Текст книги "Следующая остановка - жизнь"

Автор книги: Татьяна Успенская-Ошанина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

И Генри объясняет ей, что пароход доставляет готовые секции, блоки и что единственная задача – правильно собрать. А так как он именно в этом и специалист, проблем нет. Потому-то он и начал в России именно это производство. Оборудование же наладить проще простого, он и в этом специалист.

Она садится на Иринин стул.

Документ, который она составляла, гласит, что их компания и Генри – партнёры, у них – совместное предприятие, и прибыль от этого предприятия они делят поровну: компания и Генри. В случае невыполнения положений, компания оставляет за собой право расторгнуть договор.

В документе есть и пункт о том, что компания должна вернуть Генри то, что он щедро внёс на раскручивание проекта.

Почему она всё время думает об этом документе и проигрывает все его положения?

Притаился в ней ребёнок – странно тих сейчас.

Голос Генри рисует цветастые картинки обеспеченного будущего России – наконец в России разовьётся фермерство, потому что их завод обеспечит фермеров дешёвыми мини-комбайнами, минитракторами и другой необходимой техникой!

– И не надо ввозить из-за рубежа за большие деньги! – мечтательный голос Ирины. – Развивай своё хозяйство за небольшие деньги! Пойдёмте обмоем такое событие. У нас есть шампанское, и я, как знала, испекла пирог с яблоками.

– Я люблю пироги с яблоками! – восторженный голос Генри.

Митяй выскакивает первый. Светится, как стосвечовая лампа.

– Ты чего торчишь тут? Где гуляла? Небось, у врача. Не прошла ультразвук? Кто у тебя – мальчик или девочка? – Митяй не слушает ответа и чуть не бежит в кухню.

– Ты плохо себя чувствуешь? – подходит к ней Игорь.

– Немножко, – врёт она. – Врач говорит, нужно больше ходить, трудно будет рожать.

– Поэтому ты и уселась поскорее? – не то облегчённо, не то разочарованно спрашивает Игорь.

Ирина подскочила, обняла.

– Я соскучилась, Юль, целый день некому слово молвить, – будто не она только что тараторила без остановки.

Аркадий с Генри – неслышны в глуби офиса.

Почему она не сказала Игорю, что встречалась с Леной? Она должна сказать. Нет. Пусть лучше Игорь обидится на неё – не выполнила просьбу, чем потеряет надежду.

Они вышли вместе – одного роста, с развёрнутыми широкими плечами, очень довольные друг другом, с каким-то общим, детским выражением. Братья.

– Здравствуй, Юлия, – сказал Генри, продолжая улыбаться. – Очень рад видеть тебя.

«Я тоже», – хотела сказать Юля, не сказала.

– Куда ты пропала? Я места не нахожу.

– У врача была.

– Ты же позавчера ходила.

– Ещё понадобилось.

– Что сказал врач?

– Что мне надо много двигаться, иначе трудно будет рожать.

– Сегодня же пойдём после работы гулять. Что же врач раньше этого не сказала!

– Ребята, шампанское разлито, пирог разрезан. Праздник! – Ирина теперь всегда бойкая и смешливая, даже когда её тошнит.

ДЕВЯТАЯ ГЛАВА

Бажен стал человеком незаменимым. Его товары разлетались быстро, потому что, несмотря на все накрутки и накладные расходы, были много дешевле гуляющих по рынкам. Да и Аркадий помогал этому – создал «точки сбыта» в местах, далёких от рынка: возле метро или близко к бойким автобусным остановкам.

В Москве Бажен ходил по концертам и злачным местам – слушал модные оркестры, квартеты… записывал их на магнитофон, лежавший в кармане. «Представляешь себе, еду в машине, слушаю плёнки и балдею», – говорил Юле. Свою аппаратуру из дома не взял, но на первую же зарплату купил новую. Расписание у Бажена в Москве свободное: не всё равно, в какой час дня ходить по «точкам», проверять сбыт, высматривать нужды потенциальных покупателей. Поэтому, лишь только мама уходила на работу, он включал свою музыку на полную мощность. Наверное, и соседи все тоже работали – никто в дверь к нему не барабанил. «Дурею совсем, Юш», – признавался он. Дозвониться ему в эти часы невозможно – трубку он не берёт.

При встрече с ней был несколько отстранён, и Юле казалось: он позабыл своё детское неуправляемое чувство. Ощущение брата возникло ещё дома, когда мама чуть не умерла, укрепилось, когда он приехал в Москву в чёрную для неё минуту. Она верила: он приехал спасти их от Митяя. Но почему-то ни разу не заговорила с ним ни о Митяе, ни о своих предчувствиях. При этом само сознание – Бажен здесь, для неё, её брат – успокаивало: понадобится, Бажен спасёт их с Аркашей! А пока она кинулась в новое для неё ощущение брата: принести ему вкусный кусок, купить ему модную рубашку, модную запись. О матери так не заботилась, как о брате. Приставала к Аркадию, к Ирине – познакомить его с девушкой. Девушки или заняты были, или совсем не подходили Бажену. Она искала похожую на себя.

И вот однажды в поликлинике, сидя в очереди, увидела девочку, лет шестнадцати. Что она делает здесь? Девочка разглядывала всех их, сидящих в очереди, так, словно они были героями приключенческого фильма.

Юля встала навстречу её взгляду и подошла к ней. Та тоже встала. Были они одного роста, с одним и тем же типом лица – узким и глазастым.

– Ты что тут делаешь? – спросила Юля.

– Беру справку за границу.

– В турпоездку или в эмиграцию?

– Там посмотрим, – сказала уклончиво девочка.

– Приди сегодня к нам в гости.

– Зачем?

– У меня есть брат. Старше меня на два года. Руки и сердце – золотые, и не дурак, в общем, что надо.

– А если я не свободная?

– Замужем?

– Чему удивляешься? Может, и не замужем, но близко к тому.

– Ты живёшь с ним?

– Может, и живу, а может, и не живу пока, только ты-то чего свалилась на мою голову? Чего ты так печёшься о своём брате? Иль дефект какой, что сам не может позаботиться о себе? Иль я тебе так уж приглянулась?

– Теперь уж и не знаю. Уж очень ты бойкая на язык.

– Небойкая сейчас не проживёт. Небось, ты-то за мужем, как за каменной стеной, а у меня мужа пока нет, а если и будет, неизвестно, какой: я – за ним или он – за мной? Приходится быть бойкой. Сама знаешь, какое теперь образование: хочешь – учись, хочешь – не учись. А в нашем жидком возрасте нас надо в школу тащить волоком. Мы – поколение необразованное, неграмотное, только знаем – «атас», «спасайся, кто может» да «хватай, что можешь».

Юля уже собралась было идти на своё место – манера девчонки разговаривать раздражила её, как девчонка сказала:

– Ты мне нравишься. Ты немного того, да? Из прошлого века?

– Из этого я века, только твои – «атас» да «хватай» мне не нравятся. Я по-другому понимаю жизнь.

– Вот и напрасно. Жизнь – в движении, и сегодня она диктует именно эти нормы поведения. Может, мне тоже хотелось бы, как и тебе, думать о высоких материях, да мои родители, вшивые интеллигенты-технари, – без работы. И оба взбесились. За что только ни хватались, когда разогнали их НИИ! Мать продавала парфюмерию, да прогорела на кругленькую сумму, как, ума не приложу: она у меня честно-щепетильная. Отец сунулся в бизнес – чинить компьютеры, да их контору бандиты из властных структур накрыли – и выручку, и компьютеры забрали, так что мой родитель ещё и в долгу остался перед клиентами, навеки попал в кабалу. Брак трещит по швам, ругаются или жалуются друг другу на жизнь мои предки, слушать тошно, вот и надо мне взять в руки эту самую кобылу.

– Какую кобылу?

– Взбесившуюся. Я так называю жизнь. Хочу оседлать её.

– Что же ты намереваешься делать?

– Увезти их отсюда, это значит «атас», внедрить их в цивилизованную страну, это значит – «хватай». Не нравлюсь я тебе?

Юля пожала плечами:

– Не знаю. Может быть, я бы на твоём месте то же самое предприняла. Только все ли возможности ты использовала?

– Ты-то, такая чистенькая, понимаешь, где живёшь? Или ты и впрямь круглая дура? «Здесь», в нашей заботливой стране, – или умей продавать-покупать, или воруй, или убивай наворовавших и забирай нажитое ими. Есть, правда, ещё способ – пролезть к власти и хватать в открытую. Но тут уж нужны особые способности – особая подлость. Чего уставилась? Не нравлюсь?

– Нравишься, – помимо воли сказала Юля. – Только уж очень ты бойкая! – повторила она снова.

– Я любознательная. Изучаю действительность и исхожу из её «спроса и предложений». А «предложения» – на уровне нуля.

– И в какую страну ты хочешь двинуться?

– В Америку, куда ещё. В хлипкую страну нельзя, ничего тебе не обломится, а в Америке, говорят, возможностей сколько хочешь.

– То – «говорят»… а что на самом деле, неизвестно. Как тебя зовут?

– Марина. Кругленькое модное имя. Так, остаётся в силе твоё предложение или испугалась меня?

– Испугалась. Но в силе остаётся. Я не хочу, чтобы ты вышла замуж за моего брата потому, что не хочу расстаться с ним, и потому, что ты поведёшь его не по тому пути, но я уже пригласила. Надеюсь, ты не принесёшь мне горя.

Девчонка пожала плечами.

– Этого никто не знает, – сказала она небрежно. – Да, кстати, учти, я смогу только после Нового года, сейчас занята по горло. Давай адрес и телефон. Сначала, как культурная, позвоню, проинформирую о перемещениях.

Странная началась у неё жизнь.

Внешне Юля проживает не свою. Вроде в своём кабинете, с компьютером и бумагами, всё спокойно, но сами бумаги и то, что стоит за ними, таят опасность. И в атмосфере их фирмы есть что-то такое, от чего сводит конечности, перехватывает дыхание.

Внутри неё – живая жизнь, настоящая: ребёнок, стихи, которые читал ей Давид Мироныч, и надежда на то, что вот-вот исчезнет жизнь чужая, и они с Аркадием наконец начнут жить свою.

Острова в чужой жизни – встречи с семьёй.

По воскресеньям они вчетвером куда-нибудь едут (иногда к ним присоединяется Генри): на выставку, на концерт или в загородный музей.

В тот день едут в Мураново, потому что как-то Давид Мироныч обмолвился, что в Мураново замечательный экскурсовод замечательно читал ему стихи Тютчева.

За рулём Юля.

– Медленнее, – просит Аркадий.

– Ты же сам носишься со скоростью света! – сопротивляется Юля.

– То я, я из любой аварии выскочу целёхоньким, – усмехается он. – Я с машиной слит. Как ты знаешь, вожу с тринадцати лет.

– Я тоже с тринадцати, – говорит Бажен. – Но ты, брат, не зарекайся. Уж как я вожу, а в аварию однажды попал!

– Когда это? – всполошилась мама, словно сейчас Бажену грозит опасность. – Как же это я ничего не знала?! Почему никто не сказал мне?

– Жив же он, мама!

– Мы ехали с отцом. Навстречу грузовик. Издалека мы увидели, что водитель пьян. Он нёсся по нашей полосе, прямо навстречу, лоб в лоб. Мы вильнули в сторону, и он вильнул, мы – в другую, и он – в другую, словно мы для него цель, к которой он стремится. Это была самая настоящая игра в кошки-мышки!

– Кажется, припоминаю. Это когда отец позвонил и сказал, что вы заночуете в городе?

– Ну да. Мы и заночевали в городе, в больнице. Я без сознания, у меня – сотрясение мозга, у отца – рука сломана. Хорошо ещё, отец сумел вести машину одной рукой – до больницы добрались. Я к тому, что не всегда можно проконтролировать ситуацию.

– Я помню, вы отсутствовали тогда неделю. А рука заживала ещё месяц.

– Слава богу, жив он, мама! – повторила Юля. – И хорошо, что молчун перестал быть молчуном, теперь всё будем знать о нём, правда, братик?

– Смотря что, – усмехнулся Бажен.

Мама и брат – за спиной. И она везёт их. В самом фантастическом сне молдавской жизни такое не приснилось бы. Спиной Юля чувствует мамину скованность. Мама боится за неё. После рассказа Бажена – ещё больше. Вообще мама не любит машину, предпочитает ходить пешком. Но пешком до Муранова и за день не дойдёшь, а с машиной – сел в неё у дома и вышел из неё у ворот Муранова через полтора часа.

– Не бойся, мама, Аркаша научил меня хорошо, я осторожно… – Она летит по шоссе, и Аркадий больше не говорит ей «медленнее». Ей кажется, у неё крылья свистят, она властна над расстоянием и временем.

Бажен и мама – сзади, муж – рядом, ребёнок – в чреве. Семья.

Люди прошлого живут в этом доме: дамы – в мудрёных туалетах, с мудрёными причёсками, полдня надо потратить на такие сооружения; мужчины – с длинными волосами, в странной одежде. Только все они не ходят по паркетным половицам, а – заселили стены и следят за каждым шагом людей сегодняшних. С какой точки комнаты ни взглянешь на них, они смотрят на тебя. И сцепляешься с ними взглядом – не разнять.

Экскурсовод, худая женщина без возраста, читает стихи, закрыв глаза, как Давид Мироныч:

Есть некий час в ночи, всемирного молчанья,

И в оный час явлений и чудес

Живая колесница мирозданья

Открыто катится в святилище небес…

Бажен не учился у Давида Мироныча и не знает толком никаких стихов, только программные, у него очень смешное лицо, как у ребёнка, увидевшего в первый раз незнакомую зверушку: и погладить хочется, и страшно – что, если укусит?

Аркадию, как и ей, читал стихи Тютчева и Баратынского Давид Мироныч, и сейчас лицо у Аркадия точно такое, как тогда, когда они встретились.

Народу в музее немного: далеко ехать. Может быть, именно поэтому кажется: это их дом, здесь они проживают свою жизнь, дышат потрескивающими свечами, дыханием когда-то живших здесь людей.

Они покупают книги Тютчева. И снова слушают стихи:

Как дымный столп светлеет в вышине!

Как тень внизу скользит неуловимо!

«Вот наша жизнь, – промолвила ты мне,

Не светлый дым, блестящий при луне,

А эта тень, бегущая от дыма…»

Когда в кругу убийственных забот

Нам всё мерзит – и жизнь, как камней груда,

Лежит на нас, – вдруг, знает Бог откуда,

Нам на душу отрадное дохнёт…

Юля взглянула на Аркадия. Он смотрел на неё.

– Пожалуйста, давай поскорее начнём нашу жизнь! – прошептала она.

Аркадий сжал её руку.

Никак не уйдут они из дома, бродят по комнатам, рассматривают фотографии, портреты, рукописи великих людей, живших или бывавших когда-то здесь. В Гоголевской комнате – литографированный портрет Гоголя, игра – «домино» с изображением персонажей из «Ревизора». В Тютчевской – его личные вещи, фотографии, в киоте – икона Божьей матери – Взыскания, завещанная Тютчеву его дядей – Хлоповым. Сам Тютчев умер в Царском Селе. Этот дом – его сына.

А потом они идут по парку между сугробами, поднявшимися чуть не с них ростом, по тропинке, пробитой в снегу, вокруг замёрзшего пруда, посреди которого – остров, заросший деревьями. Деревья – кругом: молчаливые часовые прошлого – хранители тайн. Переплетены причудливыми рисунками голые ветки. Сквозь них – декабрьское солнце.

Мама с Баженом чуть приотстали.

Аркадий листает книгу. И – протягивает ей.

– Прочитай, пожалуйста, я лучше сказать не могу. Совсем не внешность… Откуда Тютчев мог узнать про тебя?

Юля берёт из рук Аркадия книгу.

Как неразгаданная тайна,

Живая прелесть дышит в ней —

Мы смотрим с трепетом тревожным

На тихий свет её очей.

Земное ль в ней очарованье,

Иль неземная благодать?

Душа хотела б ей молиться,

А сердце рвётся обожать…

Аркадий смотрит на неё, пока она читает, а когда забирает из её рук книгу, говорит:

– Здесь, в таком необыкновенном месте, подтверждаю тебе обещание, которое я дал тебе раньше: мы с тобой уйдём из фирмы, как только Генри получит все свои деньги.

– Спасибо. – И неизвестно, за что больше это «спасибо» – за стихи или за эти слова.

Снежный день, так перевернувший её жизнь, кипел страстями, и прошёл, и застыл. И каждый их с Аркадием день застывает, как застыли в движении и страстях дни давних обитателей дома и их гостей – в портретах, картинах, стихах, в деревьях.

Снова рядом с ней и Аркадием – Давид Мироныч. Это он напоминает о том, что их жизнь должна состояться.

А чтобы увидеть свою сегодняшнюю жизнь, надо над ней подняться и посмотреть на неё сверху или со стороны. И Юля со стороны смотрит на свою жизнь – из-за парты того урока, на котором они с Давидом Миронычем читают Чеховского «Студента».

Все люди соединены – в цепь, одно звено той цепи дрогнет, а откликнутся – все звенья.

Тютчев… и они четверо, идущие сейчас по снежным тропинкам, – в одной цепи. И очень важно правильно выбрать свой путь, чтобы дети потом ощутили их жизни, как они сейчас ощущают жизни, давно прошедшие.

– Ты не жалеешь, что поехала? – спрашивает Аркадий в машине.

Юля качает головой. И всю дорогу, пока Бажен рассуждает о расширении бизнеса, как выражается теперь брат, а Аркадий молчит и поглядывает на неё, она всё слышит голос Давида Мироныча. Стихи Тютчева звучат теперь в машине – те же, что читала, забывшись, женщина в музее.

«Помоги нам, Тютчев, уведи поскорее из бизнеса, спаси нас!» – молит Юля.

«Умом Россию не понять…» В России с новыми русскими Давиду Миронычу нет места, в ней ни к какому делу его голос не приспособишь. И им с новыми русскими не по пути.

Но Россия сейчас в беде, в опасности – она гибнет. Что же им делать? Где их место сейчас?

Запуск завода – это ведь спасение России: создание собственного производства, освобождение от ввоза продуктов из-за границы, возможность накормить бедных.

Значит, они с Аркашей делают нужное для России дело. А себя приносят в жертву.

Она запуталась.

Это всё Аркадий. Велел в себе ловить собственные ощущения и мысли, оказалось: есть они – эти ощущения и мысли. Почему их не было дома? Давида Мироныча слушала открыв рот, а ведь не слышала сути его слов – ни стихов тогда не понимала, ни того, о чём толковал им Давид Мироныч, вереницей проводя перед ними писателей. И только сейчас, благодаря Аркадию, начинает понимать.

– Ты почему не отвечаешь? – Аркадий коснулся её плеча.

Она вздрогнула. Да это уже Ленинградский проспект!

С машиной у неё сложились странные отношения – садясь в неё, Юля словно в своё место на земле попадала. За несколько месяцев выработались условные рефлексы: автоматизм движений, реакций, ощущение габарита и опасности. Аркадий не раз говорил: «А ведь ты водишь машину лучше меня». И потому, когда она за рулём, ей вовсе не надо отвлекаться на машину, реакция срабатывает раньше приказа – что надо сделать. Механически ведёт и может бродить в своих мыслях без страха попасть в аварию.

– О чём ты так пристально думаешь? – услышала она Аркадия. – В каком ресторане хочешь обедать? Не знаю, как ты, а я умираю с голоду. И мама с братом, по-моему, тоже.

Это «мама с братом» не случайны. Аркадий зовёт её маму мамой, хотя она старше его всего на пятнадцать лет. И Бажена принял как брата и зовёт – «брат». Её и его семья.

Они выбрали итальянский ресторан – Бажен и мама не были ни разу.

Больше всего на свете любит Юля сидеть за столом семьёй – лицом к лицу. Эти их застолья соединяют её прошлую и настоящую жизнь в общее целое, в неё саму.

– Хотите, расскажу один случай? – спрашивает Бажен. – Еду я с местным бизнесменом по Баку на машине. Обыкновенный широкий проспект. И вдруг прямо по улице идёт табун молодых коней. Мне ли не знать их возраст?! Жеребчики. Одни, без людей. Свистят милиционеры, тормозят машины, ну и мы, естественно, тормозим. Выхожу из машины и иду к коням. Морды у них, прямо скажем, растерянные. Как попали на проспект в центре города, разве скажут? Чьи они? Куда идут?

– Ну и ты не побоялся? – спросил Аркадий.

– Кого? Я вырос с лошадьми. Да и они напуганы больше меня. Определил я вожака, это сразу видно, кто. Подхожу к нему, кладу руки на глаза, секунду держу, а потом глажу и – веду с проспекта. Но вот куда? Их девять штук. Без дома остались? Или сами убежали от дурных хозяев? В общем, беда. В Кишинёве встретил бы такой табун, знал бы, что делать, а тут…

– Голодные, наверное, – сказала мама.

– Голодные. Тощие.

– И что же ты сделал? – спросил Аркадий.

– Вывел с проспекта.

– Куда?

– В переулок. А что делать с ними дальше посередине большого города? Тут заезжает в переулок мой бизнесмен, ну тот, кто пригласил меня, и говорит: «Я знаю одного типа, он не откажется от такого подарка. У него своя ферма. Ещё, может, и приплатит. Только как доставишь их туда?» «Ничего нет проще, – отвечаю. – Ты едешь впереди, я – верхом, табун за мной». «А ты умеешь верхом?» – спрашивает он недоверчиво. Пришлось объяснять ему, где я вырос и сколько имел своих лошадей.

– Ты что замолчал? Что дальше?

– Да ничего, – пожал Бажен плечами. – К вечеру добрались. – Он опять замолчал.

– Доскажи, – попросил Аркадий.

– А что досказывать? Именно тип. Голодных тощих собак мучит на цепи.

– Лошадей-то накормил?

– Накормил и напоил, – неохотно сказал Бажен. – Но привольной жизни им не будет. Зато мой бизнесмен отхватил денежку.

– А ты?

– А я не взял. Кони достались мне даром. За что деньги?

– Бажен, почему ты всегда приезжаешь грустный из своих поездок? – вдруг спрашивает Аркадий. – Что не так?

Все удивлённо смотрят на Аркадия.

– Не так всё. – Бажен неожиданно пожимает руку Аркадия, лежащую на столе. – Ты очень наблюдателен, брат. Может, я и согласился на эти поездки, чтобы что-то начать видеть и понимать, – говорит он.

И, позабыв о еде, рассказывает – об охвате наркотиками всей страны, и прежде всего – школ, о поголовном пьянстве, стало пить очень много женщин и детей, о разрушении всех прежних структур и в городах, и в сёлах, от больших и маленьких заводов и фабрик до птицеферм и молочных ферм, о нищете и массовом воровстве, о беспризорности, пьянстве, гибели детей.

– Почему же ты никогда ни о чём таком не говорил? – спрашивает мама.

– Ты можешь помочь? – грустно он смотрит на неё. – Нет. Юша или Аркадий могут помочь? Нет. Зачем же я буду вас мучить… Из-за нескольких слов вы уже позабыли о вкусном обеде, остывает же! А что бы стало с вами, если бы я каждый раз вам говорил всё, что вижу? Ни вы, ни я не можем никому помочь, что же мне остаётся? На себя взять эту ношу.

– Но тебе же легче стало, когда ты рассказал нам? – спросила Юля.

– Нет, не легче. Ещё тяжелее, потому что я на вас переложил часть своей ноши. Мы живём в очень богатой стране с очень плохим правительством, которое не берёт в расчёт ничью жизнь, кроме своей. А наш народ, как я поглядел теперь, по натуре раб. Терпеть, погибать – пожалуйста, а постоять за себя – ни-ни: перед подлецом сразу голову склоняет. – Бажен грустно взглянул на Юлю. – Так что, сестрёнка, уж лучше я помолчу. И так у вас всех много отрицательных эмоций внутри, я же вижу. Ты ведь тоже молчишь о том, что у тебя болит, никогда не поделишься. Сама тащишь свою ношу. Ещё я буду добавлять…

– Я никогда не знала, что ты интересуешься политикой, – тихо сказала Юля.

– Я не интересуюсь. Это она мной интересуется, потому что сильно достаёт. Морит голодом, пытает холодом…

– Но не ты же так живёшь, – тихо говорит мама.

– У меня богатое воображение.

Аппетит у всех пропал.

Дома Аркадий позвал её пить чай. И вот они сидят друг против друга.

– Мне страшно, – говорит Юля. – То, что рассказывает Бажен, я чувствую, лишь начало. Это непобедимо. К чему мы идём? Кто над нами? Кто определяет политику?

– Прошу тебя, давай забудем об этом. Если ты будешь расстраиваться, ты сильно повредишь ребёнку. Бажен прав, мы с тобой не можем спасти всех, но мы с тобой пытаемся накормить бедных. Разве не так? Родишь, придёшь в себя. Тогда решим, что ещё хорошего сможем сделать людям. Пожалуйста, пойди мне навстречу: думай сейчас о себе и о ребёнке. И давай лучше вернёмся в музей. Ты очень устала сегодня? – Аркадий гладит её руку. – Мы много ходили, как велит тебе доктор.

– Не устала, наоборот, сил сейчас у меня больше, чем иной раз в начале дня.

– О чём ты всё время так пристально думала и там, и когда везла нас?

– И о том, о чём говорил Бажен, и о новых русских. Если мы с ними, мы – против тех, о ком говорил Бажен. Ты не велел думать об этом, пока не рожу. Расскажи, как вы познакомились с Игорем?

– Игорь спас меня.

– Как?

– Очень просто. Рэкетиры отловили меня возле моей конторы или, как зовёт Митяй, офиса.

– Они били тебя?

– Убили бы, это точно, если бы не Игорь. Представляешь себе, в сумерках осени одновременно свист в милицейский свисток, выстрел в воздух и крик «стой».

– Откуда у него оружие?

– Вот этого я до сих пор не знаю, но, по-моему, сейчас оружие у всех.

– И у тебя?

– Нет, у меня нет. Я не смогу убить человека.

– Ну и чем же кончилось?

– Игорь пришёл ко мне работать и привёл ко мне своих рэкетиров. Они «разобрались» с теми, тех я больше не видел, и теперь защищают меня. А ещё охраняют и нашу базу, и точки сбыта.

– Кто же такой Игорь? Он в самом деле дипломат?

– Думаю, он родился дипломатом. Все дела решает точно, быстро и знает психологию любого проходимца! Так же блестяще знает компьютер, английский и законы. А почему ты спросила? Тебя что-то настораживает?

Она пожала плечами.

– Двойственное ощущение… – И она пересказывает, как чувствует себя в присутствии Игоря.

– Странно, – удивляется Аркадий. – А я, наоборот, при нём словно защищён.

– А кто тогда крикнул первый, что не хочет переписывать документ Генри?

– Подожди… я не помню… – удивился Аркадий.

– Мне показалось, Игорь…

При маме и брате Аркадий никогда так не смотрит на неё, никогда не гладит её по руке или волосам, никогда сам не откровенничает, хотя наверняка доверяет им обоим. Он раскрывается только с ней.

И интуитивно Юля начинает избегать общих посиделок. Уже не трижды в неделю приглашает к ужину или обеду маму и Бажена. Стала чаще забегать к ним сама. Как правило, Бажен – в поездке, и мама сидит в кухне, обложенная книгами.

Дела в школе, по её словам, идут прекрасно. Дети, как и в Молдавии, провожают домой, заходят к ней, задают бесконечные вопросы, занимаются у неё в кружке, директор приглашает её к себе на обед и восхищается ею на педсоветах. Естественна реакция учителей – по словам мамы, они не очень расположены общаться с ней.

Но однажды, когда Юля вот так же забежала к ней на минуту, мама встретила её сияющая:

– Представляешь, они пригласили меня в гости!

– Кто они?

– Учителя.

И мама рассказала.

Заболела учительница истории. У неё был такой радикулит, что она не могла сползти с постели. Мама услышала разговор в учительской и предложила помочь. Сделала ей свой компресс, и радикулит как рукой сняло. Тут же у кого-то обнаружился отёк колена, у кого-то – эмфизема. В общем, мама помогла всем, кто к ней обратился. И учителя устроили в её честь пир.

– Теперь ты – самая главная в школе! Теперь к тебе не подступишься, ты не найдёшь ни минутки для родной дочери.

ДЕСЯТАЯ ГЛАВА

Новый год Юля справлять не собиралась. Гостей не приглашала. Встретят вчетвером, и сразу, в начале первого, – спать.

31-е декабря – рабочий день.

Уже с часа Ира стояла над душой: «Скорее, закрывать пора. Ну что ты копаешься? У меня дел невпроворот: ёлку доукрасить, подарки разложить».

Как назло, скопилось много документов, Юля спешила их доделать. И нужно было дописать отчёт. Наконец отправила его по электронной почте.

В три часа пришла домой. У Аркадия и Бажена – встреча, мама пляшет со своими восьмиклассниками. Не раздеваясь, легла и раскинула руки.

Каждая клетка просила: «Дай расправиться, расслабиться».

Телефон не звонил. В дверь не звонили. Она – одна в мире. Даже ребёнок затаился в покое.

У Иры – ёлка, подарки. Наверняка наготовит, напечёт для Митяя.

Юля села.

А у неё – ни ёлки, ни подарков.

Почему не подумала о подарках?

Пусть не собирается праздновать, но Новый год есть Новый год.

Аркаше, Бажену с мамой нужны подарки. И Асе. И – Генри. Ну, Асе можно купить после Нового года, она раньше третьего января не придёт.

Лифт, улица, машина.

Куда ехать? Что покупать?

Ирина отхватила Митяю, по её словам, сногсшибательный свитер.

У Аркадия есть два красивых свитера.

И вообще вещи купить сейчас нельзя – как явится одна на базу? Да и закрыты уже базы.

Юля повернула ключ, и, как только мотор заработал, паника кончилась. Ясно же, что кому купить. Аркадию – CD-плейер, чтобы мог слушать музыку в машине, маме – маленький чемодан на колёсах, чтобы не на себе тащила в школу справочники, учебники, таблицы, а спокойно везла, Бажену – талисман в машину, Бажен в машине проводит большую часть жизни, не ровен час! А Генри… Что подарить Генри? Он любит цветы и собак. Решила купить цветок в горшке. А может, тоже талисман в машину?

Век вещей. На каждой улице, чуть не в каждом доме – магазины. Проехаться по проспекту, и – всё в порядке.

Юля выжала газ.

Как всегда, движение успокоило.

Вернулась домой через два часа. Всем купила то, что хотела.

Бажену – талисман. Лошадь из дерева, с карим грустным глазом, понравилась сразу. Бажен скучает без лошадей.

И Генри – талисман. Только не в машину, а для ключей: серебряный брелок с мордой собаки. Пусть защищает Генри.

Завернула подарки в красивую бумагу, как учил Генри, надписала, спрятала за диван в гостиной и принялась печь «наполеон». Когда-то мама пекла. И до сих пор обильной слюной наполняется рот.

Звонит телефон:

– Юленька, где ты была? Я волновался. Немного задерживаюсь, прости, очень важная встреча. Бажен с мамой обещали прийти в десять. Ты извини, я без тебя принял решение. Я тут случайно встретил Генри и пригласил его к нам тоже к десяти. Ты не возражаешь? Не одному же ему сидеть в новогоднюю ночь! Мэл улетел на праздники в Америку. В десять проводим старый. В двенадцать встретим новый. Постарайся поспать. Как малыш? Спокоен?

– А чем проводим и чем встретим? Только домашнее вино есть и соленья, – вырвалось у Юли, но тут же она поправилась: – Ни о чём не думай, это моё дело – позаботиться об ужине!

– Твоё дело – лечь сейчас отдохнуть. Это ты ни о чём не думай, обычный ужин есть, и ладно. Мы будем все вместе, а что ещё нужно? – И гудки.

Не успела положить трубку, снова зазвонил телефон:

– Доченька, я приготовила салат и сварила язык, ляг поспи, тебе нужно отдохнуть после рабочего дня. – И гудки.

От последнего общего ужина осталась красная рыба, – вспомнила Юля. Вот и стол: мамины салат, язык, её рыба и «наполеон», да ещё соленья и вино.

Торт был готов через час, и Юля пошла спать.

Проснулась от щелчка в замке.

– Аркаша! – позвала.

– Это мы! – в спальню заглянул Бажен. – Приказывай, что делать, – сказал весело.

– Уже почти девять?! – ужаснулась Юля. – Сколько же я спала?

Бажен неплотно прикрыл дверь комнаты, и через несколько минут зазвучала музыка. Но не та, которую любит он, а тягучая, вызывающая истому и сладость – такую Аркадий любит. Это точно не музыкальный канал приёмника.

Откуда у них аппаратура? – удивилась Юля. – Наверное, Бажен принёс свою.

Этот час они, все трое, носились из кухни в гостиную и обратно, накрывали стол, зажигали свечи…

Как это она не подумала о ёлке? Какой же Новый год без ёлки?!

Мама – в своём золотистом платье, Бажен – при бабочке, совсем, как артист.

На Юлю он вовсе не смотрит, а Юля в каждом его движении ощущает внимание.

Без нескольких минут десять всё было готово, даже салфетки лежали на каждой тарелке, как делается это в ресторане, и они уселись в кухне – передохнуть. Мама смотрит на них с Баженом, и, кажется, ей больше вообще ничего в жизни и не надо!

Из гостиной к ним приплывает музыка, волнами, и такая – негромкая, томительная – не раздражает, как обычно раздражает её музыка Бажена, а ластится к Юле живым существом.