Текст книги "Следующая остановка - жизнь"

Автор книги: Татьяна Успенская-Ошанина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Ровно в десять пришёл Генри. В обычном свитере и джинсах. С подарками, вином и тортом. Он уселся с ними в кухне и стал рассказывать про завод. Был он возбуждён.

Мама забросала его вопросами: сколько строится цехов, как налаживается в них аппаратура, какое количество людей получит работу. Генри с удовольствием удовлетворял её любопытство. Юля тоже внимательно слушала, стараясь не пропустить ни слова. Вместе с тем прислушивалась к лифту.

Четверть одиннадцатого. Где Аркадий? Он точен до минуты и, если по какой-то причине опаздывает, звонит в тот момент, когда обещал прийти. Исключение – снегопад и этот Новый год. Пятнадцать минут опоздания, да ещё под Новый год, – слишком много для Аркадия.

Двадцать три минуты одиннадцатого.

Теперь Генри расспрашивает Бажена о глубинке – о настроениях людей, об уровне жизни, о нуждах.

Бажен повторяет то, что говорил им, но уже более подробно рисует грустную картину: смятение людей, проработавших всю жизнь и лишившихся стабильности и самых необходимых условий… Рассказывает о конкретных судьбах. О воровстве в детских домах, об армии никому не нужных детей.

– Что же делать? – повторяет Генри. – Как помочь?

– Ты и так помогаешь! – говорит Юля.

– Скажи мне, как помочь глобально?! Скажи, что делать?

Она пожимает плечами.

– Если бы знать, что делать, мы бы все делали! – говорит Бажен. – К сожалению, это не от нас зависит, а от тех, кто у власти, кто разворовал всё, что было можно разворовать, тот, кто не жалеет людей. Мы не нужны своей стране.

– Генри, спасибо вам, – улыбается мама. – Редко встречаешь людей, чувствующих чужую боль.

Как хорошо, что Генри сегодня с ними!

На неё Генри старается не смотреть, но Юля чувствует: он рад, что пришёл к ним.

– Иногда я думаю, мы все очень беспомощны, хотим помочь и… не можем.

Раздался звонок в дверь. Все кинулись в переднюю. Юля не успела подумать – у Аркадия же есть ключ, значит, не Аркадий, распахнула дверь. И отступила.

Ёлка – пушистая, с серебряным дождём и золотистыми шарами, как лампочками, на ветках, с золотистой звездой на макушке. И за ёлкой – Дед Мороз. Настоящий, из сказки, Дед Мороз.

– Но… у нас… нет пока детей, – говорит Юля. – Вы ошиблись адресом.

Дед Мороз из бороды и усов улыбается, поправляет очки и называет имена – её, мамы, Бажена, Генри, Аркадия.

– Разве может Дед Мороз перепутать адрес? – спрашивает он утробным голосом. – Помогите, молодой человек, внести ёлку.

Бажен выходит из столбняка.

– Гирлянда – отдельно, подключите сами. А вы, девушка, возьмите эти мешки: в одном – подарки, в другом – угощение. Надеюсь, вам понравится.

– Заходите, пожалуйста, – приглашает мама, вместо Юли подхватывая пакеты из рук Деда Мороза. – Скоро придёт хозяин, разделите с нами праздник.

– А что? Может, это и разумное решение – добраться до тепла и праздника.

И только в эту минуту Юле почудилось что-то очень знакомое в интонации Деда Мороза.

– Аркаша?! – прошептала она. И – расплакалась.

– Что с тобой? – всполошилась мама, опуская мешки на пол.

– Что с тобой? – Аркадий сорвал с лица очки, усы и бороду.

Юля кинулась в спальню, обессиленно опустилась на пол прямо у порога, на ковёр. Плакала она горько, совсем как в детстве.

Возле неё топтались ноги – мамины, на высоких каблуках, Баженовы – в новых ботинках, кроссовки Генри, и Аркадиевы чёрные туфли, выглядывающие из-под длинного одеяния Деда Мороза.

Аркадий поднял её с пола, усадил на кровать:

– Что ты, Юленька, я не хотел огорчить или, тем более, испугать тебя! Прости, родная.

Прошло ещё какое-то время, прежде чем она сумела выдавить из себя:

– Никогда… ко мне не приходил Дед Мороз, я так ждала его в детстве!

– Ну вот, он же пришёл к тебе, родная!

Мама выбежала из комнаты, Бажен – за ней.

– Радость… тоже может стать шоком. Ты не испугал, не огорчил, ты… вернул… – всхлипывала она, не умея успокоиться. – Я не могу объяснить… Спасибо тебе. Идём к маме скорее, теперь она будет мучиться виной. Генри, прости, я не каждый день плачу, – улыбнулась она сквозь слёзы.

– Я знаю, – тихо сказал он.

Застолье с Мариной Юля устроила в первую субботу после встречи Нового года. В воскресенье Бажен должен опять ехать в командировку, и откладывать ещё на неделю – невозможно.

Ради такого случая Юля решила купить магнитофон и танцевальные плёнки. Аркадию не сказала, почему ей так приспичило сразу после Нового года устроить ещё один праздник – как-то давно он обмолвился, что терпеть не может интриг, сводничества, хитростей! Слово «сводничество» запомнилось, и Юля попросила помочь Игоря. Её зарплаты лежали в ящике тумбочки почти нетронутые – на еду, машину и квартиру Аркадий тратил свои. «Зачем мне деньги, как не на то, чтобы обеспечить тебе безбедную, удобную и, главное, беспечную жизнь? Скопи хоть немного, мало ли что…»

И вот «мало ли что» в первом своём проявлении и наступило – она должна женить брата. Если брат женится, и мама, и она вздохнут свободно.

Игорь ездил с ней по магазинам «Электроника», дотошно вслушивался в звук, сравнивал разные модели. Наконец выбрал.

Обед они с Асей, включённой в заговор, состряпали из деликатесов. Осетрина на шампуре, шашлык, салаты пяти видов – Асино творчество. Рецептов её салатов Юля не знает, но в один присест может слопать миску каждого из них.

– Ася, откройте мне тайну. Я хочу сама научиться.

– Обязательно. В день расставания. Пока я с вами, зачем вам?

На сладкое Ася сделала мусс и взбитые сливки с клубникой.

Они редко пользовались гостиной – семья вполне умещалась в просторной кухне. А в этот день, как и в Новый год, накрыли огромный стол, зажгли все огни, накупили цветов. Ася посоветовала лилии и гвоздики. Запахи цветов, вкусной еды, свет, тихая музыка… у Юли закружилась голова. Это первый бал в жизни, который она организовала сама.

Она много думала о Марине со дня их встречи. Правильно ли она делает, что знакомит незнакомую девочку с Баженом? Марина – в чём-то чужая: практичная, абсолютно современная, дитя Перестройки.

Почему же эту Марину она сама, да ещё так пышно сводит с единственным братом? Ответа нет, но где-то, в глубине души, она чувствует, что делает правильно.

Пригласила Юля и Игоря, но тот отказался: «Не чувствуй себя обязанной, помог и помог, велика важность».

Марина пришла, когда Аркадий в сотый раз задал Юле один и тот же вопрос: «В связи с чем такой праздник? Откроешь тайну?»

– Обязательно, – сказала Юля и кинулась на звонок в прихожую. Все высыпали за ней. На пороге стояла хрупкая, высокая, с косами вместо рассыпанных волос, глазастая девочка, с шубой на руке, в длинном, строгом платье. Девочка – очень похожая на неё. Метаморфоза, произошедшая с Мариной, настолько поразила Юлю, что она разинула рот, впрочем, как и все остальные.

– Здравствуйте, – тихо сказала Марина во всеобщую растерянность. – Я Юлина подруга, она вам не говорила?

– Подруга?! – спросил Аркадий.

– Подруга?! – повторил с той же интонацией Бажен.

– Подруга?! – воскликнула мама.

Больше всех была удивлена сама Юля. Что же, девчонку для Бажена послал ей Бог, если та с полувзгляда, с полувстречи угадала то, что Юля хотела бы увидеть в ней, и создала себя новую…

– Мы с Юлей хорошо понимаем друг друга, правда, Юлюш? Мы с Юлей много щей съели вместе.

Юля шагнула к Марине, обняла её и шепнула в ухо: «Спасибо!»

– Пожалуйста, садитесь за стол, иначе всё перестоится, – раздался умоляющий Асин голос.

И все наконец очнулись и пошли в гостиную.

Ася перечисляла салаты и другие блюда, Аркадий разливал вино, Юля выбиралась из удивления.

Марина молчала и улыбалась. Слушала истории Аркадия о военной службе, мамины – о школе, переводила взгляд с одного на другого. Только на Бажена старалась не смотреть.

Бажен молчал. Он явно был не в своей тарелке. И вовсе у него не угрюмый взгляд, и не утопают глаза в глуби, они распахнуты, они – детские, такие, какие бывают у человека, попавшего в заколдованный мир, и сейчас они похожи на мамины.

Ни в какую командировку Бажен не поехал. А через два месяца он женился на Марине и вместе с её семьёй согласился уехать в Америку.

На свою голову вытащила Юля из небытия Марину. Хотела жить большой семьёй, а потеряла брата.

Первую линию завода в Калуге назначили на день отъезда Бажена – на двадцать седьмое марта. Контору решили на этот день опечатать и женщин тоже взять на праздник открытия – от завода ждали небывалой прибыли.

Проводы Бажену и Марине устроили накануне. Долго сидели за столом. Марина была молчалива. Бажен – тоже. Мама глаз с него не сводила. Подкладывала еду, рассказывала Марине, какой он был маленький и как основательно всё делал, за что ни брался. Рассказывала, как он не засыпал, пока она не прочитает ему сказку и не поцелует его.

– Ласковый рос. Очень добрый. Игрушку любимую отдаст тому, кто попросит. Конфету… А подрос и – замкнулся, слова не выжать. Что с ним случилось, до сих пор не пойму…

Марина вопросов не задавала. Она жалась к Юле. И вдруг в самый неожиданный момент, когда пили за их с Баженом любовь, сказала:

– Думаете, не понимаю, отнимаю у вас его. Понимаю. Виновата. От такой семьи отнимаю. Но и вы поймите, в России пока жизни нет. Что за профессия у него сейчас?! Обещаю, там он выучится и станет большим человеком. И вас всех хочу рядом. – Она заплакала. – Вы мне теперь родные, теперь я и за вас отвечаю.

После ужина Бажен завёл Юлю в гостиную – проститься наедине.

Эта минута тихая. Он держит её лицо в своих руках и говорит так, чтобы слышала только она:

«Ты самая красивая женщина в мире. Ты самая любимая женщина в мире. Ты – моя сестра. У нас одна кровь. Мы с тобой будем всегда всё видеть одинаково. Спасибо тебе за Марину. Спасибо тебе за спасение. Ты хорошо решила».

Бажен улетает завтра в десять утра, на аэродроме нужно быть в семь.

Ещё он здесь, в их счастливой квартире. Ещё есть несколько минут – сказать друг другу то, что не успели сказать за всю общую жизнь. Ещё есть несколько минут – спросить друг друга о том, о чём не успели спросить… А она онемела. Говорит он.

«Ты моя сестра, – повторяет и повторяет. – У нас одна кровь. Наступит день, и мы воссоединимся. Будем жить все вместе, рядом, твои дети и мои дети будут расти вместе».

А потом все трое уходят к себе в квартиру – собираться.

Они с Аркадием остаются вдвоём.

Сидят за неубранным столом. Аркадий наливает себе бокал вина.

– За счастливую жизнь Бажена и Марины мы выпили сегодня. Сейчас хочу выпить за наше главное дело. Ну вот, мы с тобой, Юленька, и дожили до настоящего дела – завтра запускаем завод, – улыбается Аркадий. – И скоро оба поступим в институты, получим профессии.

– Ты пойдёшь в тот, в котором раньше учился?

– Нет, я хочу заниматься окружающей средой, бороться с заражённой атмосферой, химическими выбросами, у меня есть кое-какие планы: создам поглотитель этих выбросов. Чтобы были здоровы наши дети, прежде всего нужен чистый воздух. После Чернобыля я ночи не спал, всё думал: как ликвидировать последствия.

– Придумал что-нибудь?

– Кое-что. Я очень любил физику и химию, но мне сильно не хватает образования.

Аркадий долго молчал и вдруг спросил с той же интонацией, с какой спрашивал Генри Бажена:

– Что же делать? Скажи, что же делать дальше?

– Но ведь вы с Генри даёте работу людям, правда же? – пыталась она успокоить Аркадия и себя.

Утром они отвезли на аэродром Бажена с Мариной и помчались в Калугу.

Генри, казалось, – бесплотный. Он словно парит над цехом. И прозаическая техника не осознаётся как техника, каждая машинка – символ обновления жизни: Россия не ввозит из Америки и других стран сельскохозяйственную технику, а сама производит и обеспечивает ею свой народ!

Снова начались будни.

Мама перебралась к ним. Позвал её Аркадий. В первый же вечер после отъезда Бажена. «Что, мама, зря деньги переводить, пригодятся, – сказал ласково. – Перебирайтесь к нам обратно. Не сегодня-завтра родится ребёнок, всё равно не набегаетесь, а мы без вас скучаем!» – И он неожиданно обнял её.

Это умение Аркадия – обволакивать словами и ласковым взглядом – особый дар.

Прибыли распределялись чётко, так, как говорил ей Аркадий: Генри начал получать свои деньги. Юля ревностно следила за отчислениями.

Далёкий снежный день, когда Митяй хотел переписать Договор с Генри, канул в вечность.

Что хотел сделать тогда Митяй? Вырезать пункт о том, что Генри дал фирме деньги в долг или что-то ещё? Она не знала. Но Аркадий в тот день начал бой за Генри и победил. Теперь не важно, что хотел сделать Митяй, зачем понадобились ему чистые бланки, печать и документы Генри. Аркадий говорит: до следующего января постарается вернуть Генри весь долг.

Юля стала спокойнее спать и теперь легче перебарывала негативные ощущения, возникавшие при виде Игоря и Митяя.

Ей теперь было очень некогда: работы прибавилось вдвое. Приходилось каждый день сильно задерживаться на работе: она фиксировала прибыли, пыталась организовать новые большие числа. И не прислушивалась к тому, что почему-то ребёнок снова неспокоен в ней – требует к себе внимания.

– Скучно тебе там? – иной раз спросит его, И снова склоняется над бумагами.

ОДИННАДЦАТАЯ ГЛАВА

Это был яркий, пропитанный оранжевым и голубым, чуть дрожащим светом день позднего апреля.

«В такой день совершаются великие открытия и создаются бессмертные произведения, проясняются запутанные дела, в такой день зарождаются святой и гений». Эта фраза – Давида Мироныча. И ещё он говорил: «Такие дни, когда достигнута гармония во всём, редки, в эти дни распад и уродливое стыдливо прячутся в тень».

Окна открыты, и такой день – здесь, в конторе: только голубое и оранжевое, чуть колеблющийся, тёплый воздух. Дыши, наслаждайся.

Никого в конторе, кроме неё и Иры. Привычная ситуация.

Аркадий забегал минут сорок назад. Он был сильно возбуждён, прижимал к груди папку с бумагами. «Представляешь себе, сегодня начинаем такое же большое дело, как завод Генри. Генри связал меня с французами, они согласны построить у нас завод!» – Он подробно рассказал о разговоре с французами по телефону, о том, что едет знакомиться и что начинается долгий процесс переговоров. Так легко в этот раз, как с наивным и доверчивым Генри, не получится, потому что французов несколько, и у них много требований. Сказал о том, что в этот раз он решил сам разобраться в ситуации, чтобы не повторить ошибок, совершённых с Генри.

– Снова Игорь и Митяй будут составлять Договор? – спросила Юля.

– Ничего пока не знаю. Хочу разобраться сам, – повторил Аркадий, поцеловал её и умчался.

Когда никого нет, её дверь и дверь между офисом и Ирой – настежь, и ей слышны звонки телефонов и чёткий голос Ирины – «Оставьте, пожалуйста, сообщение», поскрипывание паркета под Ириными шагами. Ира больше не ходит на высоких каблуках, и при её ходьбе нет цоканья подкованной лошадки, но звуки, издаваемые паркетом, – жалобные: Римма не даёт развода, требует возвращения Митяя в «лоно семьи». Римма не знает о том, что Митяй ждёт сына, о том, что это – Ира, она знает, что он хочет жениться на другой женщине, и этого достаточно.

Звонок в дверь их конторы – резок. И тут же незнакомый голос, захлёбывающаяся, тихая, едва слышная жалоба. Юля встала, потянулась и пошла на голос:

– Я о нём заботилась, я его лелеяла, разве он найдёт лучше меня? Дай мне совет, Ириша. Что же ты молчишь? Никто не хочет помочь, все пожимают плечами.

Римма? Вот это да! Римма пришла к секретарше просить помощи!

– Ты умная, я знаю, – льстит Ирине Римма, – придумай что-нибудь. Я бы ничего для тебя не пожалела…

Любую другую Ира спросила бы «А что у тебя есть, чего можно не пожалеть?», а тут воды набрала в рот.

– Ну хоть слово скажи. Чего пожимаешь плечами? Все пожимают плечами. Юля здесь? Впрочем, она только вылупилась, чем она может помочь. Как водку жрать, так все они тут. Я пойду. Привет.

Риммины привычные требовательные нотки, выскочившие джином из бутылки, стук двери и Ирин плач – одновременны. Юля идёт к Ире – успокаивать.

– Я хотела… хотела…

– Сказать ей?

– Я хотела…

Но больше ничего не может Ира выдавить из себя.

– Тебе нельзя плакать, ребёнок расстроится. Успокойся. Рано или поздно она развод даст.

– Я боюсь её… Она как Ганна… злая.

Телефонный звонок – резкий – в праздничном свете и Ирином плаче.

Ира махнула рукой – подойди!

– Слушаю, – сказала Юля.

Просили к телефону Аркадия.

– Его нет, – сказала Юля и тут же повторила Ирину привычную фразу: – Оставьте, пожалуйста, сообщение.

Равнодушный голос потребовал, чтобы Аркадий срочно прибыл на завод, к месту преступления, совершённого два с половиной часа назад.

– Какого преступления? – спросила Юля. В момент, когда она говорила, ребёнок жёстко стукнулся в её сердце.

Но и до слов, которые произнёс мужской голос, она уже знала сама: убит Генри.

Живот ухнул вниз вместе с сердцем.

Ирина перехватила трубку. Её голос с короткими вопросами «когда», «где», «кем»… отдалялся, плыл в свете нетающим чёрным облаком, Юля медленно опускалась за ним в тень дня, туда, где притаились коварные создатели зла и откуда лазутчиками проникали в праздник жизни.

Генри убили. Что это значит? Его больше нет?

Нет же! Это ошибка. Генри жив.

Живот придавил ноги, ожогом – по ногам – горячая жидкость. Её бьёт озноб.

– Ой! – охнула Ирина в трубку. – У тебя воды отходят. Ты рожаешь. Ой! – Она бросает трубку, подставляет под Юлю пластмассовое ведро урны.

Трубка гремит гудками. Ира пытается набрать номер «скорой», а трубка гремит гудками.

– Ты же рожаешь?! Где же все?! Боже, хоть кто-то!

В контору вваливается Митяй.

Почему-то Юля отчётливо, на всю жизнь, запоминает лицо Митяя в эту минуту. Потное, красно-белое, с бегающими глазами. Митяй колышется большим телом. У него – больное, рвущееся дыхание, как будто он в страхе убегал от кого-то много километров, как будто он чего-то сильно боится, как будто сейчас задохнётся.

Льёт из неё горячая жидкость. Ира наконец соображает, что она не положила трубку, бросает её на рычаг.

– Как хорошо, что ты приехал! Юля рожает. Вези её в роддом. Скорее. Что тебя трясёт, как при малярии? Что случилось? Откуда ты? Ты слышал?

– Что «слышал»?

– Генри убили. Посреди белого дня. На территории завода. Что с тобой? Почему ты в таком состоянии?

– Генри убили? – спрашивает Митяй.

И Юля чуть не кричит: «Это ты! Ты убил его! И мчался прочь. Это ты убил!»

Но беспокойный живот с рвущимся из него ребёнком, но горячая жидкость бьют её дрожью и болью, и слова бессильны пробиться сквозь дрожь и боль, они кричат лишь в ней.

Существовало только тело. Оно было не подвластно Юле. Оно вершило какое-то своё – самостоятельное действо и ломало её, заставляло корчиться в схватках. Одновременно возникло острое ощущение небывалого праздника: она создала в себе человека, и этот человек хочет выбраться из её тьмы к ней, с ней познакомиться. Из просто живого существа Юля – в острой боли – превращалась в мать.

Но не так просто оказалось родить человека: схватки продолжались долго, старались поглотить праздник, и очень трудно было удерживать его в себе, и перемогаться – не кричать, как кричали другие женщины.

Только к утру следующего дня она родила девочку.

И сразу после освобождения от боли, как только девочку унесли, вернулось чувство острой потери – убили Генри.

Убили «новые русские». И она – «новая русская», потому что она – жена «нового русского» и только что от этого «нового русского» родила ещё одну «новую русскую».

При чём тут Аркадий? Он не «новый русский», он добр и честен, он пытался спасти Генри. Новые русские – это те, кто убивает, ворует, отнимая у остальных возможность жить.

Озноб возник в ту минуту, как услышала, что убили Генри. И бил её, пока она рожала. И сейчас всё ещё очень холодно. Юля потянула на себя одеяло. Оно не грело.

«Почему сёстрам матери Терезы можно приезжать сюда и молиться с утра до ночи, чтобы спасти Россию, а мне нельзя? Конечно, я не умею молиться при всех и так, как они, и вряд ли мои молитвы будут такими же действенными, как молитвы сестёр матери Терезы, но я могу другое… – Голос Генри проник в её пустую утробу и стал хозяйничать в ней, как совсем недавно в ней хозяйничала её дочка. – Я люблю русских. Такие добрые… никогда не предадут».

«Несчастная, вечно запуганная старухой, забитая, Лизавета даже руки не подняла, чтобы защитить себя, когда Раскольников поднял над ней топор… – голос Давида Мироныча. – Кроткие, чистые души не способны защитить себя, они всегда жертвы».

Генри убили.

У Генри – детские глаза.

Убили одного из лучших, с кем её сводила судьба.

Лучшие – Генри и её Аркадий, Давид Мироныч и мама, Бажен, Ася. Идеалисты. Генерируют добро. Все они – вне игр с наживой и корыстью, вне игр с тщеславием и жаждой власти. Они не могут понять ходов подлости, не могут разобраться в зле, потому что сами не способны причинить зло кому-то. И они беззащитны – защитить себя не умеют.

Аркадий ни в чём не виноват, он – жертва своей чистоты, своей доверчивости.

Она очень хочет спать. Она не спала ночь. Вот что значит – родить человека. Это – не спать. Это – острая боль. Это кровь. Это мука. И наградой – крик нового человека.

Почему всё-таки она восстала против Аркадия? Она что, влюблена в Генри? Не такой вопрос. Она что, всё-таки считает Аркадия виноватым? Но Аркадий пытался спасти Генри! – навязчиво повторяется одна и та же фраза.

Истерика продолжалась, и ничего не могла Юля с собой поделать: мысли путались, сталкивались противоположные, никак не получалось разложить по полочкам.

А ну, прекрати истерику, – приказала себе.

В последнее время Аркадий был спокойный и весёлый, потому что их с Генри завод – не жажда личной наживы, а – «производство», а – «возможность дать работу безработным». Аркадий ни в чём не виноват. Вчера он встречался с французами, которых нашёл ему Генри. С лёгкой руки Генри, французы тоже захотели запустить общее с Россией производство! «Представляешь себе, это я буду развивать в России промышленность, – сказал ей перед встречей Аркадий. – И снова Россия станет сильной страной. Генри совершил переворот в моих мозгах: у меня теперь новая, осмысленная жизнь!»

При чём тут вообще Аркадий? – назойливо повторяется и повторяется вопрос. – Аркадий не может убить Генри, он любит Генри как брата, как друга, он уважает Генри.

Аркадий вообще не может убить человека. Даже бешеную собаку Аркадий убить не может.

Убил Митяй. И нёсся, как оглашенный, прочь – чтобы уйти из-под подозрения, успеть создать себе алиби.

Юле на постель, прямо к лицу, ложится огромный букет цветов. Сирень пахнула детством.

Зачем приехала в город?

Она любит Аркадия. Аркадий – честный, добрый, умный, благородный… Эпитеты выскакивали этикетками на бутылки – видела когда-то рекламу по телевизору: в одну секунду на пустые бутылки нашлёпываются этикетки. Что случилось? Разве она больше не любит Аркадия?

Нет оправданий тому, что он связался с Митяем! Вот причина её недоверия к Аркадию. Зная Митяя с детства, не имел Аркадий права начинать с ним общее дело!

На тумбочку ставят блюдо с клубникой и черешней, свежие огурцы и творог. Блюдо – из дома, мама купила его с первой своей зарплаты.

У неё есть мама. Мама – дом, её незыблемый мир.

– Вот письмо.

В ту минуту, как Юля услышала о гибели Генри, она отшатнулась от Аркадия, как от неожиданного препятствия, как от огня. И сейчас, когда в руках его письмо, не разворачивает его, ощущая большую связь с убитым Генри, чем с Аркадием, доверившим Митяю свою, её и жизнь Генри. Что же, она любит, она так сильно любила Генри?

– Вот вам ручка и лист бумаги, муж просит ответить!

Медсестра во все глаза смотрит на Юлю: вот дура, не спешит читать… от такого!

Всё-таки развернула письмо.

«Родная! Спасибо тебе. В глубине души я хотел девочку, похожую на тебя, твоё повторение. Ты сделала мою жизнь осмысленной, – повторил юн вчерашнее слово, – а меня счастливым.

Напиши, что тебе хочется поесть.

Знаю, ты родила на неделю раньше и была опасность для ребёнка (она этого не знает! что за опасность?), но врач говорит, всё обошлось.

Юленька, словами не выразить горя. Ты знаешь, как я любил Генри. Он стал мне братом. Если из-за моей фирмы погиб такой человек, значит, что-то не так в моей жизни. Ты видела, как я стремился изменить задачи фирмы! Мне нужна твоя помощь – понять, кто убил, что происходит с моей жизнью… Твои предчувствия сбылись. Твои ощущения оказались точнее моей веры в людей. Моя вина…» – и дальше ни слова не разобрать.

– Что же вы плачете? – голос медсестры. – Так любят вас! – завистливые нотки. – Редко какую женщину так любят! А вы плачете!

Она любит Аркадия. Он, как и Генри, – особенный, он просто доверчивый, – повторяется слово уже с другим оттенком. Он поддался напору Митяя и согласился делать деньги.

Видимо, нельзя ставить такую задачу – делать деньги. Это кровавый путь. Аркадий не понял. Там, где делают деньги, – предательство. И может совершиться убийство. А человек, даже самый хороший, становится сообщником убийцы.

– Выпейте успокаивающее. После родов так бывает, уж мы нагляделись, нервы расходятся. Вам надо поспать.

Юля пьёт обжигающую жидкость.

– Вот запейте, пожалуйста. Дочитайте, напишите ответ и скорее – спать.

Чувство потери притупилось, Юля вытерла простынёй глаза и продолжала читать:

«…моя вина в гибели Генри огромна. Я привёл его в нашу фирму, доверил его дела Игорю и Митяю, считая их более компетентными в таком серьёзном деле, которое мы с Генри решили начать, не объяснил ему коварства России, алчности и жестокости её худших представителей. Я не поверил твоей интуиции, я думал – собой прикрою Генри. Не получилось. Я не помог ему защититься. Надо было уговорить его уехать на время домой – пока он не получит всех денег. В себя не могу прийти, Юленька, но ты, думаю, чувствуешь то же, что и я. Мы с тобой всегда чувствуем одинаково. И только ты придумаешь, как жить дальше, ты – женщина, ты мудрее меня. Можно сразу всё бросить и уехать, но что будет с французами? Мы с тобой уже включились в большую работу – помочь России. Это не громкие слова. Помнишь, Бажен рассказывал о детях-наркоманах, о пьянстве женщин, о разрушении всех заводов, фабрик и колхозов на периферии, о том, что нет света и тепла, что люди гибнут. Я всё время думаю о несчастных, о том, как им помочь. Единственный способ – дать им работу и возможность развить собственное сельское хозяйство, собственную промышленность. Прости, что в такой день пишу об этом. Но я пишу тебе о Генри. Мы с Генри об этом много говорили, и я фактически повторяю его слова.

Главный для меня сейчас вопрос – кто мог убить Генри? У Генри не могло быть личных врагов. И улик нет никаких».

Как нет улик?

Ты же сам, Аркаша, пишешь, слова выскочили: «уговорить его уехать домой – пока не получит всех денег…»

Как не было личных врагов? Зачем тогда уговаривать Генри уехать?

Как нет улик? Есть улики. Митяй был на заводе, это известно.

Правда, Аркадий, может быть, этого пока не знает. И он не знает, в каком виде явился Митяй в контору. Знают это только она и Ира. Ира не скажет, даже если её будут пытать. Скажет она. Прямо сейчас напишет Аркадию.

И Юля садится в кровати и берёт ручку.

Сначала дочитать.

«Улик нет никаких, кроме той, что убит Генри выстрелом в спину. Застрелил Генри кто-то, кого он знает и перед кем спокойно шёл впереди. Такова версия. Подозреваемся все мы, так как у Генри нет наследников и только мы заинтересованы в том, чтобы нам перешла его доля. Американское посольство требует разрешения включить в расследование своих людей. Вполне возможно, убийство организовано, заказано, и никто из тех, кому это выгодно, сам не убивал.

Прости, что в такой большой день, когда ты родила мне дочку, в день, когда мы с тобой стали родителями, я пишу тебе такое. Но я знаю, тебе тоже очень больно, поэтому ты и родила раньше срока. Я знаю, как глубоко ты любила Генри. И, если бы не я, связала бы свою судьбу только с ним.

Люблю тебя, горжусь тобой и очень жду дома!»

Ответ написался сам:

«Я тоже люблю тебя. Спасибо за всё. Убил Митяй. Своими руками», – но в ту минуту, как проявились слова на бумаге, Юля отбросила ручку – она видела Митяя, убивающего Генри? Разве можно обвинить человека, если ты лично не был свидетелем его преступления? А что, если это ошибка? А что, если возводишь напраслину на человека? По сути – да, он – убийца. Но он мог сделать это не сам, мог кому-то заплатить.

Юля оторвала написанную строку и написала:

«Я тоже люблю тебя. Спасибо за всё. Целую папу». – И зачем-то приписала: «Очень хочу видеть Асю, мне она нужна».

Не её ума дело – искать и судить виноватых. Её подозрения – это лишь подозрения. Митяй мог встретиться с Риммой и получить по полной программе.

– Простите, пожалуйста, я забыла вам передать ещё записку. Там ваша мама. Мне подождать ответа для неё?

Юля кивнула.

«Доченька, поздравляю. Как я рада, что именно – девочка. Дочка для родителей, сын для чужой женщины. Рассчитывай на меня, я помогу. Соболезную тебе в твоём горе. Я заметила, ты очень любишь Генри. Генри нельзя не любить. Целую тебя, моя девочка. Жду. Сейчас мы с Аркашей едем покупать всё для новорождённой. Попозже привезём обед. Ася ждёт сигнала и сразу начнёт готовить то, что ты закажешь. До скорой встречи! Мама».

Не успела медсестра выйти с её ответами, как Юля провалилась в сон, и был тот сон – без сновидений, без волнений, мёртвый сон тяжело уставшего человека.

Роддом, в который она попала, вовсе не её роддом. Должна была рожать в роддоме европейского типа. Их много расплодилось по Москве за последние годы, в них отцы могут присутствовать при родах, детей не забирают у матерей, роженица лежит в отдельной палате. Аркадий заранее внёс изрядную сумму. Но, когда она услышала о смерти Генри, когда у неё отошли воды и начались схватки, позабыла обо всём. А Ира и Митяй, естественно, ни о каком элитном роддоме не знали и привезли её в самый ближайший от конторы, обычный, бесплатный, старого образца, где женщины корчатся в большой палате и где ты можешь валяться, позабытая Богом и людьми, замерзая и изнемогая в отчуждении от живой жизни. Юля мучилась схватками под матом, проклятиями, воплями, жалобными стонами других рожениц. И проснулась в большой палате. Только воплей и мата больше не было. Кто-то похохатывая болтал, кто-то кричал в распахнутое окно, сколько килограммов в народившемся сыне, кто-то читал. Одна горько плакала. Трое наперегонки искали слова утешения:

– Родишь ещё, молодая!

– За этим дело не станет!

– Ещё какого богатыря родишь!

Плачущая не отвечала. Видно, горе её было так велико, что она едва слышала женщин.

– Я знаю случай, моя соседка родила мёртвого, вернулась домой, да почти сразу и забеременела. И, представь себе, родила в лучшем виде, сейчас такой красавец, уже четыре года! Значит, судьба такая, не надо было рожать того, а надо было этого.