Текст книги "Сладкий перец, горький мед"
Автор книги: Татьяна Туринская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)
Воевать с Патычем было все труднее. Он становился настойчивее, методы соблазнения – изощреннее. И все сложнее Тане было отказываться от его ласк, от безумных поцелуев, отобранных силой в темном подъезде. Да, она по-прежнему уворачивалась от них, вернее, старалась увернуться, но все чаще ее попытки были тщетными и все меньше сил на сопротивление оставалось у нее. Иногда ей начинало казаться, что он и впрямь влюблен, ведь скоро уж год, как Патыч преследует ее, умоляет о встрече. И она уже таяла в его объятиях, уверенная, что – вот она, любовь! Но вновь шаловливые ручки Патыча пытались пробраться под кофточку, вновь незаметно во время долгого поцелуя расстегивали пуговки школьной формы, и в очередной раз она выгоняла Патыча "навсегда"…
Незаметно пролетел год. Вновь началась посевная, и опять приехали Голики в Нахаловку. Из машины вышла слегка повзрослевшая, но, в общем-то, мало изменившаяся Таня. Все такой же угловатый подросток, все такой же взъерошенный воробушек. И опять у Вовки валились из рук лопаты, сапки, грабли, опять от волнения першило в горле и слова не могли слететь с пересохшего языка. И снова никто, кроме его родителей, не заметил Вовкиного волнения. И никому невдомек было, как влюблен он в маленькую гостью. Только старшие Дрибницы многозначительно переглядывались между собой, в очередной раз обращая внимание на резкие перепады настроения сына, на то, как при появлении голенастой гостьи Вовка то краснеет, то бледнеет. Только поздно ночью, когда все в доме уже спали, они шепотом обсуждали неожиданную влюбленность сына в дочку Голиков. Их не насторожила эта любовь и вполне устроил Вовкин выбор.
В последнее воскресенье июня, в День Молодежи, Голики приехали домой поздно. Сергея с собой не брали – последнее время ему не нравилось ездить с родителями, он предпочитал проводить выходные с друзьями.
Ближе к вечеру теплая компания, как обычно, собралась у Сереги. Быстренько, что б не застукали внезапно вернувшиеся родители, оприходовали пару бутылок водки (как было не отметить такой праздник?) и пошли на дискотеку. По дороге прикупили еще винища, распили из горла прямо в парке. До дискотеки так и не добрались: Сундук, вечный зачинщик, задрался к другой компании, мирно выпивающей по соседству. Как водится, завязалась "мочиловка". Сам Сундук, заварив кашу, привычно сбежал: это был его излюбленный прием. Драться он не любил, зато любил устраивать мелкие и не очень пакости всем подряд, в том числе и собственным друзьям.
Драка, как драка, ничего особенного. Толпа на толпу, пьяные и те, и другие. В пылу борьбы Сереге под руку попалась опустошенная к тому времени бутылка. Недолго думая, он опустил ее на голову одному из противников.
…Совсем рядом вдруг раздалась переливчатая трель милицейского свистка и обе теплые компании со сбитыми кулаками и окровавленными физиономиями под белы рученьки были препровождены в отделение.
Был конец месяца, а у милиции существует свой план на раскрытие преступлений. А тут, как на тарелочке с голубой каемочкой – нате вам и преступление, и готовых преступников. Некоторым повезло – на момент преступления не исполнилось восемнадцати. Сереге же восемнадцать стукнуло четырнадцатого июня, а День Молодежи пришелся на двадцать седьмое…
Для Голиков настали черные дни. Сыночек-любимец сидит в городской тюрьме в ожидании суда. Из института поперли, не дожидаясь вердикта «Виновен». Все лето Голики искали пути, какими можно было бы вызволить великовозрастное дитя под подписку о невыезде. На решение проблемы ушло два с половиной месяца и море денег, но в начале сентября Сергей был дома.
Тюрьма Сереге не понравилась. Пару раз ему удалось передать оттуда письма. О, какие это были письма! Кричал, рвал родительские сердца словами: "Меня посадили с убийцами! Рядом со мной двадцать четыре часа в сутки находятся люди, лишившие жизни ближнего своего. Вытащите меня отсюда!" И еще один перл запомнила Таня из этих писем: "Ян, прости меня! Я всю жизнь называл тебя уродом, но этим уродом оказался я сам".
Пару недель по возвращении в родные пенаты Сергей вел себя тихо. Но надолго его не хватило. И вскоре Таня вновь услышала в свой адрес его излюбленную фразу:
– В семье не без урода…
– И этот урод – ты, – парировала Таня. – Это твои же слова, между прочим.
Сергей мерзко усмехнулся:
– Я писал их в минуту слабости.
В ноябре состоялся суд. Благодаря немалым финансовым вливаниям приговор Голик Сергею Владимировичу прозвучал не настолько сурово, как мог бы: два с половиной года работ на стройках народного хозяйства, или попросту «химии».
***
Вовку не особенно взволновала судьба Сереги. А чему удивляться – все к тому шло. Подобный образ жизни рано или поздно должен был привести его к подобному финалу. Что ж, он получил то, к чему стремился. А за что Вовка получил свой срок, свои два с половиной года?! Ведь теперь он был лишен возможности хоть изредка звонить или приходить в гости к Голикам. Не мог же он позвонить и пригласить к телефону Таню! Ведь Голики-старшие прекрасно знали его голос и сразу обо всем догадались бы. А это почему-то казалось Вове ужасно стыдным.
И долгих два с половиной года Дрибница был лишен возможности видеться с Таней хоть изредка. Ему осталась только надежда, что летом Голики опять привезут в его родную Нахаловку замечательную девочку Таню. И до самого лета он ждал, надеялся и верил. Лелеял свою мечту вновь увидеть возлюбленную.
А летом пришло разочарование: оказывается, Голики взяли дачный участок и теперь усиленно его осваивают. У них больше нет ни времени, ни необходимости приезжать в такую далекую Нахаловку…
С трудом пережив лето, к началу учебного года Вова вернулся в город. Еще в Нахаловке он дал себе слово, что непременно подойдет к Тане и пригласит ее в кино. И первого сентября, сбежав с двух лекций, Вовка пришел к Таниной школе.
Тупо стоять под школой не хотелось и он стал прогуливаться неподалеку туда-обратно. Так даже еще лучше. Он как будто случайно столкнется с ней, остановится поболтать, а потом позовет в кино.
День был солнечный и еще по-летнему жаркий, окна в школе были открыты и дребезжащий звонок, возвестивший конец первого учебного дня, было слышно далеко за пределами школы. Вовка с громко бьющимся сердцем всматривался в толпу школьниц, таких одинаковых в коричневых форменных платьях и нарядных белых фартуках. Какие же они еще маленькие!
Сердце вдруг остановилось – навстречу шла ОНА. Но как же он не предусмотрел такой возможности, что же теперь делать? – возлюбленная шла не одна, а в окружении таких же угловатых подружек. Стайка весело обсуждала первый школьный день после долгих каникул. За лето скопилось столько новостей, что девчонки шли, сбившись в кучку, дабы не пропустить ни единого словечка, и не видели ничего и никого вокруг.
Но ведь Вовка дал себе установку, он непременно должен заговорить с ней. И он отважился:
– Здравствуй, Таня!
Новоиспеченная девятиклассница, услышав свое имя, оторвалась от интересного рассказа, посмотрела в сторону голоса и, не увидев ничего интересного, равнодушно ответила:
– А, Вов, привет, – и отвернулась, снова погрузившись в девичьи секреты.
Вовка стоял посреди дороги, как оплеванный. Все пространство вокруг него заполонили школьники: мальчишки и девчонки, первоклашки и старшеклассники. Они своеобразной живой рекой обтекали препятствие на своем пути, совершенно не замечая его, игнорируя, как инородное тело. Толкались, смеялись, галдели, хлопали друг друга по спинам новенькими портфелями. А Вовка все стоял и стоял. Ему казалось, что все видели его позор, весь мир смеется над ним. Он ведь так любит ее, а она прошла, не обратив на него внимания, только поздоровалась и тут же забыла о его существовании… Кровь прилила к голове, Вовка не видел, но чувствовал, как горит его лицо. Сердце бешено стучало. Позор, какой позор! Все, одной попытки с него достаточно. Больше он никогда не поставит себя в идиотское положение!
И до самого возвращения Сергея из мест не столь отдаленных Дрибница не виделся с Таней.
А Таня даже не заметила исчезновения из своей жизни Вовки Дрибницы. Да и о каком исчезновении можно говорить? Разве раньше он в ней был?! Нет, не был. Вовка для нее – обычный знакомый, можно сказать сосед, прохожий, каких много вокруг. И к ее жизни он не имеет ни малейшего отношения.
У нее теперь новое увлечение – мальчик Дима из десятого "Б". Летом они оказались вместе в одной компании, дни напролет проводя на пляже. Димка учил ее плавать, подставляя обе руки под ее живот и кружа девочку вокруг себя на ласковой морской волне, при этом украдкой целуя ее веснушчатое плечо. Таня делала вид, что не замечает его уловок, а сама тихо купалась в счастье…
А потом снова в ее жизнь ворвался надоевший до икоты Патыч. Встречал ее, как обычно, около школы, да и увидел, как трогательно Димка поправляет растрепанную резким порывом ветра Танину челку, как привычным жестом забирает ее портфель… Почему-то с этого дня Дима стал сторониться ее. Не объясняя причин, сказал только: "Между нами все кончено".
Зато Патыч не давал проходу. Теперь он не исчезал надолго, как раньше. Если и не встречал у школы, то непременно объявлялся вечером. Танины слова: "Уходи, ты мне не нужен", "Надоел", "Отстань", в расчет не принимались. В надежде избавиться от навязчивого поклонника она уже перестала гулять вечерами, но собачьи прогулки ведь никто не отменял, вечерний моцион с Тимошей – ее прямая обязанность. А стоило ей выйти из подъезда, как Патыч подхватывал непокорную на руки, нес в другой подъезд и не уставал нашептывать такие сладкие слова, обволакивая поцелуями и обещаниями небесного рая на земле. Трехкилограммовая собака не могла защитить хозяйку от посягательств сластолюбца.
Тане, безусловно, надоели бесконечные приставания Патыча. С другой стороны – приятно, черт побери, чувствовать себя любимой! Хотя… Чего уж там, она прекрасно знала цену его любви. И знала, что, стоит только ей сдаться, как Патыча ветром сдует, следа от его любви не останется. И она стойко держала оборону. Не потому, что боялась потерять его, а потому, что не хотела быть очередным номером в его послужном списке.
Друзья уже давно перестали подкалывать Патыча по поводу пробела в череде его побед. Про Таню никто уже не вспоминал. И ничего удивительного, ведь с момента позорного прокола Патыча прошло больше двух с половиной лет. Жизнь текла своим чередом, преподнося сюрпризы. Кто-то теперь марширует по плацу, кто-то уехал на север за длинным рублем, кто-то мотает срок, а кое-кто связал себя узами Гименея под марш Мендельсона. Все забыли о Танином существовании. Все, кроме Патыча.
Два года назад его дико бесил факт, что он не осилил этот бастион. Он поставил себе цель: любой ценой добиться ее, включить в список своих побед. Не может быть, чтобы ему не удалось приболтать малолетку, пигалицу зеленую! Куда она на фиг денется! Неделя-другая и окажется птичка в его гербарии. Не получилось? Вот досада. Ну ничего, он возьмет ее измором. Если надо, он будет обхаживать ее месяц, два…
Обхаживает уже два года. Даже больше. А результат пока нулевой. Иногда так хотелось плюнуть на все и забыть. Подумаешь, прокололся! Ну и хрен с ней, других целок навалом! И уходил, и снимал других соплюшек. Но где-то внутри что-то противненько так ныло, сосало под ложечкой… И он снова караулил у знакомого дома в ожидании, когда Таня поведет собаку на прогулку.
– Ну что тебе еще надо? – белый от злости Патыч готов был убить непокорную девчонку. – Я за тобой уже два года бегаю собачонкой! Смеются все вокруг! Сколько еще ты будешь издеваться надо мной?! Я устал. Понимаешь, я просто устал уже от твоих фокусов. Чего ты хочешь? Чего тебе не хватает?!
Таня выслушала гневную тираду собеседника и совершенно по-детски прыснула в кулачок:
– Да ничего мне от тебя не надо. Патыч, скажи пожалуйста, ты действительно не понимаешь, что не нужен мне, или просто притворяешься? Я ведь тебе уже два года твержу: уходи, отстань от меня. А ты думаешь, что я строю в отношении тебя коварные планы? Нет, Патыч, ты мне действительно не нужен. Уходи, я тебя не держу.
Реакция на ее слова была явно неадекватной: задыхающийся от гнева Патыч размахнулся и закатил ей звонкую пощечину. Ударил со всей своей немалой силы, не учитывая того, что перед ним не женщина даже, девочка, юное эфемерное созданье. Таня отлетела к противоположной стене парадного и больно ударилась спиной. Щека горела, но боли она не чувствовала. Чудовищная волна унижения возмутила, взбесила. Так хотелось уничтожить обидчика, растоптать его человеческое достоинство, причинить боль и физическую, и моральную. Но что она, хрупкая пятнадцатилетняя девочка, могла сделать здоровому двадцатилетнему лбу? Прошипела сквозь зубы:
– Ну что ж, спасибо, милый. Я и раньше тебя не держала, а уж теперь-то ты точно свободен! Если ты надеялся добиться меня таким образом, то ты сильно ошибся. Я такое не прощаю. Пошел вон!
Патыч размахнулся и ударил еще раз:
– Дрянь! Люблю и ненавижу!
Таня промолчала. Глянула уничтожающим взглядом на негодяя и пошла прочь. Патыч, все еще белее мела, догнал, обхватил униженную девочку, словно сам испугался того, что натворил, стал осыпать ее лицо поцелуями:
– Прости меня, детка, прости, я не хотел сделать тебе больно. Я просто сорвался. Прости…
Таня вырвалась из его объятий и вновь попыталась уйти, но опять же была схвачена пылким поклонником:
– Ты ведь сама меня довела! Что тебе еще надо?!
Молча Таня вырвалась из крепких объятий и ушла. На сей раз Патыч не стал ее останавливать.
После этого происшествия Патыч подстерегал Таню у школы каждый день. Молча шел рядом с ней, провожая до дома. И, не произнеся ни слова, непременно оставался один у захлопнувшейся перед его носом двери.
Выждав несколько недель таких молчаливых свиданий, надеясь, что его упорство будет оценено по достоинству, в один из дней нарушил молчание:
– Наверное, теперь ты меня ненавидишь?
Не глядя на спутника, Таня ответила равнодушно:
– Ненавидеть можно того, кого раньше любила. Мне на тебя просто наплевать. Зря ты за мной ходишь. Не теряй времени даром. Я все равно никогда тебя не прощу.
Патыч остановился, преградил Тане дорогу собою:
– Ну погорячился, взбесился – что тут такого? Подумаешь, ударил! Сама же довела. Ну хватит, мир?
Таня помолчала минутку, с недоумением разглядывая собеседника, потом возмущенно спросила:
– Патыч, что тебе от меня нужно? Ради чего такие жертвы? Ты таскаешься за мной два года, сначала избиваешь меня, потом просишь прощения. Ради чего все это? Ради сомнительного удовольствия провести со мной пару часиков в постели? Уймись, найди себе другую дуру. Меня тебе не видать. У тебя и раньше шансы были нулевые, теперь же вообще говорить не о чем! Я никому и никогда не позволю поднимать на меня руку!
Патыч с готовностью отозвался:
– Хорошо, я все понял, больше не буду.
– А больше и не надо, ты уже сделал все, что мог. Так что спи спокойно, дорогой товарищ, и забудь сюда дорогу.
Патыч снова начал закипать:
– Да чего ты от меня хочешь? Чего тебе не хватает? Красивых слов при луне, громких признаний? Пожалуйста – я тебя люблю. Достаточно? Или, может, погромче надо, чтобы все услышали? Вот так, – и заорал во всю глотку: – Я тебя люблю!!!
Таня попыталась обойти припадочного, но он схватил ее за руку:
– Куда же ты? Теперь ведь вся округа знает, что я в тебя влюбился. Чего еще изволите? Может, хочешь стать моей женой? Пожалуйста, давай поженимся, я готов хоть сейчас!
Таня посмотрела на него, как на душевнобольного:
– Ты в своем уме? Тебе к доктору нужно. Иди уже, женильщик, – сказала примирительно и вновь попыталась было уйти, и вновь была остановлена перевозбудившимся влюбленным.
– Да не шучу я! Я хочу быть с тобой! Давай поженимся!
Спокойно, как неразумному ребенку, Таня стала объяснять:
– Во-первых, мне пятнадцать лет, а брак разрешен не раньше восемнадцати. Достаточно веская причина? Во-вторых, в который раз говорю – ты мне не нужен. И любовь твоя не нужна. Это понятно? А в-третьих, будь даже мне восемнадцать, и будь я в тебя дико влюблена – я уже сказала: я никогда и никому не позволю поднимать на меня руку. Так что можешь особо не стараться – сколько бы ты ни извинялся, я не прощу тебя никогда. Так что будь любезен, оставь меня в покое.
Но нет, Патычу все мало, он снова схватил ее за руки и не отпускает, все еще надеясь на что-то:
– Хорошо, давай подождем до восемнадцати – я готов ждать, сколько угодно. А потом мы поженимся и…
Таня с ехидной усмешкой прервала его:
– И ты правда думаешь, что осчастливил меня своим предложением? Что я вот так, как в омут с головой, кинусь в твои объятия, выскочу замуж за неизвестно кого, за какого-то Патыча, у которого и имени-то нет. Что я соглашусь жить с тобой, не имеющим ни образования, ни нормальной работы. Что меня устроят твои бесконечные тусовки с местными бандитами. Что я соглашусь жить в страхе, что в любой момент тебя посадят или убьют. Да на фига ты мне сдался с такой романтикой? Я что, нормального мужа себе не найду, чтобы уже в пятнадцать лет связывать свою жизнь с потенциальным уголовником?
И она ушла, оставив Патыча в гордом одиночестве обдумывать такие странные для незрелого подростка слова.
***
А Дрибница, собрав волю в кулак, кажется, забыл о существовании замечательной девочки Тани. Он учился, подрабатывал курьером в местной газете. А в немногое свободное время ковырялся в магнитофонах да телевизорах. С течением времени жизнь менялась, росло благосостояние отдельно взятого среднего россиянина, и все чаще ему доводилось чинить уже видеотехнику. Потом появились компьютеры. Они-то и захватили все Вовкины мысли. Ковыряться в них оказалось не только интересно, но и весьма полезно для кармана.
Тем временем интерес к персоналкам у народа рос, как на дрожжах. Каждый мало-мальски обеспеченный человек считал теперь самым необходимым предметом домашнего обихода именно компьютер. Вовке тоже очень хотелось иметь такую игрушку, но ведь стоила подобная вещица изрядно. Но недаром говорят – голь на выдумку хитра, и выход был найден. Прикинув предстоящие расходы и подзаняв необходимую сумму, Вовка купил отдельно винчестер, материнскую плату, компьютерную память, видеокарту и прочие комплектующие и самостоятельно собрал первый в своей жизни компьютер. И машинка заработала! Таким образом удалось сэкономить на приобретении желанной техники некоторую сумму. И Вовка задумался.
Мозги у него были устроены, как надо, и выводы напрашивались сами собою. Курьерство в газете было забыто. Теперь он зарабатывал гораздо более интересным образом и более существенные суммы.
Сначала собирал компьютеры на заказ друзьям, знакомым, и друзьям знакомых. Потом, подписав на это дело Витьку Худого, организовал небольшую фирмочку по сборке компьютеров. Сначала собирали то у Чудаковых, в той самой бывшей Сашкиной комнате, то у Худого в общаге. Собранные машины поставляли в магазин, а там уж их продавали, как "фирменные". Через несколько месяцев, к бесконечной радости Чудаковых, у Вовки появились деньги на аренду мастерской, и закрутилось… Процесс зарабатывания денег настолько захватил Дрибницу, что уделять время посещению лекций становилось все труднее. Но все же институт он не бросал. Что-то изучал самостоятельно, ради другого приходилось бросать любимую работу и высиживать на лекциях, но, так или иначе, Вовка и в учебе, и в бизнесе уверенно продвигался вперед.
Вот только на Нахаловку времени почти не оставалось. И на Таню. Но он не забыл ее. Дня не проходило без воспоминаний о чудесной девочке с глазами цвета осоки. Ни одной ночи – без мечтаний о том, как когда-нибудь, и уже скоро, он подъедет к ней на собственной иномарке и пригласит покататься.
Патыча больно ранили Танины слова. Он был глубоко потрясен ее отказом. Собственно, он не планировал ни объяснения в любви, ни предложения руки и сердца. Все это произошло совершенно спонтанно. Ведь, объявив ей о своей любви, он сам был шокирован. Он слышал свои слова как бы со стороны, словно и не от него они исходили. Он ее любит?! Разве может он любить? Да еще ее, маленькую соплюшку? Удивительнее всего было то, что он, пусть и с крайней степенью изумления, но вынужден был констатировать, что таки да. Да, он действительно любит Таньку. Как же так произошло? Ведь она ему и даром не нужна была, так, пристал к пацанке по пьянке, и нарвался на отказ. Гордыня заела, ведь не привык к отказам. Стал добиваться своего, да и сам не заметил, как влюбился. Да так, что белый свет не мил. А она, эта соплюшка зеленая, вместо того, чтобы рыдать от счастья после его предложения, так унизила в ответ, назвав «никем».
Сначала хотелось вновь отхлестать по щекам непокорную девчонку, даже нет, за такие слова убить мало! Но вовремя вспомнил, к чему уже привел подобный опыт. Сдержался, ушел молча. А позже стал анализировать.
Занятие это было для Патыча непривычным. Собственно, он и слова-то такого не знал. Просто стал обдумывать ее слова. Почему она так сказала? Это он – "никто"? Это у него имени нет?!
А ведь и правда, получается, что нет. Все друзья, да и не только друзья – все мало-мальски знакомые называли его Патычем. Он и сам уж плохо помнил, откуда взялось это прозвище. Еще маленьким назвался своим друзьям полным именем – Алексеем Пантелеевичем. Да то ли сам плохо выговорил, то ли пацаны в силу совсем уж малого возраста так произнесли, но получился он не Пантелеевичем, а Патилевичем, что вскоре было попросту сокращено до Патыча. И с тех пор только мать звала его Лешей. Других родственников у Патыча не было – ни отца, ни бабушки, ни тетки какой захудалой. Только мать-инвалид, полупарализованная шестидесятитрехлетняя старуха. Она родила-то его в сорок три, когда похоронила уж надежду выйти замуж. Родила, как говорят, "для себя", нисколько не заботясь, сможет ли поднять сына материально и физически. Не потянула ни так, ни этак…
Лешке всегда было ужасно стыдно перед одноклассниками, когда мать приходила в школу. Сначала все думали, что это – его бабушка, и никак на нее не реагировали. Но когда одна разъяренная, и надо сказать – небеспочвенно, мамаша на родительском собрании возмущенно спросила:
– Это Вы – бабушка Карпова? Так вот, я Вас предупреждаю, если Вы не научите своего внука нормально обращаться с девочками, я научу его сама. Но своими методами! Потом не обижайтесь. И родителям его передайте…
– Я его мама.
Возмущенная мамаша вмиг заткнулась. Но Лешке это облегчения не принесло, ведь теперь все одноклассники стали дразнить его "престарелым внуком". Вот тогда-то он и научился драться по-настоящему…
Когда Лешке было двенадцать лет, мать разбил инсульт. В интернат его не отдали, и он остался нянечкой при парализованной матери. В школу практически не ходил, боясь оставить мать одну. Ведь ни воды без его помощи попить не могла, ни в туалет сходить… Учителя Лешку жалели, ставили тройки, чтобы не оставлять парнишку на второй год.
Через пару лет мать немножко оклемалась, научилась передвигаться по дому, опираясь на палочку и волоча за собой парализованную ногу, прижав к груди обездвиженную навечно руку. Лешка попытался было вернуться в школу, да одноклассники за два года настолько ушли вперед, что догнать их теперь не представлялось никакой возможности. Вот и осталась у Лешки только улица и никаких перспектив на будущее.
Что он знал, что умел? Не знал ничего, а умел немного: судно подать немощной матери, приготовить нехитрый обед, постирать обоссанные простыни… Но когда мать начала подниматься, от Лешки требовалось все меньше помощи.
Вот и спрашивается, зачем мать его родила? Не слишком ли жестоко рожать ребенка в сорок лет "для себя"? Он, между прочим, не игрушка, не собачонка какая, он – живой человек. И теперь этому человеку в очередной раз сделали так больно! И кто? – любимая девушка…
А и правда, зачем он ей нужен? Что он может ей предложить? Даже если допустить, что года через три она согласится выйти за него замуж. Куда ему ее вести – в родной дом, к матери-инвалидке? В доме ведь совершенно нищенская обстановка: на голом дощатом полу лежит старенький потертый тряпичный коврик-дорожка, в углу – пошарпанный сервант с некоторым намеком на полировку, напротив – не менее старый диван-развалюха, да за шкафом, перегородившим часть комнаты, допотопная материна кровать с никелированными шариками.
Нет, не сможет он привести Таньку в такой дом. Она заслуживает большего! Наверное, она права, и действительно пора браться за ум. Но это легче сказать, чем сделать. Куда идти, чем заняться? Кому он нужен? Кто его возьмет практически без образования и без профессии?..
К двадцати годам Дрибница заработал на первую машину. Правда, денег было впритык, на самую захудаленькую иномарку. А захудаленькую не хотелось… Хотелось, чтобы дешево и сердито. Но через посредника дешево не получится. Вовка задумался совсем ненадолго. Вывод, опять же, напрашивался сам собою – надо ехать в Японию или Корею и самому выбирать достойную рабочую лошадку, и не лишенную хотя бы внешнего лоска. Но поездка опять таки изрядно стоит. Вот если бы привезти две, а лучше три машины, тогда не только поездку можно было бы окупить, но и заработать на этом.
К этому времени Вова уже зарекомендовал себя, как порядочный бизнесмен, а потому занять недостающую сумму не составило труда. Оформив визу и купив так называемый коммерческий тур на два дня, Вовка отправился в загадочный город Иокогаму.
… Хлопотное это дело – покупать неновую машину в чужой стране да перевозить ее домой. А если их три?! Зато и выгода тройная! Привез три машины, две, что похуже, продал, себе оставил светло-серую Тойоту. Машина, правда, семилетка, по японским меркам – абсолютный хлам. Ну а для в недавнем прошлом советского человека, не привыкшего еще гордо именоваться россиянином, в самый раз – почти что новая. И долги отдал, и еще на две машины осталось.
И вновь Вовка задумался. Чтобы скопить такую сумму, ему пришлось бы долбаться со своими компьютерами пару лет. А тут – за одну только ходку! Конечно, дело хлопотное, но, пожалуй, стоящее…
И закрутился новый бизнес. Правда, компьютерный Вовка тоже не забросил. Как ни крути, а именно с него и начался деловой человек, бизнесмен Владимир Николаевич Дрибница. Поставил "у руля" сборочного цеха Витьку Худого, периодически устраивая ему "разбор полетов" и промывание мозгов, если вдруг что-то начинало идти не так, как следовало бы. А сам в это время поднимал на ноги новое предприятие. Сначала ездил подбирать машины сам, одновременно с тем налаживая связи с японцами и нашими погранцами да таможенниками. Постепенно появились кой-какие навыки, научился лавировать между нечетко прописанными таможенными законами. Вот тут и почувствовал, что без помощи юриста не обойтись.
Времени хронически не хватало. Институт-то бросать Вовка не собирался, а как успеть и в Японию пять раз в месяц смотаться, и машины растаможить, и на продажу выставить, да при этом еще и учебу не запустить? А планов у Дрибницы – громадье, ему уже мало одного высшего образования. Вернее, он, еще не закончив обучение по курсу радиоэлектроники, уже лучше любого преподавателя разбирался в этом деле. И учиться стало неинтересно, его уже захватило новое направление. Сейчас ему крайне необходимо было юридическое образование, ведь, как бы ни доверял он своему юристу, но себе бы он доверял значительно больше. Ведь только он сам никогда не предаст себя, не обманет. Значит, сам должен уметь разбираться во всех тонкостях бизнеса, вплоть до юридических закавык. Но не бросать же институт, ведь еще какой-нибудь годик потерпеть, и диплом в кармане. А уж потом он непременно поступит на юрфак!
А времени действительно ни на что не хватало. Даже на мечту. Ведь сколько лет он мечтал, как, купив машину, на следующий же день встретит на ней Таню и пригласит покататься по вечернему городу. Город у них красивый, живописно раскинувшийся на сопках, и такой восторг охватывает, когда стоишь на самой высокой точке города, на специально для этой цели оборудованной смотровой площадке, и смотришь вниз, на город, уютно расположившийся у самых твоих ног. Вовка не был уверен, что такой же трепет испытывают коренные жители города. Но он, большую часть жизни проживший в Тмутаракани, задыхался от восторга, глядя на освещенный яркими огнями город, словно невидимый волшебник-весельчак шутя бросил пригоршню самоцветов и забавляется теперь игрой граней каждого камешка. Сердце сжималось от такой красоты и перехватывало дыхание оттого, что теперь это ЕГО город, он уже не чужой здесь, не приезжий. Он, Вовка Дрибница, у себя дома! И вся эта красота, весь блеск ночных огней, далекий гул моря и резкий вскрик чайки, потревоженной кем-то во сне – это все его, Вовкино! И самой большой, самой взлелеянной его мечтой было привести на эту смотровую площадку Таню и вместе с нею до утра восхищаться красотой любимого города…
Но время, время, время… Где его взять? Оно бежало, неслось мимо Вовки семимильными шагами, галопируя необъезженным скакуном. Мимо, мимо, мимо… Бизнес – жестокая штука. Занявшись им, назвавшись бизнесменом, человек уже не принадлежит себе. Вся жизнь – гонка, бег с препятствиями. Один забег длиною в жизнь. И некогда остановиться, некогда оглянуться. И нет времени по-мальчишески поджидать любимую часами.
… Вова все же вырвался к Тане. Не на следующий день после приобретения машины, как мечталось. И не через неделю. И даже не через месяц. Лишь через полгода он встретил Таню, как бы случайно, неподалеку от ее дома. Остановился, вышел из машины. Ожидал восхищенного взгляда, но она посмотрела лишь слегка удивленно, чуть приподняв очаровательные, словно нарисованные на картинке, изогнутые бровки:
– Твоя?
Вовка не без гордости кивнул:
– Моя. Садись, покатаю.
Таня только хмыкнула:
– Что я, машину ни разу не видела, что ли? Мальчишек вон покатай лучше, им понравится, – кивнула небрежно в сторону стайки пятилетних пацанов, безжалостно гоняющих несчастную дворовую кошку, а сама, не обращая больше ни малейшего внимания ни на Вову, ни на его машину, царственной походкой проплыла в парадное.
Ничего-то у Вовки не получается! Почему так? Ведь он далеко не дурак, вон, какой бизнес закрутил! Ему всего-то двадцать один год, а у него уже не только машина, но и денег до фига. Вернее, не то, чтобы до фига, но есть немного… Правда, их ему тоже, как и времени, хронически не хватает. Даже смешно, ей богу! Ведь ворочает уже не тысячами – десятками тысяч! Даже, возможно, и немного больше. И, заметьте, не рублей. А все равно не хватает. С наличными у него вечная проблема. Ведь все заработанное постоянно вкладывается в дело, а на жизнь, как всегда, остаются жалкие крохи. Он даже и посчитать толком не может, какой суммой обладает, так, лишь приблизительные подсчеты… Но дело-то его растет, развивается! А в личной жизни – полный швах.
