Текст книги "Сладкий перец, горький мед"
Автор книги: Татьяна Туринская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)
Вернее, это он считал, что швах. Окружающие считали иначе. С некоторых пор вокруг Дрибницы стали роиться девушки. Некоторые просто скромно строили глазки. Другие же предельно откровенно вели на него охоту. Еще бы! Ведь, поступив в институт фактически неимущим деревенским пареньком, Вовка всего за пару-тройку лет крепко стал на ноги. И пусть у него еще нет своей квартиры и он по-прежнему живет у Чудаковых, но девушки-охотницы уже чувствовали явный запах благополучия, манивший пуще меда.
***
Какой замечательный возраст – семнадцать лет! Вроде бы уже и взрослая, почти самостоятельная. Но в этом-то "почти" и кроется вся прелесть – ведь все-таки не совсем еще самостоятельная, ни за что отвечать еще не надо. Живи в свое удовольствие и тихо радуйся. И Таня радовалась.
Она сильно изменилась за последний год. Еще совсем недавно она была гадким утенком, большеротым лягушонком, вихрастым воробышком. Теперь же, буквально за несколько месяцев, черты сгладились, неведомым образом превратив самое заурядное, мало чем привлекательное, самое обыденное лицо в скромный, неяркий шедевр незримого мастера. Красота ее была не броской, а спокойной, какой-то плавной, из той категории, что только расцветает с возрастом, а не увядает за несколько лет, сгорев яркой, фантастической звездочкой и оставив после себя лишь жалкое пепелище. Слишком большие губы самым замечательным и непостижимым образом превратились вдруг в чувственный, волнующий рот. Но детская припухлость не исчезла, добавляя шарма и очарования Таниному облику. Нежная, как персик, кожа, потрясающие бархатные глаза густого оливково-зеленого цвета, слегка затененные пушистыми мягкими ресницами. Откуда взялась вся эта роскошь?! Вечно взъерошенную мальчишескую стрижку сменили длинные соломенного цвета волосы, свободно рассыпавшиеся по плечам. А ноги, смешные голенастые ноги, еще совсем недавно придававшие обладательнице сего "чуда" вид болотной цапельки, отчего-то вдруг приобрели утонченную плавность изгиба, унося наблюдателя мужского пола в страну грез…
Иногда Таня стала ловить на себе восхищенные взгляды парней. Иногда это радовало, иногда, когда в спину неслись скабрезные, грязные замечания по поводу того, как приятно было бы провести с ней часок-другой наедине, оскорбляло и возмущало. Она еще не привыкла к своей красоте и часто подолгу крутилась у зеркала, разглядывая себя. Мимолетным взглядом она улавливала вполне симпатичное отражение, но, вглядываясь пристальнее, видела все того же лягушонка. Вот только сходство с воробышком кануло в лету.
Несмотря на разительные перемены во внешности, в личной жизни особых перемен не наблюдалось. Разве что исчез куда-то Патыч. Не то, чтобы совсем, просто стал появляться гораздо реже. Впрочем, это обстоятельство Таню нисколько не огорчало. Скорее, его частые визиты ее раздражали. Но, с другой стороны, когда он исчезал надолго, она даже начинала нервничать. Не то, чтобы скучала за ним, а просто не любила, когда менялся привычный уклад жизни. А, что ни говори, к Патычу она привыкла, как и к его бесконечным признаниям в любви, и домогательствам, так ничем пока и не завершившимся. Но порой ей так не хватало его умелых ласк, медовых поцелуев и таких нежных, пьянящих прикосновений самыми кончиками пальцев, словно невзначай скользивших иногда вдоль позвоночника. От этих прикосновений Танина спина выгибалась сама собою, по телу пробегала волнующая дрожь и собиралась в кучку где-то в самом низу живота, набухая внутри горячим клубком и так хотелось чего-то еще непознанного, неизведанного… То Патыч надоедал ей, то, совсем изредка, но все же она начинала скучать за ним. Не от любви, нет – особо теплых чувств к нему Таня не испытывала. А скучала… ну, наверное, от одиночества. Да-да, несмотря на потрясающие перемены во внешности, Таня была совершенно одинока. Все восхищенные взгляды, устремленные на новоявленную красавицу, так и оставались лишь взглядами. Непонятно, то ли она была еще недостаточно красива, то ли парни боялись приближаться к ней, будучи абсолютно уверенными, что уж у такой-то красотки непременно должен быть сердечный друг, и им тут ничего не светит. Но, так или иначе, а была Таня во всей своей красе одна, как перст.
Правда, иногда она встречала Вовку Дрибницу, и что-то изнутри подсказывало ей, что эти встречи не случайны. Вовка определенно их подстраивал. Впрочем, делал это столь неловко и неумело, что все его "неожиданности" были шиты белыми нитками. Но ни эти "случайные" встречи, ни Вовкина неловкость вовсе не доставляли удовольствия Тане, не веселили ее. Дрибница был для нее настолько неинтересен и скушен, что от одного упоминания о нем на нее нападала неистребимая зевота. Нет, Вовка – явно не песнь ее души. Даже на том безрыбье, на котором она вдруг оказалась.
Даже странно. Ведь, будучи еще угловатым подростком, тем самым лягушонком без коробчонка, Таня не имела проблем с поклонниками. Правда, периодически появлялся Патыч и всех их распугивал кого угрозами, а кого и непосредственным применением физической силы, если слов не понимали. Но спустя какое-то время появлялись новые ухажеры и Таня не скучала. Даже более симпатичные подружки обзавидовались. Теперь же ситуация изменилась кардинально и не в лучшую сторону. Из ближайших подружек только Таня в данный момент была одинока. И Луиза, и Сима были как бы "при деле".
Луиза, наполовину русская, наполовину татарка, была, как и все полукровки, довольно эффектной и броской барышней. Вот только ростом не удалась – что называется, "полтора метра в цилиндре". Зато пышногрудая и не менее пышнобедрая, что при малом росте зрительно делало ее, обладательницу тонкой талии, сущим колобком. Тем не менее, парней на это татарское сокровище тянуло, как на мед. Правда, долго встречаться с кем-нибудь у Луизы не выходило, не каждому дано было выдержать ее взрывной темперамент, но, расставшись с одним кавалером, она тут же пристраивалась рядом с другим.
Сима – полная Луизина противоположность. Довольно высокая, правда, как и вышеозначенная подруга, пышнотелая, обладательница шикарных русых кос отличалась спокойным и рассудительным характером. Во взглядах куда более постоянна, нежели Луиза: уже два года, еще со школьной скамьи, встречалась с одноклассником, теперь уже бывшим, Вадимом. Бывшим, потому что не далее, как месяц назад Сима и Таня, наконец, окончили опостылевшую школу и теперь готовились, что называется, к вступлению во взрослую жизнь. Луиза же была чуток постарше и школу закончила на год раньше подруг.
Странная это была дружба. Началась она тогда, когда все трое въехали в новый дом и, таким образом, стали соседями. А было тогда новоиспеченным подружкам по пяти лет от роду. Вот только Луизе было аж пять с половиной.
Сначала игрались в песочнице, позже пошли в школу. Из-за полугодовой разницы в возрасте случилось так, что Луиза пошла в первый класс на год раньше подруг. Сима же с Таней оказались теперь не только соседками, но и одноклассницами. Много чего было за школьные годы. И ссорились, и ругались, иногда даже дрались, но всегда в итоге мирились. И все было бы хорошо, будь подружек двое или четверо. Но их было трое…
Отсюда – ревность. Постоянно ревновали друг дружку. Пойдут Сима с Луизой в кино – обижается Таня. Смертельно обидится Сима, если Таня с Луизой уйдут на каток без нее, заболевшей не ко времени. Уйдут Таня с Симой в поход с одноклассниками – Луиза чуть не закатывает истерику.
Луиза в их тройке вообще отличалась. И не только экзотической восточной внешностью. Опять же в силу смешения кровей девочка обладала взрывным характером. Чуть что не по ней – тут же на ее лице отражалось неудовольствие: сначала надувала губки, потом начинали раздуваться ноздри маленького, вздернутого и чуть расплющенного книзу носика, а уж после раздавался истерический крик. Луиза очень любила обижаться на всех и каждого по любому поводу, обожала, чтобы к ней подлащивались и без конца просили прощения фактически ни за что. Например, кому-нибудь в голову приходила "гениальная" мысль слегка подсократить неудобоваримое имя Луиза до просто Лизы. О, что тут начиналось! Ноздри, казалось, вот-вот вывернуться наизнанку от злости, вслед за чем следовала гневная тирада о том, что никакая она не Лиза, а ЛУ-И-ЗА и никак иначе! Таня с Симой, бывало, начинали разыгрывать подругу, специально подтрунивая над ней: мол, а не поменять ли тебе имя в паспорте, уж лучше быть Елизаветой Петровной Шкварюгиной, чем Шкварюгиной же Луизеттой Петровной. На что Луиза, в очередной раз весьма красноречиво вывернув ноздри, шипела, брызгая слюной: "Идиотки! Вы ничего не понимаете! Луизетта Шкварюгина – это звучит гордо!" А Сима с Таней громко смеялись, доводя тем самым темпераментную подругу до белого каления.
Сима, правда, тоже обижалась, когда подруги начинали склонять на все лады ее имя. В свое время папаша-пьянчужка настоял на том, чтобы дочери было дадено красивое русское имя Серафима. Мать долго сопротивлялась, но после порции тумаков ей довелось согласиться с доводами супруга. Так и стала Сима в глубоком детстве Серафимой Степановной Бирюковой. Имя свое ребенок отчаянно ненавидел. Зато сокращенное – Сима – девочка приняла, как достойный выход из положения. Но когда Луиза, в ответ на издевательства Симы над своим именем называла ее Семафором, дело чуть не доходило до драки. В таких случаях только Таня могла разнять разозлившихся не на шутку подруг. Ее-то, как ни пытались, а иначе, как Танька, никак обозвать не могли. Луиза с Симой несколько раз придумывали ей какие-нибудь дурацкие имена, какие-нибудь Дафна или Ванда, но ни одно имя не приживалось. Так и осталась Таня Таней.
Еще одной характерной чертой этой дружбы было то, что и Таня, и Луиза всеми своими секретами непременно делились с Симой. Друг от друга могли что-то скрыть, но рассказать Симе – это была какая-то патологическая потребность. При этом и одна, и другая знали, что, несмотря на просьбу не рассказывать третьей подруге, Сима непременно все передаст, да не слово в слово, чтоб не переврать, а еще и свое добавит. Потом обижались, ссорились, но, спустя какое-то время с очередным секретом все равно упорно бежали к Симе.
Совершенно незаметно, как-то вдруг оказалось, что они уже выросли. Луиза, первой закончившая школу, учиться дальше не пошла. Хватит с нее среднего образования. И оно-то далось ей нелегко, так что о продолжении учебы не могло быть и речи. Хоть и мать у нее – обрусевшая татарка, и сама Луиза в Татарии никогда не бывала и родным языком считала русский, языковых проблем ей избежать не удалось. Возможно, на генном уровне был заложен другой язык и, говоря по-русски, она делала это вопреки своей природе? Но, так или иначе, а с русским Луиза имела большие проблемы, писала патологически безграмотно. Да, чего уж там, и в других науках умом не отличалась, особым интеллектом в разговоре блеснуть не могла. Никаких умений и навыков, стремлений к какому-либо виду деятельности не проявляла, а потому после школы избрала для себя путь в торговлю. Да и в этом деле не задумывалась о достижении высот, вполне удовлетворившись должностью рядового продавца промышленных товаров.
Теперь вопрос о будущем встал перед Таней и Симой. Симе понравилась профессия океанографа (неизвестно, что это такое и с чем его едят, но как звучит!) и она долго уговаривала Таню поступать в университет именно на этот факультет. Ее старания успехом не увенчались, и в итоге пришлось подавать документы в гордом одиночестве. Таня же, лишенная романтического воображения, выбрала для себя гораздо более приземленную область и подала документы на экономический факультет политехнического института.
И, пожалуй, напрасно. Как же она так прокололась? Ведь можно же было, в конце концов, попробовать и в университет, там тоже есть аналогичный факультет. Правда, и конкурс там побольше, прямопропорционально солидности учебного заведения, но ведь можно было хотя бы попробовать! Ведь, как оказалось, в политехническом учится Дрибница… Э-эх, ведь она же знала, да настолько не интересовалась им, что совсем забыла, что он учится в политехе…
Правда, когда Таня поступила, Вовка был уже пятикурсником. Казалось бы, и не должны бы были пересекаться дорожки первокурсницы и пятикурсника, да еще и факультеты разные. Но тут началось…
Тане казалось, что он специально ее отлавливает. Стоило ей только отколоться от компании однокурсников, как тут же пред ее светлые очи представал Дрибница собственной персоной. И всегда – "совершенно случайно". То около раздевалки подловит, то у фонтанчика с питьевой водой. И каждый раз: "Как дела? Может, в кино вечером сходим? Или в кафешке посидим?" А у Тани от скуки аж челюсти сводило: "Ой, ты знаешь, у нас сегодня дополнительная лекция вечером, так что ничего не получится". Или же голова болит, или к сессии готовиться пора. А Вова, казалось, и не понимал вовсе, что причины для отказа все сплошь надуманные, что просто не хочет Таня никуда с ним идти – не интересен он ей, совсем не интересен…
Тем временем в личной жизни у Симы разыгралась настоящая трагедия. Вадим, друг сердешный, после школы поступил в пединститут на лингвистический факультет, и, не имея возможности ежеминутно видеть Симу, тут же влюбился в однокурсницу. Когда об этом узнала Сима, смотреть без слез на бедняжку было невозможно: мало того, что любимый бросил после двух лет довольно тесных отношений, так еще и соперница оказалась на редкость симпатичной, и, что самое страшное – стройной барышней. Симе, и без того страдающей от осознания собственной полноты, было больно вдвойне от очередного удара судьбы. Ведь все эти годы Вадик уверял ее, что не любит худышек, что его вполне устраивают ее пышные формы…
Сима погрузилась в жесточайшую депрессию. Из дому она выходила только на лекции в университет. Ни в кино, ни на дискотеку, ни в кафешку вытащить ее не удавалось. Таня с Луизой терпели, успокаивая подругу на все лады. Терпели месяц, терпели два… К концу третьего месяца их терпение иссякло. Действительно, ну сколько же можно! Ведь Сима не могла говорить ни о чем другом, кроме своей любви к Вадику и о его вероломном предательстве, о том, что во всем виновата ее полнота и вообще, жить ей теперь незачем, никому она не нужна и… так далее, тому подобное.
Устав от Симиного нытья, девчонки однажды силой вытащили подругу на дискотеку. Искренне хотели помочь ей выкарабкаться из затяжной депрессии. Если б они знали, чем закончится тот поход, оставили бы бедняжку в покое.
Вечер начался очень даже благополучно. На удивление, Сима выглядела вполне довольной жизнью. По крайней мере, ни один посторонний человек не смог бы догадаться, что в данный момент она переживает глубокий душевный кризис. Но в самый разгар вечера мимо них продефилировал со свитой некий Гинеколог, так сказать, неформальный лидер данного заведения. Как его звали – никто не знал. Гинеколог и Гинеколог, а что это, профессия ли, или же кличка от личных пристрастий, неизвестно. Было Гинекологу в ту пору лет около сорока. Росточка дай Бог, чтоб метр шестьдесят пять в прыжке набралось, лысый, словно бритый ежик, с отвратительными маслянистыми глубоко утопленными глазками и квадратным подбородком – еще тот красавец. Да и то обстоятельство, что сорокалетний мужик ежедневно обретался в обществе двадцатилетних юнцов, красноречиво свидетельствовало об интеллектуальном уровне Гинеколога. Но, так или иначе, а произошло то, что произошло: поравнявшись с подругами, Гинеколог лишь скользнул взглядом по Луизе с Таней, не задерживаясь на их лицах – эка невидаль, эти девчонки здесь частые гостьи, зато Симу рассмотрел повнимательнее и изрек во всеуслышание:
– Ай, какая девочка! Чудо как хороша! Просто ковер-самолет. С такой не упадешь, – хохотнул, и прошел себе мимо, вполне довольный собственной остротой.
Сима, не ожидавшая такого оскорбления, побелела, губы мелко затряслись и, вместо того, чтобы ответить обидчику по заслугам, она прямо здесь же, в зале, разревелась белугой. Обида от незаслуженного принародного оскорбления легла на боль, причиненную Вадимовым предательством, и остановить Симины слезы уже не представлялось ни малейшей возможности. Гинеколог же, словно почувствовав что-то, оглянулся на нее и, увидев заплаканное лицо несчастной, "пожалел":
– Что ты, детка, не плачь. А то как бы не похудела ненароком…
С тех пор Сима прочно засела в четырех стенах. Теперь подругам не удавалось вытащить ее даже в кино: мало ли идиотов на свете, вдруг и там нарвется на комплимент? И она сиднем сидела дома, выбираясь только на лекции и обратно домой. Бедняжка усердно пыталась похудеть, лихорадочно подсаживаясь то на одну диету, то на другую, но ничего не помогало. А Таня с Луизой вынуждены были теперь везде бывать только вдвоем. Зато поводов для ревности стало намного меньше.
Однажды подруги возвращались домой довольно поздно. Собственно, ехали они вовсе не домой, а к Луизиной бабушке-татарке с ночевкой, так как ее родители затеяли ремонт, и, дабы великовозрастное дитя не надышалось ядовитых паров краски, отправили ее, как Красную Шапочку, к бабушке. Ну а та, чтобы не так скучно было у старушки, захватила с собой подругу. Жила бабулька всего-то в двух кварталах от родственников, так что ехать пришлось недалеко, вот подружки и припозднились. Однако в дороге умудрились немножко поссориться – Таня неосмотрительно "прошлась" по поводу внешнего вида Луизы (о, та выглядела просто супер: красные джинсы чуть не лопались на объемной заднице, подчеркивая нестандартную фигуру; желто-зеленая прозрачная блузка мало того, что не могла скрыть прелестей своей хозяйки, так еще и не застегивалась на огромной груди татарской красотки) и теперь Луиза, привычно прядая ноздрями, как лошадь после бешеной скачки, демонстративно молчала, не позволяя подруге забыть о нанесенной обиде. Автобус остановился на остановке. Луиза уже вышла, вслед за ней вышла и Таня. У дверей стояли несколько парней, намеревающихся сесть в автобус. Когда Таня выходила, один паренек схватил ее за руку:
– Постой, подожди!
Таня от неожиданности чуть не подпрыгнула, попыталась было вырваться, но парень держал крепко:
– Подожди, не уходи! Я искал тебя. Я видел тебя во сне. Ах, черт, как не вовремя! Я так спешу, я сегодня уезжаю…
Водитель недовольно посигналил, мол, или садись, или отпусти двери, не срывай график. Парень отпустил Танину руку, поднялся на первую ступеньку и прокричал сквозь закрывающиеся двери:
– Во вторник, в семь, здесь же! Я буду ждать тебя, слышишь?..
А автобус уже ехал дальше. Луиза, обиженная тем, что во сне видели не ее, прошипела сквозь зубы:
– Придурок, – при этом красноречиво глянув на Таню. Мол, надеюсь, ты понимаешь, что это чушь собачья и никто нигде тебя ждать не собирается.
А Тане так понравилось это маленькое приключение. Он искал ее, он видел ее во сне. Конечно, скорее всего это вранье, но как романтично! А вдруг?..
Вдруг не произошло. Вообще-то Таня и не собиралась идти на эту встречу, да и, честно говоря, сама сомневалась, что она может состояться. Но случилось так, что именно в это время ей довелось возвращаться после семинара и она проезжала ту остановку не в семь, но минут в десять восьмого. Стоит ли говорить, что никто ее там не ждал. Впрочем, ее разочарование было совсем-совсем легким…
***
Слова пятнадцатилетней девчушки ранили больно, но, поразмыслив над ними, Патыч пришел к выводу, что Таня права. Кто он такой? В двадцать лет не имеет ни образования, ни профессии, ни работы как таковой. Сколько можно выколачивать из пацанов-дистрофиков карманные деньги, сколько еще малолеток нужно лишить невинности, чтобы усмирить свою гордыню за один-единственный прокол с Танькой? А может, действительно пора взяться за ум? Сколько можно жить на нищенскую материну пенсию? Вопрос хороший, только ответить на него сложно.
Чем он может заняться, чтобы и не уголовнонаказуемо, и материально-существенно? Ведь вкалывать чернорабочим где-нибудь на стройке, или грузчиком в гастрономе очень не хотелось. Конечно, на высокоинтеллектуальный труд он и не претендовал – куда ему, с незаконченным средним образованием? Но и ставить крест на себе в двадцать-то лет не хотелось. Как не хотелось и на зону, на отсидку за какую-нибудь юношескую проделку. Армия ему, слава Богу, не грозит, и вовсе не по болезни. Просто так уж оказалось, что он – единственный сын престарелой мамаши, да еще и инвалида, а это значит, что доблестная наша армия очень постарается обойтись без бойца Карпова Алексея Пантелеевича, проще говоря, Патыча.
Долго думал Лешка, чем таким полезным себя занять. То ему работа не подходит, то он не подходит работе. Пока, наконец, не наткнулся на газетное объявление, гласившее о том, что станции техобслуживания требуются квалифицированные рабочие. На квалифицированных он, правда, не тянул, но объявление показалось заманчивым. Тем более, что обещанная зарплата, указанная в скобочках, приятно удивляла. А ведь всем известно, что на станциях техобслуживания, как говорится, "не подмажешь – не поедешь", так что, кроме официальной зарплаты должен быть еще неплохой довесок от благодарных клиентов. А, если и лежали у Патыча к чему-то руки, то это как раз к железкам. Даже странно, что он сам до этого не додумался.
К немалому его удивлению, особой радости появление Патыча в гараже не вызвало. Больше того, с ним откровенно не хотели разговаривать: мол, сказали же, нужны именно квалифицированные рабочие. Но отношение к Лешке изменилось после того, как парень быстренько покопался в стоящем в сторонке мотоцикле и тот, упрямо чихнув пару раз, таки завелся. Правда, кроме мотоциклов, Патыч ничего чинить не умел. Да и то только "Урал", как у его соседа дяди Грини. Но завгар решил, что парень, пожалуй, перспективный и взял Лешку учеником механика.
С того дня и началась у Патыча другая жизнь. Тусоваться со старыми приятелями уже не было времени. Станция техобслуживания, а попросту – гараж, находилась довольно далеко от дома. Теперь два с лишним часа в день Лешка тратил только на дорогу туда и обратно. Да на работе целый день выматывался. Платили же, как ученику, сущие копейки. Мотоциклов, тем более "Уралов", было не так много, как хотелось бы. А в другой технике Патыч пока не разбирался. Да и к клиентам его пока не подпускали, предпочитая мзду класть в один карман, а не делиться с нахлебником. Так что в материальном плане Лешка, пожалуй, ничего и не выиграл. Скорее, даже проиграл: он с малолеток больше струшивал, нежели зарабатывал честным трудом. К тому же, теперь приходилось целыми днями ходить в промасленной робе с грязными по локоть руками.
Зато самооценка явно повысилась. Ходил теперь Лешка с гордо поднятой головой: мол, я – рабочий человек, честно зарабатываю на хлеб. Да и Таньке теперь будет чем возразить, если еще раз осмелится сказать, что он, Патыч, никто, человек без имени. Есть у него имя, есть! Он теперь – Лешка Карпов. Теперь только старые друзья кличут его по-старому, но ведь он с ними почти и не видится. С Танькой, впрочем, тоже… Увы, совсем не остается времени на любимую девушку.
Но Лешка не забыл о ней. Напротив, он работать-то пошел только ради того, чтобы через три года, когда Танька немного подрастет, второй раз сделать ей предложение. И тогда у нее не будет повода отказать ему. Ведь он уже научится зарабатывать деньги. И пусть у него еще не будет собственной квартиры, но уже не придется краснеть от стыда за нищенскую обстановку в материном доме. Ведь в первую очередь Лешка будет тратить деньги не на себя, а на мебель, на ремонт. Он во что бы то ни стало должен успеть привести квартиру в божеский вид за три года, чтобы не стыдно было привести в дом жену.
При этих мыслях в груди странно теплело. Так приятно было думать о Таньке, как о жене. Правда, она еще совсем маленькая. И о чем он, идиот, думал, когда так усердно пытался затащить ее в постель? Она же еще совсем малышка, сущий ребенок… Разве можно обращаться с ней так грубо?
Когда он вспоминал безобразную сцену в подъезде, как отхлестал недоступную девчонку по щекам, ему становилось одновременно гадко и страшно. Гадко, что он оказался таким подонком и смог поднять руку на женщину. Нет, не на женщину. Никак не поворачивался язык назвать Таньку женщиной. Она же девочка, кроха, такое нежное созданье. А он… Теперь презирал себя за ту низость. Вот только в тот момент он почему-то не думал, что поступает недостойно, мерзко. Тогда такое поведение казалось ему нормальным, он должен был показать девчонке, кто в доме хозяин. Показал… Теперь вот сходит с ума от страха: а вдруг действительно не простит? Вдруг это не пустая угроза, а жизненный принцип?
Теперь у Лешки не было возможности встречать Таню из школы. Да и вечерами вырываться тоже не всегда получалось. Зато в выходные приходил обязательно. Да только что толку-то? Говорить с Патычем по телефону она отказывалась, приглашения куда-либо отвергала начисто, с высокомерием, вовсе ей не свойственным:
– Я сказала: я с тобой никуда ходить не собираюсь! И не теряй зря времени. Не ходи, не звони – ты меня потерял.
Приходилось выжидать иной раз несколько часов кряду, пока она не выводила зверя на прогулку. Зверь-не зверь, скорее так, зверюлька: собака размером с тапочек, но гулять-то все равно нужно. Вот только благодаря песику и удавалось Патычу увидеть предмет своего вожделения. При личной встрече Таня была более снисходительна к обожателю, разговаривала с ним почти нормально, но без особых любезностей. При малейшем намеке на дальнейшие отношения следовал незамедлительный ответ: не старайся, не прощу.
Так как со времени безобразного избиения прошло уже больше двух лет, Патыч начал верить ее словам. Ведь сколько раз за это время он уже извинялся, и на коленях стоял в людном месте, и цветы приносил, а прощения так и не добился. И страшно было, и азарт распирал: все равно моя возьмет, все равно женой моей будешь. А червячок сомнения терзал исподтишка: накося, выкуси! Рылом не вышел, не твоего уровня невеста.
Скольких поклонников за эти два года он отучил таскаться за ней! Таня шипела на него за это, кричала, топала ногами, а Патыч знай свое дело делает: никого не потерплю рядом с тобой, так и знай! Ты моя и ничьей больше не будешь. Таня громко возмущалась, но внутри, Патыч ясно это видел, ей льстили Лешкины слова.
Время шло, подрастала Лешкина невеста, и все страшней ему становилось. Из гадкого утенка, неизвестно, чем привлекшего внимание Патыча, Танька выросла настоящей красавицей. Он и сам поражался произошедшим в ней переменам. От ее неожиданной красоты иной раз у Патыча перехватывало горло, но сказать, что такая перемена радовала его, было бы неправдой. Она ведь и раньше не больно-то его привечала. Теперь же все еще больше усложнилось. Таня – студентка, красавица, выучится – экономистом будет. А он, Лешка, кто такой? Конечно, он теперь не безработный бездельник, он – рабочий человек, но захочет ли Танька замуж за простого работягу? И пусть он со временем будет хорошо зарабатывать – он, собственно, уже сейчас многое мог бы себе позволить, если б не благоустройство квартиры, ведь уже давно не ученик, уже вполне неплохой механик, – но захочет ли она, девушка из хорошей семьи, с высшим образованием, связать себя с простым механиком, провонявшим соляркой? Сомнения росли, как снежный ком, но Патыч гнал их прочь: захочет-не захочет, какая разница? заставлю, все равно моя будет.
***
Нежданно-негаданно у Вовки появилась возможность видеться с предметом обожания каждый день. Просто подарок судьбы! А может, Таня специально поступила в политехнический, чтобы облегчить Вовке задачу? Может, она уже не только заметила, что он в нее влюблен, но и успела понять, что парень он крайне нерешительный и скромный, и таким образом пошла ему на встречу? Правда, чем же в таком случае можно объяснить ее бесконечные отказы сходить с ним вместе в кино? А может, это она тоже из скромности, а сама разрывается от желания остаться с ним наедине?
Теперь, когда Таня оказалась студенткой того же института, Вовка стал чаще бывать в стенах альма-матер. Бизнес, конечно, требовал его постоянного присутствия, но теперь, когда колесо закрутилось, Вова на несколько часов мог отлучаться от дел. Конечно, эти жертвы он приносил сугубо ради Тани, ведь иначе он закончил бы институт экстерном. Но Таня стоила таких жертв. Она стоила даже большего. Вовка бы не задумываясь, вернее, почти не задумываясь, пожертвовал ради нее своей жизнью. И это не были пустые слова. Он любил ее настолько, что ее жизнь, ее здоровье, ее счастье были для него превыше всего. Она уже давно стала для него целью жизни. И пусть она, глупенькая, в силу юного возраста пока не понимает, что заботу, счастье и покой ей может дать только Дрибница. Достаточно того, что он это понимает. И не просто понимает, а принимает, как руководство к действию. Пускай отнекивается, глупышка, пускай отказывается от свиданий с ним, все равно теперь уж никуда она от него не денется.
Вокруг Вовы по-прежнему порхали стайки барышень. Нет, не как прежде. Теперь претенденток на его внимание было гораздо больше. Их количество росло пропорционально Вовкиному благосостоянию. Особенно в кругу его почитательниц выделялась Люба Пивоварова. Статная симпатичная бабенка с его же курса, бойкая и хваткая, она имела лишь один недостаток: возраст. Была Люба аж на четыре года старше Дрибницы, хотя и училась с ним в одной группе.
Объяснялась такая разница в возрасте очень просто. Едва достигнув совершеннолетия, Любаша, в ту пору жительница небольшого захолустного поселка, выскочила замуж за бывшего одноклассника Бориса, с которым любовь крутилась еще с пятого класса. Любили друг дружку до одури, до полного сумасшествия. Однако все кончилось на утро после свадьбы – гости разошлись, осталась лишь гора грязной посуды да ворох бесполезных подарков.
Семейная жизнь принесла обоим сплошные разочарования. Жить пришлось у матери мужа, в тесной двухкомнатной квартирке неказистого одноэтажного, длинного, как сарай, дома. Юный супруг работал на заводе фрезеровщиком, но, в отличии от высококлассных специалистов, получал сущие гроши за свой малоквалифицированный пока еще труд. Люба работала на том же заводе кладовщиком и денег в семью приносила еще меньше. Хроническое безденежье, теснота и постоянное присутствие свекрови, при каждом удобном и не очень случае норовившей научить младую невестку уму-разуму, сделали свое дело. В семье начались скандалы по любому поводу. Люба периодически уходила жить к своим родителям, но там тоже получалось несладко – отец любил укорять дочь, не послушавшуюся его совета и выскочившую замуж вопреки отцовскому запрету, и через пару дней такого "отпуска" Любе приходилось побитой собакой возвращаться к мужу и выслушивать упреки ненавистной свекрухи.
