Текст книги "На восходе луны"
Автор книги: Татьяна Туринская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)
Глава 18
Резко перейти на 'ты' Марине не удалось. Она еще довольно долго периодически называла Каламухина на 'вы', даже после весьма скромного похода в загс. Нельзя сказать, что она была влюблена в супруга – вот уж ничуть не бывало, но надеялась, что стерпится – слюбится, ведь если человек хороший – почему бы и не полюбить?
После замужества Марина перешла на фамилию мужа, Аришенька же так и осталась Шелковской. Марина не хотела отказываться от своей фамилии, и совсем не по причине благозвучности – Каламухин хоть и не особо красивая фамилия, но и не какая-нибудь жуткая или вовсе неприличная. Причина была более весомая: по твердому Марининому убеждению, мать с дочерью непременно должны носить одну на двоих фамилию, дабы ребенок не стал задавать не слишком неприятные вопросы. Однако Витольд Теодорович в этом вопросе принял жесткую позу: его жена никак не может оставаться со своей девичьей фамилией, потому как мать его наследника непременно должна носить фамилию мужа.
Перспектива стать Каламухиной и без того не слишком радовала Марину, да делать было решительно нечего: негоже растить ребенка без отца. Пусть неродной, но мужчина в доме должен быть непременно: теперь-то, намучившись в гордом одиночестве, Марина это точно знала. А любовь… Что любовь? Разве на одной любви далеко уедешь? Что толку, если она и по сей день любит подлого своего Андрюшу Потураева? Кому от этого легче? Ей самой? Или, может быть, Аринке?
Нет, ничего хорошего в любви нету. Зря про нее столько сказок насочиняли, зря… Теперь Марина точно знала: любовь – зло, ее нужно уничтожать, вырывать из сердца с корнем, выкорчевывать. Без любви-то оно надежнее. Вот, например, к Каламухину, ныне законному своему супругу, Марина не испытывала ровным счетом ничего, кроме разве что некоторого уважения и благодарности. И что? Разве плохо строить семью на чувстве благодарности, на взаимном уважении? Каламухин загодя знал, что Аришка аж никак не может быть его дочерью, однако от этого Марина не была ему менее желанна, и уж тем более он не испытывал к ней презрения. А вот выйди она замуж за Антона, твердо убежденного в своем отцовстве, а потом вдруг каким-то образом узнавшего, что на самом деле Аришка вовсе не его дочь, – о, там бы без презрения и обидных упреков, впрочем, вполне Мариной заслуженных, не обошлось бы. Пусть Антон был во всех отношениях человеком куда более приятным, чем Тореадорович, но строить семью на обмане Марина не хотела. И в то же время была убеждена: узнай Антон правду – ни за что не женился бы на ней. Потому и не сожалела ни о чем. Судьба сделала свой выбор: Каламухин так Каламухин…
Жить молодые стали у старших Каламухиных. Тесная двухкомнатная квартирка со смежными комнатами никак не походила на райское гнездышко – молодые заняли дальнюю комнату, ранее безраздельно принадлежавшую Витольду. В проходной комнате ютились старики – совсем уже немощный восьмидесятичетырехлетний Теодор Иванович, практически не покидающий постели, и шустрая восьмидесятилетняя Ираида Селиверстовна. Назвать свекровь 'мамой' в первый же день у Маринки почему-то не получилось, а потому так и звала старушку по имени-отчеству, как в первый день знакомства, периодически спотыкаясь на неудобоваримом словосочетании.
Жизнь в чужом доме не просто с чужими родителями, а с родителями чужого мужчины раем показаться не могла даже с большущей натяжкой. Не немощь Теодора Ивановича раздражала Марину – это-то она как раз очень даже могла понять и принять, у самой мама больная. Больше всего раздражала любящая мамаша, Ираида Селиверстовна. Старушка действительно бойкая, как и предупреждал Витольд, но к тому же еще и дико ревнивая мать. Давние ее охи-вздохи по поводу сыновней неустроенности, неимения деток плохо сочетались с нескрываемой злобой в адрес появившейся вдруг незнамо откуда невестки. Худенькая, юркая Ираида Селиверстовна, казалось, никогда не спала: как бы рано ни проснулась Марина, а свекровь уже была на ногах, вся такая умытая-причесанная, пусть в простеньком, недорогом, но тщательно выглаженном платье – и боже мой, ни в коем случае не в халате! И всегда, каждую минуточку, хоть ночью, хоть в самый разгар рабочего дня (вдруг сынок забежит пообедать?), на кухонном столе драгоценного сыночка ожидала непременная тарелочка со свежими булочками ли, пирожками, бутербродами, накрытая чистеньким крахмальным полотенчиком.
С невесткой Ираида Селиверстовна предпочитала не разговаривать. Просто так, без какой бы то ни было причины – просто не разговаривала, и все. Смотрела на нее, словно на захватчицу, оккупантку, даже не пытаясь скрыть враждебный взгляд. Несмотря на то что обычно домой Витольд возвращался вместе с Мариной и Аришкой, кудахтала в прихожей сугубо над сыночком:
– Витенька пришел! Проходи, сынок, умывайся! Я тебе свеженьких блинчиков испекла!
А рядом с Витольдом толклись в тесной прихожей Марина с маленькой Аришкой, не смея без приглашения пройти в комнату, не говоря уже о кухне.
Готовить Марине тоже приходилось под зорким оком свекрови: та, словно издеваясь над невесткой, ни на минуту не покидала кухню, тщательно отслеживая процесс приготовления пищи неумелой невесткой. Словно подозревала ее в намерениях отравить драгоценного своего сыночка.
Аришку Ираида Селиверстовна тоже не замечала. Только тогда, когда ребенок вдруг забывал, что в этом доме нельзя шуметь, цыкала на нее злобно:
– Ша, девочка! Не видишь – Теодор Иванович отдыхает!
Наивная Аришка попыталась было назвать неласковую старушку бабушкой, да та так на нее гаркнула:
– Какая я тебе бабушка?! Я тебе Ираида Селиверстовна, бабушек ищи в другом месте!
Ребенок враз сообразил: бабушка у нее одна, баба Тоня…
А так как выговорить такое сложное имя с еще более сложным отчеством у Аришки катастрофически не получалось, она просто перестала обращаться к грозной хозяйке дома, в ее присутствии не осмеливаясь даже заговорить вслух, лишь шепча что-то на ушко маме.
Получила Ариша выговор и от Витольда, в первый же день назвав его папой. Впрочем, тот не стал кричать и топать ногами, объяснил ребенку спокойно, по-деловому, но от такого подхода у Марины на сердце стало еще тяжелее:
– Детка, я не твой пааапа. Я – Витольд Теодооорович, можно просто дядя Вииитя. Но я никогда не буду твоим пааапой.
Коротко и внятно. Никакой тебе лирики, никаких лживых попыток сблизиться с ребенком. Все предельно честно и откровенно: ты не моя дочь и никогда ею не станешь. Вроде и обижать не обижал, бывал даже иногда ласков с Аришкой, но чаще просто холодно-корректен, словно со взрослым посторонним человеком. В отношениях же с Мариной старался афишировать нежность и теплые чувства. Что уж он на самом деле испытывал к ней, неизвестно, но нежность и теплота его выглядели явно притянутыми за уши. Не грели Марину его комплименты, не трогало душу подчеркнутое внимание к ее проблемам…
Маринкина мама, Антонина Станиславовна, жила теперь одна в трехкомнатной квартире. На настойчивые просьбы Марины жить у нее Витольд Теодорович ответил категорическим отказом:
– Я, слава богу, не сиротааа, и в примаки не пойду. Еще не хватало мне идти в дом к чужому человеку приживааалкой! Нееет, Марина, мы будем жить только у моих родииителей, и этот вопрос больше не обсуждааается.
– Но, Витя, там же куда как просторнее! Все-таки у нас три комнаты, а не две, как у вас. Мама будет по-прежнему жить в своей, а две остальные комнаты в полном нашем распоряжении. Мы поселимся в маленькой, а Аришке отдадим проходную, и всем будет удобно. Ты пойми – мы же мешаем твоим родителям! Теодор Иванович совсем слабенький, ему отдых нужен, а мы шныряем круглосуточно мимо, поспать ему нормально не даем…
Каламухин отрезал:
– Нееет, Марина, я сказал, этот вопрос больше не поднимааается! И не может моя жена мешать моему отцууу! Он только счааастлив, что дожил до того момента, когда у меня наконец появилась женааа. Еще раз, послееедний, говорю тебе: я не сиротааа, и я, в конце концов, мужииик, это я должен привести в дом женууу, а не тащить свои чемоданы к твоей матери. Всеее, Марина, давай больше не возвращаться к этой теме.
К счастью, Антонина Станиславовна к моменту Маринкиного замужества успела немножечко отойти от инсульта, умела уже не только подняться с постели и дойти до туалета, но и вообще довольно свободно передвигалась по квартире. Правда, правая сторона ее тела навечно осталась парализованной, но Антонина Станиславовна приловчилась как-то к болезни – опираясь на трость, ходила, чуть приволакивая ногу. Пожалуй, гораздо большее неудобство ей доставляла безжизненно свисающая рука, не позволявшая свободно заниматься хозяйством. А потому каждую субботу, с утра пораньше, Марина, прихватив с собой Аринку, бежала к матери. Маршрут был отработан до мелочей: восемь остановок на автобусе, пересадка, три остановки на троллейбусе, супермаркет, где нужно было набрать продуктов на целую неделю, и с полными сумками и ребенком 'под мышкой' еще почти полновесную остановку пройти пешком. Потом целый день стирка, уборка, готовка опять же если не на всю неделю, то хотя бы дня на три, на четыре, на оставшиеся до следующей субботы дни Марина забивала материн холодильник пельменями-варениками, морожеными блинчиками да котлетами-полуфабрикатами. Под вечер, ухайдакавшись вконец, предстояло проделать весь путь в обратном направлении, забежав в супермаркет уже для собственных нужд…
Глава 19
– Ну что, Маринка, как жизнь семейная? – дождавшись, когда в корректорской они останутся вдвоем, спросила Бабушкина.
– Ничего, спасибо, – скукожившись за своим столом, ответила Марина.
– Вообще-то 'ничего' – пустое место, – заметила Бабушкина. – Ты именно это и хотела сказать: ничего вместо семейной жизни? Я же вижу – тебя что-то гложет. Не хочешь говорить со мной – поговори с матерью. Хоть с кем-нибудь, только не носи в себе. Такие тихони, как ты, обычно плохо кончают. Неполезно это для здоровья, твое тихушество.
Марина тяжко вздохнула:
– Мама и так за меня переживает, разве можно ее так нагружать? Она и без моих проблем слабенькая, а у меня ведь, кроме нее да Аришки, никого на свете нету…
– Та-а-ак, – протянула Бабушкина. – Таки я была права – не все у тебя с Тореадоровичем в порядке.
Марина вновь тяжко вздохнула:
– Ох, Наталья Александровна, я и сама не знаю, в порядке у нас или как. Знаю только, что если это оно и есть, тихое семейное счастье, то уж лучше бы его и вовсе не было…
– Что, неужели так заметна разница в возрасте? Какая, говоришь, у вас разница-то?
– Да нет, – возразила Марина. – Не думаю, что всему виной разница в возрасте. Одиннадцать лет – для кого-то, может, и много, однако ж бывает и больше, правда? И ничего, живут люди…
– Тогда что тебе мешает? Серьезный мужик, весь из себя такой положительный. Да и с виду ведь вполне интересный мужчинка, я б от такого о-о-очень даже не отказалась в свое время!
Бабушкина хохотнула беззлобно, весело, привычно намекая на свой 'ранне-пенсионный' возраст, а ямочка на подбородке так мило замигала, что Марине захотелось прижаться к Наталье Александровне, как к самой настоящей бабушке, и просто-напросто выплакаться в жилетку.
– Ох, Наталья Александровна, знали бы вы, как мне эта его серьезность поперек горла стоит! Да я и не уверена, что это серьезность, это больше на обыкновенный эгоизм смахивает. Прошу же его: давай переедем к моей маме, ведь там все-таки три комнаты, там просторнее. А главное, понимаете, там меня не будет преследовать его мамаша. Я же там не то, что в туалет спокойно сходить не могу – дойти утром до умывальника без пригляда не получается! Она же меня таким уничтожающим взглядом окидывает! Как же – она вся из себя такая умытая-причесанная, а я заспанная и лохматая. Так а какой же я должна встать с постели?! А она, кажется, специально меня поджидает, насладиться моим неумытым видом. И взгляд у нее такой торжествующий при этом. Вот, дескать, погляди, какая я вся из себя аккуратненькая в свои восемьдесят, а ты – лахудра молодая!
Бабушкина задумалась ненадолго, потом предложила:
– Ну а ты бы подластилась к ней как-нибудь. Старуха, ясное дело, пребывает в крепком маразме, но надо же с ней как-то мириться. Как ни крути, а это его мать. Приготовила бы ей чего-нибудь вкусненького, какой-нибудь пирог, например, ради очередного воскресенья. Посуду бы лишний раз помыла…
Марина вскинулась:
– Ой, да какая посуда?! Какой пирог?! Она ж из моих рук сроду ничего не возьмет! Она даже все за сыночка своего опасается, как бы я его не отравила, все подсовывает ему свою пищу: 'Ах, Витенька, я тебе блинчиков испекла!' – и хоть бы раз Аринке чего-нибудь предложила. А когда я на кухне, стоит за спиной, через мое плечо перегибается и проверяет, не подсыплю ли я чего-нибудь ее драгоценному сыночку. Помою посуду – она тут же, не дождавшись, пока я из кухни выйду, демонстративно ее перемывает: мол, знаю я, как ты ее мыла, ничего-то ты, девка, делать не умеешь… Грымза старая! Не могу больше, нервы не выдерживают!
– Да-а-а, – протянула Бабушкина. – Маразм крепчал… Ну а Тореадорович-то твой что?
– А что Тореадорович?! 'Спасииибо, мамуля', 'доброе ууутро, мамочка', 'спокойной нооочи, дорогая'. Аа-а-а, – Марина махнула рукой, вложив в жест всю безнадежность собственного положения в чужом доме.
– Ну, дорогуша, тогда тебе остается ждать, когда старушку вынесут из дому вперед ногами. Сколько ей, говоришь? Восемьдесят? Так ждать-то осталось шиш да маленько.
– Ха, – взвилась Маринка. – Да она меня переживет. Видели б вы ее! У нее же в заднице пропеллер. Не ходит – летает! У меня мама вон в сорок восемь – инвалид, а эта ведьма и в восемьдесят лет девочка. Скорее свекра на кладбище отнесут – совсем плох старичок. Вот он-то как раз нормально ко мне относится. А может, и никак не относится – не знаю, он спит все время…
– Да-а-а… Несладко тебе там приходится. Ну а конкретно с Тореадоровичем-то как? За закрытой дверью, когда старушка не видит?
– А, – отмахнулась Марина. – И не спрашивайте. Нудный, зараза! Не хочу говорить, все равно не поверите…
Бабушкина усмехнулась:
– Да я не о том. Как у вас, когда Аришка заснет? Ну ты ж понимаешь, о чем я.
Марина улыбнулась, да только улыбка ее скорее была похожа на оскал взбешенного волка:
– Я ж говорю – нудный. Независимо, спит Аришка или нет. Пока не спит, он ей нотации читает, когда спит – мне. Уму-разуму учит. А то, о чем вы спрашиваете, у нас строго по графику происходит, и не дай бог хоть на минутку от графика отклониться. Как часы, два раза в неделю – понедельник и четверг, двадцать три ноль-ноль. В эти дни Аришку следует укладывать на полчаса раньше, дабы к двадцати трем ноль-ноль она уже крепко спала.
Бабушкина переспросила:
– Ой, я, видимо, чего-то не поняла. Что значит в двадцать три ноль-ноль? А если Аришка раньше заснет?
Марина криво усмехнулась:
– Если Аришка заснет раньше, Тореадорович будет упорно читать книжку до двадцати двух часов пятидесяти девяти минут. Потом встанет, аккуратненько поставит книжку на полку, выключит свет, в темноте снимет и так же аккуратно сложит пижаму и ровно в двадцать три ноль-ноль ныряет под одеяло…
– М-да, тяжелый случай. Ну хоть в двадцать три ноль-ноль-то не разочаровывает? Хотя бы два раза в неделю компенсирует все неудобства, причиненные тебе за неделю его ненормальной мамашей?
– О чем вы говорите? – невесело улыбнулась Марина. – Какая там компенсация?! Отрабатывает обязанность ровно десять минут, после чего поворачивается на другой бок и со спокойной совестью засыпает. Он своей Клепочке куда больше времени для ласки уделяет. Вот оно, хваленое семейное счастье.
Бабушкина посмотрела недоверчиво:
– Ой, Марин, а ты не утрируешь? Больно он у тебя какой-то несимпатичный получается.
– Хотела бы я, чтобы все это было утрировано. Да куда там, это я еще не все рассказала. Одна только манера разговора меня добивает. Вы бы послушали, как он по телефону разговаривает! Он и так-то слова тянет, как резину, а по телефону почему-то вообще не говорит, а как будто поет – слушать противно. Меня уже от его голоса воротит, от этого его 'Здрааааааавствуйте'!
– Да, действительно тяжелый случай вышел, – повторила Наталья Александровна. – Слушай, а может, ты его просто не любишь? Не твое это?
– Да уж, не мое. Определенно не мое. И я – явно не его. Я вообще сомневаюсь, что у него может быть что-то свое. У него может быть только мама.
– А твое? Ведь есть где-то твое? Ведь Аришку-то ты не от святого духа родила? Аборт ведь почему-то делать не захотела, хотя наверняка и догадывалась, что ребенок тебе жизнь не облегчит. Значит, было свое?
Марина помедлила с ответом, задумалась.
– Нет, то тоже, видать, не мое было. Мое бы при мне осталось. То тоже оказалось чужое. А мое… Наверное, где-то прочно заблудилось, запуталось в жизненных дебрях…
– Ты его любила? – тихонько, чтобы не спугнуть разоткровенничавшуюся вдруг сослуживицу, спросила Бабушкина.
– Ох, Наталья Александровна, не травите душу! Что есть любовь? Глупость и преступление против человечества. На любви ничего нельзя построить, нет ее, любви вашей хваленой. Глупость, одна только вселенская глупость! И вселенское же зло. Не любовь, а одни сплошные наивные сказочки. Я вот уверена была, что любовь – плохая основа для крепких отношений, потому за Тореадоровича и пошла. Оказалось – тоже плохо, тоже неверно. Неужели у всех так? Неужели все так мучаются, как я, а? Вот скажите, Наталья Александровна, вы опытная, мудрая женщина. Ответьте мне, наивной: это у всех так, да? Тогда почему же все бабы так стремятся замуж? На хрена оно им надо, такое семейное счастье?!
Бабушкина улыбнулась:
– Опытная, мудрая… Скажи уж прямо: 'Ты, Наталья Александровна, старая баба, жизнь прожившая'… Нет, Маринка, не у всех так. И неправильно ты рассуждаешь. Да, с Тореадоровичем тебе, видать, крупно не повезло. Надо же, а ведь с виду приличный мужик. Просто ты его не любишь, вот тебе и все объяснение. И он тебя не любит. Он любит только себя, его, похоже, мамаша своей безрассудной любовью угробила в раннем детстве. И ты ему нужна лишь для душевного комфорта – положено мужику семью иметь, а тут – нате пожалуйста, молодая красивая девка, да с готовым ребенком… А без любви-то оно плохо, неправильно без любви-то. Зато насчет вселенской глупости – это ты точно выразилась. Только это как раз ты и говоришь вселенские глупости. Это я про твои инсинуации насчет любви. Просто не повезло тебе, девка. А может, наоборот? Раз так говоришь, наверняка на собственной шкуре испытала, что оно такое, настоящая любовь. Вот только с объектом опять же не повезло – похоже, влюбилась ты не в того парня, вот и весь тебе диагноз. Остается надеяться, что ты не однолюбка, что когда-нибудь встретишь еще свою любовь, да не такую, разрушительницу, а нормальную, созидательницу. Одна теперь у тебя надежда. А с Каламухиным у тебя ладу не будет. Все равно рано или поздно разбежитесь. Так зачем тянуть время, зачем мучить друг друга? Мне кажется, честнее и правильнее было бы расстаться сразу. Ну не подошли вы друг другу – что ж тут поделаешь?
Ох, права Наталья Александровна, тысячу раз права. Не лежит у Маринки душа к Каламухину, и хоть ты тресни. Да только как же ж это так – разводиться? Ведь всего-то полгода вместе, да и Тореадорович вроде и гадостей ей никаких не делает, вроде не обижает. Но почему-то так тошно Марине возвращаться домой… Домой?! То место, где она нынче вынуждена жить, домом можно назвать разве что в кавычках…
Глава 20
Суббота как суббота, все по раз и навсегда заведенному графику: восемь остановок на автобусе, пересадка, три остановки на троллейбусе, супермаркет, Аришка 'под мышкой'… И неожиданная встреча.
– Марина? Это действительно ты?
– Здравствуй, Антон. Как поживаешь?
Антон молча переводил взгляд с Марины на Аришку и обратно, долго вглядывался в лица, потом ответил:
– Да вот, живу, – неопределенно махнул рукой в сторону тележки, груженной продуктами.
Марина усмехнулась:
– Многовато для одного. Что, можно поздравить?
Антон молча взял ее правую руку и ответил, глядя на тоненькое обручальное колечко на ее пальце:
– Тебя, я гляжу, тоже. Поздравляю. Надеюсь, ты счастлива?
Марина бодро кивнула, но почему-то тут же почувствовала, что краснеет, и, смутившись, отвернулась.
– Сама-то себе веришь или так, просто меня пытаешься убедить? Ты вот что. Я так понимаю, нам сейчас неудобно разговаривать. Сможешь вырваться на пару часиков из дому?
Марина серьезно взглянула в его глаза:
– А надо?
Антон усмехнулся:
– А почему бы и не встретиться старым друзьям за чашечкой кофе? Или мы уже не друзья?
– Да вроде не враги, – улыбнулась Марина. – Хорошо, тогда давай так. Я сейчас Аришку отведу к бабушке и смогу позволить себе пару часов провести с приятным человеком. Тебя такой расклад устраивает или ты тоже живешь по расписанию?
– Почему 'тоже'? – удивился Антон.
Марина махнула рукой:
– А, не обращай внимания, это я так. Ну что, договорились? Через полчаса здесь же?
Антон пытливо посмотрел в ее глаза, ответил серьезно:
– Я буду ждать. Только не обмани.
Маринка улыбнулась:
– Меня, наверное, можно назвать как угодно, только не обманщицей. Ну ладно, я побежала.
Стоит ли говорить, что к маме Марина не шла – летела! Не мешали ни тяжеленные сумки, ни медлительная Аришка. Прибежала, разгрузила сумки, разложила продукты по полкам холодильника, поцеловала мать – и обратно. И пусть у нее еще есть время, пусть еще не опаздывает – а вдруг Антон не дождется, вдруг передумает? Сама себе объяснить не могла, чего так вдруг забилось сердечко. Это когда-то давно Антон ей казался скучным и недостаточно интересным, встречалась с ним сугубо от тоски по чему-то большему. Теперь же, на фоне Каламухина, Антон казался ей верхом совершенства. 'Ах, Антон-Антошенька, прости, что я была так глупа! Прости, что даже не попыталась объяснить тебе, что со мною происходит. А Аришка… Кто знает – может, ты и есть ее отец, и тогда у нас с тобой есть очень мощное связующее звено? Хотя… Нет, Антон, как бы мне того ни хотелось, а не можешь ты быть Аришкиным отцом. Увы – на девяносто девять с половиной процентов Аришка не твоя дочь, не твоя… И если б ты знал, как я об этом сожалею!'
'Сожалею?!' Марина остановилась как вкопанная. Да что она такое говорит?! Пусть про себя, но как она вообще могла до такого додуматься?! Ведь, будь Аришкиным отцом Антон, она была бы совершенно другим ребенком, возможно, ничем не напоминающим Аринку. Да и вообще – хотя бы теоретически мог бы появиться тот, другой ребенок, будь Марина стопроцентно уверена в отцовстве Антона? Нет, однозначно нет. Если бы и произошло такое, она непременно нашла бы возможность избавиться от нежелательной беременности. Ведь Аришку она родила вовсе не из религиозных побуждений и заповедей, как бы ни ужасно это звучало. Аришеньку она родила целенаправленно, она хотела родить именно этого ребенка, именно от этого отца. И уже второй вопрос – будет ли этот человек с ней рядом до последнего вздоха. Знала, заранее была уверена, что не будет, даже не узнает о том, что у него есть ребенок. 'Тогда зачем же я иду к Антону?!'
Марина присела на скамейку и задумалась. Зачем? Не подло ли это с ее стороны? Она ведь никогда его не любила, почему же так обрадовалась неожиданной встрече? Устала от одиночества? Да! И еще больше устала от Каламухина. Но при чем же здесь Антон? Имеет ли она право вот так, от скуки, идти на эту встречу? Разве это порядочно? А почему нет? Почему?! Она же не на свидание к нему бежит, просто встретиться со старым приятелем, даже с другом, ведь когда-то они были очень близки. И вовсе она ничего такого себе и не напридумала – она ведь прекрасно знает, что у нее есть муж, что у Антона есть жена. Что страшного случится, если они вдвоем посидят в кафе при супермаркете, выпьют по чашечке кофе? Кто посмеет осудить ее за это? Разве это – уже измена? Глупости, какие глупости! Это просто дружеская встреча.
Марина поднялась со скамеечки и продолжила путь. Только теперь уже не бежала, не летела, а шла степенно, неспешно. Она идет на встречу с другом, а друзья не уходят, не дождавшись. А даже если и уходят – невелика потеря, встретятся в другой раз…
Однако Антон был на месте, даже и не думал уходить. Увидел Маринку издалека, замахал рукой, пошел навстречу, сияя улыбкой:
– Я боялся, что ты не придешь, что передумаешь.
Марина улыбнулась:
– А я боялась, что ты не дождешься!
Антон переспросил с нажимом:
– Боялась?
Марина поняла, что напрасно столь откровенно высказала свои мысли – сдержаннее надо быть, сдержаннее, ведь они всего лишь старые друзья.
– Ммм, – замялась немножко. – Скажем так – опасалась.
Антон улыбнулся:
– Ну что, пойдем?
И, словно не было пятилетней разлуки, привычно ухватил ее под локоток, направляя в кафе.
За столиком посидели молча, не столько даже разглядывая один другого, сколько, наверное, наслаждаясь обществом друг друга. Долго смотрели друг другу в глаза, сдержанно улыбаясь. Антон держал Маринкины ладони в своих. А рядом остывал кофе…
– Ну что, Марин, как ты? Как Арина? Такая взрослая стала…
Марина улыбнулась:
– Да уж, взрослая. Недавно эта взрослая в садике такое учудила! Стыдно рассказывать. Представляешь, влезла в шкафчик воспитательницы, достала оттуда бюстгальтер и стала примерять на глазах у всей группы. Ты бы знал, что мне пришлось выслушать от той воспитательницы!
Глаза Антона потеплели:
– Я жалею, что не могу быть с вами. Нет, не так. Я жалею, что ты не позволила мне быть с вами. Почему?
Марина смутилась:
– Не надо, Антон. Давай не будем поднимать эту тему. Лучше расскажи о себе, как ты?
Теплые лучики в его глазах потухли. Антон выпустил Маринкины руки, взял чашку с остывшим кофе и откинулся на спинку стула:
– А, что там рассказывать. Все нормально.
Марина из солидарности тоже взяла кофе, однако отхлебнуть словно бы забыла:
– Если все так нормально, почему ты говоришь об этом так разочарованно?
– А ты? – ответил вопросом на вопрос. – Ты сможешь бодренько отрапортовать о нынешней своей жизни?
Марина потупила глаза и промолчала.
– Вот то-то. Я женат, ты замужем. Однако радости это ни мне, ни тебе не добавляет. Ты считаешь, я был бы тебе худшим мужем, чем твой нынешний? Скажи честно: чем именно я тебе не подошел? Чем он оказался лучше меня?
Марина еще немножко помолчала, не зная, как ответить. Казалось бы, чего проще – сказать Антону о том, что он не является биологическим Аришкиным отцом, и сразу все стало бы на свои места. Но не могла, какой-то ком дурацкий сидел в горле. Не могла огорчить его, не могла, вернее, не хотела выставить себя в его глазах падшей женщиной. Как ему объяснить Аришкино появление на свет, если отец не Антон, а другой? Ведь наверняка решит, что у нее таких 'других' был вагон и маленькая тележка. И как можно объяснить мужчине, почему женщине так захотелось родить ребенка не от постоянного партнера, а от разового, зная заранее, что этот разовый никогда не станет постоянным?! Как все это сложно, как неприятно…
– Да нет, Антон, он ничуть не лучше тебя. Он, наверное, неплохой человек, порядочный, надежный, но он совсем не лучше тебя. Больше скажу: ты намного лучше, настолько, что вас с ним даже сравнивать нельзя.
– Тогда почему? Объясни мне, я уже устал гадать. Почему?!
Марина смутилась. 'Объясни'. Это гораздо проще сказать, чем сделать.
– Потому что он меня любит, потому что взял меня замуж даже с чужим ребенком…
Антон возмутился:
– Так ведь я тоже предлагал! Я ведь приходил к тебе, почему ты меня выгнала?!
Марина вздохнула:
– Я тебя не выгоняла. Просто ты никогда не говорил мне о любви. И предложения в общепринятом смысле не делал. И в тот день говорил не о том, что хочешь быть рядом со мной, а лишь о долге, о том, что должен участвовать в воспитании ребенка. И ни словечка о том, что хочешь быть со мной ради меня самой…
Антон перебил:
– Ну как ты можешь такое говорить?! Я же именно для того и пришел, потому что осознал…
На сей раз перебила Марина:
– Потому что осознал ответственность перед ребенком! Антон, милый, я тебя умоляю, давай не будем возвращаться к прошлому, давай не будем выяснять отношения!
Антон долго смотрел на нее, потом ответил:
– Хорошо, давай не будем вспоминать прошлое. И все-таки мне непонятно, почему ты предпочла выйти за чужого человека, а не за отца собственного ребенка.
Была не была. Марина набрала побольше воздуха для признания:
– Да потому что его не испугал чужой ребенок! Он хотел быть со мной, невзирая на наличие чужого ребенка. Скажи мне: тебя бы испугал чужой ребенок? Вот если бы ты знал, что Аринка – не твоя дочь. Ты согласился бы жениться на мне и стать отцом чужому ребенку?!
– Но ведь… – начал было Антон старую песню.
– Нет, – настойчиво перебила Марина. – Ответь на вопрос в том виде, в котором он прозвучал, не выворачивая его наизнанку. Если бы ты знал наверняка, что Аринка не твоя дочь, ты бы женился на мне?
Антон притих. Марина тоже молчала, все еще ожидая ответа. Лишь минуты через две Антон неуверенно ответил:
– Наверное, да…
Марина усмехнулась:
– Вот видишь, 'наверное'. А мне кажется, 'наверное, нет'. А он сказал 'да' без всяких 'наверное', действовал наверняка.
– Но ведь это все пустые слова, Марина! Зачем ты цепляешься за это 'если'? Какая разница, если Аринка все равно моя дочь?!
Марина вздохнула устало:
– Да не твоя это дочь, Антон. Не твоя. Вот тебе и ответ на твой вопрос. Потому и отказалась от тебя, потому что знала, что ты хочешь быть со мной сугубо из чувства долга. Не хотела тебя обманывать. А правду сказать не решалась, боялась, что презирать меня будешь.
Антон потрясенно молчал. Потом, словно поняв что-то, закачал головой:
– Неправда. Это же неправда! Я не понимаю, зачем ты все это придумала, но это не может быть правдой. Я точно знаю, что у тебя никого, кроме меня, не было. Это моя дочь!
– Правда, Антон, – возразила Марина. – Я, конечно, не могу дать голову на отсечение, но уверена на девяносто девять процентов, что не ты Аринкин отец. Это очень сложно объяснить, но, знаешь, есть некоторые физиологические закономерности, по которым женщина с большой долей уверенности может знать приблизительное время зачатия. Иногда, правда, природа дает сбой, именно поэтому я не говорю о ста процентах, но это довольно редкие случаи, скорее, медицинские казусы.
Антон никак не мог поверить в серьезность ее слов:
– Да нет же, Марина, этого не может быть! Я не знаю, за что ты меня наказываешь, но я не верю ни единому твоему слову. Наверное, ты узнала от кого-то, что я позволил себе в Таиланде чуточку более положенного, вот и мстишь мне до сих пор. Возможно, тогда такая месть и имела смысл, но ведь, Марин, прошло почти пять лет. Как ты можешь быть такой злопамятной?
