Текст книги "Лёд (СИ)"

Автор книги: Татьяна Росомахина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Вдвоем они стащили с Алассарэ остатки одежды, омыли его от крови, уложили на приготовленную постель. Каким жалким было его тощее, исцарапанное, изуродованное грубыми швами тело! Зато я убедилась, что он еще дышит. Только бы не задохнулся под грудой покровов, которую мы навалили на него!

– Иначе замерзнет, – пояснил Лальмион и приказал: – Лампу не гасите. Если что, будите сразу.

Он вытянулся на дне шатра и мигом уснул. Айканаро один топтался у входа снаружи и наконец, потеряв терпение, заглянул в шатер:

– Как он?

Тиндал пожал плечами.

Айканаро оглядел спящих, лицо у него вытянулось.

– Понятно. Лекари тоже не ходоки, – озабоченно сказал он. – Ладно, главное – Алассарэ жив. Будем ждать. Очнутся же они когда-нибудь.

Мы подвинулись, чтобы дать ему место. Он пролез между нами, уселся, протянул к лампе замерзшие руки. Но бездействие в тесноте шатра тяготило его: он хмурился, вздыхал и то и дело менял положение, как будто не мог удобно устроить ноги. Вскоре он, переглянувшись с Тиндалом, сказал:

– Так сидеть без толку. Мы пойдем, по окрестностям пробежимся. Посмотрим, что впереди за дорога.

– Только медведю не попадитесь! – встревожилась я.

– Мы осторожно, – заверил Тиндал.

Оба торопливо вылезли из шатра.

Некоторое время мы с Арквенэн сидели молча, прислушиваясь к дыханию спящих. Потом Арквенэн, всхлипнув, сказала:

– В-вот негодяй. Приставал… Смешил… Злил, аж побить хотелось! А теперь лежит полумертвый – жалей его. Меня бы пожалел! Я… я же умру, если он…

Не договорив, она разрыдалась.

– Арквенэн, ты что? – растерялась я. – Что за глупости… Он же не нарочно. Конечно, он выживет. Не сомневайся!

– А в-вдруг нет? Я не смогу… б-без него…

Кто бы мог подумать, что бесконечные нападки Алассарэ пробудят в Арквенэн нежные чувства! Но чем же утешить ее?

Обняв подругу, я вполголоса запела колыбельную. Когда-то ее пела матушка, утешая нас с Тиндалом после ссор, разбитых коленок или неудач в учении. Какими смешными видятся отсюда давние детские горести!

Но песенка, как в детстве, ласкала слух, утешала и успокаивала. Арквенэн притихла, задремала у меня на плече. Я сама начала клевать носом… И вдруг услышала хриплый, прерывистый, какой-то клацающий стон.

Мигом проснувшись, мы с Арквенэн бросились к Алассарэ.

Его трясло так, что зубы стучали и одеяла над ним ходила ходуном. Он не очнулся, но явно страдал от боли: лицо его было мучительно искажено, из зажмуренных глаз текли слезы.

– Надо Лальмиона будить! – вскрикнула Арквенэн.

Я взглянула на целителей. Оба спали беспробудным сном и выглядели немногим лучше Алассарэ. Должно быть, они все еще без сил, раз не проснулись от шума. Не разболеются ли и они, если, вконец изнуренные, снова возьмутся за врачевание?

Может, самой попробовать снять боль? Ниэллин говорил, это не сложно… Надо при помощи осанвэ заслонить разум Алассарэ от страдания тела. Вдруг получится?

Раненый снова застонал, и я решилась. Села рядом, как делал Ниэллин, положила руки ему на горячие виски, сосредоточилась…

В забытьи Алассарэ был открыт для осанвэ. Душа его метнулась навстречу – и на меня обрушился черный смерч. В животе взорвался огонь, спину пробрал ледяной озноб, грудь сдавило – не вдохнуть, не крикнуть!

Я скорчилась, пытаясь превозмочь муку. Пытаясь вспомнить, что тело мое невредимо, что это всего лишь чужая боль – боль, которую я должна изгнать из чувств Алассарэ.

Тщетно!

Боль стучала в голове, раздирала нутро, едкой кислятиной подкатила к горлу. В глазах сгустилась тьма…

Вскрикнула Арквенэн, и вдруг все кончилось: связь с Алассарэ разорвалась, боль исчезла. Облегчение накрыло меня гулкой волной. Сквозь гул донесся голос Ниэллина, испуганный и сердитый:

– Никогда так не делай!

Чернота перед глазами просветлела. Я поняла, что лежу на дне шатра, под тряпичной стенкой. Ниэллин, сосредоточенный и напряженный, сидел рядом, положив руку на лоб Алассарэ.

Не очень-то я сберегла его отдых…

Раненый перестал дрожать, дыхание его выровнялось. Тогда Ниэллин, обернувшись ко мне, сказал с укоризной:

– Мало нам беды с Алассарэ! А если бы тебя скрутило по-настоящему? С двоими сразу я не справлюсь.

Упрек был обиден. Я ведь хотела как лучше!

– Не скрутило бы, – буркнула я, садясь. – Ты же все время снимаешь боль, и ничего.

– Я привык. Без привычки за такое браться нельзя.

То-то сам он начинал без всякой привычки!

Но спорить не хотелось. По сути Ниэллин прав. Чтобы вытерпеть чужую боль да еще снять ее, надо обладать настоящим целительским даром. А у меня такого дара нет. Теперь это яснее ясного.

Ладно. Буду делать что умею – до упада тащить сани, готовить пищу и зашивать прорехи. Кстати… где одежда Алассарэ?

Арквенэн, утирая слезы, уже разбирала окровавленные лохмотья.

– Безнадежно, – сказала она уныло. – Все в клочья порвано, все слиплось. А отмыть-то негде.

Да уж. Из одежды на Алассарэ уцелели только рукавицы и запятнанные кровью штаны. Рубаха, нижняя суконная куртка и верхняя меховая были совсем испорчены. Воды для стирки нет, с меха запекшуюся кровь не счистишь. Во что оденется Алассарэ, если… когда! когда встанет на ноги!

Увы, рано было думать об этом. Алассарэ все не приходил в себя. Едва Ниэллин отлучился, как он снова начал стонать и метаться. Тут уже проснулся Лальмион, подсел к нему и застыл, просунув руки под укрывавшие его одеяла – должно быть, снова взялся врачевать страшные раны и сломанные кости.

Бледный, с торчащими скулами и ввалившимися глазами, целитель сам выглядел изможденным, почти больным. Ниэллин поглядывал на него с тревогой и вскоре предложил сменить его. Но Лальмион наотрез отказался:

– Нет, сын. Ты свое дело сделал. А я займусь своим. Ты же не хочешь, чтобы у бедняги все нутро развалилось, как у того несчастного… после Альквалондэ.

Вовремя Лальмион напомнил о судьбе раненого из Второго Дома, в муках умершего через несколько дней после битвы!

– Ты же научил меня сращивать плоть, – с недоумением сказал Ниэллин. – Я могу и сам!

– Можешь. Но лучше я. Не мешай.

Лальмион прикрыл глаза и полностью отрешился от окружающего.

Ниэллин пробормотал с досадой:

– Вечно так. Всегда за самое тяжелое хватается. Зачем тогда учил, если все равно не доверяет?

– Он просто тебя бережет, – сказала я. – Не хочет лишний раз подставлять под чужую боль.

– Лучше бы сам поберегся, – мрачно возразил Ниэллин.

По мне, он досадовал зря: что-то не замечала я, чтобы отец оставлял его без работы. Да и сейчас, пока Алассарэ полегчает, мучений хватит обоим. Узнав на себе, каково приходится целителям, я жалела их немногим меньше раненого. Неужели нет другого способа облегчить страдание, погрузить больного в спасительное бесчувствие?

В ответ на мой вопрос Ниэллин пожал плечами:

– Есть сонное зелье. Оно усыпляет, дает отдых. И тем помогает телу исцелиться. Но у нас мало его было, кончилось давно… Еще есть снадобья от боли и жара. Из них только ивовая кора осталась, ее можно кипятком заварить. Да Алассарэ пить нельзя, пока нутро не подживет, – добавил он с сожалением.

Час от часу не легче! Значит, целителям и дальше придется врачевать его только за счет собственных сил. Хватит ли их? Сколько времени займет такое врачевание? Наши наверняка уйдут далеко вперед. Сможем ли мы догнать их?

А если нет…

Сможем ли мы всемером выжить в ледяной пустыне?!

Я постаралась отогнать себялюбивый страх. Сейчас главное, чтобы выжил Алассарэ. А там уж как-нибудь…

Хорошо, мы с Арквенэн нашли, чем заняться – придумали сшить из плаща нижнюю куртку для Алассарэ. Но и за работой боязнь не отпустила меня. Я чуть не порезалась, пока кроила, а потом то и дело колола пальцы иглой – так дрожали у меня руки.

Быть может, мне стало бы спокойнее, решись я высказать свои тревоги. Но Арквенэн и Ниэллину и так хватает забот, им ни к чему мои страхи. И уж точно нельзя отвлекать Лальмиона от врачевания!

Целитель так и сидел с раненым, погрузив его в забытье и сам пребывая в оцепенении. Он не открывал глаз, не шевелился и, кажется, почти не дышал. Лицо его совсем лишилось красок, превратилось в мраморную маску, сработанную неумелым ваятелем – такие острые и резкие были у нее черты. Не смея нарушить запрет отца и вмешаться, Ниэллин не знал, куда деть себя. Он перетряхнул все сумки в поисках подходящей для Алассарэ одежды, все раскидал, потом навел в шатре порядок, перебрал и вычистил лекарские инструменты…

На этом терпение у него иссякло. Он подсел к отцу, встряхнул за плечи, убрал его руки от тела раненого:

– Хватит. Не изнуряй себя, ему уже легче.

– А? Да… уже легче… – заморгав, пробормотал Лальмион.

Он совсем ослабел – безропотно позволил уложить себя и укутать одеялом, снятым с укрывавшей Алассарэ груды. А тому и впрямь полегчало: он больше не корчился от боли, дышал глубже и выглядел теперь просто спящим.

Ниэллин проворчал:

– Больше не пущу отца. Совсем меры не знает. Разве так можно?

– Ладно тебе, не ругайся, – вступилась Арквенэн. Страх за жизнь Алассарэ отпустил ее, и она заметно приободрилась. – Ты сам ничем не лучше. В кои-то веки Лальмион тебя пожалел – знал, наверное, что делал.

– Надеюсь, – только и сказал Ниэллин.

Я тоже надеялась, что сон и еда восстановят силы Лальмиона. За время похода он исцелил многие десятки, если не сотни больных. Не мог же он надорваться на одном Алассарэ!

Хоть бы они оба поправились побыстрее! Но даже Ниэллин не в силах был поторопить их выздоровление. Что уж говорить о нас с Арквенэн! Нам оставалось только ждать исхода, вовсе не умея повлиять на него.

Тягостным было это ожидание! Ни шитье, ни стряпня, ни безвкусная трапеза на троих не скрасили его, а беспокойство сделало и вовсе мучительным. Куда запропастились Тиндал с Айканаро? Им давно пора вернуться. Снаружи все сильнее завывает ветер, теребит и трясет шатер. Может начаться метель – а они ходят невесть где!

Я послала им обоим зов. От обоих не получила ответа – и страх пополам с раздражением обуял меня с удесятеренной силой.

Что за беспечность – бродить по льдам вдвоем, закрыв осанвэ! А если с ними случилось несчастье? Вдруг провалились под лед? Ушли далеко и заблудились? Попались медведю?!

Тщетно я твердила себе, что Тиндал и Айканаро не малые дети, а разведчики и первопроходцы, что опыта во льдах им не занимать, что они не допустят глупых случайностей… Стоило взглянуть на бесчувственного Алассарэ, как доводы эти рассыпались в пыль.

Заслышав наконец голоса и скрип снега, я испытала одновременно облегчение и новый прилив злости. Теперь-то я скажу все, что думаю об их беспечности!

Бросив шитье, я скорей выбралась наружу.

Ледяной ветер обжег лицо. Щурясь, я огляделась.

Тиндал и Айканаро нашлись с подветренной стороны шатра – возились там, отвязывая с волокуши белую косматую шкуру.

Так вот чем они занимались! Охотились на медведя – вопреки запрету Лордов! Вопреки опасности, которой подвергали себя и нас! Что бы мы делали, если бы медведь расправился с ними?!

Все волнения этого дня, все напряжение и страх разрядились во мне дикой вспышкой. Я бы закричала, если бы от гнева у меня не перехватило горло!

– Вы!.. Я же просила… Мы одни… А вы… за медведем!

Злые слезы хлынули у меня из глаз.

Обернувшись, Тиндал в ужасе выронил из рук волосяную веревку:

– Тинвэ, что случилось? Алассарэ?..

– Он жив? – быстро спросил Айканаро.

– Да! Но вы... медведь… Кто вам разрешил?!

Айканаро заявил хладнокровно:

– Здесь я за Лорда, я и разрешил. Уймись, Тинвиэль. Могла бы сказать спасибо. Мясо хорошее, да и шкура пригодится. Будет чем укрыть Алассарэ, если его придется везти.

– Зря ругаешься, – добавил Тиндал. – Мы нечаянно. Он сам к нам вышел. Ну… мы его и застрелили. Издалека.

Неправда! Чтобы наповал уложить такого зверя, надо подобраться к нему поближе. А если бы они не попали?!

Рыдания душили меня, я лишь махнула рукой. Спорить с мужчинами бесполезно!

Из шатра вылез встревоженный Ниэллин – и при виде товарищей с облегчением перевел дух. А потом обнял меня, загородив от ветра:

– Тинвэ, милая, сейчас-то о чем плачешь? Я уж испугался, думал, опять что стряслось… Ух ты, какая шкура!

И он туда же! Но в его объятиях дурная злость отступила, и я начала успокаиваться.

– Как Алассарэ? – спросил Айканаро у Ниэллина.

– Жив.

Исчерпывающий ответ! Айканаро продолжал вопросительно смотреть на целителя.

– Сегодня его трогать с места нельзя, – помолчав, добавил Ниэллин. – Не выдержит. Завтра… а лучше, через круг… надеюсь, будет можно. Вряд ли мы пойдем быстро. Надо предупредить Артафиндэ, что мы надолго его бросили.

– Уже, – хмыкнул Айканаро невесело. – Я дозвался, предупредил. И Ангарато наверняка от себя добавил.

– И что Лорд?

– Сказал, что сердит… будет. Если мы пропадем во льдах. Значит, постараемся не навлечь на себя его гнев.

– Не знаю, как это получится, если вас с Тиндалом так и тянет на подвиги, – проворчала я.

Брат аж взвился:

– Ты опять! Мы же для вас трудились! А ты… Хуже отца, честное слово!

Отвернувшись, он вновь склонился над волокушей и стал в раздражении дергать крепивший шкуру ремень.

Ох, зря я не сдержалась! Но не извиняться же за правдивые слова?

Айканаро заломил бровь и явно собрался сказать что-то неодобрительное…

В шатре вскрикнула Арквенэн:

– Сюда! Алассарэ…

Мы ринулись внутрь, едва не столкнувшись лбами.

Лальмион все еще спал, с головой завернувшись в одеяло. Арквенэн с растерянным и радостным видом склонилась над Алассарэ…

Он очнулся! Открыл глаза и затуманенным взором смотрел на содрогающийся от ветра полог шатра. Потом перевел взгляд на нас, с трудом разлепил губы:

– Галдите… спать… мешаете…

Голос его был чуть громче шороха поземки, а сил не хватило даже приподняться. Поерзав под одеялами, он поморщился:

– Больно как… что… со мной?

– Лежи тихо! – переполошилась Арквенэн. – Тебя медведица подрала, помнишь?

– Дети!..

Алассарэ снова дернулся привстать, но Ниэллин удержал его, положив руку ему на грудь.

– Т-ш-ш, спокойно. Дети целы. Они вместе со всеми ушли. А мы здесь остались, с тобой.

Некоторое время Алассарэ молчал, пытаясь отдышаться, затем прошептал:

– Не сожрал меня… медведь. Так и знал… что…

Он вновь умолк.

– Что? Что ты знал? – потеребила его Арквенэн.

– Что я… невкусный…

Смех наш, неуместный и громкий, разбудил Лальмиона. Он резко сел, потряс головой и воззрился на нас с недоверием, как будто сомневался, в здравом ли мы уме. Но мы не сразу остановились, так велико было наше облегчение. Алассарэ шутит – значит, точно передумал умирать!

С ожившим, с ним стало едва ли не больше хлопот, чем с умирающим. Лальмион первым делом хотел осмотреть его. Но Алассарэ, скривившись от усилия, вцепился в свои одеяла:

– Не хочу при них… Пусть уйдут.

– Кто?!

– Арквенэн… и Тинвэ. Не могу такой… голый… ободранный...

– Что за ерунда! Да мы… – начала было Арквенэн, но я схватила ее за руку и выволокла из шатра.

Щеки у меня горели. Вот о чем мы вовсе не подумали, когда напрашивались в компанию к мужчинам! Мало того, что Алассарэ неприятно показаться нам, он ведь не может встать даже ради естественной надобности. Каково ему, бедному, не иметь возможности уединиться?

– Нашел чего стыдиться, – ворчала между тем Арквенэн. – Волей-неволей мы на него насмотрелись, пока Лальмиону помогали. Хорошо, что тогда мы не знали о его великой скромности!

– Представь себя на его месте, – сказала я.

– Вот уж не хочется! – живо воскликнула она. Но спорить перестала.

Без дела топтаться на пронзительном ветру было скучно и очень холодно. Мы взялись за медвежью шкуру. В плотном, густом меху утопали руки. Вот бы укрыться ею! Но шкура уже подмерзла и одеревенела; мы с трудом стащили ее с волокуши, расправили на снегу и принялись соскребать с изнанки остатки сала и жил.

Работа кое-как согрела нас. А вскоре к нам присоединились Тиндал и Айканаро.

– Сил нет на Алассарэ смотреть, – пожаловался Тиндал. – Конечно, вы живот ему собрали, а все равно… – его передернуло. – Не очень-то зажило пока. И лекари наши переругались. Ниэллин уперся, Лальмина врачевать не пускает, даром, что тот избурчался весь.

В самом деле, из шатра сквозь свист ветра доносился раздраженный полушепот спорщиков.

– Правильно не пускает, – отрезал Айканаро. – Иначе у нас вместо одного двое калек будет. А двоих нам не утащить.

Мы дали лекарям на препирательства столько времени, сколько смогли: скребли и разминали шкуру, пока она не стала совсем чистой и мягкой, а мы не окоченели на ветру. Лишь тогда мы вернулись в шатер, в придачу к шкуре прихватив кусок медвежатины.

К тому времени целители кое-как примирились друг с другом. Ниэллин отстоял свое право на врачевание и теперь сидел с Алассарэ, снова закутанным в одеяла по подбородок Лальмион кипятил в котелке темный отвар с горьким и терпким запахом – ту самую ивовую кору. Судя по мрачному, изможденному виду лекаря, ему самому не повредило бы целебное снадобье. Но его было немного, и все до капли предназначалось Алассарэ. Надо было видеть, как он кривился, глотая отвар, который Арквенэн с нежной заботливостью выпаивала ему с ложки!

Вскоре он уснул настоящим спокойным сном. Целители тоже наконец расслабились и перестали следить за каждым его движением и вздохом. С лица Лальмиона исчезла угрюмая озабоченность; Ниэллин с живым интересом стал расспрашивать Тиндала и Айканаро о медвежьей охоте.

Сразу воодушевившись, Тиндал пустился в подробный рассказ.

С его слов получалось, что они с Айканаро чуть ли не нос к носу столкнулись с медведем среди ледовых гряд. Им хватило ума отступить, спрятаться за большим бугром и скорее наладить луки. Ну а дальше выручила ловкость и меткость: они выскочили из-за бугра и выстрелили одновременно, шагов с тридцати. Бедолага медведь рявкнуть не успел, как упал мертвым! Айканаро попал ему в глаз, а стрела Тиндала пронзила горло. Недаром дома они не жалели времени, упражняясь в стрельбе!

Давно мой брат не болтал так много и так беззаботно! Я больше не могла сердиться на него, и остальные слушали с удовольствием. Даже Лальмион улыбнулся его похвальбе!

Потом мы отужинали похлебкой из медвежатины – она и правда была вкуснее мяса морского зверя. Ветер все не унимался: завывал снаружи, выдувал тепло и гарь лампы, сквозь мельчайшие прорехи заталкивал колючую снежную пыль. Ночевка обещала быть холодной. Мы разобрали свои одеяла, а Алассарэ укрыли медвежьей шкурой. Теперь мороз никак не сумеет повредить ему!

Круг звезд подходил к концу. Полный тревог, он завершался далеко не так печально, как обещал поутру. Алассарэ жив и будет жить! Это радовало, как ничто иное, согревало вернее медвежьей шубы. Умом я понимала, что он все еще очень слаб и болен, что мы чем дальше, тем вернее оторваны от народа, что нас ожидает тяжелый путь и исход его по-прежнему неизвестен. Но в сердце моем набирала силу упрямая надежда.

Нам удалось невозможное – вырвать добычу из когтей смерти. И нет ничего невозможного в том, чтобы дальше идти по льдам, даже если нас всего семеро. Исцеление Алассарэ и наше воссоединение с сородичами – всего лишь вопрос времени… если только удача не отвернется от нас.

Пусть только удача от нас не отвернется!

15. Целители

Ветер не унимался всю ночь и совсем выстудил шатер. Под своими одеялами мы продрогли до костей. Алассарэ под толстой медвежьей шкурой тоже пробирал озноб. Но виной тому был не холод и не сквозняки: лоб его оказался горячим, словно жаровня, окруженные тенями глаза блестели слишком ярким, сухим блеском.

– Чему удивляться, – со вздохом сказал Лальмион. – Такие раны без лихорадки не обходятся. Ничего, через круг-другой уляжется помаленьку.

Он устало потер лицо, и я с новым огорчением заметила, что целитель выглядит немногим лучше своего подопечного.

– Не страшно, – прошелестел Алассарэ. – Можно снег на мне… топить…

Как всегда, он бодрился. Но по крепко сжатым, бескровным губам и напряженным крыльям носа, по затрудненному, сдержанному дыханию понятно было, что он снова мучается от боли.

По-хорошему, нам следовало и этот круг оставаться на месте, чтобы дать раненому отлежаться, а целителям – без помех и переутомления врачевать его. Но Тиндал заявил решительно:

– Надо уходить.

В тот день он встал раньше всех, вылез наружу и, несмотря на свирепый ветер, долго бродил вокруг шатра. Вернулся он замерзший и мрачный. Я думала, его, как и остальных, тревожит состояние Алассарэ. Но Тиндала беспокоило другое:

– Чувствуете, как дует? И все с севера. Лед зашевелился, скоро поползет.

– С чего вдруг? – удивилась Арквенэн. – Тут льдины в сажень толщиной!

– Но это не твердь. И лед здесь не так-то прочен, даром, что толст. Ты же видишь, его уже корежило, и не раз.

Да. Бугры и гряды, среди которых мы стояли, ясно свидетельствовали о прошлом буйстве льда. Но так не хотелось верить, что оно повторится! Ведь тогда нам придется выступать в путь прямо сейчас, тащить по буеракам едва ожившего Алассарэ. Выдержит ли он?

С другой стороны… Чутье почти никогда не подводило Тиндала. Если мы останемся на месте – не придется ли срываться в бестолковой спешке, спасаясь от надвигающейся гибели?

– Если лед взломается, мы потеряем тропу, – подал голос Ниэллин. – Тогда догнать наших станет еще труднее.

– Тиндал, когда? – спросил Айканаро.

Брат пожал плечами:

– Часа через два-три… Может, через четверть круга. Не позже.

– Понятно. Тогда… Почтенный Лальмион, вам с Ниэллином – час на то, чтобы подлечить Алассарэ. Потом едим, собираемся и идем. Остановимся, как только достигнем надежного места.

– Достигнем ли? – проворчала Арквенэн.

– Должны, – ответил Айканаро непререкаемым тоном.

Как ни хотелось Арквенэн упрямиться, распоряжения Айканаро пришлось признать разумными. Вместе с Тиндалом он вылез наружу снаряжать волокуши. Целители склонились над раненым. А мы с Арквенэн занялись стряпней, повернувшись к ним спиной.

Сегодня Алассарэ не пытался прогнать нас. Подавая лекарям воду, я украдкой взглянула на него. Он отощал еще сильнее – ребра так и выпирали под исполосованной синяками и царапинами кожей, живот будто прилип к спинному хребту. Края швов кое-где покраснели и припухли, Ниэллин осторожно промокал тряпицей проступавшую там мутноватую сукровицу. Ох, до исцеления еще очень и очень далеко…

Кормить беднягу Лальмион запретил, и пришлось тому снова довольствоваться горьким ивовым отваром. Мы же плотно наелись медвежьей похлебки, чтобы набраться сил для тяжелого перехода. Потом как всегда собрали вещи, увязали сумки и тюки. Алассарэ тоже превратили в подобие тюка: прикрыв раны обрывками рубахи, запеленали в плащ и одеяло, а поверху обернули толстой медвежьей шкурой. Он и тут пробовал шутить – мол, всю жизнь мечтал вернуться в младенчество, чтобы его кормили с ложечки, носили на руках и позволяли бездельничать, пока другие работают. Однако каждое слово давалось ему с трудом, и Лальмион посоветовал бездельничать молча – чтобы ненароком не прибавить работы другим.

На самые крепкие сани мы постелили оленьи шкуры, поверх них устроили закутанного Алассарэ, надежно привязали веревкой. Остальную поклажу взгромоздили на две другие волокуши. Они стали едва ли не тяжелее, чем были в самом начале похода. Нам с Арквенэн пришлось упереться до боли в мышцах, чтобы сдвинуть свою с места!

Заканчивая сборы, мы слышали уже отдаленный грохот льдов. Предчувствия Тиндала сбылись. Надо поторапливаться, если мы хотим уйти от беды!

Тиндал и Айканаро повели нас на восток, по еще не заметенной тропе. Следом Ниэллин и Лальмион везли Алассарэ, а мы с Арквенэн замыкали наш маленький отряд.

Шквалы по-прежнему налетали с севера, делая мороз крепче, а льды слабее. Мы надеялись, что, двигаясь поперек ветра, минуем опасность быстрее, чем если попытаемся уйти по ветру, на юг. Да и не хотелось терять тропу – последнюю связь с нашим народом.

Увы. Как ни старались мы поторапливаться, быстро идти не получалась. Даже натоптанная, тропа среди буераков была неровной. Перегруженные волокуши трещали на каждом бугре, и мы вынуждены были тащить их с особой осторожностью. Что уж говорить о санях Алассарэ! Ниэллин с Лальмионом раз за разом, надрываясь, поднимали их, переносили на руках и все равно не могли уберечь от толчков и рывков. Алассарэ то и дело стонал – должно быть, от тряски боль в ранах стала нестерпимой. Но врачевать его на ходу не было никакой возможности, а остановиться мы не могли: грохот ожившего льда настигал нас.

Вскоре лед под ногами содрогнулся раз, другой… а потом с оглушительным треском взломался неподалеку! Льдины полезли одна на другую, на глазах выращивая новую гряду. От нее к нам поползли расселины.

Мы, хоть и ждали этого, на мгновение остолбенели; но Тиндал рявкнул: «Вперед!», – и мы ринулись за ним.

По его команде мы то изо всех сил налегали на постромки волокуш, убегая от вспучивающихся бугров и трещин, то останавливались, пропуская их перед собой. По каким-то приметам он угадывал, взять ли нам правее или левее – и льдины под ногами оставались целыми, а вокруг вставали на дыбы, со скрежетом сталкивались, крушили и разбивали друг друга.

Бояться было некогда. Нам требовалось все внимание, вся сила, ловкость и осторожность, чтобы уцелеть в бешеной пляске льда и не потерять припасы. И чтобы сохранить жизнь Алассарэ.

Ниэллин и Лальмион не могли везти его бережно, как прежде. При первом же нашем отчаянном броске он потерял сознание. Целители даже не пытались привести его в чувство. Да, так лучше, на время он избавлен от мучений…

Лишь бы бесчувствие не перешло в смертное оцепенение!

Понять это на ходу было невозможно. Мы укутали Алассарэ на совесть, и лицо его скрывалось в тени, в глубине мехового кокона. Заметно лишь было, как голова бессильно мотается при каждом толчке. Ниэллин часто с беспокойством оглядывался на него и пытался смягчить дерганое движение саней. У него получалось плохо, тем хуже, что Лальмион почти не помогал ему.

Целитель так и не восстановил силы после вчерашнего перенапряжения. Торопливая ходьба по бугристому льду быстро вымотала его. Он начал спотыкаться и, случалось, не столько толкал волокушу, сколько тяжело наваливался на нее, чтобы не упасть. Тогда Ниэллину приходилось тянуть с удвоенной силой, ведь Алассарэ, закутанный в толстую медвежью шкуру, весил немногим меньше обычного груза.

Хотелось помочь им, но как? Никто из нас не мог оставить своего напарника, чтобы подменить ослабевшего Лальмиона: надеяться на него не приходилось, а ни мы с Арквенэн, ни Тиндал с Айканаро не утащили бы свои сани в одиночку. Ниэллин же кое-как справлялся – пока путь нам не преградила широкая, в несколько сотен шагов, полоса битого льда.

Лед здесь раздробило совсем недавно, уже после того, как прошел наш народ: тропа, которую все еще ухитрялся находить Тиндал, терялась в мешанине вспаханных льдин. Подвижки продолжались, лед вокруг нас трещал, угрожая расколоться и вспучиться. Нам ничего не оставалась, как идти дальше, не дожидаясь, пока щели между льдинами расширятся и взломанный лед превратится в настоящее разводье.

Здесь волокуши то и дело застревали между осколками льда или грозили провалиться в трещину. Невозможно было везти их вдвоем. Тогда мы стали перетаскивать их по очереди, наваливаясь всем скопом.

Даже это было куда как нелегко! На каждом шагу кто-нибудь из нас спотыкался или проваливался ногой в яму, дергая свой край волокуши и больно оттягивая руки остальным. Иной раз, не удержавшись, мы валились друг на друга – и спешно вскакивали, чтобы не промокнуть в подступавшей снизу воде. Ноги и руки у меня дрожали от перенапряжения, но остановиться было нельзя. Иначе мы попросту погрузились бы в ледяную трясину.

Мы продвигались короткими переходами между льдинами побольше и попрочнее, где можно было на время оставить сани. Перетащив одну волокушу, мы возвращались за следующей. Алассарэ старались нести на весу, как на носилках. Айканаро запретил Лальмиону таскать, и он налегке шел за раненым. Но даже так он то и дело оступался, падал, а один раз выше колен провалился в глубокую трещину. Бросив волокушу, Ниэллин едва успел поймать его.

Сани тряхнуло, руки мне с силой дернуло, и я с трудом удержала свой угол. Алассарэ еле слышно застонал…

По крайней мере он жив!

Как только мы остановились, Лальмион упал на колени рядом с раненым, положил руку ему на лоб и сидел так все время, пока мы таскали поклажу. Наверное, Алассарэ совсем плох, раз снова нуждается во врачевании. Хоть бы оно не отняло остатки сил у Лальмиона!

Беготня взад-вперед по вспаханному льду изнурила всех. Последнюю сотню шагов мы едва ли не ползли на коленях. Зато на той стороне трясины ледовое поле было ровнее, а грохот и толчки подвижок чуть притихли. Ноги у меня подгибались, и я бы рухнула прямо там, где стояла. Но Тиндал позволил нам лишь короткую передышку – мол, лед недостаточно надежен, чтобы рассиживаться. И мы упорно ковыляли вперед, со злым усердием дергая и толкая волокуши, на ходу немеющими руками растирая себе лицо, чтобы нос и щеки не отвалились от свирепого морозного ветра.

Лальмион, шатаясь, брел передо мною. Он то и дело оступался, иногда падал на колени, и всякий раз я боялась, что он уже не встанет. Но он держался.

Только через пару часов Тиндал объявил, что мы миновали опасные места, вышли на прочный лед и теперь можем остановиться на ночевку. Вовремя! Ветер к тому времени переменился, задул навстречу с такой силой, что забивал дыхание в глотку, и каждый вдох отдавался в груди режущей болью. Небо затянуло тучами, а вскоре полетели хлопья снега.

Пока мы ставили шатер, вьюга разыгралась всерьез. За шатром быстро намело сугроб, а рядом с волокушами пришлось воткнуть копья, чтобы обозначить место на случай, если их совсем занесет. Хорошо еще, что снегопад не застиг нас на взломанном льду!

Внутри шатра мы сразу же запалили лампу и, когда чуть потеплело, размотали меховой кокон Алассарэ. Он по-прежнему горел в жару, на прикрывавших раны тряпицах проступили пятна крови и гноя. Правда, едва Лальмион начал ощупывать его, он очнулся. Но лучше бы он оставался в бесчувствии!

Застонав, он схватился за живот, перекатился на бок, и его несколько раз вырвало вонючей бурой слизью. Потом начались пустые рвотные спазмы, столь сильные, что Алассарэ едва мог дышать. Целители схватились за раненого вдвоем; Ниэллин крепко держал его, пока Лальмион, положив ладони ему на живот, пытался унять страшный приступ.

Прошло не меньше получаса, прежде чем Алассарэ, весь взмокший от пота, затих. Но целители весь вечер не отходили от него – снова укутав, по ложке поили водой и непрерывно, меняя друг друга, врачевали руками, чтобы скорее смягчить причиненный тряской вред. У нас не хватило духу останавливать их: Алассарэ был так плох, что еле открывал глаза и вовсе не пытался шутить.