Текст книги "Мой папа рок-звезда (СИ)"
Автор книги: Татьяна Ветрова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
– Откуда ты это знаешь? – расплываясь в улыбке, интересуется Антон.
Смеюсь, понимая, что мне удалось сменить тему и заинтересовать его чем-то другим, что не имеет к семье никакого отношения. По его глазам я вижу, что ему по-настоящему интересно все то, о чем я говорю без умолку.
– Мне интересна история Китая, – смущаясь, я пожимаю плечами и заправляю прядь волос за ухо. – У них много интересного, – оправдываюсь, не зная зачем.
– Расскажешь? – мягкие губы парня касаются виска, скользят к уху. Теплое дыхание щекочет лицо, я тихо смеюсь и пытаюсь отстраниться, но все мои попытки тщетны. Рука Антона ложится на мое лицо и не позволяет отвернуться. Сиюминутно он отрезает все пути к отступлению. – Мне очень интересно.
– По-моему, тебе интересно совсем другое, – выдыхаю, закидывая руки на плечи парня, чтобы не рухнуть на холодную землю от переполняющих меня эмоций.
Все, что сейчас между нами происходит, по моему скромному мнению, выходит за рамки дозволенного, но кое-кто особенно раскрепощенный и привыкший к вседозволенности считает как раз наоборот.
– Это тоже, – Антон усмехается, носом зарывается в мои волосы и легонько кусает шею. – Но Китай мне тоже интересен.
– Ладно, – дергаюсь, ужасно переживая, что на шее останется след от зубов. Не хватало еще дома скандала, подобного я точно не переживу. – Как-нибудь расскажу.
– Ага, как скажешь, – поцелуи в шею становятся наглее, дыхание перехватывает, и сердце отбивает сумасшедший ритм от одной только мысли, что Антону не составит труда пойти дальше. – А пока давай тетрадь, – звучит между легкими, крышесносными прикосновениями его теплых губ к моей коже.
– А? – смотрю на него, ничего не понимая.
– Тетрадь, – Антон снова повторяет странное слово, обнимает за талию и дарит легкий поцелуй в губы, заставляя невольно терять память.
Хотя я ее и так потеряла. Часом ранее примерно.
– Что?
Не понимаю, о чем он говорит.
– Тетрадь со стихами, – снова поцелуй, но уже дольше.
Я пытаюсь переключиться на поцелуй, но его губы, что расплываются в улыбке, не позволяют насладиться процессом. Усмехнувшись, кусаю его за верхнюю губу. Где-то на задворках сознания всплывает странное слово, мне требуется несколько минут, чтобы понять его смысл. Отстраняюсь, качаю головой и заливаюсь громким смехом. Этого просто не может быть, только не со мной.
– Нет, ты не посмеешь!
– Еще как посмею. Ты подарила ее несколько дней назад. Неужели забыла? – Антон смешно играет бровями, заставляя невольно улыбаться. – Она теперь моя.
– А где я буду для вас стихи писать? – я никогда еще так просто не сдавалась.
Тетрадь – это святое. Для меня она важна, как ничто. Она что-то вроде второй половинки, без которой сходишь с ума и без устали проливаешь слезы в подушку, так и я без своей родной тетрадки горюю. Я люблю писать. Много писать. Оно как-то все само получается, стоит мне сесть за стол, открыть тетрадь, и я словно погружаюсь в другой мир, расслабляюсь и отдыхаю душой.
– Я тебе новую подарю, идет?
– Не-а. Это слишком просто, – зарываюсь пальцами в отросшие волосы парня, ловлю на себе его темный взгляд и замираю в ожидании чуда.
– А что ты хочешь? – рука парня нагло пробирается под футболку, касается оголенного живота, но я молчу. Мне нравится испытывать эти странные чувства, что бурлят во мне, словно гейзер. Раньше я такого не ощущала, да и с парнями никогда не гуляла. Он первый. Во всем первый.
– Поцелуй, – произношу едва слышно.
Я знаю, что он не откажет мне в такой маленькой просьбе. Не такой он, чтобы отказываться от поцелуя с девушкой.
– Не вопрос. Ты, конечно, еще неопытная и целоваться совершенно не умеешь, но я тебя научу.
– Лисов, черт! – вскрикиваю, обиженно прикусывая губы.
Вот гаденыш.
– Да ладно-ладно. Иди сюда, буду учить.
14. Алевтина
– Антон, пожалуйста, отпусти. Мне пора домой.
Пытаюсь встать с колен парня, но он упорно не хочет меня отпускать. Вцепился, как клещ, и все тут. Я и так и эдак, но результат по-прежнему нулевой. Он только крепче сжимает меня в объятиях, утыкается носом в шею и обещает, что через две минуты пойдем.
– Минут двадцать уже идем.
На улице давно властвует ночь, и, если судить по стрелкам на часах, я давно должна спать, а не сидеть в парке в обнимку с парнем, с которым знакома чуть больше недели.
– Не хочу, чтобы ты уходила, – признается Антон, крепче сжимая мою хрупкую фигуру в медвежьих объятиях.
– Я тоже не хочу, но надо. У меня завтра факультатив по высшей математике, и я обязательно должна на нем присутствовать, иначе не допустят до экзамена.
– Ладно, согласен. Учеба – это серьезно.
Антон вызывает такси и просит водителя подъехать прямо к нам, объясняя, что среди нас есть пострадавший. Желтый автомобиль с черными шашечками не заставляет себя долго ждать, не проходит и получаса, как мы оказываемся около моего подъезда. Антон помогает выбраться из машины, затем резко подхватывает на руки и уверенно направляется в сторону дома. Мне хочется попросить, что он поставил меня на землю, но женская хитрость и мечта быть желанной не позволяют мне поступить столь опрометчиво. И только на втором этаже, в десяти шагах от моей квартиры, Антон все же отпускает меня на ноги и сразу захватывает в плен своих рук.
Склоняет голову, скользит по моему лицу жадным взглядом, который замирает прямо на моих искусанных губах. Я кусаю их, зная, что он отругает, в лучшем случае накажет за глупость.
– Аль, – он выдыхает прямо в губы и нежно целует. Настолько нежно, что впору сравнить поцелуй с воздушным зефиром со вкусом малины. Я люблю его и готова есть сутками напролет, так выходит и с губами Антона. Слишком вкусно и до одури сладко.
Мои руки гуляют по широким плечам парня, его по моим бедрам и ниже. Мне нравится. Нравится настолько сильно, что, предложи он сейчас уехать с ним, я бы согласилась, наплевав на последствия. Пусть то будет Луна или Марс – мне все равно. Главное, чтобы этот веселый, никогда не унывающий и очень умный парень был рядом со мной.
– Все, мне пора, – отрываюсь от манящих губ парня и, прихрамывая, спешу к квартире.
– До завтра, Аля.
– До завтра.
Стоит мне перешагнуть порог квартиры, как в ноздри ударяет раздражающий запах алкоголя. Морщусь, уже догадываясь, что сейчас будет скандал. Отец редко пьет, но если это делает, то довольно метко и слишком громко. А мегера-мачеха, злорадно улыбаясь, всегда его поддерживает, особенно когда тот неправ.
– Ну и где ты шлялась столько времени? – раздается над головой ворчливый голос мачехи.
Втянув в себя больше воздуха, я вскидываю голову, чтобы убедиться в происходящем. Все верно. Мои подозрения оправдались, и если исходить из практики, то у меня есть меньше минуты, чтобы сгладить ситуацию и избежать бессмысленного промывания мозгов.
Обычно в это время она видит десятый сон, и ей плевать, что я делаю и, тем более, где я нахожусь, а тут будто с цепи сорвалась. Стоит вся раскрасневшаяся и ворчит непонятно что. Раньше за мной такой слежки не наблюдалось, а тут даже не верится. Была бы она нормальной мачехой, я бы подумала, что переживает за падчерицу, но у нас совершенно другая история.
Я никогда не поверю в ее доброту по отношению ко мне.
– Гуляла, – безразлично пожимаю плечами и направляюсь на кухню.
Вся эта ситуация выводит из себя, а полупустая бутылка на столе вызывает раздражение. Все, чего мне хочется в данную минуту, так это чтобы отец не проснулся от визгливого голоса своей женушки. Иначе апокалипсиса не миновать.
Ничего больше не ответив, кидаю на комод ранец и, разувшись, спешу на кухню. Ужасно хочется пить. Набираю стакан воды, подношу к губам, но следующие вопросы, слетающие с уст мачехи, не позволяют сделать и глотка.
– С кем? С этим, что ли? – орет белугой мачеха.
Разворачиваюсь, чтобы попросить ее не кричать так громко, но ответка прилетает неожиданно. Она хватает меня за руку и дергает так резко, что я проливаю часть воды на себя и часть на нее. Молча смотрю на мокрое пятно на груди ненавистной мне женщины и с ужасом ожидаю новых воплей.
– Чтобы я больше тебя с этим уродом не видела, ты услышала меня? Отвечай, когда с тобой разговаривают!
– Да какого вы себе позволяете? – с ужасом вырываю руку из захвата мачехи и упираюсь поясницей о кухонный угол. – Не смейте меня трогать! Вы мне не мать и не имеете права на меня кричать и тем более воспитывать.
– Да как ты смеешь?!
Бабах!
Голова дергается в сторону, лицо обжигает алым пламенем. Находясь в недоумении, растираю щеку и со всей ненавистью, что только есть во мне, смотрю на женщину, что возомнила себя здесь хозяйкой. Да какое право она имеет указывать, как мне жить? Она чужая, всегда была для меня чужой. И никогда не станет родной.
Адская боль прожигает щеку, текут слезы адской ненависти и жалости к себе. В какой момент моя жизнь покатилась в пропасть, когда я перестала следить за событиями, которые могут выйти мне боком? Женщина, что только что посмела поднять на меня руку, чувствует себя уверенной и считает, что правда за ней. Я понимаю, что мне бессмысленно сейчас с ней разговаривать, а еще понимаю, что пора отцу напомнить про квартиру. Я не хочу и не могу больше жить в этом аду.
Черта, на грани которой мы ходили последние полгода, стерта.
– Не смейте меня трогать! – произношу четко по слогам каждое слово и делаю уверенный шаг в сторону, мечтая как можно скорее провалиться в пропасть или лучше испариться из этого ада.
– Я спрашиваю еще раз: ты меня услышала? – от громкого крика закладывает уши и желание сбежать из дома усиливается.
Я не отвечаю, намеренно игнорирую ор ненавистной мачехи и спешу к выходу. Это не первый раз, когда мы разговариваем на повышенных тонах, но точно первый, когда дело может дойти до кровопролития.
Делаю решающий шаг на выход и вскрикиваю от боли в затылке. Скопившиеся ранее в уголках глаз слезы ручьем стекают по раскрасневшемуся лицу, мне хочется орать от нестерпимой боли, но я молчу. Несмотря на то, что макушку простреливает адская боль, вызывающая чувство снятия скальпа на живую, я позволяю себе лишь скулеж раненой собаки. Понимаю, что если проснется отец, то мне вдвойне не поздоровится.
– Проклятье! Отпустите меня немедленно! – взвизгиваю, когда мегера позволяет себе недопустимое для человека поведение. – Что вы о себе возомнили? Отпустите мои волосы. Мне больно, черт возьми!
Я брыкаюсь, пытаюсь выкрутиться и укусить ее за запястье, но ее ловкости стоит позавидовать. Ведьма только и знает, что смеяться над беззащитной девушкой. Ей меня совершенно не жалко, для нее я всегда была обузой. Уверена, мое исчезновение она будет праздновать своим излюбленным способом, шампанским и клубникой в молочном шоколаде.
– Хватит! – кричу, срывая голос и изо всех пытаясь выкрутиться из захвата и освободить клок своих волос.
Краем глаза замечаю, что на крик прибежал братец. Стоит и скалится у стены, паскуда редкостная. Я давно начала замечать, что он хочет от меня того, что я не могу ему дать. И дело не в том, что мы сводные, все намного прозаичнее – у меня в голове не укладывается, как можно спать с нелюбимым.
– Еще раз повторяю, чтобы больше тебя рядом с ним не видела!
Иногда мне кажется, что у этой женщины на меня есть коварный план, который в ближайшее время она собирается воплотить в жизнь. В последнюю неделю я стала замечать это особенно четко. Кидаю взгляд на братца, чтобы лишний раз убедиться в планах мачехи, и чувствую, как мерзкий липкий страх с ног до головы окутывает тело.
– Дай я с ней поговорю. Уверен, она меня послушает, – заливается соловьем мерзавец.
Дергаюсь, с ужасом смотрю на него и, почувствовав мнимую свободу, отступаю назад. Страх настолько велик, что я забываю про больную ногу. Неаккуратно ступаю и вскрикиваю от новой простреливающей лодыжку боли. Падаю на колени и забиваюсь в угол, чтобы хоть как-то себя обезопасить. Что-то мне подсказывает, если братец решит пойти до победного, мачеха ему слова не скажет.
– Отойди от нее! – холодный, как сталь, голос Лисова звучит за гранью разумного.
Поднимаю голову и расплываюсь в глупой улыбке. Я не знаю, как он догадался, что я нахожусь в смертельной по моим меркам опасности, но безумна рада, что здесь и сейчас он стоит передо мной. И пусть его кулаки сжаты, пусть мышцы напряжены до предела, пусть он стоит и едва не извергает пламя в сторону врага – я чувствую себя защищенной.
– Молодой человек, немедленно покиньте мою квартиру. – Удивленным взглядом впиваюсь в мачеху и пытаюсь понять, а когда это квартира стала ее. Я не помню, чтобы отец пытался переоформить мои квадратные метры на чужого человека.
– Ты кто такой? – запоздало приходит в себя братец и сразу попадает под убийственный взгляда Антона.
Ох, как не вовремя он проснулся и явился на кухню.
– Стой, где стоишь, – Антон произносит спокойно, обращаясь к (не)брату, и протягивает мне руку. – Вставай.
Недолго думая, я приподнимаюсь и уверенно протягиваю руку в ответ. Почувствовав крепкую опору, опираюсь на здоровую ногу и встаю, стараясь не думать о боли. Она везде. Окутывает тело, рвет душу на маленькие части и злорадно хохочет. Ей явно нравится происходящее, и была бы ее воля, спектакль бы продолжился.
От Антона не скрываются мои нелепые попытки замаскировать ухудшения произошедшего ранее инцидента. На секунду он прикрывает веки и втягивает в себя воздух. Делаю вывод, что так он успокаивается, и решаю ему не мешать. Незачем лишний раз злить человека, предела которого не знаешь. Вдруг он сейчас кухню разнесет, психанет и уйдет без меня. И что я буду потом делать?
– А то что? – не думая о своем здоровье, по собственной глупости нарывается братец. – Куда ты ее тащишь? Эй, слышишь, убери от нее свои грабли.
Антон останавливается и смотрит на меня с такой милой улыбкой, что становится страшно.
– Погоди секунду, сейчас пойдем.
Я догадываюсь, что последует дальше. Жмурюсь и закрываю ладонями глаза, чтобы этого не видеть.
Правда, недостаточно.
Сквозь не до конца сомкнутые пальцы я отчетливо вижу, как Антон разворачивается и резко наносит мощнейший удар в солнечное сплетение врага. От боли братец сгибается пополам, с грохотом падает на колени и хватается за грудь, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. Ему слишком больно, в его глазах пылает ненависть и обещание скорой мести мне. Я дергаюсь и отворачиваюсь, чтобы не видеть его ненависть.
– Да как ты смеешь? – из последних сил кричит мачеха. – Кто ты такой, чтобы приходить в мой дом и избивать моего сына? Да я на тебя заявление напишу. Сидеть будешь, мерзавец! – она падает на колени и обнимает своего сына, который до сих пор пытается привести в норму дыхание.
Смотрю на картинку, что стоит перед глазами, и на ум приходит только одно: дешевый спектакль и плохие актеры. Такие люди не вызывают ни капли жалости. Ее просто нет, потому в таких людей нет ни капельки человечности.
– Аль, беги в комнату, собери все самое необходимое на первое время, – слова звучат спокойно, а вот глаза очень сильно просят послушаться и сделать все так, как просит парень.
– Антон, – собираюсь объяснить, что мне некуда идти, но острый, как лезвие, взгляд останавливает.
– Я не хочу, чтобы ты здесь оставалась, – это произнесено таким тоном, что я просто не в силах сопротивляться.
Забывая про больную ногу, в комнату несусь, как раненая лань. Замираю только на пороге, чтобы собрать мысли в кучу и взять необходимые на первое время вещи. Достаю из шкафа большой ранец, на его дне под подкладкой я храню документы, в спешке закидываю в него все самое необходимое, что может потребоваться в ближайшие несколько дней: лекционные тетради, обязательный атрибут, без которого никак нельзя находиться на парах, а пропускать их я не намерена, сверху оказывается небольшая косметичка, чтобы наутро замазать синяки, которые обязательно дадут о себе знать, сверху умудряюсь запихнуть зарядку от телефона и пару кофточек. В растерянности оглядываюсь по сторонам, пытаясь понять, что еще забыла из необходимых на первое время вещей.
– Ну конечно, – бью ладошкой по лбу и ковыляю на здоровой ноге к шкафу.
В пакет летят джинсы и несколько пар брюк, водолазки и блузка. Зачем закидываю в него туфли и платье, не понимаю, но чувствую, что и это пригодится. А еще несколько комплектов нижнего белья и новую зубную щетку. Щетка точно пригодится.
– Я готова, – произношу, стоя в коридоре и боясь заходить на кухню. С моего места и так прекрасно видна совсем не красочная картина. Брат прижимает к носу замороженную курицу, а мачеха стоит над ним и журит не понятно за что.
Антон кивает и молча подходит ко мне, забирает рюкзак и пакет с вещами. Молча ждет, пока я обуюсь, и ничего не говорит, когда я беру пару кроссовок и сандалии. В тишине мы покидаем квартиру и садимся в такси. Долгое время я молчу и не знаю, как на это все реагировать и что говорить.
– Все будет хорошо, – Антон берет мою руку, переплетает пальцы. Его тепло согревает, внушает надежду на счастливое будущее.
– Спасибо.
15. Алевтина
– Прости, у меня немного не убрано, – произносит виновато мой спаситель.
Кидаю на него мимолетный взгляд и расплываюсь в робкой улыбке. Никогда не думала, что настанет час и я воочию увижу, как этот наглый и самоуверенный парень будет топтаться на пороге своей квартиры и смущаться того, что поленился навести порядок.
Совсем не похож на того парня, с которым я знакома.
И это ужасно бесит.
Бр-р, как бесит.
– Все в порядке? – делает шаг ко мне и большим пальцем касается щеки, смотрит так, что я теряюсь. Моргаю, кончиком языка провожу по верхней губе и чуть ли не задыхаюсь от того, как темнеет радужка его глаз и расширяются зрачки. – Аля? – выдыхает, прикрывая веки и отступая к стене.
– Да, все хорошо, – делаю то же самое и упираюсь поясницей в комод, думая совершенно о другом.
На самом деле ничего не хорошо. Но скрепя сердце я молчу, потому что не представляю, как объяснить ему свой страх. Медленно оглядываюсь по сторонам в поисках спасательного круга, но не нахожу и его. Да и откуда ему взяться в квартире одинокого парня. Одинокого ведь, да? О Боже, Аля, о чем ты только думаешь? Сейчас нужно думать совершенно о других, куда более важных в жизни вещах. Заняться поиском квартиры и настроить себя на разговор с отцом, который по любому закончится крахом нервной системы, должно быть твоей первоочередной задачей, а ты… думаешь не о том.
Проехали, Аля, проехали.
Опускаю взгляд на пол, в глаза бросаются массивные берцы. Жмурюсь и заставляю себя думать о будущем, но мысли, как назло, разбегаются в разные стороны. Ну не хотят они собираться воедино и спасать свою хозяйку. Хоть головой о стену бейся – не хотят. И тем не менее мне удается уловить ниточку, притянуть к себе и поглядеть, что за мысль такая наглая решила смыться восвояси. Кто бы сомневался, что это касается проживания. Я понимаю, что тело давно все решило, его вполне устраивает и эта квартира, но разум! Он еще при мне. Ладно, остатки его при мне. И именно они подсказывают, что придется брать дополнительные смены на работе, чтобы снять небольшую комнату в коммуналке. Большее я не потяну.
– Проходи.
Кивнув, Антон быстро разувается и уносится комнату, не обронив ни слова больше. Пожимаю плечами и с любопытством, которое плещется во мне в троекратном размере, оглядываюсь по сторонам. Небольшой светлый коридор впечатляет. Маленький встроенный шкаф и зеркало с комодом – ничего лишнего. Чисто по-мужски. Просто, модно и со вкусом. Кидаю на пол ранец, разуваюсь и прохожу в единственную комнату, где горит свет.
Антона застаю за уборкой, если его дерганье и забрасывание вещей за кресло можно назвать уборкой, конечно. Смущенно улыбаясь, он спешно собирает разбросанные вещи с пола, отодвигает кресло и демонстративно достает барахло из-за него. Все швыряет в кресло. И носки, которые становятся последней каплей моего терпения. Прикрываю рот ладошкой и из последних сил стараюсь не рассмеяться в голос. Но стоит Антону взглянуть на меня и улыбнуться, как ноги подкашиваются, и я падаю на стул, что стоит около входа в гостиную, и начинаю похрюкивать от смеха.
– Ненавижу уборку, – пиная завалявшийся на полу носок, произносит смущенный до предела парень.
Не выдерживаю. Запрокидываю голову к потолку, делаю глубокий вдох в надежде утихомирить внутри себя бурю. Но смех так и рвется наружу.
Меня накрывает лавиной неудержимого хохота.
Удивленные глаза парня впиваются в меня, словно клещи, а мне все равно.
– Я просто не люблю убираться, что в этом такого? – продолжает оправдываться он. – Чего ты смеешься? По-твоему, это смешно? – разводит руки в стороны, на что я киваю, как болванчик.
Мне смешно. Я никогда не видела парней во время уборки. А такой, как эта, тем более не видела.
Я не отвечаю на его вопросы, слишком много их сыплется на мою порядком уставшую голову. Оглядываюсь по сторонам, с любопытством маленького ребенка изучаю комнату, в которой мне предстоит провести ночь. Небольшой шкаф, длинный узкий комод, а над ним нереально огромный по диагонали телевизор. Зачем такой? Неужели хочет ослепнуть, не дожив до тридцати? Ладно, не мое это дело. Потерпевшее крушение кресло и угловой диван – единственное спальное место в комнате. Прикусываю изнутри щеку и смотрю на это угловое чудо, мысленно пытаясь распилить его на две части. Не выходит. Вот совсем ничего не выходит.
Выдавив самую милую улыбку из своего арсенала, встаю и давай оглядываться по сторонам в поисках еще одной комнату. Вот только как бы я ни старалась, в какой бы угол ни засунула свой любопытный нос – комната так и не появилась. Зато под ногами почувствовалось тепло.
С интересом опускаю взгляд на пол, а там ковер. Мягкий, пушистый. Два года назад я видела такой в магазине, но мое финансовое положение оказалось слишком плачевным для такой роскоши. Уверена, сон на нем будет сладким-пресладким, надеюсь, Антон оценит мои старания. Он ведь джентльмен и позволит мне спать на диване, а сам ляжет на пол. Точнее, на ковер.
– Даже не думай об этом, – срезает на корню все мои планы парень.
Хм, нет. Не все так просто.
Смотрю на него с удивлением и непониманием во взгляде. Он же не серьезно, да?
– Я так тебя понимаю, сама ненавижу убираться, – падаю на диван, впиваясь глазами в потолок. Заговорить-заговорить-заговорить и показать, где его место сегодня. В конце концов я первая заняла диван. – Знаешь, я ведь тоже не люблю убираться. Просто ненавижу. Аллергия, знаешь ли. А началась она после того, как страшная женщина поселилась в моей квартире вместе со своим сынком-подонком. Ты только представь, мало того что я не любимая дочь, так в довесок еще и они на голову свалились. Я жила счастливо, когда мама была жива, – от воспоминаний в уголках глаз скапливаются слезы. Моргаю, позволяя паре слезинок скатиться по вискам. – Ее не стало, и отца словно подменили. Была бы его воля, он бы меня в детский дом отдал.
Антон забирается на диван, спиной откидывается на спинку и вытягивает ноги. Смотрю на него, слегка запрокинув голову назад. Лицо хмурое, задумчивое. Я такое видела, когда он случайно увидел ее… мачеху.
Он снова ушел в себя. Не нравится мне это, но диван требует жертв.
Ужас, Аля, какая ты дурында. О чем только думаешь?
– Почему ты думаешь именно так?
– Потому что знаю! Он сказал как-то по пьяни, что женился на маме по залету, что другую любил, – всхлипываю, закрывая ладонями лицо. Ну вот и сказала, что давно тяжелым грузом лежало на сердце.
Слишком больно переваривать все это снова. С того дня прошло несколько лет, а я до сих пор не смогла смириться с услышанным, не смогла принять как данное, естественное. Ну не хочет моя голова понимать, как такое может быть. Для нее данная информация чужеродная, инопланетная, и она напрочь отказывается ее воспринимать. И тем более мириться с ней.
– Я такая никчемная, – поворачиваюсь набок и скручиваюсь в комочек. – Есть одеяло-о-о?
– Зачем? – звучит непонимающе.
Всхлипываю и как завоюю:
– В домик хочу-у-у.
Антон вздрагивает, и через несколько секунд до моего слуха доносится тихий смешок и шелест покрывала.
– Иди ко мне, – теплая рука ложится на поясницу и притягивает к тренированному телу. Нос улавливает мускатный аромат, а губы расплываются в дурацкой улыбке. – Так лучше? – киваю, чувствуя, как он подбородком утыкается в мою макушку, а ногами, словно лианами, цепляется за мои. – Пойдет такой домик? – Снова киваю и, сцепив пальцы в замок, кусаю большие, чтобы не разрыдаться в голос.
Антон обнимает меня, словно маленького ребенка, а мне реветь хочется. Изнутри разрывает на маленькие кусочки, причиняя адскую боль.
За столько лет одиночества во мне накопилось огромное количество боли, ее не передать словами, не показать палитрой красок. Картинка получится слишком мрачной, пугающей и отталкивающей.
Я моргаю, позволяю слезам скатиться по щекам и даю себе минуту спокойствия в теплых и сильных объятиях парня.
Тихие всхлипы нарушают воцарившуюся в комнате тишину, теплые руки на пояснице и лохматой макушке внушают спокойствие. В памяти всплывает картинка, где мама также прижимает к себе и успокаивающе шепчет на ушко: «Тише, солнышко, тише. Все будет хорошо. Ты поспи, а когда проснешься – все будет хорошо».
Воспоминание становится для меня точкой невозврата…
Я срываюсь.
Чувствую, как внутри меня горят предохранители, как красочным фейерверком взрываются наглухо запертые эмоции. Слезы льются не переставая, всхлипы то и дело нарушают воцарившуюся на какое-то время тишину. Я плачу, лежа в объятиях популярного парня, и глотаю соленные слезы, боясь погрузиться в прошлое.
И заглядывать в будущее.
– Тише-тише, – тихий шепот, теплое дыхание парня и легкий поцелуй в макушку немного успокаивают, но недостаточно.
Боль, с которой я жила многие годы напролет, невозможно по щелчку пальцев безболезненно выковырять из памяти, вырезать из сердца, не поранив его, и истребить, словно ничего и не было. Она останется со мной на всю жизнь!
– Почему ты… – Антон замолкает на полуслове, долго и вдумчиво подбирает правильные выражения, а потом сдается и выдавливает из себя то, что ему явно претит: – Терпишь.
– Потому что мне больше не куда идти, – нехотя выпутываюсь из крепкого захвата парня, как запуганный зверек, забиваюсь в угол дивана и, подтянув к себе колени, смотрю на него с толикой обиды. Я понимаю, что глупо винить его в моей непростой ситуации, но эмоции снова бегут впереди меня. В какой-то момент мне кажется, что я могу все рассказать и он обязательно поймет. Но почему тогда на душе так паршиво? – И отцу тоже не куда идти.
– Не понял? – Антон переворачивается на живот, подпирает кулаками подбородок и смотрит на меня недоумевающим взглядом, ожидая подробностей.
– Я живу с ними только потому, что квартира моя. Была мамина, а сейчас моя. Папа в ней даже не прописан.
– Ты сейчас серьезно? – Антон взрывается, подскакивает на ноги и одаривает меня таким взглядом, что мне резко становится холодно. Передергиваю плечами, сжимаюсь в комочек и позорно прячу взгляд. Я не знаю, что ему на это ответить, да и надо ли. – Аля?
– Абсолютно.
– Аль, ты ведь можешь жить там одна или продать ее?
Молчу.
Долго думаю над ответом. Кручу его и так и эдак, а все равно прихожу к неутешительному выводу. Тяжело вздыхаю и сдаюсь.
– Он мой папа. Не знаю, я не могу это объяснить, но он мой папа. Я чувствую, что не должна так поступать с ним. Ради себя не должна, ведь, несмотря на нелюбовь, он все же одевал меня и кормил, пока я не устроилась на работу.
На самом деле я долго и много думаю над решением проблемы, уже сотню раз прокручивала в голове мысли о продаже квартиры и дележке вырученной суммы пополам. Денег мне вполне хватило бы для первоначального ипотечного взноса, а если хорошо поискать, то, возможно, я бы смогла приобрести полноценную однушку. Только я постоянно упираюсь в тупик, выхода из которого не в состоянии найти уже который год подряд. В тупике, маленьком и мрачном, проживает совесть, и она постоянно меня жрет, когда я добираюсь до нее. Из-за нее я не могу найти правильное и верное решение. Разум говорит одно, а сердце твердит другое. Я понимаю, что Антон прав и терпеть такое отношение к себе просто унизительно, а с другой стороны… он отец.
– Ты еще и работаешь, – осуждающий взгляд сбивает с толку.
Я окончательно перестаю его понимать. Смотрю и совершенно не понимаю, а что, собственно, плохого в том, что я работаю. Это нормально, когда ты сам себе зарабатываешь на жизнь и ни от кого не зависишь. К тому же я работаю не каждый день, всего три или четыре раза в неделю.
– А что мне делать? Я девочка не маленькая и все прекрасно понимаю. Рано или поздно я бы съехала от них.
– Взяла бы ипотеку и выплачивала бы лет двадцать, если не больше, – в голосе звучит язвительность.
Взрываюсь и вываливаю на него все, что во мне накопилось. Хватит с меня! Надоело держать все в себе и каждый раз переживать одно и то же в одиночку. Я устала… устала быть сильной и каждый раз доказывать себе, что я достойна быть счастливой.
– Нет! Четыре года назад я случайно нашла документы на квартиру. Оказывается, она моя. Только моя! Отец даже не прописан в ней, но предусмотрительно решил об этом умолчать. Я забрала их и спрятала в надежном месте, чтобы никто из них никогда в жизни не нашел. Я не собираюсь отдавать ему то, что по праву принадлежит мне! Но и на улицу выгнать не могу, – всхлипываю, попутно вытирая слезы. – Одним зимним вечером я поинтересовалась у него про квартиру. Сначала он начал отнекиваться, говорил, что я все выдумываю и мне показалось, а когда понял, что документы у меня, признался. Я дала им ровно два года, чтобы они собрали деньги на первоначальный взнос для меня, если хотят остаться в квартире. В моей квартире!
– Горжусь тобой, – смущаюсь под теплым взглядом парня и стыдливо прячу взгляд.
Ну как можно быть таким многогранным? Сначала он злится, потом чуть ли не призирает за мои поступки, а сейчас восхищается. И все это за каких-то пару минут.
– А нечем. Отец делает вид, что забыл о том разговоре, а мачеха… в принципе, тут ты сам все видел.
– Да, она та еще мегера.
Киваю и выдавливаю из себя смущенную улыбку.
День выдался непростой, а вечер так вообще был полон сюрпризов. Подавляю зевок и оглядываюсь по сторонам. На часах почти три ночи. Слетаю с дивана и давай оглядываться по сторонам в поисках… а в поисках чего, в принципе? Квартира это не моя, где что лежит, я не знаю. Остается только одно.
Сцепляю пальцы в замок и кидаю умоляющий взгляд на Антона.
– Антон, – смотрю на него из-под опущенных ресниц, пальчиками ног сжимаю ворс ковра. Он такой мягкий и теплый, что мне самой хочется завалиться на пол и окунуться в сладостный сон.
