Текст книги "Сладкий перец, горький мед"
Автор книги: Татьяна Туринская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)
Туринская Татьяна
Сладкий перец, горький мед
– Я отомщу… Я непременно отомщу всем вам. Всем, кто был рядом, кто видел, что происходит, но не помог мне. Я молила вас о помощи – вы ответили молчанием. Так не ждите же ответа от меня, когда обратитесь за помощью ко мне…
***
"… Как хочется спать… И как гадко на душе… Каков подлец, а?! Негодяй, за кого он меня принимает? Ах, мерзавец, привык, что бабы гроздьями на шею вешаются, сукин сын! Погулял недельку-другую, забил девке баки – и в дамки? Уж больно шустёр, парниша!"
Тане – тринадцать. Познакомилась она с ним давно, полмесяца назад. Две недели одноклассницы завидовали Тане – еще бы, такого парня отхватила: восемнадцать лет, высокий, статный, красивый, да еще из крутых! А она-то кто – так, букашка бесцветная, воробей ощипанный…
Целых две недели Таня чувствовала себя Человеком – еще бы, не какой-то Тюня обратил на нее внимание, а сам Патыч! А кто такой Патыч – это вся округа знает! Только вот не догадывалась тогда Таня в силу юного возраста об истинном интересе своего Ромео. А интерес был самый что ни на есть банальный – постель. Вернее, она знала, что во всех предыдущих случаях все сводилось именно к постели, но уж ее-то, Танин, случай, конечно же, то редкое исключение, которое лишний раз подчеркивает правило. Ее-то он любит, не то, что всех остальных девчонок! Конечно, любит, а иначе стал бы он ездить к ней из другого микрорайона целых две недели!
Не будем слишком суровы к столь юному и наивному созданию. Тем более, что накануне она уже осознала свою ошибку. Увы, она вовсе не оказалась тем редким исключением. Очень даже наоборот, и единственное, что отличало ее от предыдущих пассий Патыча – это финал их романтических встреч. Таня оказалась сильнее своих предшественниц, она устояла против напора кумира, чем больше всех был удивлен, пожалуй, сам Патыч. Как уже было сказано выше, он успел привыкнуть к легким победам над девчонками-соплюшками, а более зрелые девушки его не интересовали – с ними ведь можно и пролететь, там его шарма могло оказаться недостаточно, а чем еще он мог похвастать?..
Итак, как ни хотелось нашей юной героине поспать еще часок-другой, ее чаяниям не суждено было сбыться. Посевная пора, а Таниных родителей, не имевших в то время собственной дачи, друзья со смешной фамилией Чудаковы пригласили в гости к своим родственникам с не менее смешной фамилией Дрибница, жившим в поселке городского типа в 3-х часах езды от города. У них там был огромный земляной надел, который своими силами обрабатывать было слишком тяжело, да и не нужно – столько овощей съесть они все равно не смогли бы при всем своем желании и здоровом деревенском аппетите, а торговать излишками некогда, да и стыдно на базаре стоять. (В то далекое время был еще у людей такой комплекс.) Вот и предложили они городским родственникам к землице приобщиться, да друзей своих, Голиков, пригласить.
А посему желания Татьяниного особо никто не испрашивал, и родители погрузили ее, полуспящую, в подогнанное авто вместе с братом Сергеем.
Сергей, или Серега, как звали его родные, – юноша семнадцати лет от роду, с лицом ангела и душою черного ворона. В разговорах с ближайшими подругами Луизой и Симой Таня называла его "разлюбимым братцем", и подружки прекрасно понимали, что разлюбимым Серега может быть только в очень больших кавычках. Хоть и были они родными братом и сестрой по отцу и по матери, и даже имели одну группу крови, и один на двоих отрицательный резус-фактор, это, пожалуй, было у них единственным общим: фамилия, родители и кровь. Вот и все. Нет, еще дом.
Не дружили они с раннего детства, как говорила Таня: "С моих трех месяцев". После рождения ее несколько месяцев беспокоил животик, как это часто случается с младенцами. По этой прозаической причине бедное дитя криком кричало с утра до вечера и с вечера до утра – а как же еще оно могло показать заботливым родителям свою хворь, ведь в силу младенческого возраста говорить не умело.
Однажды маленький Сережа спросил у папы: "Что же она все время орет, уже надоела!" На что не менее уставший от крика папа пошутил: "Ну давай выбросим!" Папа не учел, что четырехлетние дети не всегда понимают взрослые шутки: малыш подошел к колыбельке и как влепил сестричке затрещину со всей своей детской силенки, на что та совершенно справедливо закатила уже настоящую истерику. Папа с округлившимися от ужаса глазами схватил сынишку за руку: "Ты что делаешь, так нельзя, она же маленькая!" На что Сережа ответил, совсем по-взрослому махнув свободной рукой: "А-а-а, все равно выбрасывать…"
Когда-то родители, смеясь, рассказали подросшим детям эту историю, которой Таня и стала впоследствии шутя объяснять свои не слишком теплые отношения с братом. Разве расскажешь каждому, как он обижал ее, еще совсем ребенка, мирно раскрашивающего картинки, дергал, щипал, давал подзатыльники до тех пор, пока она не бросала свое увлекательное занятие и не начинала мстить обидчику. А тот, добившись своего, истошно орал, изображая невинно оскорбленного. В этот момент мать фурией выскакивала из кухни и, больно шлепнув девочку по мягкому месту, резко усаживала ее за стол к прерванному занятию с обидными комментариями: "Сколько раз я тебе говорила – не трогай его!" Мама с чувством выполненного долга возвращалась к плите, Сережа ехидно хихикал в своем углу, а Таня тихо плакала от обиды…
Разве расскажешь каждому, как приходилось ей, взрослеющей девочке, донашивать Серегины рубашки и куртки с мальчуковой застежкой, когда он щеголял в новых джемперах и куртках. Разве расскажешь, как смеялись над Таней подружки и одноклассницы за эти старые мальчуковые вещи, когда после уроков каждый брал в раздевалке свою одежду: подружки – новые супермодные японские плащи из кожзаменителя, Таня – синюю потертую Серегину куртку старого советского образца с ужасными металлическими пуговицами, похожую на телогрейку из болоньи. Это потом, повзрослев, Таня поняла, что таким образом родители копили деньги на машину – жесточайшей экономией, и с их точки зрения целесообразней было купить четырнадцатилетнему Сергею красивую куртку, чтобы потом, через пару лет, она перешла подросшей Татьяне по наследству уже сильно поношенной, не совсем модной и уж совсем не девичьей. А Сергею снова купят новую, и он снова будет с ухмылкой смотреть на сестру, примеряющую его обноски, и снова больно ранит излюбленными словами "в семье не без урода", мол, я-то точно знаю, что этот урод ты…
Нет, родители у них были хорошие, даже очень хорошие, особенно отец – он никогда не ругал и не наказывал детей, предварительно не разобравшись, кто виноват. Папка был самым справедливым человеком на свете, и самым умным. Но того, как чувствует себя почти девушка в такой одежде – даже любимый папка не понимал…
А помимо вышеперечисленных причин были постоянные затрещины, издевки физические и моральные, и без конца эта убийственная фраза: "в семье не без урода". А от урода, мол, чего ожидать…
Итак, погрузив полусонных детей в машину, Голики тронулись в путь.
***
Вовкино пробуждение было, пожалуй, не слаще. Накануне, 1 мая, с утра ходили на демонстрацию. Хотя, разве это демонстрация – сорок минут покричали у трибуны, сооруженной на скорую руку в центре поселка, "Слава победе коммунистического труда", "Слава советскому народу", "Слава КПСС", "Слава советской милиции", и, наконец, самое главное – "Слава советской молодежи". На последний лозунг отвечали громче и активнее остальных, потому как кто ж тебе, любимому, прокричит "Слава", если не ты сам? Вот в городе демонстрация – это действительно демонстрация, полдня шагать надо, тысячи людей проходят мимо, а тут же – ба, знакомые все лица! Весь поселок – два с половиной квартала, да несколько пятиэтажек, от них и название такое у их захолустья – Поселок Городского Типа, а сокращенно – ПГТ.
Зато вечером, как и положено, собралась теплая компания. Бормотухой запаслись загодя, закуски – слава Богу, все из Нахаловки ("нецентральный" массив вышеупомянутого ПГТ) – у всех огороды да животина во дворе, так что закуски хватило бы и на роту. Винища, впрочем, тоже – это уж они свои силы явно переоценили… Короче, головка вава, во рту кака, в карманах пусто-пусто… Треснуть бы сейчас рассольчику холодненького из погреба, да бате на глаза показываться неохота – застукал вчера "в нетрезвом состоянии" – сегодня по головке не погладит…
Вовка Дрибница, от роду семнадцати лет, заканчивал десятый класс. К вину не привык – родители держали в строгости, баловаться не дозволяли. Вырос Вовка парнем крепким, здоровым и лицом не уродом – вполне приятный кареглазый юноша, разве что нос немного длинноват и кончик его словно бы обрублен неловким папой Карло. А в остальном парень хоть куда – в меру красив, неглуп и патологически скромен.
Итак, долго спать в этот день не было суждено ни одному из участников описываемых событий – сегодня в Нахаловку ожидался приезд городских родственников, которые, к тому же, должны были пожаловать не одни, а со своими друзьями Голиками.
…Дорога заняла немного больше времени, нежели рассчитывали путешественники: праздничные дни во время посевной – почти королевский подарок от родного правительства и, конечно, все дачники и горожане, имеющие сельских родственников, воспользовались дополнительными выходными в своих «корыстных» целях. Как следствие – забитые напрочь шоссе, то и дело возникающие пробки и прочие прелести родных российских дорог. Не всем удалось выехать 30 апреля или 1 мая – многие, как и Чудаковы с Голиками, в обязательном порядке должны были отметиться на демонстрации. Да и, чего греха таить, любили главы наших семейств это дело – праздник, всеобщее ликование, да и разве с пустыми руками на демонстрацию кто-нибудь ходит? Обязательно походная фляжечка на пол-литра горячительной жидкости, походные же пластмассовые стопочки да любовно приготовленная супругой праздничная закуска. После пяти минут пешей прогулки – минут десять перекура: как раз достаточно, чтобы опрокинуть рюмашку-другую, пообщаться с народом, разные байки потравить, анекдоты. И снова вперед. После нескольких таких стоянок обычно начинались народные песнопения: кто под гармошку, кто под гитару… Романтика! Часа три, а то и четыре так повеселишься, потом галопом по европам мимо трибуны с главнокомандующими партийными боссами городского масштаба пробежишь, покричишь «Ура» на все их призывные лозунги, продемонстрировав тем самым полную свою солидарность с трудящимися всего мира – и домой, догуливать до самого вечера. Правда, с началом перестройки прежнее понятие демонстрации несколько девальвировалось, грозя в ближайшем будущем превратиться в анахронизм, но пока еще были сильны прежние взгляды, социалистическая закалка. А посему пропустить такое действо ни Чудаков, ни Голик не могли.
По всей видимости, немало таких любителей демонстраций осталось в городе до второго мая, дороги, как уже было сказано, оказались забиты машинами, да пока заехали за сыном Чудаковых, Сашкой – в итоге вместо расчетного полудня гости приехали в Нахаловку лишь в четвертом часу дня.
Сашка заслуживает немножко большего внимания, потому остановимся на нем поподробнее. Сашка, двадцатилетний лоб, полностью оправдывал свою фамилию. Более полного совпадения фамилии и человеческой сути ее владельца придумать невозможно. Ну вот, например, блондинка носит фамилию Белая или маленький юркий паренек – фамилию Мышкин. Это все ерунда. Вот Сашка – это Чудаков с очень большой буквы "Ч", в его случае это не фамилия, это его характеристика. Сашка Чудаков. И этим все сказано.
Высок, строен, не красив, но чертовски привлекателен и прекрасно об этом знает. При этом хамоват и нагловат, за двадцать лет лишь однажды порадовал родителей – появившись на свет после долгих ожиданий наследника мужеска пола. Впрочем, радость оказалась преждевременной и единственной. Никогда не отличался добротой, усердием, прилежанием и терпением. К своим двадцати успел три года проучиться в мединституте, причем, за три года едва осилил один курс и теперь готовился к сессии за второй.
К моменту поездки в Нахаловку имел невесту Лилю в родном городе. Лиля – очаровательная девушка, дочь высокопоставленного руководителя городского уровня, с трехкомнатной квартирой в высотном доме в центре города в виде приданного, ангельским лицом и терпением, и, к собственному несчастью, дико влюбленная в этого обаятельного обормота.
Кроме всех перечисленных "достоинств", имел Сашка еще одно – был он страшным матерщинником, матерился безбожно даже в присутствии дам, но делал это столь артистично, виртуозно и к месту, что последние переставали смущаться от нецензурной Сашкиной брани на третьей минуте общения с ним, а на десятой просто сходили с ума от этого милого экстравагантного очаровашки.
***
Гости, наконец, прибыли, знакомство состоялось Чудаковы знакомили вновь прибывших Голиков с хозяевами-Дрибницами. Дети знакомились сами – Таня и Сергей с Вовой и Лидой, старшей Вовиной сестрой, Сашке же было проще – младшие Дрибницы приходились ему двоюродными братом и сестрой, Серегу он уже знал, а Татьяна была ему совершенно неинтересна в силу своего чересчур юного возраста, выходящего за рамки его, Сашкиных, интересов.
Гостей тут же пригласили к столу, причем детей посадили отдельно – стол не был рассчитан на такое количество едоков. Обед плавно перешел в ужин, за родительским столом уже запели. Детям стало скучно, и они, захватив заранее припрятанную бутылочку портвейна, пошли гулять. По дороге зашли за Лидиной подругой, с которой Сашка, похоже, уже был знаком.
Тем временем на Нахаловку опустилась ранняя бархатная ночь. Май выдался на редкость теплым для этих неюжных краев. Над неизбалованной фонарями деревушкой висела загадочная фея-луна в окружении нимф-звезд, да посверкивали мелко светлячки.
Путники разделились парами: почти женатый уже Сашка по-хозяйски обхватил Лидину подружку, Серега вел себя несколько скромнее по отношению к Лиде, а Вова откровенно стеснялся даже ненароком прикоснуться к маленькой Тане.
О чем беседовали во время прогулки первые две пары – история умалчивает. Автор лишь догадывается, что разговорами они не ограничились. Вовка же всю ночь (ибо гуляла честная компания до рассвета) нес какую-то чушь и околесицу, Таня так же всю ночь периодически вскрикивала: "Ой, я сейчас упаду" (поскольку гуляли они по лесу и всевозможным буеракам), при этом чувствуя себя попугаем и тупой идиоткой. Вова галантно подставлял ей свою руку, когда на их пути возникало очередное препятствие в виде оврага или поваленного дерева, Таня на нее опиралась, благодаря чему ей таки удалось избежать падений. А по большей части шли они молча. Вова – оттого, что влюбился с первого взгляда, сам не зная, что он в ней нашел – угловатый большеротый подросток-лягушонок с мальчишеской стрижкой. Таня – оттого, что ей совершенно неинтересен был собеседник, так же как и вся их компания, как эта дурацкая ночная вылазка по пересеченной местности на горе ее городским ноженькам и на радость местным комарам. Равно как и вся эта посевная кампания ее родителей – ведь жили же столько лет без огорода, на кой ляд он сейчас сдался, когда у нее столько проблем в личной жизни, а тут еще этот крестьянин путается под ногами, зануда этакий…
Такой и осталась эта ночь в их памяти: для Вовы – восхитительная ночь с чудесной девочкой Таней; для Тани – жуткая фантасмагория звезд, светлячков, комаров, крапивы и странного скучного мальчика с его неловкими попытками развеселить ее.
***
Тем далеким летом Голики еще трижды приезжали в Нахаловку. Серегу с собой не брали, так как он, закончив школу, теперь готовился к вступительным экзаменам в политех. Родители полагали, что вместо окучивания картошки сынуле полезнее будет усердно штудировать учебники. Наивные! Какие учебники! Как только в пятницу вечером за ними захлопывалась дверь, дом тут же наполнялся дружками и подружками, спиртное поглощалось декалитрами, а учебники сиротливо пылились на самой дальней полке.
У Сашки Чудакова тоже настала горячая пора – уж в который раз он пытался подчистить хвосты в мединституте. В то далекое время преподаватели еще стеснялись брать взятки открыто, доводя Сашку своей принципиальностью до белого каления. О том, что будущему доктору не мешало бы знать элементарную анатомию и хотя бы начальную химию, он, похоже, не догадывался. Да и некогда ему было учебники листать – скоро свадьба, надо успеть нагуляться на всю оставшуюся…
Лида в конце мая вышла замуж и теперь жила у мужа в соседнем поселке. Таким образом, младшее поколение на "фазенде" теперь было представлено только Вовкой да маленькой Таней. Как и Сергей, Вова в этом году закончил школу. Но к поступлению в институт готовился более серьезно, нежели городской приятель. В принципе, и родители не пускали это дело на самотек, но, не будь даже их надзор столь строгим, Вовка занимался бы не менее тщательно. Парень вырос серьезным и ответственным человеком. И даже переходный возраст, от которого так плачут все родители, прошел у Вовки совершенно незаметно. Не было у него закидонов, юношеских истерик, чрезмерного гонору и противопоставления себя обществу в целом и родителям в частности. Он даже огрызался крайне редко, не важно, на родителей ли, на приятелей… В свои семнадцать Вова был уже основательным, надежным человеком, каким не каждый мужик способен стать даже к сорока годам.
Каждый приезд Голиков становился для Вовки событием. Каждый раз с замиранием сердца подсчитывал дни, когда, наконец, он снова увидит маленькую девочку Таню, когда сможет заглянуть в ее прекрасные, бездонные глаза цвета осоки…
Что он нашел в этой девчонке? Угловатый подросток с короткой стрижкой мягких русых волос, большой рот, нервные, какие-то дерганые движения… Только очень большой романтик мог угадать в этом лягушонке будущую принцессу-лебедь, только очень чувственное сердце могло проникнуться любовью к этому странному голенастому созданью…
А девочка явно скучала в деревне. Участия в обработке земляного надела она почти не принимала – нежные городские ручки не были приспособлены к тяжкому труду, грубая рукоятка сапки в два счета натирала мягкую ладошку до кровавых мозолей. На кухне от нее тоже не было особого проку. Ребенку оставалось только забавляться с любимой собачкой карманного размера, привезенной из дому, да с замиранием сердца читать втайне от родителей модную книжку про Лолиту. Хозяйского сына Вовку Таня почти не замечала. Беседовать с ним было, в принципе, не о чем – о чем могла взрослая городская тринадцатилетняя девушка беседовать с деревенским семнадцатилетним мальчиком? Что он, наивный, мог знать о жизни?!
А Вовка не смел приблизиться к предмету обожания. Целыми днями в окружении взрослых он копал, окучивал, кормил поросят, выгонял корову на выпас. А сердце колотилось беспрестанно – ОНА здесь, ОНА смотрит на меня… Правда, Таня в это время смотрела не на него, а сквозь него, но разницы в этих понятиях он еще не знал. Зато вечером, когда сытых детей выпроваживали из летней кухни в дом к телевизору, чтобы не мешали взрослым расслабиться после тяжких дневных трудов за хлебосольным столом, они, наконец, оставались одни в пустом доме. И пусть летняя кухня совсем рядом, так что отчетливо слышно каждое долетевшее оттуда словцо, и пусть разудалые песни заглушают слова нудной мелодрамы – он ведь все равно не может слышать ничего из-за сумасшедшего стука сердца, которое от небывалой близости любимой девочки готово выскочить из груди…
А девочка и впрямь близка, ближе просто некуда. Ей постелили в проходной комнате, так называемой гостиной, и она уже лежит, укрытая одеялом до самого подбородка, и не может дождаться, когда же этот сельский увалень оставит ее в покое, ведь она так устала от деревенской экзотики, от свежего воздуха и такой обильной крестьянской пищи, и глаза уже совершенно слипаются, а он все сидит и сидит рядом…
Сердце вот-вот выскочит из горла… Что-то нужно сказать, что-то нужно сделать, иначе она подумает, что он ненормальный. Но что? Ведь Вова, в отличие от приятелей-ровесников, не был искушен в любовных утехах, не имел практики общения в подобных ситуациях. Приятели уже посмеивались: слабак! а он просто не мог поцеловать девочку, к которой не чувствовал ровным счетом ничего, а такой, которая бы нравилась, все не находилось. И вот нашлась. Вот она, рядом, так близко, что кровь вскипает, а что с ней делать, что говорить, как себя вести – Вовка не знает. Но ведь надо что-то делать!
– Тань, малинки хочешь?
Девочка посмотрела на него непонимающим взглядом, мол, ночь на дворе, где ж ты малину возьмешь? Но говорить все это лень, и, чтобы не напрягаться, девочка ответила просто:
– Хочу…
Вы когда-нибудь собирали малину под призрачным светом луны? Попробуйте, ощущения еще те: темные заросли, не видно ни ягод, ни колючек. Комаров тоже не видно, но слышноооо!..
Вернулся весь оцарапанный, покусанный, с размазанными по щекам комариными трупиками, протянул ладони, сложенные ковшиком:
– На!
Таня, ни слова не говоря, лишь удивленно посмотрев на ободранного Ромео, аккуратно, двумя пальчиками, вытягивала из живого лукошка ягодки, тщательно разглядывая их перед отправкой в рот. А Вовка преданно сидел на корточках перед юной возлюбленной.
Когда в "корзинке" остались лишь некондиционные ягоды (в темноте брал все подряд, вместе с зелеными), ослепленный любовью Вовка спросил:
– А вишенки принести? – на большее фантазии не хватило.
– Ну неси, – равнодушно позволила Джульетта.
Уж как ему удалось насобирать при неверном лунном свете вишни, так и останется загадкой, но принес, протянув Тане одну ладошку, полную сочных ягод, а вторую милостиво подставил под косточки.
Девочка съела ягоды и забыла и про них, и про нелепого сельского паренька, а мальчик долгими бессонными ночами вспоминал, как еще по-детски, но уже совершенно обворожительно-эротично облизывала Таня испачканные ягодами пальчики, как нежно пахли измазанные вишней пухлые детские губки… Вспоминал до одури, до дрожи, до отчаянного пульсирования крови в ушах, до пугающих поллюций…
С каким нетерпением он ожидал следующего приезда Голиков! Ведь он уже придумал, что скажет девочке-принцессе, он откроется ей, признается в неземной своей любви…
А Голики почему-то приехали без Тани. И Вовка так и не осмелился спросить, где она, где его Офелия?!
***
Вова поступил в политехнический институт на факультет радиоэлектроники. Туда же, только на машиностроительный, поступил и Серега. В общежитие заселяться Дрибнице не довелось – родственники приняли на постой в бывшую Сашкину комнату, ведь тому она больше без надобности, Сашка теперь проживал у супруги Лили в шикарной трехкомнатной квартире.
Ради того, чтобы хоть иногда видеть возлюбленную, Вовка всячески старался сблизиться с Сергеем, буквально навязывая тому свое общество. Хотя Серегина компания ему совсем не нравилась. Вовке претили их забавы, гнусные замечания вдогонку каждой встречной девушке, более чем частые выпивки. Стойкое неприятие вызывало и ироническое Серегино отношение к нему, и унизительная кличка "Крестьянин", которая крепко прилипла к нему опять же с Серегиной подачи. Периодически он срывался, ставил жирный крест на дружбе с Сергеем, говорил себе, что и без него найдет подход к Тане, а если и не найдет, то стоит ли она таких жертв? Ведь все его воспитание, все его жизненные установки никоим образом не позволяли вести себя столь разнузданно, как полагалось в той среде. Ну не мог он быть таким, как все эти Шляпы, Яшки, Сундуки, Хряки и прочие члены их дурацкой компании. Не может он, вместо того, чтобы работать и, образно говоря, грызть гранит науки, каждый вечер проводить в поклонении Бахусу, после чего трястись в пьяном угаре под идиотскую музыку на дискотеке, задираясь ко всем и каждому, провоцируя драку, а после "мочиловки" вести снятую "ложкомойку" в ближайший подвал. Не может он так, не его это…
И он прекращал тусоваться с Серегиной компашкой. Сидел вечерами с Худым в бывшей Сашкиной комнате, ремонтировал магнитофоны и телевизоры, набираясь опыта и мастерства в выбранной профессии. С Худым было интересно, вернее, не столько интересно, сколько спокойно. Витька Коломиец – такой же деревенский паренек, как и сам Вовка, столь же уравновешенный, надежный и порядочный. За некоторый излишний вес, совершенно, впрочем, не портивший его обаятельную физиономию, за гренадерский рост, и внушительную в совокупности фигуру сокурсники любовно нарекли его Худым. Кличка нисколько не обижала Витьку, она ему даже импонировала, и вскоре уже все окружающие перестали называть его по имени, обращаясь сугубо по кличке.
И Вова с головой погружался в дружбу, в учебу, в маленькие халтурки, позволяющие прожить без материальной родительской поддержки. Он даже пытался общаться с девушками, правда, за пределы обычных бесед и обмена любезностями не выходил – таково было его внутреннее кредо: ни одного поцелуя без любви.
А любовь жила в его сердце. Жила, несмотря на то, что Вовка прятал ее в самый дальний уголок, пытаясь обмануть себя, что нет, это и не любовь вовсе, а так…, подумаешь, девчонка понравилась, ничего особенного… Но почему-то долгими тихими вечерами, когда бывает так тяжело заснуть, ему все грезилась маленькая голенастая девочка с содранным коленками и загадочными глазами цвета осоки. А утром он снова гнал воспоминания, мечты, загоняя смутные желания подальше, убеждая себя в том, что это еще не настоящая любовь, что настоящая придет позже, а это – просто нежные чувства к ребенку, ведь там еще нечего любить…
После нескольких месяцев бесплодных попыток забыть Таню Вовка, не в силах бороться с собой, набирал до боли, до одури знакомый номер телефона в надежде, что трубку снимет не Сергей, не родители, а его маленькая принцесса. Но… даже если мечта сбывалась и трубку действительно брала Таня, Вовка почему-то терялся и срывающимся от волнения голосом просил позвать Серегу. А ведь говорить с Сергеем не было ни малейшего желания, да и тем для разговора тоже не было, и Вовке приходилось вновь напрашиваться в его ненавистную компанию…
А Таня даже не догадывалась, какие чувства к ней испытывает Вовка. Она, как и все тринадцатилетние девочки, ходила в школу, учила уроки, иногда прогуливала физкультуру. Вечерами гуляла с подружками, ходила в кино и никогда не вспоминала о существовании Вовки Дрибницы. Периодически они встречались, вернее, просто виделись, когда Вовка приходил к Сереге, а Таня открывала дверь. Но, впустив его в квартиру, маленькая хозяйка тут же уходила в свою комнату, а гостю доступ туда был закрыт.
Танины родители изредка ездили в Нахаловку то на свежину, то просто пополнить запасы картошки, ведь весь собранный урожай они хранили там же, у Дрибниц. Но зимой детей с собой не тащили, дабы не отрывать от школы, от уроков. Знали бы они, чем в это время занимались дети!
Серега всенепременно приглашал домой всех своих собутыльников. Дым стоял коромыслом, но, тем не менее, до определенного момента все было более-менее в рамках приличия. Пока кого-то из перепивших парней не начинало тянуть на приключения определенного рода. А кроме Тани представительниц прекрасного пола в доме не было…
Сколько стрессов довелось испытать Татьяне, из скольких схваток выйти победительницей! Спать приходилось ложиться с ножом под подушкой, иначе одурманенные водкой кобели не понимали слова "Нет". Пару раз даже пришлось пустить его в ход, когда особо пылкий воздыхатель был уверен, что это пустая угроза. Правда, удалось никого не покалечить, лишь царапнув по шее для острастки, но приятного в подобных приключениях было ой как мало.
А Вовка даже не догадывался, что приходилось переживать в такие дни Тане, ведь почти каждые выходные он старался проводить в Нахаловке. Не знали и Голики-старшие. Вернее, мать знала – Таня неоднократно просила ее сделать замок в ее двери, чтобы она могла закрываться от любвеобильных Серегиных приятелей. Но поверить не могла: как это, что б ее Сереженька мог такое сотворить, привести в дом пьяных мужиков и спокойно взирать, как его сестру пытаются изнасиловать? Брось, Татьяна, не фантазируй, этого не может быть, потому что не может быть никогда!
В Серегины слова, пересказанные Таней матери, она тоже не смогла поверить. Да разве мог ее любимый сын сказать такое единственной сестре?! Нет, не мог! Но сказал:
– Знаешь, Ян, – он с раннего детства называл сестру Ян, как производное от обратного Янат. – Если бы я увидел, что тебя убивают или насилуют, я бы спокойно прошел мимо.
Он сказал это совершенно спокойно, без каких-либо эмоций, без рисовки и выпендрежа, и Таня поняла, что он не шутит. Да, он действительно пройдет мимо, если с ней что-то случиться. Больше того, он запросто и сам сможет организовать нечто подобное…
Личная же жизнь у Тани то бурлила полноводной горной речкой, то затихала морским штилем. Патыч все никак не мог смириться с тем, что ему так и не удалось затащить малышку в постель. Как же так, ведь все малолетки буквально в обморок падают от одного его взгляда, а эта пигалица – ни в какую! Он был унижен, посрамлен. Друзья-приятели, такие же недозрелые любители малолеток, не упускали возможности хохотнуть над несостоявшимся любовником, подкалывали пообиднее. Еще бы, ведь до сих пор в их стае Патыч считался самым непревзойденным совратителем. Только у него до сих пор не случалось проколов, только в его "личном списке" до сих пор не значилось ни одного прочерка. Ныне же ему отливалась вся прежняя заносчивость и гордыня перед друзьями. Теперь, каким бы количеством побед он ни похвастал, всегда с чьего-нибудь язвительного языка слетала фраза: "А как же Танька? Слабо?" Получалось, что действительно слабо. Гордого и упрямого Патыча буквально передергивало от этого слова, произнесенного в его сторону, так хотелось ответить: "Да раз плюнуть, да запросто!", и говорил поначалу, чем и вызвал целый шквал насмешек. Потому и приходилось ему периодически возвращаться к осаде непокоренной крепости, предпринимая все новые и новые попытки затащить крошку в постель.
Таню утомила беспрерывная борьба с Патычем. Выстояв очередной раз, в который уж раз распрощавшись с Патычем "навеки", она вздыхала спокойно и тут же забывала о его существовании. Но проходило несколько недель и Патыч вновь маячил на горизонте, поджидая Таню у школы. Девчонки вздыхали с завистью, глядя, как крутой парень сходит с ума от любви к их однокласснице. Где им, глупым и наивным, было знать, от какого рода любви сходит с ума этот красавчик! Таня же неразумным ровесницам правду не открывала: пусть завидуют, пусть думают, что он ее действительно любит. Придет время, сами узнают нелицеприятную правду жизни.
