Текст книги "Иван Федоров"

Автор книги: Татьяна Муравьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

ХРАМ СВЯТОГО НИКОЛЫ ГОСТУНСКОГО

 
…Егда кто Николая любит,
Егда кто Николаю служит,
Тому святой Николае
На всяк час помогае.
 

Духовный стих

Неизвестно, какой именно этап противостояния боярских группировок застал вернувшийся в Москву Иван Федоров.

Борьба между боярами сотрясала всю Москву, ее отголоски были хорошо слышны всем без исключения. Несомненно, Иван Федоров, как и все простые москвичи, с тревогой и нетерпением ожидал известий о последних событиях при великокняжьем дворе, обсуждал их с соседями и знакомыми, гадал, к добру или к худу может привести та или иная перемена.

(Но его обычная, повседневная жизнь, независимо от политических катаклизмов, текла своим чередом.)

Ивану Федорову в то время было около двадцати пяти – тридцати лет. Вернувшись в Москву, он принял сан дьякона, а перед этим – женился. Женитьба была непременным условием получения сана, ибо по законам православной церкви священнослужитель всякого чина должен был непременно состоять в браке. О жене Ивана Федорова не сохранилось никаких сведений, неизвестно даже ее имя. Вероятно, брак долгое время был бездетным или рождавшиеся дети умирали во младенчестве, поскольку единственный сын Ивана Федорова, дальнейшая судьба которого известна, тоже Иван, родился только в середине 1550-х годов.

Местом дьяконской службы Ивана Федорова стал храм Святого Николы Гостунского в Кремле. Трудно сказать, было ли назначение будущего первопечатника именно в этот – кремлевский – храм знаком отличия. Кремль в те времена не противостоял остальному городу, внутри кремлевских стен наряду с представителями государственной и церковной власти – великим князем и митрополитом жили люди самого разного состояния – бояре, купцы, их многочисленная дворня, так что приходы большинства церквей в Кремле не слишком отличались от приходов церквей за его пределами.

Дьяконство в храме Николы Гостунского – первый достоверный, документально зафиксированный факт из жизни первопечатника, причем сообщенный им самим – в послесловии к «Апостолу» Иван Федоров называет себя «Николы чудотворца Гостунского диакон».

Храм Николы Гостунского располагался близ Ивановской площади, по левой стороне улицы, идущей от Фроловских ворот к колокольне Ивана Великого.

Изначально этот храм, заложенный в 1477 году, был построен из дерева. Предание рассказывает, что во времена татаро-монгольского ига на месте будущего храма находилось Ордынское подворье, на котором жили представители золотоордынского хана, наблюдавшие за всем, что происходило в Москве, и доносившие об увиденном своему господину. Жена Ивана III, византийская царевна Софья Палеолог, посчитала присутствие соглядатаев близ великокняжьего дворца оскорбительным для великого князя и придумала дипломатичный способ избавиться от соседства с ордынцами. Она отправила лично от себя посольство в Золотую Орду к ханской жене с богатыми дарами и письмом. В письме великая княгиня просила ханшу уступить ей землю Ордынского подворья в обмен на строения, расположенные в другом месте. Свою просьбу Софья объяснила тем, что во сне ей явился Николай-угодник и повелел построить храм именно там, где сейчас стоит Ордынское подворье. Ханша убедила мужа уважить просьбу великой княгини, строения Ордынского подворья снесли, а на их месте построили деревянный – из елового леса – храм во имя святого Николая-угодника. Поскольку храм строился по инициативе великой княгини, особый интерес к постройке проявили женщины, на строительство они пожертвовали много льна и домотканых полотен, из-за чего храм получил народное прозвание Николы Льняного.

В 1506 году Василий III повелел заложить на месте деревянного храма новый – из кирпича. Кирпичная постройка была возведена всего за девять недель. Великий князь поставил в новом храме чудотворную икону Николы Гостунского, привезенную из села Гостуни близ Калуги и по великокняжьему распоряжению украшенную золотом и драгоценными каменьями. Василий особенно почитал эту икону и, умирая, пожелал, чтобы именно ею митрополит благословил его перед смертью. По этой иконе храм стали называть храмом Николы Гостунского [2]2
  До наших дней храм Николы Гостунского не сохранился. В 1817 году его разобрали «как обветшавший» и «по бедности архитектуры делающий безобразие Кремлю». Престол был перенесен в здание колокольни Ивана Великого, где находился до 1917 года.


[Закрыть].

Храм пользовался большой популярностью среди москвичей, от чудотворной иконы многие страдающие разными недугами получали исцеление; кроме того, Николу Гостунского почитали покровителем вступающих в брак, и помолиться ему приходили сговоренные женихи и невесты со всей Москвы. К храму по тогдашнему обычаю были приписаны свои, «записные» нищие – двенадцать поповских вдов. Протопопом – главным священником храма – был отец Михаил, человек образованный и любящий книги, вероятно, у Ивана Федорова сложились с ним дружеские отношения.

Иван Федоров исправно исполнял свои дьяконские обязанности.

Дьякон (по-гречески это слово означает «служитель») должен был помогать – «сослужить» – священнику. Второстепенная, вспомогательная роль дьякона подчеркивалась еще во время обряда посвящения в сан: во время этого обряда будущий дьякон должен был стоять у Святого престола на одном колене, в знак того, что его служение вдвое менее ответственно, чем служение священника. Тем не менее круг обязанностей дьякона был обширен и разнообразен. Иван Федоров помогал отцу Михаилу в храме, вероятно, исполнял должность школьного учителя, мог заниматься переписыванием богослужебных книг.

Должно быть, в это время произошло знакомство Ивана Федорова с митрополитом Макарием, одним из образованнейших людей своего времени, страстным любителем книг, впоследствии одним из самых энергичных сторонников печатного дела на Руси. Поначалу скромный дьякон мог попасть в поле зрения могущественного митрополита лишь в силу территориальной близости храма Николы Гостунского к митрополичьему двору; но со временем митрополит оценил ум, образованность и способности Ивана Федорова, их сблизил интерес к книжному делу, и не исключено, что Макарий привлек Ивана Федорова к работе над созданием грандиозного литературно-исторического труда – двенадцатитомных Великих Четьих миней.

Минеями (от греческого «минея» – «месяц») называли собрание религиозных текстов, расположенных в соответствии с церковным календарем и предназначенных для ежедневного чтения на протяжении всего года. Макарий, по его собственным словам, намеревался объединить в этом труде «все книги чтомые, которые в Русской земле обретаются». Конечно, митрополит несколько преувеличивал свои возможности, но тем не менее Великие Четьи минеи по праву называют «энциклопедией» тогдашней русской церковной письменности. В их состав вошли фрагменты из Ветхого Завета, четыре Евангелия с толкованиями, послания и деяния Апостолов, Псалтырь, жития святых и многие другие тексты.

Этот труд был начат Макарием задолго до его приезда в Москву и принятия митрополичьего сана. Хотя Макарий был уроженцем Москвы, но в молодости он покинул столицу, принял постриг в Боровском Пафнутьевом монастыре, а затем уже в зрелых годах стал игуменом Лужецкого монастыря в Можайске. Этот монастырь часто посещал Василий III, с большим уважением относившийся к Макарию. По желанию великого князя Макарий занял новгородскую архиепископскую кафедру и занимал ее на протяжении шестнадцати лет.

Именно в Новгороде по инициативе и под руководством Макария началось создание Великих Четьих миней. Для работы Макарий собрал кружок образованных и талантливых людей, в который входили такие выдающиеся личности, как писатель Ермолай-Еразм, дипломат Дмитрий Герасимов, ученый серб Лев Филолог. Митрополит усердно разыскивал подходящих людей в самых разных слоях общества. Так, когда в Новгород из Москвы был прислан для сбора ратных людей боярский сын – «храбрый воин» Василий Тучков, Макарий, узнав, что тот «из детства навык св. Писанию», привлек и его к работе.

Работа продолжалась двенадцать лет. В предисловии к Великим Четьим минеям Макарий писал: «А писал есмь сия святыя великия книги <…> и собирал, и в едино место их совокуплял двенадцать лет многим именем и многими различными писари». Первая редакция была завершена в Новгороде в 1541 году и получила название «Софийский комплект», поскольку Макарий вложил его в храм Святой Софии Новгородской на помин души своих родителей.

9 марта 1542 года, в разгар борьбы между боярскими группировками, шестидесятилетний Макарий прибыл в Москву и через десять дней был возведен на митрополичий престол. Хотя он и был ставленником Шуйских, опала, которой были подвергнуты честолюбивые бояре, не коснулась митрополита. Человек безусловно честный и добросовестный, умеющий во всем придерживаться золотой середины и не впадающий ни в какие крайности, он пользовался большим авторитетом среди духовных и светских лиц и неизменным уважением Ивана Грозного.

В Москве Макарий продолжил работу над Великими Четьими минеями, которые были здесь значительно расширены и дополнены. В них вошли жития целого ряда святых, почитавшихся на Руси лишь в отдельных местностях, но не канонизированных официальной церковью – Петра и Февронии Муромских, Стефана Пермского, Александра Свирского и др. Под руководством Макария была проведена их официальная канонизация. Причисление к лику святых таких чисто русских, любимых народом праведников и подвижников стало одним из проявлений роста национального самосознания, столь характерного для эпохи, но при этом оно имело не только духовное, но и политическое значение, наглядно продемонстрировав объединение отдельных областей Руси под общей государственной властью.

К написанию житий новых святых для Великих Четьих миней Макарий привлек многих московских образованных людей, в числе которых, возможно, был и Иван Федоров. Тут-то могли пригодиться и его обширные познания, и хороший слог, и мастерство доброписца. Новая редакция Великих Четьих миней была переписана в двух экземплярах. Один из них, впоследствии получивший название «Успенский комплект», Макарий в 1552 году вложил в Успенский собор Московского Кремля, второй – «Царский комплект» – в 1554 году преподнес Ивану Грозному.

По инициативе и при участии Макария были созданы и другие монументальные рукописные труды. На протяжении 1540—1560-х годов создавался Большой Лицевой (то есть иллюстрированный) летописный свод, охватывающий огромный временной период – от Сотворения мира до середины царствования Ивана Грозного. Этот труд состоит из десяти томов, включает в себя около девяти тысяч листов, украшен шестнадцатью тысячами иллюстраций-миниатюр. Макарий был инициатором также создания «Степенной книги», представляющей собой попытку систематического изложения русской истории. «Степенная книга» разделена на семнадцать «степеней» и охватывает время от княжения Святого Владимира – крестителя Руси до Ивана IV. Она была составлена между 1560 и 1563 годами духовником Ивана Грозного Андреем, который впоследствии под именем Афанасия стал преемником Макария на митрополичьем престоле.

Не исключено, что и в этих трудах, так или иначе, принимал участие Иван Федоров.

ВОЦАРЕНИЕ ИВАНА ГРОЗНОГО

 
Когда воссияло солнце красное,
Тогда воцарился наш Грозный царь.
А и грозен Иван, сударь, Васильевич,
А и того царя грознее не было…
 

Историческая песня

Служба в кремлевском храме и жизнь в Кремле давали Ивану Федорову возможность быть непосредственным свидетелем всех основных событий тогдашней церковной и государственной жизни. Так, 16 января 1547 года Иван Федоров, несомненно, присутствовал на церемонии венчания на царство шестнадцатилетнего Ивана Грозного.

И дед Ивана Грозного – Иван III, и отец – Василий III именовали себя царями, но официально носили титул великих князей Московских, Иван IV первым из русских правителей официально принял титул «царя и великого князя всея Руси».

Слово «царь» представляет собой русское произношение слова «цезарь», так именовали себя римские императоры. Как уже было сказано, после женитьбы Ивана III на Софье Палеолог, московские цари стали считать себя преемниками византийских, а стало быть, и римских императоров-цезарей, но в начале XVI века широкое распространение получила политическая легенда, возводящая род Рюриковичей к роду римских императоров уже не через брак с византийской царевной, а напрямую. Согласно этой легенде, Август – римский цезарь, подчинивший себе весь мир, отдал во владение своему младшему брату – Прусу – далекие земли, лежащие по берегам реки Вислы. По имени Пруса земли эти стали называться Пруссией. По соседству с Пруссией лежали земли славян, и в славянском городе Новгороде жил мудрый муж по имени Гостомысл, который был там воеводою. Приближаясь к концу своей жизни, Гостомысл посоветовал новгородцам призвать себе в правители князя из Прусской земли. На призыв новгородцев откликнулись трое потомков Пруса – братья Рюрик, Синеус и Трувор. Они стали первыми русскими князьями, и от старшего из братьев – Рюрика и пошла династия Рюриковичей.

Как мы помним, Иван Грозный был венчан на великое княжение Московское трехлетним ребенком, теперь же, шестнадцатилетним юношей, он венчался на царство. По мнению некоторых исследователей, идея эта принадлежала митрополиту Макарию, который был не только церковным, но и политическим деятелем и понимал, что царский титул, принятый правителем России, значительно поднимет ее международный престиж. Митрополитом Макарием была разработана торжественная церемония венчания, и именно он изложил легенду о происхождении рода Рюриковичей от Пруса в качестве вступительной статьи к «Чину венчания» Ивана IV на царство. Однако эта легенда была далеко не единственной, обосновывающей право Ивана Грозного на царский титул: многие тогдашние государственные деятели и писатели измысливали цветистые истории, объясняющие, почему пришло время великому князю Московскому объявить себя царем.

Церемония венчания Ивана Васильевича на царство запомнилась москвичам надолго.

* * *

Утром 19 января 1547 года Иван Федоров стоял на Соборной площади среди празднично одетой толпы.

Еще не совсем рассвело, дул холодный ветер, по небу неслись рваные облака. Слуги торопливо расстилали по снегу алое сукно – от государева крыльца до входа в Успенский собор. Дьяк, ведавший дворцовым хозяйством, суетился и покрикивал на слуг.

Толпа сдержанно гомонила, охваченная радостно-тревожным ожиданием. Всем предстояло зрелище, доселе невиданное.

Гулко зазвонили колокола на Ивановской звоннице. Тяжелые двери государевых покоев медленно распахнулись, на крыльце появился государев духовник – величавый и осанистый протоиерей Благовещенского собора. В руках он держал тяжелое золотое блюдо, на котором сверкала драгоценными каменьями золотая шапка, опушенная собольим мехом, рядом с шапкой возлежал так же богато изукрашенный крест и еще какие-то красивые и дорогие вещи.

Благовещенский протоиерей стал медленно спускаться по ступеням, за ним, с почтительно-торжественным выражением на лицах шли бояре и дьяки.

В толпе вытянули шеи, стараясь получше разглядеть золотое блюдо. Мальчишка лет тринадцати, стоявший рядом с Иваном Федоровым, восторженно присвистнул:

– Ух ты, красота какая!

На мальчишку зашикали.

Тот смутился и шепотом спросил Ивана Федорова:

–  Отец дьякон, а что это такое?

Иван Федоров так же шепотом ответил:

– Это – Мономахова шапка, скипетр, держава, крест и бармы.

Потому видя, что мальчишка ничего не понял, стал объяснять:

–  Триста лет тому назад княжил в Киеве великий князь Владимир.

– Тот, который Русь окрестил?

–  Нет, его праправнук. И вот, задумал князь Владимир воевать Царьград. Собрал он большое войско и отправил в греческие земли. У самого Владимира было много дел на Руси, поэтому он остался в Киеве, но и без него русские воеводы стали брать греческие города один за другим. А в Царьграде в то время правил царь Константин, по прозванию Мономах, что значит единоборец. Созвал он своих советников, стали они думать, как отразить нападение. Думали-думали и решили, что воевать с Русью грекам не по силам, лучше заключить с нею мир. Отправил царь Константин в Киев к князю Владимиру послов с богатыми дарами, и были среди тех даров знаки его царской власти: драгоценная шапка, крест и золотая цепь – бармы. Долго плыли послы по морю и наконец прибыли в Киев. Возложил митрополит на голову князю Владимиру царскую шапку, надел на шею цепь и крест, и стал князь Владимир именоваться Мономахом. Но тогда Русь не была еще царством. Поэтому, умирая, князь Владимир передал знаки царской власти своему шестому сыну – Георгию Владимировичу и велел тайно хранить их, а перед смертью передать своему сыну, чтобы переходили они из поколения в поколение, пока не пошлет нам Господь правителя, достойного стать царем.

Мальчишка слушал рассказ Ивана Федорова, будто сказку, и Иван Федоров невольно подумал, что иные ученые люди считают это предание не слишком достоверным. Но оно было складным, красивым и как нельзя лучше подходило к торжественному моменту.

Колокола зазвонили еще громче, на крыльцо вышел сам великий князь со свитой. Он окинул толпу настороженным и в то же время повелительным взглядом, толпа разразилась приветственными криками.

Торжественная процессия по устланной алым сукном дорожке двинулась в Успенский собор. Толпа повалила следом. Кто смог, заполнили собор, кому не хватило места – остались ждать снаружи. Ивану Федорову повезло, он оказался в первых рядах и с любопытством наблюдал за тем, что происходило дальше.

В соборе уже ждал митрополит Макарий. Иван Федоров заметил, что старик взволнован, хотя и старается не показывать вида. Великий князь приложился к иконам, подошел к Макарию за благословением.

Отслужили молебен. Великий князь истово крестился и клал земные поклоны. Жесткая золотая парча великокняжеского парадного одеяния отражала пламя свечей, огненные блики играли на лице великого князя, заостряя его юношеские черты и придавая им зловещее выражение.

Иван Васильевич поднялся по двенадцати ступеням на амвон и сел на приготовленное для него сиденье, покрытое золотыми паволоками, митрополит занял такое же сиденье рядом. Перед амвоном стоял аналой, на котором разместилось блюдо с Мономаховой шапкой, крестом и бармами. Архимандриты приблизились к аналою и стали передавать митрополиту знаки царской власти.

Митрополит и великий князь встали, Макарий возложил на Иоанна Васильевича крест, бармы и золотую шапку. При этом митрополит громогласно молился, чтобы Всевышний оградил государя от бед, наделил его сиянием добродетели, сделал его грозным для непокорных и милостивым для послушных.

Грянул многоголосый хор, провозглашая новому государю многия лета. Иоанн Васильевич стоял, вскинув голову в тяжелой золотой шапке, и торжествующе улыбался.

Затем государь слушал Литургию, а по окончании ее отправился во дворец.

При выходе из Успенского собора произошла заминка. Когда государь в сопровождении свиты спускался с крыльца, дядя государя – Глинский вдруг остановился и, ухватив за рукав ближайшего к нему боярина, что-то встревоженно ему зашептал. Боярин заозирался по сторонам и указал на младшего брата государя – глухонемого Юрия Васильевича. Кто-то передал Глинскому большую изукрашенную чернью миску, полную серебряных монет, тот сунул ее в руки Юрию и стал знаками объяснять, что тот должен делать.

Юрий кивнул и, зачерпнув полной горстью серебряные монеты, стал осыпать ими государя, который уже сходил с нижних ступеней. Монеты раскатились по земле, толпа бросилась их ловить.

Одна монетка упала прямо к ногам Ивана Федорова, он поднял ее и подумал: «Наудачу!» Но тут же устыдился такого суеверия, неподобающего духовному лицу.

НАЧАЛО НОВЫХ ПЕРЕМЕН

Мудрый муж, аще и раб, и нищ, имея страх Божий, лучше царя.

«Наставление отца к сыну»

Вскоре после венчания на царство Иван Грозный женился на Анастасии Романовой из рода Захарьиных-Юрьевых. Царица была хороша собой, обладала кротким нравом и, по мнению современников и историков, оказывала благотворное влияние на мужа, смиряя его природное жестокосердие и сдерживая порывы гнева. Народ исполнился надежд на спокойное царствование и доброго государя.

Но уже первый год правления Ивана Грозного был омрачен бедствиями. Летом 1547 года в Москве вспыхнул пожар. Карамзин пишет: «Летописи Москвы часто говорят о пожарах, называя иные великими;но никогда огонь не свирепствовал в ней так ужасно, как в 1547 году». Этому – великому – пожару предшествовали два других, поменьше, случившиеся в апреле. Причиненные ими разрушения были очень сильны: выгорел Китай-город, погорели дома от Ильинских ворот до Москвы-реки, сильно пострадало от огня Заяузье. Одна из кремлевских башен, в которой хранился порох, взорвалась и вместе с частью кремлевской стены обрушилась в Москву-реку, преградив ее течение грудой битого кирпича.

Однако худшее было еще впереди.

* * *

Изнуряюще жаркий летний день клонился к вечеру. Солнце медленно уходило за горизонт, в багровом закатном небе тревожно клубились темно-синие тучи.

На паперти церкви Воздвижения, что на Арбате, обхватив руками костлявые колени, сидел юродивый блаженный Василий и, глядя на закат, горько плакал. Крупные слезы катились из его прозрачных, обращенных к небу глаз, текли по иссохшим морщинистым щекам и терялись в нечесаной бороде. Он всхлипывал, раскачивался из стороны в сторону и бормотал:

– Ох, беда, беда! Огонь и бунт, грабеж и смертоубийство!

Прохожие замедляли шаги, вслушивались в бормотанье юродивого и в страхе говорили:

– Не зря блаженный плачет. Ждут нас великие несчастья.

А ночью в церкви Воздвижения сквозняком опрокинуло свечку, горевшую перед иконой Богородицы. Загорелись от той свечки деревянный пол и стены, вспыхнула вся церковь. Ветер перекинул огонь на соседние улицы, в мгновение ока заполыхали Кремль и Китай-город, и вскоре вся Москва была полна ревущего огня и черного дыма.

Иван Федоров бежал к храму Николы Гостунского. Деревянная дверь была распахнута, огонь стремительно пожирал толстые доски. Раскалившиеся кованые жуковины светились мрачным темно-красным светом. Горела и деревянная кровля. Охваченный огнем купол с высоким крестом медленно кренился набок.

В растерянности и ужасе стоял Иван Федоров, не зная, что делать.

Вокруг темными тенями метались люди, пытавшиеся спасти хоть что-то из своего добра, голосили женщины, плакали дети.

Поп Михаил, задыхаясь, схватил Ивана Федорова за плечо:

– Надо уходить, дьякон! Ничего не спасешь – ни икон, ни книг.

Вдруг кто-то закричал:

– Митрополит остался в Успенском соборе!

Деревянные паперти Успенского собора тоже горели, сквозь черный дым едва были видны его белые стены.

Макарий, стоя на коленях перед образом Успения, громко молился. Его подхватили под руки, силой подняли с колен и вывели из собора.

Старик был почти без чувств. Пробраться к воротам не было уже никакой возможности.

– Тайник! – воскликнул митрополичий ключник Севастьян.

Его сразу поняли. Все устремились к южной стене, чтобы вывести митрополита подземным ходом, начинающимся на дне сухого колодца внутри Тайницкой башни и ведущим за Москву-реку. Но подземный ход уже был полон дыма.

Митрополита обвязали веревкой и стали спускать с башни. Когда до земли оставалось еще более двух аршин, веревка оборвалась, Макарий упал на землю и остался лежать неподвижно.

– Владыко, ты жив? – закричал Иван Федоров.

Макарий шевельнулся.

– Жив, – ответил он слабым голосом, – только расшибся.

К митрополиту уже спешили люди. Его уложили в повозку и увезли в Новоспасский монастырь.

К вечеру огонь уничтожил все, что мог и, не находя себе более пищи, сам собою угас.

Государева комната в Кремлевском царском дворце пострадала менее других. Лишь стены ее покрылись черной копотью да свинцовые оконные переплеты расплавились и выпали из окон вместе со вставленными в них кусочками прозрачной розоватой слюды. Сквозняк гулял по всему дворцу, хлопал незапертыми дверями, шевелил обгоревшие лохмотья алого сукна на стенах, кружил в воздухе черные хлопья сажи.

Государь Иван Васильевич быстрыми шагами ходил из угла в угол. Царица Анастасия тихо плакала и молилась перед иконой. Бабка царя, старая княгиня Анна Глинская, опершись на клюку, мрачно смотрела в окно на дымящиеся развалины.

Приближенные бояре в тревоге следили за царем. Ивану Васильевичу было в то время семнадцать лет, царствовал он первый год, но уже не раз успел проявить свой свирепый нрав. Все помнили, как юный царь приказал палить огнем бороды псковским челобитчикам перед своим крыльцом, и лишь неожиданно упавший с колокольни колокол отвлек внимание государя и избавил несчастных от жестокой смерти.

Царь резко остановился.

– Не хочу здесь оставаться, – его передернуло. – Едем в Воробьевский дворец.

В сумерках по разоренным московским улицам в сторону Воробьевых гор потянулся царский поезд.

Среди обгоревших развалин, словно тени, бродили погорельцы, пытаясь отыскать остатки своего имущества.

Женщина с опаленными волосами сидела на пепелище своего дома и плакала.

– Господи, – причитала она, – за что ты нас наказываешь?!

Угрюмый чернобородый мужик, оглядевшись по сторонам, тихо сказал:

–  Это не Господь. Это колдовство.

– Колдовство? – женщина вздрогнула и перекрестилась.

– Да не кричи ты! Это дело тайное. – И мужик зашептал ей в самое ухо: – Бабка царя, княгиня Анна Глинская, вынимала сердца из мертвых, клала их в воду и той водой кропила улицы. Оттого и загорелось.

– Ты сам видел? – замирающим шепотом спросила женщина.

– Сам не видел, но от верных людей слыхал. Глинские во всем виноваты.

В это время с ними поравнялся царский поезд. Женщина вдруг вскочила и, отчаянно закричав: «Глинские во всем виноваты!» – бросилась наперерез. Царский кучер хлестнул ее кнутом. Она упала, выкрикивая какие-то угрозы и проклятия.

Неведомо откуда собралась толпа, пронесся глухой ропот:

– Глинские во всем виноваты!

Царь приказал кучеру погонять быстрее. К ночи прибыли в Воробьевский дворец и, усталые, улеглись спать.

Но царю не спалось. Чуть закрывал он глаза, начинал полыхать перед ним огонь от земли до неба и чей-то суровый голос грозил ему вечным проклятием.

Поутру из Москвы прискакал гонец. Он привез тревожные вести: народ взбунтовался, дядю царя Юрия Глинского убили, дом его разграбили, и сейчас возмущенная толпа идет сюда требовать выдачи старой княгини Анны.

Горестно заплакала добрая царица Анастасия, а царь приказал устанавливать пушки.

Скоро к Воробьевскому дворцу подошла огромная толпа народа.

–  Выдай княгиню Анну, государь!

– Она лишила нас крова!

–  Она погубила наших детей!

Царь подал знак пушкарям, в воздухе засвистели ядра. Повалились на землю убитые, послышались вопли раненых.

– Хватать бунтовщиков, казнить их на месте! – кричал царь.

Царская стража ринулась на толпу. Многих похватали и тут же учинили над ними скорую расправу. Остальные обратились в бегство.

Царь мрачно расхохотался:

– Вот и конец бунту! Теперь надо зачинщиков отыскать. – Он сжал кулаки. – Узнают они, каков царь Иван Васильевич!

Вдруг, как из-под земли, появился перед ним человек. Был он росту исполинского, глаза его горели грозным огнем, как у древнего пророка. В одной руке держал он Священное Писание, другой указывал на небеса.

Царь вздрогнул и отступил назад.

Неизвестный заговорил, и голос его был, как раскаты грома.

– Суд Божий гремит над твоей головой, царь легкомысленный и злострастный! Огонь небесный испепелил Москву. Вышняя сила взбунтовала народ и исполнила гневом сердца. Покайся и обратись ко благу, пока не поздно!

Он медленно повернулся и пошел прочь.

Царь прошептал побелевшими губами:

– Это Божий глас. Я и раньше видел этого человека, но не помню где. Наверное, он являлся мне в страшных снах.

Вдруг один боярин вежливо кашлянул, поклонился и сказал:

– Не прогневайся, государь, но не во сне ты его видел, а в Благовещенском соборе в Кремле. Это тамошний поп. А зовут его Сильвестр.

–  Поп Сильвестр? – краска медленно вернулась на лицо царя, глаза сверкнули. – Бегите за ним! Воротите его! – И, грозно оглядев бояр, царь сказал:

– Отныне он будет моим любимым другом и первым советником.

О драматическом появлении Сильвестра перед царем во время пожара и бунта впервые рассказал князь Андрей Курбский, позже этот рассказ, расцветив его живописными деталями, повторил Карамзин, однако большинство последующих ученых считают его вымыслом. В действительности Сильвестр к тому времени был уже хорошо известен царю и приобретал свое влияние постепенно в силу целого ряда обстоятельств.

Сильвестр был родом из Новгорода и происходил из духовного сословия. В 1540-х годах начал служить в придворном Благовещенском соборе. Ему покровительствовал тогдашний московский митрополит Иоасаф Скрипицын, близкий родственник которого, служивший дьяком в Новгороде, вероятно, походатайствовал за земляка. Тем не менее Сильвестр не сразу смог добиться места благовещенского протопопа, хотя оно дважды оказывалось вакантным: до января 1548 года протопопом был Федор Бармин, затем Яков, затем Андрей.

Наибольшего влияния Сильвестр достиг в 1553–1554 годах, в это время он начал влиять и на церковные, и на государственные дела. Сильвестр был фанатически религиозен и обладал огромной силой внушения, ему бывали божественные видения, слышались небесные голоса. Такой человек не мог не оказать сильнейшего воздействия на неустойчивую психику молодого царя, Ивану Грозному тоже стали являться видения. Позже он писал, что подчинялся Сильвестру «безо всякого рассуждения». Сильвестр использовал свое влияние на государя, стремясь умягчить его жестокий нрав.

Иван Федоров был хорошо знаком с Сильвестром, их связывало соседство Благовещенского собора и храма Николы Гостунского, сходство профессиональных обязанностей, единый круг общения. Вероятно, Ивану Федорову был чужд мрачный мистицизм Сильвестра, но близок его интерес к просвещению. Образованный, «книжный» человек, талантливый писатель, автор знаменитого «Домостроя» – Сильвестр широко занимался благотворительностью. В своем доме он устроил приют для многочисленных сирот и убогих «мужеска полу и женска», которых кормил, поил и обучал различным ремеслам, причем большинство ремесел были «интеллигентными»: по словам самого Сильвестра, он выучил «многих грамоте, и писати, и пети, иных – иконному письму, иных – книжному рукоделию». В его доме была и книгописная мастерская. Не исключено, что в ней работал Иван Федоров.

Несомненно, у Ивана Федорова была возможность сделать церковную карьеру – хорошее образование и незаурядные способности давали к этому все основания, но, как свидетельствует вся его дальнейшая жизнь, он был глубоко равнодушен к карьере, и скромная должность дьякона его вполне удовлетворяла. Иван Федоров не стремился стать ни протодьяконом – старшим дьяконом, ни священником, однако служба в храме Николы Гостунского все же дала ему определенные преимущества: доставила дружбу и покровительство двух сильнейших лиц в государстве, главных советников царя – митрополита Макария и Сильвестра.