Текст книги "Сладкий перец, горький мед"
Автор книги: Татьяна Туринская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)
Таня же в этот день выглядела замечательно. Подаренный любящим супругом специально к этому дню костюм нежно-персикового цвета смотрелся на ее тонкой фигурке великолепно: длинная, до самых щиколоток, полупрозрачная юбка волновалась при каждом шаге летящими фалдами, короткая ажурная блузка так аппетитно приоткрывала тонкую полоску нежного сливочного тела, что не только Дрибница и Худой впадали в отчаяние от вожделения. Босоножки на высоком тонком каблуке делали и без того изящные Танины ножки шедевром великого мастера, а венчала все это великолепие светло-русая очаровательная головка с широко распахнутыми зелеными глазами.
Второй подарок мужа Таня демонстрировать не стала: ни к чему это, не пристало ей, как Луизе, хвастаться достатком. В сумраке утренней комнаты ее взгляду предстала любовно преподнесенная Володей скромная коробочка, обтянутая золотистой парчой. В ней на синей бархатной подушечке красовалось шикарное колье, усеянное разнокалиберными бриллиантами. В самом центре сдержанно посверкивал каплевидный камень размером с крупную вишню…
Третий подарок скрыть было сложнее – такой в сейф не спрячешь. Во дворе блестела белым перламутром красавица БМВ, переплетенная широченной целлулоидной лентой, завязанной кокетливым бантом на крыше машины. Таня сдержанно поблагодарила Дрибницу, заметив, что вряд ли сможет воспользоваться его подарком.
– Это почему же? – удивился тот.
– Разве ты позволишь мне водить машину?
– Зачем? У нас что, мало народу? Тебя же Худой возит. Если что – наймем другого водилу…
– Тогда пусть Худой и благодарит тебя за подарок…
Все объяснения мужа она пропустила мимо ушей – зачем вникать в то, что давно известно? Конечно, он не может рисковать ею, а значит, не может позволить ей водить машину самой. Он не может отпускать ее одну, без охраны, а значит, Худой с еще парочкой верзил должен быть рядом с ней постоянно. А уж коли Худой рядом – он и будет водить ее машину. Все просто и понятно. И Таня даже не стала злиться. Да, все очень просто. Просто надо выждать какое-то время. А потом уж она будет делать то, что захочет. И непременно научится водить машину.
Веселье было в полном разгаре. Народ как раз достиг той кондиции, когда человек перестает слишком критично относиться к себе и к окружающим, а стало быть, становится самим собой. Шампанское, коньяк и водка лились рекой, живая музыка раззадоривала еще больше, ноги практически сами пускались в пляс. Таня тоже позволила себе расслабиться. Сколько можно – одна и одна, круглосуточно наедине со своими мыслями, даже если рядом Дрибница или Худой. Она так устала от вынашиваемых планов мести, от маски вечной страдалицы, которую она на себя надела. Ей уже порядком надоело затворничество, надоело без конца пилить Дрибницу, наказывать его за тот страшный год. Ей так хотелось быть просто ЖЕНЩИНОЙ, отдаваться мужу в собственное удовольствие, перестать изображать из себя бесчувственную куклу. Да, Дрибница – гад, подлец, мерзавец! Но ведь когда-то ей было с ним так хорошо. Неужели теперь до последнего вздоха она останется мраморной статуей, фригидной и мало пригодной для жизни? Ведь тело-то молодое, сама природа требует жить, жить по-настоящему, во всех смыслах этого понятия! А душа? Душа-то ведь тоже желает так многого, хочется любить и быть любимой, простить и не думать больше о мести…
Таня не знала, да собственно, и не старалась понять, действительно ли она готова простить Дрибницу, или это только действие алкоголя. Но сейчас, сию минуту, ей хотелось забыть тот страшный год, забыть почти лишающий надежды приговор врачей. Жить, жить! Пить вино и танцевать, радоваться жизни, смеяться и плакать, и любить, любить! Научиться вновь ЧУВСТВОВАТЬ! Ах, до чего приятно кружиться в дикой пляске, отстукивая тонкими каблучками: "Жить, жить, жить"…
Дрибница ни на минуту не оставлял Таню без внимания. Привычно ледяная скульптура утром и днем, к вечеру она превратилась в молнию, девочку-вихрь. И пусть она медленно, но верно приближается к тридцатилетию, она все равно для него девочка, она всегда будет его девочкой! Девочкой-вихрем, девочкой-ветром, девочкой-птицей, девочкой-кошкой… Девочкой с глазами цвета осоки, самой сладкой, самой любимой, единственной на всем белом свете.
Вова, как ребенок, радовался, наблюдая за поведением подвыпившей супруги. Он не видел ее такой долгих три года. Сейчас она была такая, как в лучшие их времена. Ах, как он любил вспоминать те годы! Какой же он дурак, как же он мог разрушить то счастье? Ведь он был тогда полностью, безоговорочно счастлив! Пусть говорят, что абсолютного счастья не существует. Им не повезло, раз так говорят. А Вова знает точно – есть оно, абсолютное счастье, есть! И было оно у него, целых два года безоговорочного, безудержного счастья. Да вот только удержать не сумел, поддался дикой, болезненной ревности. Может, он действительно дурак, и весь мир нынче живет иначе? Вот ведь Худой уже пять лет живет с Симой, не будучи женатым на ней. И ничего, не стыдно ни ему, ни Симе, вон как светятся оба после очередного свидания. Почему Чудакову не стыдно гулять от Лили, несмотря на то, что и она, и практически все об этом знают? Почему не стыдно было Тане объяснять ему, что ей уже двадцать три года и странно было бы, если бы к этому времени она оставалась девочкой? Почему не стыдно было Андрею припоминать, как называла его Таня в постели? Страшно – да, было, он чуть не обделался от страха, но стыда Дрибница в его глазах не заметил. Может, они все правы, и Дрибница действительно не от мира сего, заблудился во времени со своими доисторическими взглядами? Может, и не к кому ему было ревновать Таню? Подумаешь, назвала его пару раз Лёшиком. Но ведь он знал, он уверен был, что с момента создания их семьи не было у нее никого, не было и быть не могло! Чего же он бесился, к кому ревновал? К призраку? К ее видениям? К снам? Дурак, ах, какой он дурак!..
А Таня все кружилась и кружилась под музыку, и счастливая улыбка блуждала по ее лицу. Прикрылись мечтательно глазки цвета осоки, выбились непослушные прядки из прически, а Таня все кружилась по площадке, не замечая никого, не обращая внимания на других танцующих, все улыбалась чему-то… Вова долго боролся с собой, с неловкостью перед гостями. Потом плюнул на все, схватил любимую на руки и понес в свой номер под пьяное улюлюканье гостей.
Таня не сопротивлялась. Нет, это вовсе не была своеобразная благодарность за дорогие подарки. Сегодня это было нечто иное. В этот день ей впервые за последние два года удалось полностью расслабиться, освободить голову от тяжелых воспоминаний, от мыслей о мести. Она снова была той Таней трехлетней давности, которая уже почти любила мужа, которая была вполне довольна своей семейной жизнью, своей судьбой, которая вполне искренне считала, что ее практически насильное замужество действительно было на благо ей, которая была уже благодарна подругам и матери за то, что не позволили ей пройти мимо счастья.
Таня с видимым удовольствием, откинув назад голову, устроилась на Вовиных руках, когда он уносил ее из банкетного зала, с не меньшим удовольствием позволила уложить себя на кровать. Когда Дрибница дрожащими руками начал стаскивать с нее блузку, она не сопротивлялась, только смотрела на него из под пушистых ресниц чуть нахальным, вызывающим взглядом. Когда же с блузкой было покончено и Володя начал жадно ласкать губами ее тело, выгнулась навстречу его ласкам, глаза ее закрылись и она издала странный звук, нечто среднее между вздохом облегчения и стоном страсти. Впервые за последние два года Дрибница ласкал не резиновую копию жены, а Таню, самую настоящую Таню, ту, что открыла для него мир чувственной любви. Не грязного секса, какой он знал с Любкой, не платонической любви, которой он любил когда-то Таню, а той плотской, когда разрешено все, когда можно исполнить наяву любые бредовые идеи и фантазии и никому не будет стыдно за их воплощение, даже Вове с его дурацкими патриархальными принципами, даже он после многочисленных опытов и упражнений считал эту любовь самой чистой, высокой и правильной. Таня снова была самой пылкой любовницей, которую только мог вообразить Вова со своим минимальным сексуальным опытом. Она не была больше Снежной королевой, проснулась, наконец, его спящая красавица! Танино тело бурно отзывалось на каждое его прикосновение, ее била крупная дрожь нетерпения, она теперь не просто позволяла Володе ласкать себя, но и сама охотно ласкала его, наслаждаясь обоюдностью процесса. Она жадно целовала его тело жаркими губами, словно голодный младенец набрасывается на материнскую грудь. И аленький цветочек дрожал и плакал от каждого прикосновения Володиных пальцев, от ритмичных вибраций его языка. Таня уже не вздыхала, она откровенно стонала от наслаждения, упивалась любовью…
Когда же ласки достигли апогея, когда Вова зачастил, вбивая себя без остатка в сладкое Танино лоно, сладострастные стоны вдруг сменились страшным, истеричным криком:
– Неееееет!!! Нет!!! Ненавииижуууууууу…
Вова до утра пытался успокоить ее. Он вновь ласкал, целовал, и снова и снова цветочек раскрывался гостеприимно, принимал дорогого гостя с видимым удовольствием, но каждый раз в самый ответственный момент срывался страшный крик с Таниных уст:
– Ненавижу! – и плакала, плакала горько и неутешно…
Когда поздним утром Таня проснулась от пристального Вовиного взгляда, вложившего в этот взгляд всю свою бесконечную любовь и нежность, она сказала:
– Я никогда не прощу тебя, Вова, – сказала тихо, но твердо, а в голосе слышалось такое сожаление, словно непрощение ее – наказание не столько для Дрибницы, сколько для нее самой. – Ты такой дурак, Дрибница, какой же ты дурак! Что ты наделал?!!
Она уткнулась лицом в подушку и горько, совершенно по-детски заплакала. Вова бросился утешать ее, шептать слова любви и в который уж раз просить прощения, при этом нежно, но настойчиво поглаживая обнаженные Танины плечи. Таня не пыталась увернуться от его ласк, не сбрасывала Володины руки со своих плеч, только вздрагивала тихонько то ли от слез, то ли от его прикосновений. Она была такой теплой и розовой со сна, такой аппетитной, и еще больше, чем когда либо, похожа была на ребенка – без макияжа, с чуть припухшими глазами, с нежными персиковыми щечками, – что Дрибница в одно мгновение почувствовал себя в полной боевой готовности, словно не было ночи любви, словно совершенно не утомился этой бессонной ночью, не насытился прекрасной своей девочкой. Таня перестала причитать, с видимым удовольствием принимала ласки и с явным нетерпением ожидала продолжения. И тем не менее это была уже другая Таня, не ночная, страстная и ненасытная, и не та, которая изводила его холодностью последние годы. Эта Таня не была холодной, но и пылкой тоже не была. Она хотела секса, охотно позволяла Дрибнице ласкать себя, но не отвечала на ласки, а лишь раскинулась на постели, готовая принять его, но ни одним своим движением не выказывала желания. Она не целовала его, не прикасалась нежно тонкими своими пальчиками, она лишь жаждала удовольствия для себя…
На сей раз сладкое мгновение страсти не было омрачено ее трагическим криком. Но потом, когда Вова, полный неги, раскинулся рядом с ней в счастливом блаженстве, наслаждаясь теплом Таниного тела, она сказала как-то буднично, без особого выражения, без ненависти в голосе, а от того еще более страшно:
– Ты дурак, Дрибница… Ты такой дурак. Чего тебе не хватало? Тебе было плохо со мной? Я ведь тебя уже почти любила… А может, и не почти, может, по-настоящему любила. Не знаю, уже не помню, что я к тебе чувствовала. По крайней мере, я считала себя вполне счастливой, мне было хорошо с тобой. А ты все испортил. Так глупо, так бестолково… Зачем ты все испортил, Вова? Зачем?
Дрибнице ничего не оставалось, как поцеловать ее плечо и сказать очередное:
– Прости…
– Нет, Вов, никогда я тебя не прощу… Пожалуй, и хотела бы, да не смогу. Мне было очень хорошо сегодня ночью. Нет, мне было БЫ очень хорошо сегодня ночью… Было бы… Если бы не все то, что стоит между нами. Я не смогу тебя простить. Я не смогу вновь полюбить тебя. Теперь я умею только ненавидеть. Тебя, мать, Симу, Луизу, Серегу… Всех вас ненавижу. Тебя – за то, что ты сделал, остальных – за то, что ничего не сделали. Они ведь видели, что происходит, знали, что ты болен, что ревность твоя абсолютно беспочвенна. Но ничего не сделали… И я умерла. Меня больше нет, Вова, меня уже давно нет… Ты убил меня. Убил вместе с нашим ребенком. Теперь мне ничего не остается, как убить тебя. Я убью тебя, Вова, я тебя убью. Моя месть тебя убьет, ведь меня уже нет. Я ненавижу тебя…
Пустые сухие глаза смотрели в потолок, словно в синее небо. А из Вовиных глаз потянулись две сдержанные мужские слезинки. Да, да, это он во всем виноват, он убил Таню и нет ему прощения…
***
Таня сидела за столом в рабочем кабинете и проглядывала квартальные финансовые отчеты. Худой находился у окна за ее спиной, еще двое качков несли вахту у двери снаружи. Таня, погруженная в мир цифр, не услышала тяжелых шагов, и дернулась, как от испуга, когда Худой обхватил ее требовательно сзади и уткнулся носом в ее макушку.
– Витя, ты в своем уме? – довольно холодно и даже несколько угрожающе отреагировала она на такую фамильярность. – Ты соображаешь, что ты делаешь?
Однако ее холодность не остановила Худого. Он наклонился и поцеловал ее в шею, предварительно отодвинув в сторону каскад светлых волос:
– Я уже ничего не соображаю. Я хочу тебя, и больше ни о чем думать не могу.
Таня возмутилась, с силой дернув плечами в тщетной попытке освободиться от объятий:
– Это уже наглость! Как ты смеешь?!
– Смею, очень даже смею. А что же мне еще остается, если я тебя люблю? Я днем и ночью думаю о тебе, только и мечтаю о том дне, когда ты станешь моей…
– Витя, ты совсем сдурел, да? Я, между прочим, замужем. И, между прочим, за твоим лучшим другом! И ты это прекрасно знаешь!
– Знаю, знаю, – Худой запустил огромную лапу в Танины волосы, с видимым удовольствием путаясь в их шелке, второй же по-прежнему крепко удерживал ее за плечи. – Но мне надоело быть третьим лишним, детка. Теперь его очередь. Я устал ждать…
Таня неподдельно изумилась:
– Ты о чем? Что значит "его очередь"? Что ты имеешь в виду?
– Что имею, то и введу, – грубо хохотнул Худой. Потом, словно поняв, что каламбурчик вышел довольно похабный, извинился. – Прости, не хотел тебя обидеть. Это была шутка. Но в каждой шутке, как известно, есть доля шутки, остальное правда.
– Витя, ты хам.
– Возможно. Хам так хам. Только я не могу больше терпеть такую несправедливость. Почему ему все можно, а мне ничего нельзя? Я тоже хочу! Чем я хуже него?!
– Не знаю, кто из вас двоих хуже. Но он, по крайней мере, мой муж. Законный! Вот потому ему можно, а тебе нет! Я достаточно понятно объясняю, или есть еще вопросы?
– Есть, – Худой оставил, наконец, в покое ее волосы и присел на край стола, впившись взглядом в Таню. – То есть, пока он твой муж – мне ничего не светит?!
– Естественно! А ты надеялся на другой ответ? Знаешь, Худой, ты переходишь всякие границы. Такое хамство нельзя оправдать никакой любовью. Оставь меня в покое!
– Ну уж нет, – Худой красноречиво покачал головой. – Нет уж, крошка. Я тебя в покое не оставлю, и не надейся. Я привык добиваться своего. А потому успокоюсь только тогда, когда ты будешь моей.
– Я, Витя, твоей не буду никогда. Я, Витя, не имею привычки заводить любовников при живом-то муже. Я, Витя…
– Ах, так вот в чем дело, вот что тебе мешает, – с довольной ухмылкой перебил Худой. – Ну если преграда только в этом, можешь не беспокоиться…
– То есть? – "не поняла" Таня.
– Если муж тебе мешает только в живом виде, придется исправить эту ошибку.
– Ты хочешь сказать, что ты его убьешь? Ты убьешь Дрибницу?!
– Я, не я… Какая разница? Мало ли найдется охотников это сделать… Главное, что он больше не сможет помешать нам быть вместе. Это ведь единственное препятствие, я правильно понял?
Таня не ответила. Она только смотрела на Худого с откровенным ужасом в глазах, потом спросила:
– Ты готов ради меня убить лучшего друга?!
– Да, если это поможет нам с тобой сблизиться. Ради этого я на все готов…
В углу шкафа среди папок по-прежнему светился красный огонек видеокамеры, прикрытый от Худого скомканной бумажкой. Это была последняя запись. У Тани была уже целая видеотека подобных откровений. Для мести не хватало только этого, самого страшного признания. И как все оказалось легко и просто, аж не интересно и скушно…
– Вова, я должна тебе кое-что сообщить. Вообще-то я с большим удовольствием промолчала бы, но боюсь, что просто так ты не выполнишь мою просьбу.
– Ну что ты, девочка моя, ты же знаешь, я выполню любую твою прихоть. Выкладывай, чего твоя душенька желает на сей раз?
Во взгляде Дрибницы светилась такая неподдельная любовь, такая готовность расстелиться перед женой, подарить ей весь мир. Чего там выполнить одну-единственную просьбу?
– Ты должен уволить Худого.
– Что? – огонек в глазах померк. Благодушное настроение как корова языком слизала. – Я не ослышался?
– Не ослышался. Мало того, ты должен сделать так, чтобы он убрался из города подальше и никогда сюда не возвращался.
– Танюша, я безумно тебя люблю, и ты знаешь это. Я всегда исполняю твои прихоти и желания, но сейчас ты переступила грань разумного. Я не предаю лучших друзей. Я понимаю, как тебе обидно иметь таких подруг, но я не виноват, что они тебя предали. Мне же с другом повезло больше. И давай больше не возвращаться к этой теме. Я прекрасно знаю, что ты устала от постоянной охраны, что это тебя дико раздражает, но поверь, детка, без этого не обойтись. Ты же знаешь, я тоже нахожусь под охраной, и мне это точно так же не нравится, как и тебе, но это необходимость, и ее придется терпеть. Конечно, я мог бы заменить Худого кем-нибудь другим, но ему я доверяю, как самому себе, а потому охранять тебя будет только он. И давай не будем больше об этом говорить. Он мой единственный настоящий друг, я не могу сделать ему больно даже теоретически…
– А-а, ну да… Как же это я забыла? Ты же у нас боль можешь причинять только горячо любимой супруге! Друга предать – ни-ни!!!
– Ну сколько можно, Танюша?! Сколько еще я должен извиняться за то, что было? Я и так до конца жизни сам себе не прощу этого, а ты попрекаешь меня каждый раз…
– А как ты попрекал меня каждый раз перед тем, как избить?! Сколько раз я просила прощения за то, в чем не была виновата? За то, что любила кого-то задолго до тебя? Ты простил меня?!
– Да, простил!!! Я уже два года ни разу не упрекнул тебя в этом!
– Точно! Простил! Только сначала убил меня и нашего ребенка, а потом простил. Так простил, что тщательно подсчитываешь каждый денечек, когда не высказал мне свое "фи" вслух! Ладно, как знаешь. Мое дело предупредить. Я давно хотела открыть тебе глаза на, как ты выражаешься, "лучшего друга". Да знала, что не поверишь, знала, что в очередной раз сделаешь виноватой меня. Вот, – выложила на стол кассету. – Будет желание – посмотри. Очень интересное кино. И в главных ролях твои любимые актеры. Да и режиссер тебе тоже хорошо знаком. Фильм снят не случайно, не буду притворяться.
Выдав заготовленную тираду, Таня с грохотом отодвинула стул, вышла из-за стола и возмущенно протопала каблучками к выходу из столовой.
Дрибница был возмущен и морально раздавлен. Как? Как теперь жить на свете, когда предал единственный, самый надежный человек, лучший друг?! И он доверил этому скоту самую свою большую драгоценность? И он позволял этому монстру находиться наедине с Таней по десять часов в сутки?! Но каков подлец, не моргнув глазом решил убить его?! А Таня, бедная Танечка! Она вынуждена была терпеть этого скота рядом, и даже ни словом никогда не обмолвилась о его поведении. Ах, какой он слепец! И как хорошо изучила его Танечка, ведь он действительно не поверил бы ни единому ее слову в адрес Худого бездоказательно. Мерзавец, каков мерзавец…
Скандалище разыгрался грандиозный. Первой мыслью Дрибницы было самому немедленно уничтожить Худого, пока тот не привел в действие свои угрозы. Однако Таня и здесь все просчитала, и не допустила самосуда, разъяснив мужу, что из-за этой мрази он рискует потерять не только свободу, но и Таню. Единственное, за что ему уже не стоило опасаться, так это материальная сторона жизни, ведь все движимое и недвижимое имущество, все счета, все акции уже давно являлись Таниной собственностью.
Худой даже не пытался отвертеться, не искал лихорадочно объяснений, и, естественно, не просил прощения. В их мире такое не прощалось. И был Худой немало удивлен, когда смертный приговор ему был заменен на пожизненное изгнание не только из города, но и из области. Причем надеяться на скорое возвращение, на то, что никто не узнает, как надолго он покинул город, не приходилось – он сам прекрасно знал, что у каждой стены в этом городе были глаза и уши. Так что Худому ничего не оставалось, как окинуть Таню прощальным взглядом, собрать манатки и отбыть навсегда в неизвестном направлении. Таню несколько удивило, но совсем не порадовало то обстоятельство, что Худой даже не попытался открыть бывшему другу глаза на нее, что, мол, это она все подстроила. Что ж, маленький плюсик в пользу большого Худого, который вовсе не искажал общую картину его личности. А к выпаду в ее адрес она была хорошо подготовлена – просто-де Худой пытается таким образом отвести праведный гнев Дрибницы на жену, познавшую уже и так столько бед. Но Худой не позволил сделать ей еще один ход, взяв вину на себя и ни в чем ее не упрекнув. Только спросил глазами практически на пороге: "За что?". И прекрасно понял зашифрованный в Таниных глазах ответ: "Ты не помог мне, когда я так нуждалась в помощи". Понял. Принял. Простил.
Когда через несколько дней к Худому на очередное свидание приехала Сима, разыгралась вторая серия скандала. Дрибница, сам еще не успокоившийся и не остывший от предательства лучшего друга, лично продемонстрировал кассету Симе. Та захлебывалась слезами и соплями от вероломства любимого, кричала наслаждающейся втихаря местью Тане:
– Это ты виновата, это ты его соблазнила!
Таня молчала в ответ, не позволяя себе победно улыбнуться. Думала про себя: "Это еще цветочки. Ягодки я вышлю тебе по почте чуть позже. Потерпи совсем немножко, я тебе покажу такое кино – до конца дней не очухаешься! А потом я тебе объясню, за что все это на твою голову. Непременно объясню, а то вдруг самостоятельно не догадаешься?!"
Через несколько недель после изгнания Худого исчез Дрибница. На полдороги между домом и городом в лесу возле самой трассы нашли взорванный джип. В нескольких метрах от него лежала бессознательная Таня, вся в царапинах и кровоподтеках. Место водителя, на котором сидел Дрибница, было уляпано кровавыми брызгами. Брызги были и на потолке, и на левой дверце. Сам же Дрибница бесследно пропал.
Таня несколько дней лежала в больнице. Навещали ее только мать да Володины родители. Ни Сима, ни Луиза не появились ни разу. Зато доблестная милиция не оставляла своим вниманием ни на день. Опросы, допросы:
– Как вы оказались на дороге?
– Как-как? С работы ехали…
– А почему без охраны?
Таня скривилась, как от боли:
– Мы отказались от охраны…
– Почему?!
– Был повод.
– Какой?
– Милиции это не касается…
– Нас касается все. Какой повод?
Таня долго молчала, не желая отвечать. Однако пришлось:
– Начальник охраны нас предал. Вернее, предал моего мужа…
Кассета очень ярко продемонстрировала сей факт. Правда, были у милиции попытки связать Таню с пропавшим охранником:
– Вы сговорились с Коломийцем убить мужа. Признайтесь, это был ваш план?
Таня возмутилась:
– Что за глупости? Зачем мне это нужно? Я люблю своего мужа.
– А может быть правильнее будет сказать "любили"? Вы же убили его, признайтесь!
На слове "любили" Таня поморщилась и закрыла от боли глаза:
– Не смейте его хоронить! Тело нашли? Нет! А значит, не "любила", а "люблю"! Я знаю, я чувствую – он жив!
Дознаватель, неказистенький мужичонка неопределенного возраста, скривился:
– Ой, да не надо! Слышали мы такие песенки! Только все равно потом и не такие хрупкие, как ты, раскалывались…
– Во-первых, не "ты", лейтенант, а "Вы"…
– Не лейтенант, а капитан!
– Капитан будет не ранее, чем "Вы", – дерзко ответила Татьяна. – Это во-первых. А во-вторых, если вы такой разумный, объясните мне, пожалуйста, зачем мне убивать собственного мужа? Допустим, доказать вам, что он не просто мой муж, а муж любимый, я не могу. Допустим даже, что не очень-то он и любимый…
Не дождавшись конца тирады, мужичонка заулыбался радостно: ну вот, мол, умница, пошла в раскол…
– Не радуйтесь раньше времени, капитан. Я сказала лишь "допустим". И так, если он нелюбимый, постылый муж. Что мешало мне с ним развестись, зачем мне потребовалось непременно его убивать?
– Как зачем, детка?! Деньги, все они, проклятые…
– Я вас предупреждала насчет фамильярности, товарищ младший лейтенант. Предупреждаю второй раз. Третьего обычно не бывает, – угрожающе тихо прервала хама Татьяна. – Так вот, лейтенант, в нашем случае деньги не могут быть мотивом для убийства. Видите ли, мой муж – нищ, как церковная крыса. Он, правда, организовал несколько предприятий и умело ими руководит, он у меня очень неглупый парень. Но вот ведь какая штука, лейтенант: все предприятия являются моей собственностью. Так же, как и вся недвижимость, и счета в банках. То есть абсолютно все имущество является МОЕЙ собственностью. Моей. Так что убивать его ради денег – глупость с моей стороны несусветная. Зачем мне лишние проблемы? Если бы я его не любила, как вы настаиваете, мне достаточно было бы развестись с ним и выставить его из дому. И страховки, насколько мне известно, у него не было. Но даже если бы она и была, я не сомневаюсь, что он оформил бы ее именно в мою пользу. Но и это вряд ли могло бы послужить мотивом для убийства. Видите ли, никакая страховка не могла бы стать для меня лакомым кусочком в сравнении с моим состоянием. Уверяю вас, лейтенант, я и без страховки очень небедная девушка. Впрочем, насколько я понимаю, версия со страховкой не проходит в любом случае: даже если бы он был застрахован, страховой компании необходимо было бы предъявить тело. Стало быть, если бы я организовала его физическое устранение, я бы распорядилась оставить его хладный труп на месте преступления. Не сходится. Так что, лейтенант, как видите, у меня не было ни малейшего смысла избавляться от мужа. Ищите того, кому это было бы выгодно. Впрочем, в финансовом отношении это не могло бы быть выгодно никому. Вот если бы убили меня – тогда материальная версия была бы очень убедительна. А так… Ищите другую версию, лейтенант, ищите другой мотив…
Капитан болезненно кривился на каждое обращение "лейтенант" и не смел больше фамильярничать с подозреваемой. Да и, пожалуй, она права и из разряда подозреваемых должна быть вновь переведена в пострадавшие.
Следствие тянулось несколько месяцев и ничем так и не завершилось. Главным подозреваемым по делу об исчезновении Владимира Дрибницы оставался некто Виктор Коломиец, бывший друг и соратник пропавшего. Основной версией происшедшего на сухом протокольном языке была следующая: на почве неприязненных отношений, явившихся следствием влюбленности Коломийца в жену Дрибницы, между ними произошла ссора, Коломиец грозился убить Дрибницу, что подтверждалось видеозаписью. И. видимо, привел угрозу в действие. Правда, труп Дрибницы пока обнаружить не удалось, но наверняка это лишь дело времени. Ведь для Коломийца не было смысла держать пленника столько времени, ничего не требуя взамен. На предполагаемого убийцу был объявлен всероссийский розыск. Обстоятельство, что жена пропавшего осталась жива и практически невредима, объяснялось все той же влюбленностью в нее Коломийца, опять же зафиксированной на пленке. Странно было лишь то, что пострадавшая абсолютно ничего не помнила о событиях того вечера. Но медики объясняли это амнезией, временной ли, постоянной – никто не мог знать наверняка. А потому, как бы ни был уверен капитан в виновности Татьяны Дрибницы, а доказательств против нее не было ни малейших…
Таня по-прежнему жила в загородном доме. И пусть он слишком велик для нее одной, но она привыкла к нему за столько лет. Да и одной в полном смысле слова она не была. В доме, кроме нее, жили еще несколько человек: и кухарка, и две горничных, в чьем ведении находилась уборка огромного дома. Тамара убирала первый этаж, с кухней, огромным холлом, прачечной и прочими подсобными помещениями. Второй и третий этажи убирала Люся. Ей досталась большая площадь уборки, но здесь убирать было легче. На втором этаже располагались в основном спальни хозяйские и гостевые, библиотека и рабочий кабинет. Третий же этаж вообще пользовался очень скромным спросом: небольшой бассейн, сауну и тренажерный зал посещала только Таня. Да и у той последнее время было довольно много хлопот, чтобы бывать там слишком часто. А потому Люсе достаточно было лишь пару раз в неделю пройтись там мокрой тряпкой, чтобы уж совсем не пришло хозяйство в запустение.
Кроме прислуги, проживали в доме и охранники. Как не тяготило Таню постоянное присутствие квадратных ребят, не обремененных излишним интеллектом, а приходилось терпеть: в радиусе двадцати километров ни одной живой души, как ни крути, а страшновато малость…
Времени теперь не хватало ни на что. Предприятий в ее владении было слишком много, чтобы суметь контролировать их все. Приходилось слепо доверять управляющим, а доверять слепо не являлось Таниной привычкой, и потому периодически она устраивала проверки, брала домой кипы финансовых документов. И крайне редко обходилось без обнаружения чьих-то ошибок, а может, намеренных нарушений. Татьяна страшно устала от всего этого, ей порядком надоело уже играться в бизнес, изображать из себя деловую женщину. Порой так хотелось плюнуть на все, поваляться на диване в свое удовольствие под аккомпанемент нескончаемых сериалов… Так хотелось вернуть прошлое: скинуть груз проблем на Дрибницу, а самой принимать нехотя подарки, кривясь от очередной шубки: опять норка? мне ее вешать некуда… Но Вовы рядом не было. И не на кого было взвалить проблемы, не к чьему плечу было прижаться, некому было позволить приласкать себя…
Сима не появлялась с того памятного дня. После Володиного исчезновения Таня отправила ей по почте остальные кассеты с записью Витькиных монологов в Симин адрес. Там было много интересного… Пожалуй, удар для Симы чересчур болезненный, и Таня уже почти сожалела о том, что сделала. Но, с другой стороны, должна же она была покарать ее за то, что ничем не помогла Тане в трудную минуту. А разве Тане было легче терпеть унижения и физическую боль? И ведь Сима прекрасно знала, как страдает Таня, видела следы ужасных побоев на ее руках. Все видела, все знала, но не приняла ни малейших мер по прекращению издевательств над подругой. Разве могла она помочь Тане? Ну как же, да за такое Витенька лишил бы ее воскресного перепихона! Нет, пусть получает сполна! И Таня в очередной раз успокаивалась.
