Текст книги "Иван Федоров"

Автор книги: Татьяна Муравьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Максим Грек провел в заточении более двадцати лет. О его освобождении и отпущении на родину просил сам Константинопольский патриарх, но его просьба оказалась тщетной.

Шло время. На российский престол взошел Иван Грозный, митрополитом стал Макарий. Максим Грек жаловался на свою участь и тому и другому, но царь оставил жалобу без ответа, а Макарий написал в письме: «узы твоя целуем, яко единого от святых, пособити же тебе не можем». Но в 1553 году он неожиданно был переведен из тверского заточения в подмосковный Троице-Сергиев монастырь по ходатайству тамошнего игумена – старца Артемия, который согласился принять игуменство только при условии, что в монастырь «на покой» переведут Максима Грека.

Артемия и Максима объединяли любовь к книгам и вера в великую пользу просвещения. Артемий ратовал за распространение книжного учения среди всех сословий и утверждал, что «от учения бо разум прилагается, якоже в святых людях глаголется, еже и до смерти учитися подобает». И Артемий, и Максим Грек живо интересовались развитием печатного дела в России.

СТАРЕЦ МАКСИМ

Как мы помним, в том же году, когда Максим Грек поселился у Троице-Сергия, в Москве была основана Сильвестрова типография. Многие исследователи предполагают, что первые московские печатники не раз обращались за советом к Максиму Греку, как к человеку книжному и ученому, а кроме того, в молодости жившему в Венеции и наблюдавшему работу венецианских типографий.

Возможно, в Троице-Сергиевом монастыре Максима Грека посетил и Иван Федоров. E. Л. Немировский пишет: «Готовя к печати свои первые книги, Иван Федоров, несомненно, руководствовался советами Максима Грека. Не исключено, что они были знакомы. Это лишь предположение, так как документальных свидетельств тому нет. Но для многих исследователей факт знакомства Максима Грека и Ивана Федорова очевиден».

* * *

В тихий предзакатный час, когда каждая травинка светится теплым зеленым светом, пронизанная последними лучами уходящего за горизонт солнца, а в противоположной от заката стороне уже сгустились сумерки и потемнела полоска далекого леса, возок Ивана Федорова, подпрыгивая на ухабах и поднимая нагретую за день пыль, подъезжал к Троице-Сергиевой обители. Монастырь стоял на зеленом холме, от его белых стен, голубых и золотых куполов веяло миром, тишиной и покоем.

Иван Федоров отпросился у митрополита Макария к Троице-Сергию на богомолье, mom отпустил его охотно. И даже попросил передать поклон тамошнему настоятелю старцу Артемию, но на самом деле Ивана влекло сюда совсем другое. Он хотел поговорить со старым греческим монахом Максимом, недавно выпущенным из многолетнего заточения и доживающим свои дни в Троице-Сергиевом монастыре.

Перекрестившись на надвратный образ, Иван Федоров отправился прямо к настоятелю, передал ему поклон от митрополита, отстоял вечерню в Троицком соборе, приложился к раке Святого Сергия Радонежского, устроился на ночлег на монастырском подворье, а потом пошел узнавать, примет ли его старец Максим.

Когда Иван Федоров вошел в келью и, низко поклонившись, остановился у порога, Максим Грек что-то быстро писал при свете одинокой свечи. Он был очень стар, худ, изнурен годами и несчастьями, его длинные волосы и борода были совершенно белыми.

Старец обернулся, и Иван Федоров увидел темный, изборожденный морщинами лик, как на иконах старинного греческого письма. Но смотрел старец Максим не с суровой скорбью, как иконные лики, а живо и с нескрываемым любопытством.

– Давненько не было у меня гостей из Москвы. Кто ты таков и зачем пожаловал?

Иван Федоров назвал себя и сказал:

– Отче Максиме, я пришел поговорить с тобой о печатном деле. Ведь ты, я слышал, бывал в молодости в Венеции и знавал тамошних типографов?

– Венеция! – медленно, наслаждаясь самим звучанием этого слова, произнес Максим Грек. – Да, я бывал там, но как давно это было!

Иван Федоров почтительно молчал, понимая, что, прежде чем приступить к разговору по существу, старик пустится в пространные воспоминания.

–  Венеция! – повторил Максим Грек. – Что за прекрасный город! Впрочем, – перебил он сам себя, – я был тогда молод, и мне все казалось прекрасным. Ты хотел узнать о венецианских типографах. А что тебе в них за нужда?

– Божьим соизволением, начали мы в Москве печатать книги. Великое прилагаем к тому усердие, но многого еще в печатном деле не знаем и рады всякой крупице нового знания.

– Печатные книги! – воскликнул Максим. – Благое дело! А показать что-нибудь привез?

Иван Федоров вынул из-за пазухи завернутое в полотенце Евангелие и, развернув, подал старцу.

Максим бережно принял книгу и начал медленно листать.

– Что ж, изрядно! – промолвил он, закрывая книгу. – Расскажу тебе все, что знаю о венецианских печатниках, Бог даст, извлечешь из моего рассказа пользу для своего дела. Садись и слушай.

Иван Федоров опустился на лавку, и старец Максим повел свой рассказ.

–  Был в Венеции некий философ, весьма искусный, имя ему Альдус, а прозвище Мануций, родом итальянец, отечеством римлянин, древнего римского рода, большой знаток греческого и римского языка и словесности. Я к нему часто хаживал по книжным делам.

Приехал тот Альдус Мануций в Венецию в лето 1490-е, намереваясь открыть там школу древних языков. А чтобы иметь в своей школе все потребные для обучения книги, основал типографию, собрал вокруг себя знатоков греческого языка и стал готовить издания древнегреческих писателей. Издал он целую библиотеку: и сочинения Аристотеля в пяти фолиантах, и Аристофана, и Фукидида, и Софокла, и Геродота, и Ксенофонта, и Еврипида, и Демосфена, и Плутарха, и Платона, и многих других философов и ораторов. Всего из типографии Альдуса Мануция вышло сто пятьдесят три книги.

Для редактирования текстов собрал он вокруг себя ученых людей, – в Венеции их содружество называли – академия Альдуса. И сам он был ученым, написал несколько сочинений по древней филологии.

Много нового ввел Альдус Мануций в типографское дело: научился отливать мелкие шрифты, ввел в употребление особый наклонный шрифт – курсив, первым начал издавать книги небольшого формата – в одну восьмую листа. Такую книгу можно читать не кладя на стол, а просто держа в руках.

Искусство печати поднял он на небывалую высоту, его издания – их называли «альдины» – вызывали всеобщее восхищение. Многие типографы, а типографий в городе было около полутора сотен, стали ему подражать, а некоторые – подделывать альдины. Чтобы обезопасить себя от таких подделок, Альдус Мануций начал ставить на всех своих книгах особый знак: дельфин, обвивающий якорь. Якорь означает незыблемость и твердость веры, а рыба-дельфин – душа человеческая, удерживаемая якорем веры от зла и нечистоты [6]6
  Существует и другое толкование типографского знака Альда Мануция, отличающееся от сообщенного Максимом Греком. Согласно ему, типографский знак Альда Мануция иллюстрирует латинскую пословицу – festina lente – «поспешай медленно»: дельфин символизирует быстроту, а якорь – сдерживающее начало.


[Закрыть].

– Отче Максиме, – попросил Иван Федоров, – а нет ли у тебя какой-нибудь книги Альдуса Мануция, чтобы мог я увидеть альдину своими глазами?

Максим Грек усмехнулся.

– Когда я приехал в Москву, то привез с собой немало книг, были среди них и альдины, подаренные мне самим незабвенным моим другом Альдусом Мануцием. Но за годы мытарств, что пришлось мне здесь перенести, библиотека моя сильно поредела. Однако кое-что мне удалось сохранить.

Максим Грек отпер кованый сундучок и достал небольшой, изящно переплетенный томик.

– Вот сочинения Плутарха издания Альдуса Мануция.

Иван Федоров взял томик в руки, открыл первую страницу и увидел дельфина, обвивающего якорь.

Венецианские типографские традиции оказали несомненное влияние на работу наших первопечатников. Иван Федоров в предисловии к своему «Апостолу», рассказывая о начале печатного дела в Москве, пишет, что царь «начал помышляти, како бы изложите печатные книги, яко же в греках, и в Венецыи, и во Фригии и в прочих языцех». А неизвестные авторы «Сказания о воображении книг печатного дела», написанного в XVII веке, рассказывая о начале деятельности Ивана Федорова и его помощника Петра Мстиславца, говорят: «Глаголют нецыи о них, яко от самих Фряг то учение прияста». (Фрягами на Руси называли иностранцев, преимущественно выходцев из Италии.)

Об итальянском влиянии свидетельствует и то, что типографские термины, принятые в России в XVI–XVII веках («штанба» – печатня, «тередорщик» – рабочий у печатного станка, и другие), итальянского происхождения.

Интерес русских типографов вызывало и то, что в Венеции существовали и типографии, издававшие книги, отпечатанные кириллицей. Из захваченной турками Византии в Италию бежали многие образованные греки, пробуждавшие интерес к греческой культуре. Много было в Венеции и беглецов из также пребывавших под турецким игом югославянских стран. Славяне в Венеции селились на одной из самых красивых городских набережных, которую так и называли – «Славянский берег».

В Венеции обучался печатному делу основатель первой типографии в землях южных славян – Макарий Черногорский. Он был книгописцем в цетиньском монастыре Рождества Богородицы, но, заинтересовавшись печатным делом, уехал учиться в Венецию. Освоив ремесло типографа, Макарий вернулся на родину. Черногория в то время оставалась последним оплотом независимости славян на Балканах. Черногорский владыка Джурдж Црноевич в своей столице городе Цетинье решил издавать славянские книги и привлек к работе Макария. Из Венеции привезли типографский станок и шрифт, отлитый также по рисункам Макария. Первая черногорская книга – Октоих – вышла 4 января 1494 года. Но вскоре Черногория, как и другие Балканские страны, была захвачена турками. Владыка Джурдж Црноевич с семьей бежал в Венецию, с ним уехал и Макарий. Однако типограф не задержался в Венеции, а переселился в Валахию, где основал типографию и напечатал несколько книг. Окончил свои дни Макарий Черногорский на Афоне, игуменом монастыря Хиландар.

Первую в Венеции типографию кирилловского шрифта основал в 1519 году также выходец из Черногории Божидар Вукович (в Венеции его стали называть Дионисио делла Веккио). После того как его родная Черногория была захвачена турками, он бежал в Италию и обосновался в Венеции. Здесь увидел печатные книги, заинтересовался издательским делом и стал печатать для своих земляков «душеполезные книги, угодные всякому прочитающему». Книги из его типографии шли во многие славянские страны, в том числе и на Русь. Вукович был только издателем, типографским же ремеслом сам не владел, и печатником в типографии работал его земляк – монах Пахомий с Черной Горы. В конце 20-х годов XVI века Пахомий умер. Другого типографа, знающего славянский язык, в Венеции не нашлось, и издательская деятельность Вуковича прекратилась. Лишь в 1535 году появился новый печатник – Моисей из Сербских земель, а затем мастера Феодосий и Геннадий – монахи Милешенского монастыря. Издательская деятельность Вуковича пользовалась большим уважением. Император Карл V даровал ему дворянство и герб с изображением идущего льва. Вукович умер в 1540 году. Похоронить себя завещал на родине – в монастыре Старчево на Скадарском озере.

Венецианские книги продавались по всему миру в числе прочих товаров, которыми славилась Венеция. Торговые пути, по которым они могли попадать в Москву, шли через Амстердам, Гамбург, Любек и Новгород, или же через Венецию, Цетинье, Молдавское княжество, Львов и Киев. Иван Федоров мог слышать и о Макарии, и о Вуковиче и видеть их книги.

КАЗАНСКОЕ ВЗЯТИЕ

Одной из причин возникновения русского печатного дела сам Иван Федоров называл присоединение к России Казанского ханства. В предисловии к «Апостолу» первопечатник пишет, что «в новопросвещенном месте, во граде Казани» было возведено много христианских церквей, и для них потребовалось большое количество богослужебных книг.

Казанское ханство образовалось в первой половине XV столетия в Среднем Поволжье. Когда-то здесь располагалось сильное, обладающее высокой культурой государство – Волжская Болгария, но в XIII веке она была завоевана и разорена татаро-монголами и вошла в состав Золотой Орды, как вассальное княжество. В 1436 году в Золотой Орде произошел дворцовый переворот, вследствие которого золотоордынский хан Улу-Мухаммед лишился престола. Свергнутый правитель ушел в земли волжских болгар, убил княжившего там правителя – вассала Золотой Орды и основал собственное государство с центром в городе Казани – Казанское ханство. Наследники Улу-Мухаммеда расширили границы ханства, подчинив своему влиянию земли поволжских народов – марийцев, удмуртов, чувашей и мордвы.

Казанское ханство занимало выгодное географическое положение, оно находилось на скрещении важнейших торговых путей: Волга вела в Каспийское море, Кама – в Зауралье, Ока – в Северо-Восточную Русь. Казанские купцы торговали с Персией, Азербайджаном, среднеазиатскими городами – Бухарой и Хивой, русскими и сибирскими землями. Ежегодно посреди Волги на гостином острове устраивалась многолюдная ярмарка, на которую с Востока привозили драгоценные ткани и украшения, из Сибири – пушнину, с Руси – соль. Обретя богатство и силу, Казанское ханство вступило в борьбу с Москвой за преобладание в Среднем Поволжье. Казанцы совершали набеги на русские земли, доходя до Костромы и Устюга, разоряли селения, угоняли пленных. Московские князья не раз выступали против Казанского ханства. Борьба была ожесточенной – однажды пленником в Казани оказался сам великий князь Московский Василий Темный и был освобожден за большой выкуп.

К середине XVI века в Казани находилось более шестидесяти тысяч русских пленных. Казанские набеги представляли постоянную угрозу для Руси, их отражение требовало большой затраты сил, тем более что татар поддерживали турки. Кроме того, Казань держала в своих руках Волжский торговый путь, препятствуя русской торговле. При Иване Грозном борьба с Казанью стала одной из важнейших внешнеполитических задач Русского государства. В 1547–1548 годах Иван Грозный предпринял поход против Казани, однако поход этот закончился неудачей. В 1549–1550 годах был предпринят второй поход, тоже неудачный. И лишь в конце августа 1552 года после тяжелой полуторамесячной осады Казань была взята штурмом, Казанское ханство присоединено к России, казанский хан Едигер Магмет пленником увезен в Москву.

В Москве Едигер согласился принять крещение. Иван Федоров был непосредственным свидетелем, а возможно, и участником этого события, поскольку крестил Едигера протопоп храма Николы Гостунского Амос, и Иван Федоров должен был помогать ему в качестве дьякона. Крещение пленного хана произошло в феврале 1553 года. Купель была прорублена во льду Москвы-реки, принимал из купели новоокрещенного, в крещении получившего имя Симеона, митрополит Макарий. При этом присутствовали царь, его брат Юрий Васильевич, Владимир Андреевич Старицкий «и весь собор, архимандриты, и игумены, и протопопы и множество бояр».

В память казанского взятия Иван Грозный повелел возвести в Москве новый, небывалой красоты храм, который на протяжении последующих веков восхищенные зрители сравнивали то со сказочным городом, то с чудесным цветком. Это – знаменитый храм Покрова Богородицы, что на Рву, сейчас более известный под народным названием храма Василия Блаженного. Храм не случайно был посвящен Покрову Богородицы: именно в день Покрова – 1 октября – был начат штурм Казани. Строительство продолжалось с 1555 по 1559 год и проходило на глазах Ивана Федорова. В одном из старинных документов говорится, что для строительства храма Бог даровал Ивану Грозному «двух мастеров русских по реклу Барма и Постник», которые были «премудры и удобны таковому чудному делу». Однако ученые спорят, действительно ли мастеров было двое, или это был один человек – Постник Яковлев по прозвищу Барма, известный из других документов. А Иван Федоров наверняка не раз видел строителей (или строителя) знаменитого храма, с восхищением наблюдал за их работой, возможно, разговаривал с ними…

Вероятно, присутствовал Иван Федоров и на похоронах почитаемого московского юродивого Василия Блаженного, скончавшегося 2 августа 1557 года и похороненного под стеной еще недостроенного храма.

В Казани была учреждена епархия, и в 1555 году протопоп Амос, а стало быть, и Иван Федоров принимали участие в еще одном событии, связанном с присоединением к России Казанского ханства – в поставлении игумена Селижарова монастыря Гурия архиепископом Казанским. Проводы Гурия в новоприсоединенные, совсем недавно бывшие чужими и враждебными земли были торжественными. В Успенском соборе отслужили молебен, царь, митрополит Макарий, духовенство и множество народа вместе с Гурием вышли за Фроловские ворота. Гурий благословил провожающих и покидаемую им Москву, спустился к Москве-реке и взошел на корабль. Путь его лежал по Москве-реке, Оке и Волге до самой Казани.

С учреждением Казанской епархии по царскому указу был начат сбор богослужебных книг по разным монастырям и церквам России для отправки в Казань. Попали в Казанские земли и некоторые книги из типографии Сильвестра.

* * *

Поздним морозным вечером Иван Федоров возвращался из печатни домой. Сегодня закончили печатание Псалтыри, и он испытывал блаженное чувство завершенной работы, которая в последние дни была особенно напряженной, предвкушал, что сейчас он ляжет спать, завтра встанет поздно и целый день будет отдыхать, неспешно занимаясь домашними делами.

Поужинав с женой и сыном, он улегся на лавку, накрылся с головой старым тулупом и мгновенно уснул. Однако поспать ему удалось не более часа. Внезапно его разбудил настойчивый стук в дверь.

Жена, все еще гоношившаяся по хозяйству, настороженно спросила:

– Кого это Бог посылает в такую поздноту?

Из-за двери послышался надтреснутый старческий голос:

– Пусти, хозяюшка, переночевать!

– А ты кто таков?

–  Да ты не бойся. Я человек смирный, поп Анисим из прихода Святого Николы в селе Малые Кундыши.

– Не слыхала я никогда про такое село. Где это?

Голос за дверью взмолился:

– Хозяюшка, мороз до костей пробирает, дух захватывает! Впусти поскорей, ради Бога!

– Погоди, сейчас мужа разбужу.

Но Иван Федоров уже не спал. С досадой зевнув, он слез с лавки и пошел открывать дверь.

С улицы пахнуло холодом, через порог переступил маленький, сухонький старичок с заиндевевшей на морозе седой бородой. Он истово перекрестился на образа, низко поклонился хозяевам, кряхтя, снял тулуп, скинул валенки и, оставшись в поношенной поповской рясе, стал с наслаждением греться у печки, поворачиваясь то одним, то другим боком и приговаривая:

– Ох, хорошо!

Жена поставила на стол миску еще теплых, оставшихся от ужина щей и положила краюху свежей, утром испеченной ююбы.

– Садись, батюшка, поешь.

Отец Анисим не заставил себя упрашивать, уселся за стол и быстро выхлебал щи, заедая их душистым хлебом.

Наевшись, он поблагодарил хозяйку и, видя, что все смотрят на него выжидательно, стал рассказывать.

Почти всю свою жизнь отец Анисим жил в городе Великом Устюге и служил в одной из тамошних церквей. Прихожане его уважали, был он всем доволен и думать не думал, что в его жизни могут произойти какие-нибудь перемены. Но однажды его вдруг призвал к себе отец благочинный и, усадив напротив себя, спросил: «Скажи, отец Анисим, ведомо ли тебе, что государь наш Иван Васильевич в нынешнее лето ходил войной на Казанское ханство, присоединил к России Казанские земли, и строятся теперь в тех землях многие православные храмы?» Отец Анисим удивился такому вопросу и ответил: «Кому же про то неведомо?» «Так вот, – продолжал благочинный, – повелел государь отправлять в Казанские земли хороших священников, чтобы служили они в новых храмах». Отец Анисим слушал, еще не понимая, к чему клонит благочинный. А тот торжественно объявил: «Вот и решил наш митрополит отправить тебя, отец Анисим, служить в церкви села Малые Кундыши, что в тридцати верстах от Казани».

В растерянности вышел отец Анисим от благочинного. Не хотелось ему покидать родные места, страшно было ехать в далекую, еще недавно бывшую чужой, сторону. Но, проведя ночь в размышлениях и молитве, к утру он ободрился, решил, что и в Малых Кундышах люди живут, а если Богу угодно, чтобы он служил делу Божию именно там, надобно собираться в Малые Кундыши.

Увязав и уложив на телегу свое нехитрое имущество, отец Анисим зашел проститься к благочинному и, уже простившись, спросил: «А довольно ли в новой церкви святых книг и честных икон?» Благочинный, немного смутившись, ответил: «Иконы, кажется, есть, а вот книг пока нету. Церквей-тo новых много, для всех книг не хватает».

Церковь в Малых Кундышах оказалась маленькой, деревянной, срубленной из свежих, еще пахнущих смолой бревен. Иконы в ней были написаны не слишком умелым, но старательным деревенским живописцем, а книг, действительно, не было.

Отец Анисим вскоре обжился на новом месте, привык, стал пользоваться среди новых прихожан таким же уважением, как прежде в городе, но очень не хватало ему книг. Без церковных книг не было истинного благолепия в службе. В селе подрастали ребятишки, нужно было учить их грамоте, а без книг – какое учение? Да и просто душа просила чтения.

Несколько раз отец Анисим писал благочинному, смиренно вопрошая, нельзя ли прислать ему книг, но благочинный отвечал, что книг по-прежнему нет, а то и вовсе не отвечал.

Тогда отец Анисим решил сам накопить денег и купить хотя бы Псалтырь – книгу, пригодную и для церковной службы, и для обучения ребят грамоте, и для чтения в часы отдохновения. Урезывая себя во всем, начал он откладывать в глиняную кубышку полушки, деньги, а иногда и копейки. Многие из прихожан, узнав о благом намерении отца Анисима, стали приносить ему, кто сколько может, и наконец в кубышке накопился рубль с гривною. На Псалтырь, если она будет без рисованных украшений и в переплете попроще, должно было хватить.

За Псалтырью отец Анисим решил отправиться в самую Москву, поскольку не раз слыхал, что московские доброписцы – самые искусные и ученые, и, стало быть, московские книги – самые лучшие и правильные.

Едва установился санный путь, отец Анисим пересыпал деньги из кубышки в кожаный кошель, спрятал его на груди, простился с прихожанами, пообещав вернуться как можно скорее и непременно – с книгой, и пустился в дорогу.

Большую часть пути отец Анисим прошел пешком, иногда добрые люди подвозили его на санях, и вот, наконец, нынешним утром он оказался в Москве. У первого встретившегося ему москвича отец Анисим спросил, как пройти на знаменитый Московский торг, на котором, как известно, можно купить все, что душа пожелает, стало быть, и книги тоже.

Приветливый москвич подробно объяснил отцу Анисиму дорогу, но, оказавшись среди многочисленных, разбегающихся во все стороны, причудливо извивающихся улиц и переулков, он заблудился и проплутал до самых сумерек. Тут поднялась метель. Усталый, проголодавшийся и промерзший отец Анисим присел на лавочку у чьих-то ворот. Вдруг из метели вынырнул долговязый детина в щегольском, крытом лазоревым атласом, но не по росту коротком и тесном в плечах тулупчике.

Детина шел торопливым шагом, склонившись навстречу ветру, однако, увидев отца Анисима, остановился и спросил: «Ты что тут сидишь? Верно, нездешний?» Отец Анисим, перекрикивая вой метели, коротко рассказал, кто он таков и зачем в Москве. «Так тебе нужно на Торг? – обрадовался детина. – И деньги при тебе? Идем, провожу!» Он крепко взял отца Анисима под руку, довел до ближайшего угла, потом остановился и сказал: «А дальше сам найдешь», – засмеялся и пошел прочь.

Сбитый с толку отец Анисим посмотрел ему вслед, потом сунул руку за пазуху – кошеля с деньгами не было.

– Вот такая беда со мной приключилась, – закончил свой рассказ отец Анисим. – И ладно бы только мои деньги были, а то ведь всем селом собирали…

– Ладно, отец, – сказал Иван Федоров, – сейчас ложись спать, а завтра попробую пособить твоей беде.

Наутро Иван Федоров и отец Анисим вышли из дому. Метель за ночь унялась, пушистый снег весело искрился на солнце. Они направлялись к Сильвестровой избе.

Отец Анисим, оказавшись перед лицом премудрого царского советника, о котором он много слыхал, оробел и не смог вымолвить ни слова. Иван Федоров сам пересказал Сильвестру историю казанского попа и попросил:

– Отец Сильвестр, сделай милость, подари ему Псалтырь из тех, что мы вчера печатать закончили.

Отец Анисим долго любовался подарком, горячо благодарил Сильвестра и Ивана Федорова и призывал на них благословение Божие.

На следующий день отец Анисим, бережно спрятав за пазуху завернутую в чистую холстинку Псалтырь, отбыл к себе в Малые Кундыши, и Иван Федоров с радостью подумал, что тамошние ребятишки будут учиться грамоте уже по печатной книге.