Текст книги "Знак бесконечности (СИ)"

Автор книги: Татьяна Рябинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

13. День первый: Света

Новый мир[8]8
  Сдублирую из бэкграунда:
  1. Самый старый мир – тот, который был создан первым. Именно оттуда Чарльз Беннет принес в наш мир кольцо Сияния, туда попала Маргарет во время королевской охоты, там побывали когда-то дедушка Питера и Тони. После того как Питер, Тони и Ирвин привезли из Оверни кольцо Жизни, в нем оказались все три кольца.
  2. Новый мир – его первое ответвление, которое появилось после того, как Соломон сохранил кольцо Отражения. Это наш мир, в нем Света осталась с Виктором, а Тони погиб.
  3. Старый мир – второе ответвление самого старого мира, которое образовалось, когда Тони и Света сохранили кольцо Сияния. В нем остались двойники Питера и Джонсона.
  4. Самый новый мир – ответвление нового мира, также появившееся после сохранения кольца Сияния. В нем Света умерла, а Тони остался с Мэгги.


[Закрыть]

Я открыла глаза и тут же зажмурилась от яркого света. Следом нахлынула волна запахов: какой-то дезинфекции и озона, как от кварцевой лампы. Третьей пришла волна боли, впрочем, вполне терпимой и словно бы знакомой. Мерно попискивал кардиомонитор.

Потихоньку приподняв веки, я обнаружила себя лежащей на высокой кровати. Совершенно голой и укрытой простыней. Из-под простыни убегали струйками всякие трубки и провода. В обратном направлении в вену впадала трубка капельницы. Страшно хотелось пить.

Где-то должна была быть кнопка вызова сестры. Хотя это в обычной палате. А я где? В реанимации?

Реанимацию мне доводилось видеть только в кино. Большой зал, десяток бессознательных пациентов, опутанных проводами и трубками, и медсестра за столом. Осторожно приподняв голову, я огляделась.

Палата была небольшая, на три кровати, две из них пустые. И никого рядом. Впрочем, не успела я подумать, что умру и никто не заметит, как дверь открылась. Вошла симпатичная круглолицая девушка в хирургической пижамке.

– О, мы проснулись, – обрадовалась она. – Как себя чувствуем?

– Нормально, – просипела я, еле ворочая пересохшим языком. – Пить хочу.

– С мальчиком вашим все в порядке, – сказала сестра, придерживая мою голову, чтобы я не захлебнулась, пока пила из стакана. – Маленький, конечно, всего два триста, и легкие не до конца расправились, но это не страшно. Полежит в кувезе, дойдет. А так все в порядке. Хорошо, что сегодня, а не вчера. Представляете, парню восьмого марта родиться?

– Угу, – пробормотала я. – А это что? Где я?

– Послеоперационная. Если все хорошо будет, вечером переведем в палату. А пока прокапаем, понаблюдаем. Значит, так. Есть сегодня нельзя, только пить. Воду без газа. Потихонечку можете шевелиться, с боку на бок поворачиваться, только чтобы ничего не отцепилось и игла из вены не выскочила. Через пару-тройку часиков все это снимем, и надо будет осторожно садиться. А к вечеру уже попробуем встать.

Дверь приоткрылась, и в палату протиснулся Федька.

– Ну привет, – сказал он и сел на стул рядом с кроватью.

– Если что, зовите, я рядом, – сестра поправила датчик монитора и вышла.

– Как ты? – спросил Федька. – Ну и навела ты шороху, мать. Я утром приехал, говорят, тебя на операцию повезли срочную. Тебе хоть сказали, что у тебя остановка была?

– Какая остановка? – не поняла я.

– Сердца, какая. Чуть не умерла.

И тут я вспомнила все. С того самого момента, когда в вену вошла игла и я позвала Тони, и до последнего – когда Голос сказал: «Пора…»

Господи, пожалуйста, пусть это будет просто бред. Просто наркотический сон.

– Сейчас, говорят, все в порядке, – Федька отодвинул стакан от края тумбочки.

– Ты Витю не видел? – спросила я.

– Н-нет, – с легкой запинкой ответил он. – А тебе его завтра обещали показать. Если все нормально будет. Слушай, мне на работу надо. Я вечером заеду, ладно?

Он поцеловал меня и вышел.

Я прислушалась к себе. Сердце билось спокойно и размеренно.

«Нет. Нет. Нет» – говорило оно, и я изо всех сил старалась ему поверить.

Ничего не произошло. Ничего не было. Мне все приснилось.

Надо позвонить Люське. Если что-то случилось, уж она точно знает. И вообще, она бы сама позвонила. Или нет? Но мне по-любому надо ей позвонить. Рассказать про Витю.

Когда сестра зашла поменять бутылку капельницы, я спросила, где мой телефон.

– Муж ваш вещи из дородового забрал, их пока в камеру хранения сдали. А когда переведем вас в палату, я все принесу. Насчет телефона ничего не знаю. Или в сумке, или у него.

Оставалось только ждать до вечера. Я пыталась уснуть, но сон не шел. Вместе этого в голове снова и снова словно кинолента прокручивалась. Все события с того самого момента, когда мы с Тони приехали к ювелиру – к бессмертному ювелиру!

Это все неправда, убеждала я себя. И снова вспоминала.

Я обнимаю Тони – и моя ладонь в крови.

«Неосторожно подставил спину Хлое…»

Время тянулось медленной пыткой. Я следила за тем, как опускается солнце за окном – ниже, еще ниже, спряталось за соседними домами. Меня сначала заставили сесть, потом, ближе к вечеру, встать и немного пройти по палате. Пришел незнакомый врач, седой мужчина с усталым лицом, осмотрел и разрешил отвезти в послеродовое отделение. Две сестры осторожно перегрузили меня на каталку и повезли этажом выше.

Когда двери грузового лифта открылись, я увидела, как из другого лифта, напротив, вышел Федька, и успела заметить, что лицо у него мрачнее тучи. Подойдя к нам, он тихо спросил что-то у одной из сестер и наклонился ко мне:

– Я скоро приду.

В одноместной палате мне помогли перебраться на кровать. Моя сумка стояла на стуле в углу, но телефона в ней не оказалось. Минут через десять в палату зашел Федька в сопровождении малахольного вида блондинки в белом халате, изрядно обеспокоенной. Она измерила мне давление, послушала дыхание и поинтересовалась, «как я вообще».

– Если что, я в ординаторской, – сказала блондинка, посмотрев на Федьку со значением.

– Что случилось? – спросила я, когда она вышла. – Витя?

– Нет.

Федька пододвинул стул к кровати и сел рядом со мной.

– Свет… – сказал он, взяв меня за руку, и тяжело вздохнул. – Я не знаю, как тебе сказать… Я случайно унес твой телефон. Позвонила Люся, я ответил. Хотел просто сказать ей, что с тобой все в порядке, что ты родила. И она мне сказала… Свет, твой… отец Вити, он…

– Он погиб, – прошептала я, крепко зажмурившись, но слезы уже было не остановить.

– Ты знаешь? – удивился Федька, но я только головой покачала.

Он наклонился, обнял меня и молчал, пока слезами не смыло самую острую, нестерпимую боль. И я была ему благодарна, потому что от любых слов стало бы только хуже.

– Она сказала, как? – спросила я.

– Нет. Ничего толком. Ее вообще было трудно понять, сплошные рыдания.

– Когда?

– Сегодня ночью. Они куда-то ездили с ее мужем, возвращались обратно. То ли несчастный случай, то ли… не знаю что. Сказала, что позвонит тебе завтра.

Приоткрылась дверь, в щель просунулся острый нос блондинки и тут же исчез. Мне было трудно дышать, но сердце… Раньше оно вытворяло всякие безумные фокусы безо всякой причины, а сейчас, когда причина была, оставалось спокойным. Ну, не совсем, конечно, спокойным, но уж точно не бесилось и не пыталось выпрыгнуть через уши.

– Иди домой, Федь, – попросила я. – Пожалуйста.

– Уверена?

– Да. Мне надо побыть одной. Извини.

– Я понимаю, – сказал он. – Если что, звони. Да, я тебе соку принес. Яблочного. Яблочный можно.

– Спасибо, – прошептала я.

Когда Федька вышел, я потянулась за телефоном, но передумала. Нет, пусть Люська тоже успокоится. А то будет рыдать, и я так толком ничего и не узнаю. И будем лить слезы вместе. Завтра…

От неловкого движения шов на животе вспыхнул болью, как сигнальная ракета. Но это была такая мелочь. Еще несколько часов назад я умоляла высшие силы, чтобы все увиденное под наркозом оказалось лишь сном. Теперь мне наоборот хотелось, чтобы все это было правдой. Пусть мы больше никогда не увидимся, но я буду знать, что Тони жив. Что он в другом мире с нашей дочерью.

Впрочем, даже если это так – откуда мне знать наверняка? Я могу только надеяться и верить. Ждать, когда наконец мы будем вместе. Просто жить – ради нашего сына.

Я осторожно села, взяла с тумбочки пакет сока и стала жадно пить, захлебываясь. Это была какая-то странная истерика – не слезами, не всхлипами, а судорожными глотками. И где-то облачком пробежала мысль, что я, наверно, больше никогда не смогу пить яблочный сок. Что его сладкий до приторности и кислый до оскомины вкус всегда будет связан для меня с болью. Болью, рвущей одновременно тело и душу.

Мне сделали какой-то укол, боль в животе немного утихла, а другая… Я знала, что ее придется перетерпеть. Сколько уже раз мне казалось, что хуже не бывает? Просто сцепить зубы и ждать.

Я перебирала то, что было забыто, а теперь стало рассыпанными бусинами, которые предстояло нанизать на нитку. Драгоценное ожерелье воспоминаний…

Я верхом на Полли, на мне сиреневая шелковая юбка, задравшаяся по самое дальше некуда, рука Тони медленно скользит по моей ноге, а я смотрю на него из-под опущенных ресниц…

Гроза, херувимы бесстыдно ухмыляются с полога, глядя на нас. Вспышка молнии. Кто сказал: «Я люблю тебя»? В одном мире я, в другом Тони. Какая, собственно, разница?

Мы собираемся в Регистрационный офис. Люська придирчиво проверяет, все ли на месте. Новое – туфли, неразношенные, жмут страшно. Старое – перчатки будущей свекрови. Взятое взаймы – ожерелье из фамильных драгоценностей Скайвортов. Голубое – подвязка, которая так и норовит сползти и потеряться раньше времени. Свадебный шестипенсовик в туфле забился под мизинец и натирает до кровавых пузырей.

Лиссабон, башня в устье реки Тахо. «Видишь носорога?» – спрашивает Тони. «Где?» – я задираю голову, и он целует меня, а в это время чайка бросает раковину прямо нам под ноги, словно предлагая угоститься содержимым. Дождь – с ясного неба, и мы бежим прятаться под дерево, а потом едим знаменитые пирожные с заварным кремом в не менее знаменитой кофейне. Тони посыпает их корицей и с серьезным видом уверяет, что это секретный португальский афродизиак.

Мы стоим, обнявшись, на мысе Кабу да Рока и смотрим на океан, туда, где ярко-синяя вода сливается с небом. «Конец света», – говорю я. «Всего лишь край Европы», – возражает Тони. «Нет, – не соглашаюсь я. – Бесконечность…»

Мы все вчетвером едем в клинику на узи. «У нас мальчик!» – вопит Люська, вылетев из кабинета. Питер сдержанно улыбается, но видно, что счастлив до невозможности. «Ну, теперь дело за невестой», – говорит он.

Схватки – чудовищные, похожие на цунами, одна за другой. Я изо всех сил сжимаю руку Тони, и он стоически терпит, как будто пытается разделить со мной хотя бы малую толику боли. Я ненавижу его – источник этой боли. И в то же время рада, что он рядом со мной, что наш ребенок должен появиться на свет…

Я не могла все это придумать. Это – и многое другое из того, что мы вспомнили, встретившись в безвременье, на грани жизни и смерти. Мы увидели и вспомнили то, от чего в нашей жизни не сохранилось ничего. Ни в настоящем, ни в Отражении. Как будто из киноленты вырезали кадры, и теперь они есть только в копии. Тони будет жить ту жизнь дальше, а мне останется лишь собранное ожерелье. Или четки, которые я буду перебирать снова и снова.

Господи, пожалуйста, пусть все это будет правдой…

Я уснула, повторяя эту… нет, не просьбу – мольбу.

К утру я стала звездой роддома. Наверно, обо мне не шептались только ленивые. Та самая, из одноместной, – так вот, крутой мужик, который к ней ходит и за нее платит, он ей не муж и не отец ребенка. А отец погиб как раз тогда, когда ей делали кесарево. А ребенок в реанимации на ИВЛ. Кошшшмааар…

После завтрака и всяких малоприятных процедур пришла медсестра, которую я еще не видела. Посматривая на меня с любопытством, помогла сесть в кресло-каталку и повезла в детскую реанимацию.

– Вы учтите, – предупредила она, – выглядит там все очень страшно. Мамки как зайдут, сразу рыдать начинают с порога. Трубки, зонды… А на самом деле чаще всего ничего ужасного. С вашим уж точно ничего. Несколько деньков полежит, задышит сам – переведут в интенсивную терапию. А как наберет вес, пойдете домой. Ну, то есть вас-то раньше выпишут, будете к нему приходить, а потом заберете.

От таких успокоительных речей мне стало только еще тоскливее. Бедный Витус, лежит в инкубаторе, с трубками и зондами какими-то. Меня скоро домой отправят, а он здесь останется. Совсем один.

В реанимации сестра подкатила меня к сооружению, напоминающему пластиковый саркофаг, в котором лежал младенец – совсем как крошечный старичок. На нем были надеты подгузник, носочки и шапочка, изо рта и из носа торчали прозрачные трубки. Выглядел он настолько пугающе, что мне, как и прочим мамашам, захотелось зарыдать, несмотря на предупреждение.

– Ага, это у нас мальчик Захоржевский, – шариком подкатился молодой полный врач. – Мама, не плакать! Вот если б он умер, тогда можно было бы. А он живой, и с ним будет все в порядке. И учтите, он вас слышит. Лучше поговорите с ним. Можете осторожно за ручку подержать.

Я встала с кресла и подошла к кувезу. По бокам в нем были отверстия, как раз, чтобы просунуть руку. Я дотронулась до маленьких теплых пальчиков.

– Привет, Витус. Ну вот, ты теперь самый настоящий человечек. Настоящий человеческий мальчик, а не какой-то там пузожитель. Только ты поторопился немножко, и теперь тебе надо полежать и подрасти. Научиться самому дышать и есть. Тебе, наверно, неудобно, но ты потерпи немного.

Я говорила всякие смешные глупости, которые заставили бы меня умереть от стыда еще пару дней назад. А сейчас мне было все равно, что их услышит кто-то еще, кроме Вити.

– Ты знаешь, у тебя есть сестричка, ей скоро исполнится годик. Ее зовут Маргарет, Мэгги. Она живет с вашим папой далеко отсюда. В стране, которая называется Англия. Только ты их никогда не увидишь, к сожалению. Но они все равно знают о тебе. И всегда будут тебя любить. Ну и я, конечно, тоже.

Обернувшись, я заметила недоумевающий взгляд, которым обменялись сестра и врач. Ясное дело, они тоже в курсе моей печальной истории и теперь пытаются сообразить: то ли эти слухи неправда, то ли бедная тетка рехнулась от горя, то ли все еще более сложно и запутано.

– Вам нужно начинать сцеживать молоко, – сказал врач. – Сейчас мы мальчика кормим через зонд, пока он на искусственной вентиляции. Но как только легкие расправятся, посмотрим, сможет ли он сосать сам.

Сестра отвезла меня обратно в комплекте с молокоотсосом и стерильной бутылочкой. Пытаясь управиться с этим инквизиторским оборудованием, я косилась на телефон. Позвонить Люське или все-таки подождать, пока позвонит сама?

Мысли лезли в голову одна за другой, распихивая друг друга локтями. «В очередь, сукины дети, в очередь!» – хотелось рявкнуть на них на манер Шарикова.

А ведь где-то там умерла я. И Тони надо будет меня похоронить. Похоже, ему еще тяжелее. И как он с этим справляется?

А еще Люська и Питер. Это мы с Тони остались в одном экземпляре. А их теперь по двое. И всех остальных людей – тоже. Всех, кроме нас двоих. И Мэгги. И Джина. И всех детей, которые родились после семнадцатого июня прошлого года. Одна Люська сейчас рыдает, потому что погиб Тони. А другая – потому что умерла я. Интересно, что со мной случилось там? Сердечный приступ? Когда-нибудь я все узнаю. Когда-нибудь соединятся обе Люськи и оба Питера, каждый с памятью о своей жизни. А вот наши с Тони половинки уже соединились…

Стоп… В этом был какой-то логический баг, который я никак не могла уловить. Что-то определенно было не так.

Время… временная петля…

Голос – хотя мне больше нравилось думать о нем как об Анахите, о женской ипостаси Творца – сказал: когда мир раздвоился, образовалась временная петля. Тот самый отрезок, который люди прожили без Отражения. Старый мир, новый мир… Я совершенно запуталась. Попыталась вспомнить человечка с живой картинки, но это не помогло.

Когда сестра из реанимации забрала молоко для Вити, я добрела до поста и выпросила ручку и лист бумаги. Провела черту. Пусть это будет самый первый, самый старый мир. Вот он дошел до момента, когда Соломон уничтожил кольцо Наргес. Я поставила в конце линии жирную точку. Потом продолжила линию дальше – это был год, который мир прожил без Отражения. Временная петля – я замкнула ее в точку, которую обозначила как Z – Зеро. Соломон снова попал в эту точку через Отражение – и не уничтожил кольцо. В это мгновение мир разделился надвое: я нарисовала из точки Зеро два расходящихся луча, которые обозначила как 1 и 2, старый мир и новый.

Нет, ерунда какая-то. Эта временная петля должна быть в новом мире, ведь в старом этот кусок пропал. Кольцо не было уничтожено – значит, ничего из того, что произошло после этого события, на самом деле не случилось. Но ведь мир раздвоился как раз в тот момент, когда Соломон вернулся в точку Зеро. Новая ветка выросла из нее – значит, никакой петли в новом мире быть не может.

Я захныкала, перечеркнула чертеж и откинулась на подушку. Закрыла глаза и снова попыталась представить себе человечка. Нет, к черту человечка! Пойдем другим путем.

Я еду в поезде, и на узловой станции мне нужно сделать пересадку. Я выхожу, гуляю по платформе, ем мороженое, глазею по сторонам. Подходит поезд, я проезжаю несколько остановок и понимаю, что еду куда-то не туда. Выхожу, сажусь на встречный и возвращаюсь на узловую станцию. Как раз в этот момент прибывает нужный мне поезд, я сажусь и еду уже в правильном направлении.

Нет. Это тоже не то.

Стоп! Я снимаю о своем путешествии видео. Сначала из окна первого поезда, потом на платформе – голубей, ларек с мороженым, урны. Потом из окна второго поезда. Возвращаюсь, сажусь в третий поезд и снова снимаю из окна. А потом, дома, начинаю монтировать. Лучше всего удались кадры из первого поезда и из второго. Я составляю из них фильм, выбросив кадры на платформе. Но оставшиеся мне все равно жалко, и я делаю еще один ролик, смонтировав кадры из окна первого поезда, на платформе и из окна третьего. Формально, хронология событий нарушена в обоих, но при этом все события оказались запечатленными.

Так, это уже близко к теме. А как же с Отражением?

Элементарно, Ватсон! Я делаю с этих роликов копии, чтобы выложить в соцсети. Но в последний момент понимаю, что за урны и голубей мне вряд ли поставят лайки, и вырезаю кадры с платформы. На Фейсбук заливаю ролики с первым-вторым и отдельно третьим поездом, а все остальное оставляю для личного архива. Вот вам и Отражение.

Я перевернула лист и нарисовала аккуратный чертеж, где прямая расходилась на два луча из точки Z, а потом каждый луч раздваивался снова, в точках Z1 и Z2. К каждой из этих точек я пририсовала две симметричные петельки, похожие на листочки, а потом заштриховала все те, которые находились справа.

Вся эта возня с чертежом, сопровождаемая почти слышимым скрипом мозгов, позволяла мне не думать о том, что грызло изнутри, рвало лапой со стальными когтями. Закончив, я внимательно рассматривала свое творение, пытаясь сообразить, где же прячется тот баг, который не давал мне покоя.

Телефон зажужжал и пополз по тумбочке. Люська!

Господи, помоги мне это выдержать, взмолилась я и нажала на кнопку соединения.

– Светка! – вонзился мне в ухо насквозь проплаканный голос.

– Люсь, только не плачь, – попросила я. – Иначе я не знаю…

– Хорошо, я постараюсь, – всхлипнула Люська. – Ты как?

– А как ты думаешь? Как это случилось, ты можешь толком объяснить?

– Свет, они с Питером поехали в Рэтби. Ну, в то Рэтби, другое.

– Да, ты говорила.

– Хотели найти во Франции… в параллельной Франции… Хотели найти там третье кольцо. Чтобы дракон стерег все три. Боялись, что Хлоя до него доберется. Или муж Присциллы. Ну, которая…

– Да, я помню. Сестра Лоры. И что?

Люська всхлипывала, мямлила, и мне хотелось наорать на нее, чтобы не тянула, – у меня просто не было сил это слушать.

– Кольцо они нашли. Закопали его в Рэтби. Вернуться к нам не успели, проход закрылся. Питер рассказал, что они ночевали в пристройке. Услышали какой-то шум во дворе, собака лаяла. Они вышли… – тут Люська опять начала всхлипывать, и я все-таки на нее прикрикнула. – Прости, Свет. В общем, там была Хлоя. С ножом. Он умер сразу. Ничего нельзя было сделать. А дракон ее сжег, ничего не осталось, даже костей.

– Он… там? – спросила я. – Тони?

– Нет. В Лестере, в морге. В нашем Лестере. Днем Питер отвез его на нашу сторону. Оставил в машине, в каком-то тупике. Они на его машине ездили. Ты же понимаешь…

– Люсь, я все понимаю, хватит уже!

– Питер на своей машине вернулся в Лондон, позвонил Джонсону. Потом отцу Тони. Сказал, что Тони уехал в Лестер больше недели назад и не вернулся. Доктор позвонил в полицию. Вечером Тони нашли…

– Питера не будут подозревать?

– Он оставил нож с отпечатками Хлои в машине. Хотя… будем надеяться, что нигде не попал под камеры. Официально-то он был болен, лежал дома.

– Значит, говоришь, дракон сжег Хлою… – сказала я, лишь бы не молчать. Лишь бы не разреветься и не позволить сделать это Люське. Меня мутило, и сердце знакомо пыталось выбраться из груди через уши.

– Светка…

– Когда похороны?

– Не знаю еще, – Люська все-таки зашмыгала носом. – Доктор Каттнер должен позвонить.

– Все, Люсь, – не выдержала я. – Мне надо малышу молоко нести в реанимацию.

– Прости, Свет! – спохватилась Люська. – Я даже не спросила, как он. Федор сказал, что не очень хорошо.

– Не очень, но не страшно. Легкие не раскрылись, это у недоношенных часто бывает. Врачи говорят, полежит несколько дней на искусственной вентиляции, и все будет в порядке. Маленький. Гномик такой.

– Мои девчонки тоже будут как котята, – вздохнула Люська. – Свет…

– Все, Люсь. Позвони, когда что-то будет известно.

– Держись, Света. Если бы я могла к тебе приехать…

– Держусь. Все, пока!

Положив телефон на тумбочку, я скомкала листок с чертежом и хотела забросить его в мусорную корзину, но угодила в раскрытую сумку, стоящую на стуле. Потом уткнулась в подушку и зарыдала так, что с поста прибежала испуганная медсестра.