Текст книги "Иван Федоров"

Автор книги: Татьяна Муравьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ

 
Когда человек да на земле живет,
Он яко трава в поле растет,
А ум в человеке, яко цвет цветет.
 

Духовный стих о смерти

В Остроге у Ивана Федорова были хорошо налаженная типография, круг друзей и единомышленников, но тем не менее в начале 1583 года он покидает Острог.

Причиной этого, вероятно, стал конфликт с самим князем Острожским.

Князь был человеком увлекающимся, поддающимся различным влияниям. Будучи православным, он искренне декларировал свою приверженность православной вере, ратовал за сохранение русского языка и развитие национальной культуры, выступал против окатоличивания и ополячивания русских, украинцев и белорусов на территории Речи Посполитой. Но в то же время его привлекал блеск польской шляхты, восхищало красноречие католических проповедников.

Как уже было сказано, при дворе князя Острожского бывали иезуит Петр Скарга и другие представители воинствующего католицизма, открыто оскорбляющие религиозные и национальные чувства православных и пытающиеся посеять рознь между православным населением Речи Посполитой, «западнорусским народом» – украинцами и белорусами – и русскими («москалями»). «Итак, чего ждать тебе, западнорусский народ! Брось греков и москалей, от них не будет добра, и обратись к Риму… Что же мешает соединению с нами? Полуязыческая и варварская Москва, которая держит тебя в схизме?

Но неужели не отвернешься от этой погибшей своей сестры?» – призывал Петр Скарга.

Несмотря на то что подобные призывы противоречили убеждениям князя, он много и охотно общался с католиками, подчас способствуя их разрушительной деятельности, что в конце концов коснулось непосредственно Ивана Федорова.

Князь Острожский был знаком с папским нунцием в Польше Антонио Поссевино. В феврале-марте 1582 года Поссевино побывал в Москве, встречался с Иваном Грозным, тщетно пытаясь уговорить его разрешить католическую проповедь в Московском государстве. Неудача не остановила папского нунция. Понимая, каким мощным орудием пропаганды является печатное слово, он задумал создать в Кракове типографию, где бы печатались католические книги для распространения в некатолических государствах, на разных языках, в том числе и на русском. 13 января 1583 года Поссевино отправил в Рим кардиналу Птолемею Галли письмо, в котором просил прислать ему в Краков кирилловский шрифт. Такой шрифт был отлит в конце 1581-го – начале 1582 года в Риме по заказу Ватикана известным словолитчиком-французом Робером Грансоном и отправлен Поссевино. Однако когда Поссевино сравнил его с изданиями Ивана Федорова, в частности, с Острожской Библией, то увидел, что присланный шрифт можно назвать кирилловским лишь с большой натяжкой.

Тогда папский нунций обратился за советом к князю Острожскому. Тот предложил отправить в Рим в помощь ватиканским мастерам русского типографа и, вероятно, сам взялся поспособствовать этому. Некоторое время спустя другой папский нунций, Альберто Болоньетти, сообщал в письме кардиналу Птолемею Галли, что князь Острожский передал ему для отправки в Рим в качестве образца Острожскую Библию, а кроме того, «предоставил в распоряжение Его Святейшества своего очень знающего типографа, чтобы оказать ему в этом деле посильную помощь».

Имя типографа не названо, но конечно же речь шла об Иване Федорове.

Первопечатник был удивлен предложением князя и с негодованием его отверг, вероятно, высказав свое мнение по поводу готовности князя способствовать противникам той идеи, которой, казалось бы, служили они оба.

После этого разрыв стал неизбежным.

В начале 1583 года Иван Федоров покинул Острог и вернулся во Львов. Первопечатник намеревался возобновить работу в своей Львовской типографии. Однако это было непростым делом, поскольку разгневанный князь проявил мелочность, запретив Ивану Федорову взять что-либо из типографского оборудования.

Кроме того, Иван Федоров лишился своего ученика и помощника Гриня. Как мы помним, первопечатник, еще находясь в Остроге, определил Гриня в учение к Лаврентию Пилипповичу Пухало. Пухало, по его собственным словам, «на протяжении двух лет подготовлял и учил живописному мастерству юношу Гринька Ивановича с подляского города Заблудова, отданного ему в науку типографом Иваном за назначенную соглашением награду». Но 19 марта 1582 года Лаврентий Пухало заявил в Совет города Львова, что Гринь «без какой-либо видимой причины тайно убежал и покинул его».

Позже выяснилось, что парня сманили виленские купцы Мамоничи (те самые, на службу к которым когда-то перешел Петр Мстиславец). Гринь «уехал до Вильны и у пана Кузьмы Мамонича, бурмистра виленского, изготовил два русских шрифта». Это было серьезным правонарушением, поскольку между Гринем и Иваном Федоровым было заключено официальное соглашение, по которому первопечатник оплачивал обучение Гриня у Лаврентия Пухало, а Гринь обещал без разрешения Ивана Федорова «нигде и никому не изготавливать литер для печатания и не устраивать типографий». Ему дозволялось исполнять на стороне работы по столярному делу, живописи, резьбе по стали, то есть всё, кроме резьбы литер. Договор был подписан в присутствии свидетелей.

Иван Федоров был уверен, что никогда больше не увидит своего непутевого ученика. В Остроге у него было много помощников, и он смирился с отсутствием Гриня, хотя, конечно, был огорчен его бегством. Теперь же во Львове лишние руки были очень нужны. И вдруг 26 февраля 1583 года Гринь вернулся. В Львовском суде был составлен протокол, что беглый ученик «просил пана Ивана при добрых людях, чтобы он простил ему его провинности». Иван Федоров простил Гриня, «как молодого человека и порвал перед ним жалобы, составленные на него».

Можно было приступать к работе.

Но для восстановления типографии снова требовались деньги. Финансовое положение Ивана Федорова было достаточно запутанным. Он занимал деньги и сам давал в долг, закладывал и выкупал свое имущество, брал деньги под будущие издания и расплачивался книгами. Во львовском магистрате то и дело рассматривались жалобы на задержку выплат то самим Иваном Федоровым, то его должниками. Но, несмотря на разнообразие финансовых операций, их итог был одинаков – денег не хватало.

Неожиданно приятель Ивана Федорова, львовский пушкарь Данило Король, предложил ему взять заказ – отлить для города Львова малую войсковую пушку. Иван Федоров, несомненно, был знаком с литейным делом, поскольку сам отливал литеры. Выучиться этому ремеслу он мог в Москве, на Пушечном дворе.

Данило Король (или, по-польски, Круль) был известным и уважаемым мастером. Он отливал для города пушки, колокола, изготавливал порох и снаряды для фейерверков. Иван Федоров мог подружиться с Данилой Крулем в 1580 году, когда тот выполнял заказ князя Острожского на изготовление шестидесяти трех пищалей. Из разговоров с Иваном Федоровым Данило Круль вынес самое высокое мнение о познаниях печатника в литейном деле и о его профессиональном уровне и предложил ему столь ответственный заказ.

Заказчиком выступал польский король Стефан Баторий. Поначалу Ивана Федорова смутило предложение Данилы. Ведь Речь Посполитая принимала участие в Ливонской войне, Стефан Баторий – талантливый полководец, успешно вел военные действия против Московского царства, занял Полоцк и Великие Луки, а в 1581 году осадил Псков, намереваясь в случае успеха идти на Новгород и Москву. И лишь героическая оборона Пскова, в которой приняли участие не только войска, но и всё население города, остановила захватчиков. В 1582 году в Запольском Яме было заключено перемирие на десять лет. Тем не менее Иван Федоров опасался, что с возобновлением военных действий изготовленная им пушка будет использована против его родины.

Однако Данило Круль поклялся, что пушка будет оборонной, предназначенной лишь для защиты Львова, и Иван Федоров, в конце концов, согласился.

Вместе с Данилой Королем они отправились в Краков. Из королевской казны ему были выделены средства на приобретение меди и других необходимых материалов, Иван Федоров вернулся во Львов и принялся за работу.

Во время работы над пушкой он открыл в себе еще один талант – военного изобретателя и изобрел принципиально новое артиллерийское орудие: многоствольную «складную пушку», которая «позволяет из отдельных частей составить пушки, кои разрушают и уничтожают самые большие крепости».

Изобретение орудия массового поражения плохо сочетается с образом гуманиста-просветителя. Но Иван Федоров был человеком своего времени, когда войны велись непрерывно и были само собой разумеющейся частью жизни.

Изобретение сулило хорошие доходы, которые могли бы обеспечить типографию. Но, конечно, и речи не могло быть о том, чтобы вложить новое мощное оружие в руки Стефана Батория – врага России. Иван Федоров призадумался, куда можно пристроить своё изобретение, чтобы оно не нанесло вреда его родине. В конце концов он решил предложить проект новой пушки императору Рудольфу II – главе Священной Римской империи германской нации, включавшей в себя Германию, Австрию, Чехию, Венгрию и некоторые другие земли. В 1580-х годах между Москвой и императором Рудольфом намечалась военная коалиция.

Иван Федоров отправился через Краков в Вену, где находился императорский двор. Рудольф заинтересовался изобретением, но согласился заключить договор лишь после того, как пушка будет изготовлена. Поразмыслив, Иван Федоров рассудил, что венценосный заказчик скорее всего хочет воспользоваться его работой и уклониться от оплаты. Как и всякому живущему собственным трудом человеку, Ивану Федорову не раз приходилось сталкиваться с такой ситуацией, но возвращаться ни с чем ему не хотелось и он написал письмо другому европейскому венценосцу – курфюрсту саксонскому Августу.

Это письмо стало достоянием исследователей относительно недавно – в 1964 году его нашел в фондах Тайного архива земли Саксонии польский историк техники В. Губицкий.

Письмо это представляет огромный интерес в нескольких отношениях. Во-первых, это единственный известный на сегодняшний день документ, написанный рукой самого Ивана Федорова. Впрочем, E. Л. Немировский выражает сомнение, что письмо – автограф первопечатника: «Почерк письма тверд и хорошо отработан… Видно, что писал каллиграф-профессионал. Не писарская ли это копия?» Конечно, Иван Федоров мог заказать копию письма столь важному лицу профессиональному писарю. Но ведь и сам он наверняка владел ремеслом переписчика профессионально. Так что все-таки хочется думать, что мы можем видеть руку самого Ивана Федорова.

Во-вторых, письмо написано по-латыни. Это подтверждает то, что Иван Федоров был европейски образованным человеком.

И наконец, в письме Иван Федоров излагает сущность своего изобретения, которое, по мнению специалистов, будь оно осуществлено, произвело бы революцию не только в военной технике, но и в технике вообще. Таким образом, мы снова убеждаемся в многогранности и разнообразии талантов Ивана Федорова, характерном для людей эпохи Возрождения.

Иван Федоров с присущей ему обстоятельностью описывает свою неудачу при дворе Рудольфа. Не называя императора по имени, он пишет: «…некоторые вводили меня в заблуждение одними только посулами и одной только надеждой на выгоду, никакой платы не обещая, хотя и старались подсмотреть и раскрыть мое изобретение». Далее Иван Федоров описывает конструкцию своей пушки: «Такого рода пушку <…> можно разбирать на отдельные, строго определенные составные части, а именно, на пятьдесят, сто и даже, если потребуется, двести частей <…> Если бы такого рода орудие собирать и монтировать в безопасном и удобном месте, и ежели войско будет иметь его с собой в походе <…> то части или частицы такой пушки, пригодной для стрельбы, можно доделать и восполнить до числа пятидесяти за три дня и три ночи. Ежели бы, однако, такая пушка по какой-либо внезапной причине разорвалась, то только одна ее часть может быть повреждена, а не все орудие. Но такую малую составную часть можно доделать и присоединить за один день, конечно, если есть для этого необходимый опыт и знание. На обратном пути после победы над врагом можно такие пушки опять разобрать на части. Но если бы нужда была большая и неприятель очень теснил, то такого рода пушки за один день можно разобрать на части и разместить их отдельно. Кроме того, для подвоза и проверки такого орудия не требуются ни ящики, ни повозки на колесах, укрепленных железом. <…> Сто моих бомбард могут причинить неприятелю столько же вреда, сколько четыреста используемых до сих пор».

Иван Федоров запечатал письмо личной печаткой с изображением своего типографского знака и подписал: «Иван Федорович Москвитин. Типограф греческий и славянский».

«В исторической перспективе изобретение Ивана Федорова имело значение далеко выходящее за пределы военной техники. Уяснение смысла взаимозаменяемости способствовало созданию машиностроения, переходу от ручной техники изготовления машин к машинной», – пишет E. Л. Немировский.

Судя по всему, Ивану Федорову не удалось пристроить свое изобретение и Августу, вероятно, по той же причине, что и Рудольфу. Никаких сведений об изготовлении пушки нет.

Неизвестно даже, доехал ли Иван Федоров до Дрездена. Хотя косвенное подтверждение, что он там все-таки побывал, существует. Современник Ивана Федорова, известный немецкий востоковед Элиас Хуттер, живший при дворе Августа, в 1883 году пополнил свою библиотеку «Азбукой» Ивана Федорова и Острожской Библией, чему есть документальные свидетельства. Не исключено, что он получил их от самого Ивана Федорова, но, поскольку Хуттер поддерживал связь с волынским культурно-просветительным кружком, книги Ивана Федорова могли попасть к нему и другими путями.

Так или иначе, Иван Федоров вернулся во Львов.

* * *

Был конец месяца грудня, или, как называют его ученые люди, новембрия.

Иван Федоров побывал в магистрате, навестил Лаврентия Пухалу, обсудив с ним новые рисунки, договорился с торговцем бумагой и теперь возвращался домой.

Быстро темнело, в окнах загорались огни, отражаясь в мокрой булыжной мостовой. Иван Федоров подумал, что в Москве в это время улицы уже присыпаны первым снежком.

Дома Ивана Федорова ждали гости – Герасим Смотрицкий, пришедший со своим маленьким сыном Максимом [9]9
  Здесь стоит напомнить, что Максим (Мелетий) Смотрицкий впоследствии стал автором «Грамматики», которую Ломоносов называл «вратами своей учености».


[Закрыть].

Иван Федоров обрадовался приятелю. После приветствий и расспросов о здоровье и последних новостях Смотрицкий сказал:

– А ведь мы к тебе, Иван Федорович, по делу. Максиму моему минуло семь лет, в нынешний год пойдет он учиться в школу. И вот, пришли мы к тебе за Азбукой.

Иван Федоров удивился:

– Так в Остроге же Азбуки осталась не одна сотня экземпляров!

– Это верно, но я хочу, чтобы получил он ее из твоих рук и с твоим добрым напутствием.

– Что ж, будь по-твоему.

Иван Федоров достал из сундука Азбуку и протянул мальчику, думая, что бы такое сказать, торжественное и в то же время понятное малому ребенку. Но ничего не придумал и сказал просто:

– Учись хорошо.

Максим бережно взял книгу, поблагодарил и спрятал ее за пазуху.

Провожая гостей, Иван Федоров вышел на крыльцо и увидел, что выпал снег. Кругом было белым-бело, над заснеженными крышами к небу поднимались тонкие струйки дыма.

Совсем как в Москве…

Той же зимой Иван Федоров вдруг разболелся – и умер.

НАДГРОБНАЯ ПЛИТА ИВАНА ФЕДОРОВА

 
Сколь я в мире не ликую,
Я гроба не миную.
Камени – суседи мои,
Песок – постеля моя.
 

Духовный стих

Первопечатник был погребен в Онуфриевском монастыре.

На его могиле была установлена резная белокаменная плита. Во многих популярных книгах, посвященных первопечатнику, говорится, что плиту изготовили сын Ивана Федорова – Иван Друкаревич и Гринь. Хотя источник этого утверждения неизвестен, оно кажется вполне правдоподобным.

Однако сейчас говорить о надгробной плите Ивана Федорова приходится в прошедшем времени – она исчезла более ста лет назад, и история ее исчезновения полна загадок.

Согласно описаниям и зарисовкам людей, видевших плиту, на ней был изображен типографский знак Ивана Федорова, названо его имя и прозвание – «Иван Федорович друкарь Москвитин», указано время и место смерти – «преставился во Львове 1583 року, декабря 5», и должным образом оценены заслуги первопечатника – «Друкарь книг пред тым невиданных».

В 1596 году, то есть через тринадцать лет после смерти Ивана Федорова, на церковном Соборе в Бресте была принята уния – соглашение между католическим и православным духовенством, в результате которого на территории Речи Посполитой возникало смешанное греко-католическое, или, как его стали называть, униатское вероисповедание. Сторонники унии – униаты признавали своим главой римского папу и в большей степени тяготели к католицизму, чем к православию.

Монастырь Святого Онуфрия стал униатским. Новые хозяева без особого почтения отнеслись к православным захоронениям на монастырском кладбище. Плиту с могилы Ивана Федорова сняли и использовали для замощения пола в церкви. Когда именно это произошло – неизвестно.

В 1771 году игумен Бонифатий Кровницкий в написанной им истории Онуфриевского монастыря упоминает, что при церкви был погребен «какой-то друкарь, называемый Московитским, о чем свидетельствует его каменное надгробие, использованное затем для настилки пола под алтарем Матери Божией». Игумен отмечает, что необходимо сохранить это надгробие «для доказательства существования основанной здесь друкарни». Однако никаких мер по сохранению плиты предпринято не было.

Интерес к надгробной плите Ивана Федорова культурная общественность начала проявлять лишь в XIX веке.

В 1813 году историк Константин Федорович Калайдович опубликовал первое специальное исследование об Иване Федорове – «Иоанн Федоров – первый московский типографщик». Калайдович еще не располагал большинством из тех сведений, которые стали известными сейчас, не знал ни точной даты, ни места кончины первопечатника. В 1819 году историк и археолог 3. Я. Доленга-Ходаковский в разговоре с Калайдовичем обмолвился, что слышал о существовании надгробной плиты Ивана Федорова в Онуфриевском монастыре во Львове. Калайдович заинтересовался и когда, два года спустя, его знакомый историк, этнограф и библиограф Петр Иванович Кеппен собирался во Львов, попросил его по возможности разузнать о плите. Кеппен отправился в Онуфриевский монастырь. Прокуратор монастыря, бывший в то же время ректором Львовского университета, Модест Гриневецкий показал ему вмонтированную в пол плиту, сказав: «Вот надгробок Друкаря московитского!» Кеппен сделал с нее зарисовку и по почте отправил Калайдовичу в Москву. Рисунок был опубликован в «Вестнике Европы» и стал сенсацией – одна из загадок биографии первопечатника была решена, стало известно время и место его кончины.

В 1835 году Онуфриевский монастырь посетили несколько московских ученых, среди которых был известный историк Михаил Петрович Погодин. Надгробная плита Ивана Федорова по-прежнему составляла часть пола. Погодин попросил нового прокуратора монастыря Варлаама Компаневича поднять плиту и вмуровать в стену. В подкрепление просьбы Погодин прислал из Москвы в монастырь подарок, сопроводив его письмом: «Честь имею представить в библиотеку Вашего монастыря, где покоится прах первого русского типографа, небольшое собрание исторических и педагогических книг… Прошу Вас покорнейше уведомить меня, исполнена ли моя просьба о переставлении камня над могилою типографщика Федорова из пола в стену!»

Но просьба выполнена не была, плита по-прежнему оставалась на полу.

В 1860 году ее видел профессор Львовского университета Яков Федорович Головацкий. В Львовском альманахе «Зоря Галицкая» он писал: «Я осматривал уже забытый тот памятник. Он лежит по правой стороне от входа в церковь Святого Онуфрия под лавками, на нем стоящими, вставленный в каменный пол». Значительная часть надписи «совсем истерта, что невозможно прочитать ничего». Головацкий привел обрывки слов, которые еще были видны, «… прочее вытерто или вытоптано ногами… Понеже камень разломанный на середине, то некоторые буквы надписи выкрошились».

В 1873 году во Львове побывал председатель Московского археологического общества граф Алексей Сергеевич Уваров. Сопровождавший его монах М. Мациевский рассказывал, что тот «вельми урадовался, ще еще подпись на камне не была совершенно стерта». Уваров заказал гипсовый слепок с плиты. Этот слепок был передан в библиотеку Синодальной типографии в Москве, помещавшуюся в здании Московского печатного двора на Никольской улице. Слепок был прикреплен к торцу одного из книжных шкафов.

В августе 1883 года плиту видел западноукраинский историк Антоний Стефанович Петрушевич. «Надгробный камень почти один сажень долготою находится ныне в церкви Святого Онуфрия в притворе близ главных дверей, с правой стороны под стеною, закрыт теперь скамейками». В тот год отмечалось трехсотлетие со дня смерти первопечатника. Украинские литераторы в преддверии юбилея отправились в монастырь почтить память Ивана Федорова. Но плиты на месте не оказалось – она бесследно исчезла.

Исчезновение надгробия московского первопечатника было воспринято культурной общественностью как политическая акция. Дело в том, что в то время территория Западной Украины вместе со Львовом входила в состав Австро-Венгрии и официальная власть отрицательно относилась к русско-украинским связям.

Протоигумена монастыря Климента Сарницкого заподозрили в злонамеренном уничтожении плиты. Однако протоигумен отверг обвинения, собрал очевидцев и в их присутствии составил протокол о том, что плита рассыпалась сама собой.

Польский историк Станислав Пташицкий со слов Климента Сарницкого рассказывал: «Осенью производился ремонт всей церкви, сделана перестилка пола… Старые камни убирались, но не археологами, а простыми рабочими, под присмотром монастырской братии. Лом каменщика коснулся камня Федорова. Отец игумен свидетельствует, что песчаник, выветрившийся через 300 лет, не выдержал напора лома и рассыпался в кусочки. Не удалось их собрать в единое целое и, таким образом, единственный наглядный памятник волею непостижимой судьбы исчез с лица земли».

Однако и после этого встречались люди, утверждавшие, что видели плиту.

В 1901 году археолог Григорий Александрович Воробьев сообщил, что видел плиту по-прежнему в церкви Святого Онуфрия «недалеко от главного входа… под лавками», но не справа, как утверждали очевидцы до этого, а слева.

Во время Первой мировой войны в 1914 году после вступления во Львов русских войск журналист Арнольд Семенович Ходоровский (А. Ардов) опубликовал в журнале «Нива» рассказ о том, как преемник Климента Сарницкого игумен монастыря Мелетий Лончила, «не очень старый иеромонах», показал ему плиту в церковном дворе. «С левой стороны у старинной тяжелой двери монастырской часовни я действительно замечаю грязную, порядочно стертую плиту. Она вделана в стену. Вделана примитивно, без защиты или прикрытия. От этого плита все время подвергается действию влаги, размывающей вырубленную надпись. Прочесть надпись на плите сейчас уже невозможно. Если встать подальше, можно еще разобрать два-три слова».

Известие об этом всколыхнуло русскую культурную общественность, начался сбор средств для переноса плиты в Москву, но побывавший вскоре во Львове искусствовед и библиофил Василий Андреевич Верещагин сообщил, что «время этой плиты не пощадило».

Но в 1923 году на основе свидетельства Мелетия Лончилы луцкий епископ Иосиф составил акт, согласно которому надгробная плита действительно сохранилась и замурована около алтаря правой боковой часовни Онуфриевской церкви.

В 1924 году отмечали 350-летие начала книгопечатания на Украине. Научное товарищество имени Т. Г. Шевченко решило наконец выяснить обстоятельства, касающиеся плиты. Историк Иван Кревецкий встретился с Мелетием Лончилой. Тот подтвердил, что в 1887 году Климент Сарницкий показывал ему плиту длиной около метра, вделанную в пол церковного придела, и определенно заявил: «Вот плита первого русского Друкаря Ивана Федорова». Но затем в 1903 году архитектор Иван Левинский перестраивал церковь, при перестройке была поставлена новая стена, которая закрыла надгробие.

Кревецкий опубликовал в журнале «Старая Украина» чертеж с указанием местоположения плиты. Он утверждал, что в 1883 году была уничтожена лишь часть плиты, оставшаяся часть была вмурована в пол, а затем закрыта стеной.

В 1924 году во Львове была создана комиссия по розыску плиты, но розыски оказались неудачными.

Пропал и слепок, сделанный Уваровым. В послереволюционные годы архив Синодальной типографии и хранившиеся там раритеты были переданы в различные музеи, но слепка среди них не оказалось.

В 1970-х годах во Львове был изготовлен муляж плиты и установлен на территории монастыря.

В 1977 году в Онуфриевском монастыре был создан Музей Ивана Федорова. На здании надвратной церкви установили мемориальную доску работы скульптора Анатолия Галяна, во дворе – его же трехфигурную скульптурную композицию «Иван Федоров со своими помощниками».

В начале 1990-х годов здание монастыря было возвращено греко-католической церкви, музей выселен, мемориальная доска и скульптурная композиция демонтированы. Несколько лет экспонаты музея хранились в подвалах Львовской картинной галереи, а в 1997 году были перенесены в новое помещение (дворец Потоцких), где был открыт «Музей искусства старинной украинской книги».

Но в 1971 году, когда музей еще располагался в Онуфриевском монастыре, во время реставрационных работ под полом Онуфриевской церкви были обнаружены кости двух человек, одного – в возрасте 60–70 лет, другого – значительно моложе. Предположительно кости старика являются останками первопечатника. Судя по всему, первоначально эти кости были захоронены в гробу в земле, а в церковь перенесены значительно позже.

Львовский историк Игорь Зиновьевич Мыцко, работавший тогда в Музее Ивана Федорова и присутствовавший при обнаружении костей, пишет: «Все наблюдения дают возможность сделать следующие выводы: во время перестройки церкви Онуфрия, возможно в 1902–1903 гг. было выявлено захоронение. <…> Кости обоих покойников выбрали из захоронений, но часть из них осталась на месте или была выкинута вместе с землей. По каким-то соображениям монахи-василиане считали, что человек, костяк которого выявлен, имел право быть похороненным в помещении церкви. Найденные кости перенесли на новое место – между двумя кирпичными стенками, где ранее были двери в ризницу, и там сложили в определенном порядке, возможно, повторив положение костяка в захоронении. Вместе с костями старшего мужчины на новое место попало и некоторое количество костей из одновременно нарушенного захоронения молодого человека <…>. Вопрос о принадлежности найденного <…> костяка какому-то конкретному лицу остается открытым».

Тогда же было принято решение о проведении генетической экспертизы, неосуществленное до сих пор из-за нехватки средств. Сейчас предполагаемые останки Ивана Федорова хранятся в фондах Музея искусства древней украинской книги, и музейные сотрудники рассказывают, что каждый год накануне дня кончины первопечатника они слышат шаги и тяжкие вздохи, а на пол сам собой падает с полки Требник, раскрываясь на разделе «Чин погребения»…