

Когда я заревел на них, как раненый бык, обе уставились на меня.

– Работаем, вообще-то, – Амальтея мигнула густо подведёнными глазами. И отвернулась.

А я обрушился на Антигону, уже не обращая внимания ни на соседку, ни на Суламифь, с интересом следящую за баталией.

– Ты им ничего не сказала, – уставив ей в грудь обвиняющий перст, я слегка нажал. Почувствовал под подушечкой пальца нечто мягкое, упругое… И счёл за благо перст свой отдёрнуть. – Я приказал тебе спрятаться. И сообщить девчонкам, чтобы они сделали то же самое. А ты…

Антигона закатила глаза. А потом извиняюще посмотрела на соседку.

– Я пойду, – та поспешно поднялась, и кутаясь в вязаный кардиган, направилась к чёрному ходу.

Я потёр лоб, вздохнул…

– Аврора Францевна, – женщина обернулась. – Мы найдём вашу дочь.

Она молча кивнула и вышла.

По-моему, соседка мне не поверила.

Бессильно опустившись на стул, я бездумно уставился перед собой.

Всё рушится.

Как только Алекс ушел, всё тут же полетело в тартарары.

И я не знаю, понятия не имею, что с этим делать.

Антигона удалилась с независимым видом, не бросив в мою сторону даже взгляда.

Суламифь, пробормотав, что пойдёт прогреть двигатель, тоже испарилась.

Лимузин так и стоит у наших ворот, – вспомнил я. – В гараж он не поместился. Вот и пришлось бросить машину на улице.

На соседний стул неожиданно опустилась Амальтея и протянула мне какую-то чёрную тряпочку.

– Зачем это? – она была похожа на странный галстук. Шелковая, чёрная, но слишком тонкая. Я ничего не понимал.

– На глаз, – коротко сказала Амальтея.

–?..

– Пока твой глаз не восстановится, – терпеливо повторила она. – Тебе лучше поносить это.

Встав, она нежно провела руками по моим волосам, сняла со своего запястья резинку и стянула их на затылке. А потом аккуратно повязала мне на глаз повязку. И улыбнулась.

Я не выдержал.

Обнял её обеими руками, ткнулся в живот, как всегда, обтянутый чёрной сетчатой майкой, и громко втянул носом воздух.

Он Амальтеи пахло очень уютно: земляничным мылом, тушью для ресниц и антисептиком.

– Что я делаю не так? – спросил я глухо.

Она вновь положила руку мне на волосы и погладила.

– Всё.

Я вскинулся. Задрал голову, посмотрел ей в лицо…

– А что ты хотел? – спросила девчонка. – Чтобы я начала тебя утешать? Заверила, что всё не так плохо? Враги сгинут, шеф вернётся, и всё будет в шоколаде?

– Да, – честно сказал я. – Но ведь этого не будет?

– Всё в твоих руках, Шу.

Я моргнул.

Как это в моих? При чём здесь я?..

– Шеф оставил агентство Антигоне, – сам не зная зачем, сказал я.

– Ну да, – Амальтея невозмутимо кивнула. – Кто-то же и туристами должен заниматься. Денежки, знаешь ли, сами себя не заработают.

И я захлопнул варежку.

Всё это время я даже не задумывался, откуда у нас берутся деньги. Меня снабжали одеждой, кормили, поставляли патроны и прочую амуницию…

Даже платили – пусть небольшую, чисто символическую зарплату. Но учитывая, что тратить мне было особо не на что, я и не заморачивался.

А девчонки в это время, кроме того, что обслуживали нас с Алексом, ещё и зарабатывали бабло…

– Мне надо кое-куда отлучиться, – сказал я, поднимаясь с табурета. – И… Спасибо тебе. За всё, – притронувшись к повязке на лице, я отдал Амальтее шутливый салют.

Ты действительно большой ребёнок, Сашхен, – сказал я себе.

Точно, – раздалось в моей голове. – Большой, наивный анфан терибль.

Голос был на редкость ядовитым. Я улыбнулся.

Надо составить план, – вертелось в голове, пока я шагал к будочке рядом с гаражом. – Раз я сейчас всё делаю не так, нужно сосредоточиться. Подумать и понять, как сделать всё правильно.

Отпирая замки, я испытывал угрызения совести: мужики сидят там со вчерашнего дня.

Еды-то я им притащил, но вот возможности справить нужду у них не было…

Да, Сашхен, Женевская Конвенция тебя не похвалит, – это был не совсем голос. Скорее, эхо.

Но от того, что оно звучит в моей голове, становилось спокойнее.

Открыв дверь будки, я замер на пороге, моргая и приноравливаясь к царящему внутри полумраку.

Свет попадал только через дверь, яркими полосами ложась на пыльный, исчерченный следами пол.

Будка была пуста.

Осторожно войдя внутрь, я огляделся внимательнее – словно два взрослых человека могли, как пауки, забиться в угол.

Чёрт, – сказал я вслух. – Ничего не понимаю.

Если б Антигона их выпустила – она бы мне сказала.

А кроме того, ключи от будочки были только у меня…

Но расслышав едва заметный шорох, я вздрогнул.

В углу, который я как будто внимательно осмотрел, светились желтые и неподвижные, с вертикальными зрачками, глаза.

Твою дивизию.

Ящер был довольно крупным – размером с овчарку. Он проявился из сумрака, из пыльных теней, словно на детской картинке, которую, чтобы увидеть изображение, нужно смочить водой.

Второй ящер был там же – сливался с каменной стенкой, и если б он не пошевелился, я бы так и пялился на него, не замечая.

Мимикрия. Рептилии способны проводить неподвижно многие часы, сливаясь с местностью, не подавая признаков жизни…

– Давайте, вы это… – чувствуя себя предельно глупо, обратился я к ящерам. – Перекидывайтесь уже.

И вышел.

Насколько помню, процесс этот довольно интимный, оборотни не любят, когда кто-то смотрит.

Изобретательно, – решил я, стоя спиной ко входу, изучая низкое, как провисшее ватное одеяло, небо. – Энергосберегающий режим. Ящерицы могут впадать в летаргию, не нуждаясь практически ни в чём.

Умно. Практично. И… чуток устрашающе.

– Сортир, – сказал парень, выходя из будочки и на ходу застёгивая пряжку ремня на джинсах.

– Там, – я кивнул себе за плечо, указывая на дом. – Слева от входа.

– Спасибо.

Второй молча кивнул и припустил следом.

А я закурил.

Вот и вся моя армия, – мысль была не особо вдохновляющей. – Три девчонки, стригойка и два бывших пленника.

Если они ЗАХОТЯТ.

Через десять минут, наскоро приняв душ и переодевшись в мои запасные шмотки, бывшие пленники сидели на кухне и уплетали салат из огурцов и капусты, который быстренько настругала Амальтея.

Они ещё и вегетарианцы, – с каким-то экзистенциальным ужасом думал я.

В голове не укладывалось: как могут вегетарианцы воевать? Это всё равно что корову заставить драться с медведем.

– Вы можете просто уйти, – сказал я, когда Амальтея поставила перед ребятами по большому стакану яблочного сока. – Простите, что промурыжил вас так долго, я просто… замотался. И за погибших товарищей… тоже простите.

– Это война, брат, – сказал один бородач, делая глоток.

Если убрать эти вот их бороды, подстричь – окажется, что ребятам лет по двадцать, – подумал я.

Хотя… С оборотнями никогда не знаешь наверняка.

– Но я хочу, чтобы вы меня сначала выслушали, – сказал я.

– Нэ нада, – сказал второй. – Мы тоже думалы, пака сидэли. Мы будэм драца.

Я невольно задрал брови. Посмотрел на стаканы с соком…

– Вы?..

Я просто хотел, чтобы они напряглись и вспомнили, где был этот дом, в котором якобы заседал «Совет города Питера». Может быть, они согласятся поехать вместе со мной, чтобы его найти.

– Ты о нас ничего не знаешь, – сказал первый. В отличие от второго, он говорил чисто, без всякого акцента. С каким-то, я бы сказал, интеллигентным прононсом.

– Тут ты прав, – я даже позволил себе улыбнуться. – Как и вы обо мне.

– Значит, пора узнать друг друга поближе, – первый поднялся и подошел ко мне. – Валид, – рукопожатие было крепким, тяжелым, основательным. – Это мой младший брат Салим, – он кивнул второму и тот тоже поднялся, жадно допивая последние капли сока.

– Забудэм, что было, – сказал он, тоже протягивая руку.

– Вы простите мне смерти ваших людей?

– Мы тоже собирались тебя убить, – рассудительно сказал Валид. – И убили бы – если б смогли. Нас убедили, что через вашу смерть мы сможем обрести безопасность.

– И вы поверили?

– Нэт, – покачал головой Салим. – Но папытаца стоило.

Я кивнул.

Если б мне предоставили выбор: мои близкие, или какие-то чужаки, я бы тоже не стал раздумывать.

– Совет города Питера, – сказал я. – Я его не нашел. Может, вы поедете со мной и мы попробуем вместе?

Братья переглянулись.

Они явно о чём-то совещались, безмолвно, как это умеют оборотни. Наконец Валид сделал крошечный шаг в мою сторону.

– Хотим признаться, – сказал он. – Мы тебя обманули.

Глава 17

Маше даже не пришлось вспоминать, как это делается: ноги сами собой приросли к полу, руки сложились на парте, как у примерной ученицы, а глаза уставились в стену, на которой висела почти новая, только слегка поцарапанная доска, но на ней всё равно никто не писал, даже мела не было, и Маша принялась считать эти царапины, как овечек, чтобы заснуть, всё что угодно, только бы не смотреть на очкастого, не выдать себя, не показать ему свой страх, потому что тогда он ТОЧНО поймёт, что она, Маша, не такая, как все, потому что остальные дети не боялись, они вообще не обратили на очкастого внимания, так и продолжали свои глупые никчёмные занятия, и только она никак не могла совладать с собственными глазами, которые хотели следить за Очкастым, а вовсе не пялится на доску, и царапины тут очень кстати, потому что их можно считать, и это хоть какое-то занятие, когда страшно так, что опять хочется писать, хотя только что была в туалете, а может, это выпитая вода просится наружу…

– Здравствуйте, дети, – тихо сказал Очкастый.

И только тогда часть детей отвлеклась и посмотрела на него. Другая часть не реагировала.

Но Маша решила, что ей можно и посмотреть: никто же не знает, что происходит у неё в голове.

И посмотрела.

Ну, не совсем на него, а за левое плечо – этому приёму она научилась ещё в детдоме, когда надо было делать вид, что слушаешь трепотню учителя, а в это время преспокойно размышлять о своём.

В какой-то момент Маша решила, что думает слишком громко, и испугалась.

А вдруг кто-нибудь услышит?

Но Розочка оказалась права: окинув класс рассеянным взглядом, Очкастый не обратил на Машу никакого внимания.

И она уже почти расслабилась, и даже смогла тихонько выдохнуть, как Очкастый отколол номер: вытащил из кармана какую-то коробочку с присосками и подошел к первой парте.

Присоски он налепил на лоб белобрысому мальчику, а сам стал смотреть на экранчик.

Повторил то же самое с другим мальчиком, ещё с одним и ещё…

Эльвира сказала: директор будет проверять результаты. Видать, это они и есть.

Сама Эльвира тоже сидела за партой, во втором ряду с края.

Ей лепить присоски Очкастый не стал.

Зато девочка рядом с Эльвирой, как только ей прилепили на лоб круглые чёрные резинки, вдруг резко откинулась на стуле, выгнулась дугой и засучила ногами.

Коробочка громко запищала, и от этого звука девочка выгнулась ещё сильнее, с губ её закапала слюна.

А Маша изо всех сил делала вид, что смотрит прямо перед собой. Ногти впились в сгиб локтя, прямо через комбинезон, но она этого не замечала, потому что опять, как тогда, в ящике, нестерпимо хотелось в туалет.

Как только Очкастый снял присоски с девочки, та обмякла, запрокинула голову и кажется, перестала дышать. Но это было не точно, ведь Маша видела девочку лишь краем глаза, или, говоря по-научному, пе-рифе-рийным зрением.

Очкастый повернулся к Эльвире и сказал:

– Найди человека в сером халате и приведи сюда.

Эльвира тут же поднялась и пошла к двери. На девочку она даже не взглянула, хотя та сидела рядом, на соседнем стуле.

А Очкастый перешел к следующей парте…

Время тянулось мучительно медленно.

Иногда коробочка пищала, и тогда Очкастый поднимал мальчика или девочку, и выводил на середину класса, где они также безучастно стояли и смотрели перед собой.

В судорогах никто больше не бился.

Вернулась Эльвира, за ней шел безучастный человек в сером халате.

– Унеси это вниз и утилизируй, – приказал ему Очкастый, указывая на девочку без сознания.

Подбородок у девочки был в слюне, а из ноздри показалась капелька крови.

Человек в сером халате подхватил девочку на руки и вышел. Никто на них не смотрел.

Маша решила последовать примеру девочки: ничего не стоило изобразить припадок, она это умела.

И хотя у Ленки из детдома это получалось куда лучше, ей даже врачи верили, Маша в себе не сомневалась.

Заставили передумать её слова Очкастого. Во-первых, указывая на девочку, он сказал «это». О людях так не говорят, их в школе учили. Человек – это «кто», он не предмет.

А во-вторых… Маша знала, что означает слово «утилизировать». Думать она об этом сейчас не собиралась, тем более, что Очкастый уже приближался к её парте.

Чем ближе он подходил со своей коробочкой и присосками, тем сильнее билось сердце.

Пульс колотился даже в глазах, и Маша боялась, что Очкастый, бросив на неё хотя бы один внимательный взгляд, тут же всё поймёт.

Это она сбежала из общей спальни.

Это её искали люди в серых халатах на первом этаже.

Это она пряталась в ящике с печеньем.

Дыхание спёрло, горло сдавило судорогой.

Когда Очкастый принялся проверять детей прямо перед её партой, Машу охватило непреодолимое желание вскочить и бежать, бежать отсюда, куда глаза глядят.

Но рядом с выходом сидела противная Эльвира, наверняка она попытается её поймать. Они так всегда делают – те, кто сидит рядом с дверью… Если бежишь слишком быстро и не смотришь по сторонам, обязательно поставят подножку.

Некоторые так СПЕЦИАЛЬНО садятся. Извращенное чувство юмора – говорила Юлька.

Будь, как все, – напоминала себе Маша, стараясь успокоить дыхание.

Раз овечка, два овечка… Овечки тоже были противные, как Эльвира. Они совершенно не хотели прыгать через заборчик, а стояли рядом, смотрели на Машу и гнусно усмехались.

Ощутив на лбу присоски, Маша чуть не зажмурилась. Усилием воли удержала она лицо – помог обширный опыт из жизни индейцев.

Настоящий индеец никогда не выказывает страх, – шептала она про себя. – Настоящий индеец никогда не меняет выражение лица, даже если ему в голову летит томагавк, даже если ему отрезают палец.

Однажды, на спор, она проткнула себе щеку булавкой. И ни разу не моргнула, даже когда из дырочки пошла кровь…

И вдруг коробочка запищала.

Маша жутко испугалась, и если бы не представляла у себя в щеке булавку – подскочила б до потолка, стопроцентов.

Писк был другим. Не таким, как у девочки с судорогами, и не таким, как у тех, кто уже стояли у доски.

Всего там стояло три человека: два мальчика и одна девочка, про которую Маша сначала думала, что она тоже мальчик, потому что волос у неё на голове не было, только ёжик.

Послушав писк, Очкастый снял с Машиного лба присоски и сказал:

– Встань.

Маша послушно встала.

– Как тебя зовут? – повелительно спросил Очкастый.

– Эсмеральда, – ответила Маша, глядя строго перед собой, свободно опустив руки вдоль тела, и только изо всех сил поджав пальчики на ногах, потому что в тапках их не было видно.

– Ты сегодня была в комнате с телевизором, Эсмеральда? – спросил Очкастый.

– Да, – на всякий случай ответила Маша.

И верно, угадала, потому что тот кивнул, а потом подкрутил что-то в коробочке.

– Садись на место, Эсмеральда, – сказал очкастый и казалось, тут же про неё забыл.

Он поверил! – Маша улыбнулась – мысленно, снаружи всё ещё сохраняя индейскую невозмутимость.

Когда Очкастый закончил проверку, и вывел к доске ещё одну девочку, Маша позволила себе выдохнуть.

Но видать, слишком рано: собрав выделенных детей и подталкивая их к выходу из класса, как глупых цыплят, в дверях Очкастый остановился и сказал:

– Эльвира. Через два часа приведёшь Эсмеральду в мой кабинет. А до тех пор пускай сидит здесь.

– Хорошо, – сказала противная старшая девочка.

На Машу она даже не взглянула.

Так, пора выбираться, – подумала Маша, как только за дверью стихли шаги Очкастого.

Если через два часа Очкастый меня не увидит – стопудово всё поймёт. Вспомнит, как искал сбежавшую девочку утром, вспомнит неправильный писк коробочки…

Но чтобы выбраться из класса, нужно отвлечь Эльвиру. Подобно овчарке, наблюдала она за стадом детей, не упуская ничего.

А может…

Как только в голову пришла эта мысль, Маша тут же встала и пошла к двери. Она старательно изображала зомби, не глядя по сторонам и не двигая руками.

– Стой, – раздался повелительный оклик Эльвиры.

– Я хочу писать, – громко сказала Маша. – Я должна пойти в туалет.

– Хорошо, иди, – сказала Эльвира. – Но потом сразу возвращайся. – и отвернулась.

Душа ликовала. Ай да Маша! Ай да молодец!..

А всё дедуктивный метод, – похвалила Маша саму себя, прикрывая дверь в класс с другой стороны.

Дети вечно хотят в туалет – это она знала по себе. Как что не так – сразу хочется писать. А если выпить на спор два литра лимонада – так вообще полный капец.

Но в классе, конечно, никакого туалета не было. И мочой не пахло, не то, что в спальнях…

Значит, куда-то дети ходят – справлять естественные надобности, и никого это не должно удивлять, – так рассуждала Маша и оказалась права.

А это было приятно, и главное – помогло вырваться из-под бдительного ока Эсмеральды.

Мишка… – думала Маша, осторожно заглядывая в очередной класс.

Но теперь она была умнее: следила, чтобы коридор оставался пустым, и никто не мог подкрасться из-за спины.

* * *

Вернёмся к особняку, в котором проживала Маша.

Солнце давно миновало зенит, и теперь было похоже на варёное яйцо, которое зачем-то положили в стакан с крепким индийским чаем.

Дом стоял с тёмными окнами, в них, как в зеркале, отражались голые ветки сирени, да ещё осин, выстроившихся вдоль забора, подобно безмолвным серым стражам.

К вечеру похолодало, и из носа Рамзеса, спящего на пороге своего домика, вырывались облачка пара.

Прилетел мыш Терентий и уселся на конёк крыши, прямо над головой пса.

Рамзес сладко причмокнул во сне и переложил тяжелую голову с одной лапы на другую.

Мыш многозначительно кашлянул.

На пса это не произвело ровно никакого впечатления.

Тогда Терентий расправил кожистые крылышки и спланировал вниз, прямо к морде пса.

Чёрный и влажный нос выпустил струю тёплого воздуха, и Терентия чуть не сбило с лапок, но он удержался, помогая себе коготками на кончиках крыльев.

Рукокрылые, – так называют люди летучих мышей.

Терентий нетерпеливо постучал пса по носу. Тот фыркнул, клацнул зубами, словно ловил муху, и лениво приоткрыл один глаз.

Перед ним мельтешило нечто мелкое, неуловимое – зрение у Рамзеса было уже не то, что в молодости. Но нюх пока не подводил, и сейчас он подсказал сонному собачьему разуму, кто перед ним.

– Ну что тебе? – спросил пёс. – Ночь скоро, не мешай спать.

– Слышали новость? – возбуждённо пискнул мыш. – Девочка пропала.

– Не знаю никаких девочек, – сердито буркнул Рамзес и отвернулся. Холодно. Лапы ломит к перемене погоды. Ночью наверное пойдёт снег…

– Как же не знаете, господин пёс, – не отставал Терентий. – Маша! Ваша подопечная. Пошла в школу и не вернулась.

Рамзес вскинул голову и принюхался. Как всегда, неистребимый запах хозяйки дома превалировал над всеми остальными.

Сигаретная вонь смешивалась с запахом сырой земли, прелых листьев, крошечного крылатого создания перед носом, с тонким, доносящимся с соседнего участка запахом крови и болотной тины…

Маша сегодня не проходила.

Точнее, утром она вышла, вместе с хозяйкой села в машину и они уехали – Терентий сказал, в школу.

Но обратного следа он не чуял.

Странно.

Дни для Рамзеса были как плоские бублики, нанизанные на единую непрерывную нить. Каждый бублик неуловимо отличался от других, и в то же время, это был один и тот же бублик. С тем же запахом, с тем же вкусом…

Но в сегодняшнем дне-бублике что-то изменилось.

В нём не было Маши.

Пёс тяжело поднялся на лапы и наклонил голову к самой земле, уставив нос на мыша Терентия.

– Докладывай, – коротко гавкнул он.

– В школу приехала, как обычно, – с готовностью сказал мышь. – Сидела на уроках. Но в автобус не села, а пошла на остановку и забралась в трамвай. Больше я ничего не знаю: за трамваем мне не угнаться… – Терентий продемонстрировал крохотное, тонкое, как у бабочки, крыло.

– Ох, грехи мои тяжкие, – пёс и исчез в домике. Через минуту появился, неся в зубах широкий кожаный ошейник. – Проморга-и, – пробурчал он сердито и сплюнул ошейник на землю. А потом подцепил его носом и попытался надеть. – Помоги, – рыкнул он мышу, и Терентий, взлетев псу на холку, вцепился лапками в кожаную петлю и потянул изо всех сил.

– Зачем это вам? – спросил любопытный мыш.

– Для солидности, – пояснил Рамзес. – Увидев меня в ошейнике, люди не будут пугаться. Пёс в дорогом ошейнике – это респектабельный гражданин, а не шелупонь бродячая.

– Это как для людей – одежда, – кивнул понятливый мыш. И оглядел своё маленькое, покрытое серой шерсткой тельце. Ему никакая одежда не требовалась.

– Что-то типа того, – буркнул Рамзес и устремился к калитке в дальнем конце сада.

Калитка выходила на реку. Там, на асфальтированной площадке притулились мусорные баки – общие с соседями.

Там же проходила беговая дорожка, а дальше – проезжая часть, за которой и несла свои воды река, закованная в серый каменный панцирь и неприветливая в это время года.

Рамзес приподнял носом перекладину металлического засова, толкнул калитку лапой и вышел на беговую дорожку.

Не глядя толкнул калитку теперь уже задней лапой, послушал, как упал на место засов, удовлетворённо кивнул и потрусил по беговой дорожке в сторону школы.

Мыш Терентий перелетел через калитку поверху, а потом сложил крылышки и устроился на ошейнике Рамзеса, вцепившись коготками в кожаную петлю.

* * *

Маша обошла весь второй этаж интерната, а Мишки всё не было.

Она даже отыскала Светку – девочка сидела в одном из классов, перед лицом её парил уже не один карандаш, а целый десяток, и когда Маша с криком радости бросилась её обнимать, никак не отреагировала.

Точнее, отреагировала: сбросила Машины руки, оттолкнула девочку от себя и вернулась к своему занятию.

– Света! – позвала Маша и потрясла её за плечо. – Это я, Маша!..

При звуках её голоса Светка оторвала взгляд от карандашей – те сразу попадали на парту – и посмотрела на Машу. В глазах её мелькнуло узнавание, она даже хотела что-то сказать…

Но глаза уже потухли, а бледное круглое личико сделалось пустым, равнодушным.