Текст книги "Знак бесконечности (СИ)"

Автор книги: Татьяна Рябинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

– Нет! – отрезал Тони. – Прости, Люси, дружба дружбой, но это – нет. Питер давным-давно собирался нанять в помощь Джонсону бухгалтера, но тот и сам справлялся неплохо. Так что… или бухгалтер, или извини.

Люси с подозрением посмотрела на него, выпятив губу.

– Так-так… – сказала она. – Сдается мне, Каттнер, что в старом мире вы со Светой расстались не на пустом месте. Не мисс Ирландия ли была тому причиной?

– Нет, причина была другая, – ушел от ответа Тони. – Хотя она этого очень хотела. Эшли. Поэтому никаких дел с ней я иметь не желаю. В принципе.

– Хорошо, – вздохнула Люси. – Будет бухгалтер. Значит, по рукам?

– Договорились. Через месяц. Ну что, выведем детей на прогулку?

– Дождь пошел. Я, пожалуй, пойду вздремну немного. Найдешь себе занятие?

– Почитаю в библиотеке.

Они встали и пошли к выходу из столовой, и вдруг Тони остановился, как будто наткнулся на что-то.

– Что за хрень? – пробормотал он.

– Что такое? – испугалась Люси.

– А я ведь знал, но никакого значения не придал. И только когда ты сказала, что у Агнес и Фица роман уже семь лет, с тех пор как она приехала в Скайхилл…

– Да что ты знал-то?

– Сейчас 2018-ый год.

– Ну да, – кивнула Люси. – И что?

– Когда точно ты отобрала у Хлои кольцо в Лестере? Какого числа?

– Подожди, сейчас вспомню, – Люси присела на мягкую банкетку в коридоре. – Шестого ноября я приехала в Скайхилл. Седьмого, восьмого… Да, это было девятого ноября.

– Прошлого года.

– Ну да.

– Смотри. Мы со Светой отвезли кольцо ювелиру семнадцатого июня. Позапрошлого года. 2016-го. Петля времени составляет… сейчас сосчитаю… один год, четыре месяца и двадцать три дня. На столько этот мир опережает тот, где теперь Света. А теперь смотри. Там мы с ней должны были умереть в один день и даже примерно в одно время. Рано утром девятого марта. 2017-го года!

– Ничего не понимаю, – покачала головой Люси.

– Я тоже. Когда миров было еще только два, новый сначала тоже опережал старый где-то на год, но потом старый его как-то догнал. Поэтому если ты попадал из одного в другой, неважно с какой стороны, это всегда был один и тот же день. И там, и там. Когда миры снова раздвоились, новые опять ушли вперед, а старые остались синхронными. Мы с Питером приехали в гостиницу двадцать восьмого октября 2016-го, на следующий день открылся проход. Там тоже было двадцать девятое октября 2016-го года. В тот же день мы вернулись. И снова попали в двадцать девятое октября.

– Действительно странно, – согласилась Люси. – По идее, ты должен был попасть сюда в прошлом году. Если там умер девятого марта 2017-го, значит, и здесь должен был оказаться в этот день, а не на год позже.

– Нет. Между каждым старым и каждым новым миром сейчас больше года разницы. Наверно, потом она тоже исчезнет, но не так скоро. Поэтому я должен был попасть сюда где-то первого августа. 2018-го. Позже настолько, насколько новый мир опережает старый.

– Подожди! Ты при любом раскладе не мог попасть сюда девятого марта прошлого года, – сообразила Люси. – Ведь в тот же день здесь должна была умереть Света. Но если бы это произошло, Мэгги бы не родилась. И вы не попали бы в прошлое. И не вернулись бы спасти кольцо. И мир не раздвоился бы. Черт, что я несу?

– Я сейчас с ума сойду, – простонал Тони. – Никогда не любил читать хронофантастику со всеми этим временными завихрениями. Хорошо, но почему тогда все-таки в марте, а не в августе?

– Ты меня спрашиваешь? – хмыкнула Люси. – Наверняка этому тоже есть какое-то объяснение. Просто мы его не знаем. И вообще, как говорила одна моя знакомая писательница, зверь Обоснуй – тварь вредная, не дозовешься.

17. Шелковая пижама

Новый мир

Федька был стопроцентно прав. Какая там любовь – сон дороже бриллиантов.

Словно наверстывая упущенное, Витя развивал легкие день и ночь. Проще говоря, орал. Орал, когда был голоден, когда ему было мокро или неудобно, больно или скучно. Орал, когда хотел спать и когда просыпался. Когда-то в прошлой жизни мы с Люськой обсуждали, как будем кормить своих детей.

«Наши мамки были правы, – утверждала Люська. – Нужен режим. Нечего давать сиську по первому писку. Дети от этого вырастают наглые и избалованные, привыкшие получать все, что захотят».

«Люсь, ну ты уж не перегибай, – возражала я. – Согласна, по первому писку не надо, но не по часам же».

В результате я и рада была бы кормить Витю по будильнику, но увы. Первый месяц дома приходилось это делать постоянно. Он быстро уставал, засыпал, но спал недолго и просыпался таким же голодным. Я только и делала, что кормила и сцеживала остатки молока, которого было хоть залейся.

Выматывалась я так, что вырубалась, стоило почувствовать под собой горизонтальную поверхность. Сидя тоже засыпала – за столом над тарелкой, в туалете, в ванной, когда сцеживала молоко. Больше всего боялась уснуть, когда кормила Витю, но он, видимо, что-то чувствовал и сразу начинал хныкать, как только я начинала дремать. А еще боялась уснуть на прогулке. Казалось, что ребенка украдут прямо из коляски, у меня из-под носа. Поэтому наматывала круги по скверу, видя сны с открытыми глазами. Как же я теперь полюбила дождь! Можно было выставить Витю в коляске на лоджию, открыть окна и прикорнуть часок с радионяней под ухом.

Мне трудно было представить, как со всем управляются одинокие мамаши, которым некому помочь. Федька был образцово-показательным мужем: ходил по магазинам, готовил, убирал квартиру. Правда, мы почти не разговаривали – у меня не было ни сил, ни желания. И спали по-прежнему в разных комнатах.

Во всем этом «дне сурка» был только один плюс.

У меня не оставалось времени думать о Тони. То есть мысли, конечно, приходили, но шли фоном. Зато добавилось кое-что другое.

Однажды я сидела в качалке и кормила Витю и вдруг поняла: это уже было со мной. Это не было привычное дежавю прошлого года. Но и не воспоминание. Во всяком случае, не картинка. Ощущение – поза, живая теплая тяжесть на руке, беззубые десны, теребящие сосок, маленькие губки, тянущие, чмокающие, высасывающие молоко так, словно это сама жизнь. Маргарет, отправляя Тони ко мне в Отражение, сказала: возможно, потом я вспомню то, что происходило с моим телом, пока душа находилась в прошлом. И это действительно случилось. Но от этого стало еще больнее.

Единственным моим настоящим воспоминанием о Мэгги – не о животе с шевелящимся обитателем, а о настоящем ребенке – были те несколько минут после родов, когда она открыла глаза и посмотрела на меня. Я разглядывала личико Вити, пытаясь уловить сходство с Тони и с Мэгги. Он не был похож ни на него, ни на меня. Но у него были такие же большие темно-голубые, почти синие глаза с длинными ресницами, как у сестры. Как у Маргарет…

К концу третьего месяца внезапно стало легче. Нет, Витя по-прежнему орал, но уже не так часто. И ел больше, и спал дольше. Я вынырнула из вечного сна с открытыми глазами и внезапно обнаружила, что на подходе лето. В конце мая выдалось несколько жарких дней, и фитнес-девочки выволокли в скверик подстилки, что позагорать на травке, сэкономив на солярии. Проходя мимо с коляской, я подумала, что выгляжу, наверно, как Витина бабушка. В начале июня мне должно было исполниться тридцать три.

Вернувшись домой, я разделась и встала перед большим зеркалом в дверце шкафа. Точно так же, как каждое утро делала Маргарет, озабоченно изучая свое лицо и тело: хороша ли, не постарела ли за ночь. Маргарет, несмотря на все свои беды, умерла молодой и красивой. А вот я осталась собой недовольна. Хотя, казалось бы, не все ли равно?

Фигура моя после родов осталась почти прежней, если не считать того, что грудь выросла минимум на два размера. А вот лицо… Из зеркала на меня смотрела унылая тетка под сороковник. Тусклая кожа, круги под глазами, наметившиеся морщинки. Отросшие волосы, которые давно нуждались в краске. Но главное – шрам на животе. Хоть и мазала я его специальным гелем, чуда не случилось, выглядел он все равно жутко.

Накинув халат, я вытащила планшет для рисования и попыталась вспомнить татуировку Аманды Норстен. Змей Уроборос, свернувшийся двойным знаком инфинити. Бесконечность пространства и времени… Отвергнув несколько вариантов, я набросала еще один, который больше был похож на Джереми, поджавшего лапы. Такого, каким мы с Тони видели его между жизнью и смертью.

Поиграв с размерами и масштабами, я задумалась о цвете. Зеленый вызывал определенные ассоциации, синий наводил на мысли о блатных наколках. В результате рисунок остался просто контурным. Распечатав его, я снова пошла к зеркалу, прикладывая к шраму так и эдак.

– Не лучший вариант.

Я вздрогнула, уронила листок и запахнула халат. Федька стоял в дверях и смотрел на меня. Со всей этой возней я даже не услышала, как он вошел в квартиру.

– Сам по себе рисунок хороший, но лучше его на плечо или на лопатку, – сказал Федька, подобрав листок. – А на живот не пойдет. Во-первых, весь шрам не закроет. А если растянуть в ширину, будет некрасиво. А во-вторых, змеюкина башка будет выглядывать из трусов. Я увидел у Андрюхи альбом, на такие шрамы он обычно делает всякие цветы и листья гирляндами, очень красиво получается. Я тебя отведу к нему, если хочешь.

Сам Федька был фанатом татуировок. Когда-то, до встречи с ним, я считала, что тату – это вульгарно, если не сказать хуже, но потом свое мнение изменила. Ему они очень даже шли. Филин на одном плече, кельтский крест на другом, ниже галльский орнамент.

«Одна беда, – говорил он, – трудно остановиться. Если после первой решиться на вторую, потом уже на это дело подсаживаешься».

– Можно еще надпись какую-нибудь. Или павлинье перо. Или вот так прямо застежку-молнию – прикольно было бы, – он отвел в сторону полу халата и осторожно провел пальцем по шраму…

Все получилось спокойно, без экстаза. Как будто устало. Как будто привычно. Совсем не так, как было у нас когда-то. Нет, я не представляла на его месте Тони. Наверно, я вообще ни о чем не думала. Просто плыла среди белых облаков, позволяя ему делать со мной все, что захочется.

Смогу ли я когда-нибудь стать такой, как раньше? И хочу ли этого?

Потом мы лежали молча, его рука под моей головой. Рядом – и в тысяче километров друг от друга. И я снова вспомнила все то же: «omne animal post coitum triste est». После соития всякая тварь печальна…

Эта фраза пришла мне на ум в Отражении, когда Маргарет и Мартин впервые были близки. Она была счастлива, а я грустила, потому что, сама того не зная, ждала Тони. Потом ее же сказал он, когда наши отношения пошли по второму кругу. Тогда нас исподволь мучило то, что пряталось в глубинах памяти – даже не нашей, а наших двойников, наших половинок, с которыми мы были связаны сквозь пространство и время. Но лишь сейчас я поняла истинный смысл: каким бы фантастическим ни был секс, тварь все равно будет печальна, если нет любви.

– Что тебе подарить на день рождения? – спросил Федька, осторожно убирая руку.

Он всегда спрашивал. Пожалуй, единственным «удиви меня» были туфли, которые купил, когда чуть не сбил меня машиной и я сломала каблук. Даже украшения он дарил мне так: «Давай купим тебе что-нибудь к тому зеленому платью». В этом был свой плюс: его подарки по моей наводке всегда были удачными и уж точно не валялись в дальнем углу, будь то корзина экзотических фруктов или интимный эпилятор. Федька вообще был педант до мозга костей. Истинный Козерог. Тогда как я – Близнецы – всегда пребывала в двойственном состоянии вечных сомнений.

– Шелковую пижаму, – сказала я.

Федька приподнялся на локте и посмотрел на меня с недоумением:

– Пижаму?! Ты же никогда их не носила.

Я сама не понимала, почему сказала это. У меня действительно никогда не было ни одной пижамы. Ну, может, только в раннем детстве. Я вообще предпочитала спать голой, а ночные рубашки держала для поездок или больницы. Но сейчас уверенность была просто железобетонной: именно пижаму, именно шелковую. И ничего другого.

Захныкал, просыпаясь, Витя. Я нашла на полу скомканный халат, надела, путаясь в рукавах, и взяла его на руки. Все пошло своим чередом.

Вечером Федька перебрался из гостиной в спальню.

А о своем дне рождения я благополучно забыла. Точнее, перепутала дни. Они были настолько похожи один на другой, что я встала в твердой уверенности: сегодня еще только четверг, первое июня.

Утром Витя будил меня рано. Покормив его, я ложилась досыпать, а когда просыпалась снова, Федька обычно собирался на работу. Но в тот день, когда я открыла глаза, его уже не было. На тумбочке надрывался телефон.

– Светик! – заорала Люська. – Поздравляю, дорогая моя! Всего тебе самого-пресамого! Чтобы у тебя было все – и тебе за это ничего не было.

– Подожди, Люсь, – с трудом вклинилась я. – Завтра же.

– Как это завтра?! – возмутилась Люська. – Что ж я, не помню, что ли? Второго июня.

– Ну так сегодня же первое.

– Ну, мать, ты даешь. Совсем тебя мужики замумукали. Второе сегодня. И Питер тебя тоже поздравляет, просил передать.

Сразу после Люськи позвонил Федька, поздравил и поинтересовался, нет ли у меня желания выйти в люди.

– С Витей? – ужаснулась я.

– Можно пригласить няню.

– Я не представляю, как это делается, и вообще – откуда их берут. Федь, я настолько отупела, что даже про день рождения сообразила, только когда Люська позвонила. Думала, что еще первое.

Мы договорились, что закажем какую-нибудь еду на дом и отметим вдвоем. Вечером он пришел с букетом роз и большим пакетом, из которого достал красиво упакованную коробку. Судя по ее виду, подарок должен был стоить как небольшой карибский остров.

Сняв оберточную бумагу, я подняла крышку, и меня словно под дых ударило.

Легкий, воздушный, струящийся и переливающийся шелк был точно такого же сиреневого оттенка, как юбка, которую я когда-то купила в «Праймарке».

– Что-то не так? – насторожился Федька, глядя на мое лицо. – Тебе не нравится?

– Нет, что ты! – я с трудом перевела дыхание. – Очень красивая! Цвет просто волшебный. Спасибо большое!

Нет, дело было не только в пикнике на поляне, когда я сидела в сиреневой юбке на Полли, пытаясь связать воедино настоящее и прошлое. Было что-то еще. Ведь не зря я попросила в подарок именно шелковую пижаму. Это определенно что-то значило.

Поздно вечером, когда Федька пошел в душ, я сидела на кровати и крутила пижаму в руках. Рассматривала, как переливается шелк на свету, гладила, нюхала, разве что не лизала, пытаясь собрать воедино все чувственные ощущения, которые только могла из нее выжать. Что-то было совсем рядом, словно у меня за спиной, невесомое, неуловимое.

Я встала, пижамные штаны выскользнули из рук, прохладной волной коснулись ноги и упали на пол, сияя.

Юбка, которая скользила по моей ноге вместе с рукой Тони?

Нет, не то.

Зеленое покрывало, которое он набросил на меня в нашу первую ночь?

Нет, оно было атласное – прохладное, но тяжелое.

Ну что же, в конце концов?!

И вдруг я вспомнила!

Когда Голос спросил нас, не хотим ли мы вернуться, полностью забыв обо всем, что с нами произошло, мы отказались. И тогда я подумала, что его переливы похожи на сияние шелка в ярком свете. А это сияние, в свою очередь, похоже на улыбку. Он говорил еще долго, но только сейчас я поняла, что был еще один момент, когда он звучал точно так же. Как улыбка.

Я открыла шкаф и достала сумку, в которой Федька принес мои вещи в больницу. Потом она отправилась со мной в роддом. Когда на следующий день после рождения Вити и смерти Тони, пытаясь отвлечься от чудовищных мыслей, рвавших меня в клочья, я пыталась начертить схему старых и новых миров, сумка стояла на стуле. Поговорив по телефону с Люськой, я скомкала рисунок и хотела бросить в мусорную корзину, но попала прямо в сумку.

Я пошарила в одном отделении, в другом, заглянула в боковые карманы. Пусто. Наверно, выбросила, когда разбирала вещи, вернувшись домой.

– Что ты ищешь? – спросил Федька, входя в комнату.

– Расческу, – легко соврала я, запихивая сумку в шкаф.

И тут же увидела маленький бумажный комочек в самом углу.

– Ложись, я сейчас.

Сжимая скомканный рисунок в кулаке, держа в другой руке пижамные штаны, я ушла в гостиную. Включила бра, села в кресло. Продолжая поглаживать шелк, развернула листок с чертежом.

«Сейчас все три кольца находятся в самом старшем мире, поэтому два новых мира, которые появились недавно, никак не соприкасаются. Попасть из одного в другой невозможно. И из вашего в новый – тоже…»

Именно это сказал Голос… Анахита… именно это – когда я снова почувствовала… когда возникло ощущение переливающейся, сияющей улыбки.

Я нашла ручку и подписала луч, изображающий самый старый мир: С-1. Поставила на нем жирную точку и пометила: «кольца». Именно там все три кольца стерег Джереми. Туда попала во время королевской охоты Маргарет. Там мы с Тони путешествовали в Овернь, чтобы найти обитель Фьё и прочитать книгу о кольцах. Мир, который появился после перезагрузки, я обозначила как С-2. Или просто старый.

Теперь другие два. Наш привычный мир, в котором мы все родились и выросли. Тот, в котором я находилась и сейчас. Луч я подписала так: Н-1. Этот мир был просто новым после того, как Соломон, сын Яхо, вернул из небытия кольцо Отражения. До тех пор, пока мы не сделали то же самое с кольцом Сияния. На этом луче поселилась точка «Света». На крайнем левом луче, назвав его Н-2, самый новый, я поставила точку «Тони».

Два новых мира, которые не соприкасаются, – это С-2 и Н-2. Мир с двойником дракона, который ничего не стережет, потому что колец там нет. И мир, где Тони живет с Мэгги. Попасть из одного в другой нельзя.

«И из вашего в новый – тоже». Из моего мира Н-1 в мир Тони Н-2.

Вот оно!

Голос улыбался, говоря об этом, хотя абсолютно ничего веселого тут не было. Ведь это означало, что в земной жизни мы с Тони уже не встретимся.

Он ничего не сказал о том, что нельзя попасть из моего мира в тот, где хранятся кольца! Потому что попасть туда можно. Ведь Питер и Тони как раз поехали туда, нашли в музее кольцо Жизни и привезли его в Рэтби. А потом вернулись… Питер вернулся обратно.

Что-то еще…

Я встала и принялась расхаживать по комнате взад-вперед, по-прежнему сжимая в руках пижамные штаны, словно это был магический талисман, который должен был помочь мне вспомнить все.

Я словно рылась в огромном сундуке, заполненном до краев всякой всячиной, пытаясь найти крошечную вещичку. Столько событий, столько слов, которые я забыла, казалось, навсегда – и вдруг вспомнила. Но что именно из этого мне нужно?

Кто сказал эти слова? Не Голос – это точно. Сестра Констанс? Нет.

Мать Алиенора!

Кольца ослабляют завесу между двумя мирами, сказала она. Поэтому недалеко от того места, где находится кольцо, один раз в год можно попасть из одного мира в другой. Проход открывается там, где кольцо находится не менее года.

Сердце знакомо забилось, заскакало. Я испугалась, что снова начнется приступ тахикардии. После родов все это прекратилось, я даже к кардиологу так и не сходила вопреки обещаниям врачу в роддоме. Неужели снова?

Но нет, это было просто волнение. Потому что я все поняла. И не могла поверить. Так просто? Не может быть, чтобы все было так просто! Как же мне раньше-то в голову не пришло, без пижамы?

Я снова посмотрела на чертеж. Сначала мир был один, потом он раздвоился, и кольца оказались в одном из них. В старом. Но со временем они словно прогрызли дыру между двумя мирами. Чарльз Беннет попал через нее в старый мир и принес кольцо Сияния в наш – новый. Куда бы оно ни попадало, – в дом Беннета, в королевскую сокровищницу, в Скайхилл – всякий раз через год где-то рядом появлялся переход между мирами. Портал. Каждый год открывался и снова закрывался. То же самое произошло с другими кольцами в старом мире.

А потом каждый из миров раздвоился еще раз. Два самых новых, С-2 и Н-2, вообще никак не связаны между собой. Значит, получаются три пары. Во-первых, как и раньше, два старых, С-1 и Н-1. Потом самый старый со своей копией – С-1 и С-2. И новый со своей копией – Н-1 и Н-2. Если в одной из этих пар есть кольца, значит, можно попасть из одного мира в другой.

Колец нет в той паре, где мы с Тони. Но они есть в двух других. И если я попаду в тот мир, где их стережет дракон… Если мне удастся раздобыть хотя бы одно из них… Если я принесу его обратно в свой мир…

Я то садилась, то вскакивала и снова начинала ходить по комнате.

Это было какое-то безумие. Я наверняка что-то не так поняла, и разочарование будет чудовищным.

Но что, если?.. Что если это наш единственный шанс? Ведь не зря же Голос улыбался. Не зря же я попросила у Федьки шелковую пижаму. Вот, кстати, почему пижаму? Почему не блузку или простыню? Да какая разница?!

Я вышла на кухню, выпила воды из-под крана, подошла к окну. Прислонилась лбом к холодному стеклу, стараясь отдышаться. Из спальни донеслось тихое еще хныканье Вити. Если я не подойду сразу, начнется мощный ор. Наверно, я его балую, спеша по первому писку?

Взяв Витю на руки, я села с ним в качалку. К счастью, его голодные вопли отличались от проявлений недовольства иного рода, поэтому мне уже не приходилось давать ему грудь, когда он просто хотел внимания.

Федька спал, уткнувшись лицом в подушку. Я смотрела на его затылок, странно беззащитный, трогательный. Пожалуй, впервые у меня шевельнулись угрызения совести. «Ты используешь его самым подлым образом», – сказала она.

Ничего подобного, слабо попыталась возразить я. У нас симбиоз. Как у ленивца и зеленых водорослей.

«И кто из вас ленивец? – ехидно поинтересовалась совесть. – Не отвечай, я знаю. Ленивцу от зеленых водорослей никакой пользы».

Я не напрашивалась! Он сам предложил.

«Но и не сопротивлялась, так?» 7bfc6f

Крыть мне было нечем. Поэтому я подождала, когда Витя наестся, заснет, взяла с тумбочки телефон и вышла на кухню.

Люська ответила на десятом гудке.

– Что случилось? – спросила она сонным голосом.

– Люсь, все в порядке, извини. Просто хотела спросить. Ты мне сделаешь приглашение?

– Свет, я только заснула. Это не могло до завтра подождать?

– Люсь, прости, пожалуйста. Я не подумала…

– Все, что хочешь, сделаю, только давай завтра.

Уснуть в ту ночь я так и не смогла.