Текст книги "Лёд (СИ)"

Автор книги: Татьяна Росомахина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Мы продолжили путь при ясной, студеной погоде. Звезды над нами сияли так ярко и близко, что, казалось, до них можно дотянуться рукой. В их лучах снег искрился и переливался серебром, внутри льдин мерцали зеленовато-синие отсветы. По временам в небесах, затмевая звезды, разгоралось волшебное сияние. Над нами волновались белые, золотые, пурпурные стяги, вздымались пламенные столпы, играли огненные змеи – сплетались, боролись, а потом взрывались фонтанами искр… Тогда по всей равнине, сколько хватало глаз, струились разноцветные сполохи, все блистало и переливалось. Мы словно оказывались внутри наполненного светом фиала!

Сияние это радовало и возвышало душу, хоть мы не испытывали уже прежнего восторга. И, увы, чудесный свет не согревал.

Промерзший, колючий снег хрустел и скрипел под ногами, визгливые звуки далеко разносились над ледяной равниной. Пар от дыхания густым инеем оседал на оторочке капюшона, на бровях и ресницах; моргнув, я иногда с трудом разлепляла глаза.

Стоило задуть встречному ветру, как мне отчаянно защипало нос и щеки. Занятая борьбой с волокушей, я не обратила на это внимания. Через некоторое время пощипывание стихло. И вдруг Ниэллин, оглянувшись на меня, схватил комок снега и принялся тереть мне лицо!

– Отстань! Что ты делаешь! – возмущалась я, отбиваясь.

Но он не прекращал, пока кожу не стало щипать и жечь вдвое против прежнего, и лишь потом выпустил меня:

– Прости. Но ты же не хочешь остаться без носа?

В ужасе я прикрыла нос руками. Только этого не хватало!

Ниэллин отвел мои руки и, склонившись, вдруг быстро коснулся губами носа и щек. Дыхание его показалось мне жарким, словно огонь. Или это кровь так прилила к лицу?

– Теперь все хорошо, – улыбнулся он. – Мороз покусать не успел. Береги красоту, Тинвэ!

Он объяснил, что заметил, как нос и щеки у меня совсем побелели. Еще чуть-чуть – и они обморозились бы всерьез. А раны от мороза не больно-то поддаются его целительским умениям.

Я содрогнулась. Хороша бы я была с болячкой вместо носа! Повезло мне, что Ниэллин быстро сообразил, как спасти мою красоту. Интересно, поцелуй тоже был ради врачевания? Тогда Ниэллин зря наговаривает на себя – он может защитить от мороза не хуже костра!

Все же нам с Арквенэн не хотелось больше рисковать, и мы замотали лица тряпками.

Однако тряпки были слабой защитой от нового врага. Жестокая стужа проникала даже сквозь меховые куртки. А увязывать поклажу или поправлять что-то в одежде голыми руками и вовсе было мучительно: пальцы быстро замерзали до боли, и болели еще сильнее, когда оттаивали в тепле рукавиц.

Боль эта была благом. Куда хуже, если руки или ноги потеряют чувствительность – тут-то и жди беды. Заледенев, плоть мертвеет, а даже самый искусный лекарь не умеет делать мертвое живым. Ни Лальмиону с Ниэллином, ни Артафиндэ, ни целителям Второго Дома не удалось вылечить тех, кто сильно обморозился во время снежной бури. Идти сами они не могли; завернув в шкуры, их везли на волокушах. После двух дней мучений им пришлось отнять почерневшие пальцы. Давно я не видела Ниэллина таким удрученным, как в тот вечер, когда лекари сделали это! Когда омертвевшую плоть убрали, раны мало-помалу затянулись, и бедняги наконец оправились. Но каково было им остаться калеками?

Если бы могли просить о чуде исцеления Владык! Однако мы отвергли их покровительство, их советы – и их милость. Для нас закрыт путь в волшебные Сады Отдохновения, где врачуется тело и оживает душа. Мы сами обрекли себя на невозвратные потери, проложив свой путь по безжизненным льдам, сквозь мертвящую стужу...

Вне укрытий спастись от мороза можно было лишь движением. Ходьба согревала тем лучше, чем быстрее мы шагали. Предложенный Лордами порядок помогал в этом: отряды выступали с промежутками один после другого, зато потом шли почти без промедлений. А нам, замыкающим, доставалась натоптанная дорога, идти по которой было не слишком трудно.

Айканаро и Ангарато ворчали: мол, брат напрасно сослал их в самый хвост. Какая тут от них польза? Лучше бы они потрудились в разведчиках! А здесь и помогать некому… разве что детишек пасти!

Однако и в этом не было большой нужды: из детей с нами были только Сулиэль и Соронвэ. Да и те стали непривычно тихими, после гибели Элеммира утратив тягу к играм и озорству.

Лучше бы дети озорничали по-прежнему! За шалостями они меньше уставали, без труда поспевали за всеми и даже помогали взрослым. Теперь же они, закутанные поверх шубок в разномастные тряпки, уныло плелись за Айвенэн. Та несла только свою заплечную сумку, другой поклажи у них не осталось. Мы с Арквенэн шли следом, то и дело поторапливая их. Нам было жаль бедняжек, но усадить их на свои сани мы боялись – вдруг без движения они отморозят руки и ноги?

Соронвэ терпел ходьбу молча, только часто шмыгал носом под прикрывавшим лицо платком. Сулиэль цеплялась за руку матери, хныкала, всхлипывала и волочила ноги так, что то и дело спотыкалась и падала.

Когда мы с Айвенэн после очередного падения отряхивали ее от снега, она вдруг спросила:

– Матушка, а в Чертогах… ну, там, где Элеммир… тоже мороз? И он мерзнет, как мы?

Мы опешили. Потом я неуверенно проговорила:

– Вряд ли… Наверное, Элеммир уже не мерзнет. Чертоги в Валиноре, а там тепло.

Про себя я подумала, что, должно быть, бесплотные души вовсе не чувствуют ни холода, ни голода, ни иных мучений. Но что там Владыка Мандос говорил о тоске?

– Хочу туда, – заявила Сулиэль.

– Нет, нет, дитя мое! – Айвенэн порывисто прижала дочь к себе. – Не говори так! Ты не понимаешь… Нам не надо в Чертоги!

– Почему?

– Батюшка вас там не найдет, – подойдя к нам, легко объяснила Арквенэн. – Давай-ка, помогай. Догоним твоего братца, пока он от нас не убежал! Птичка-птенчик, не ленись, крылышками размахнись, поскорей летать учись!

В ответ на потешку для малышей Сулиэль робко улыбнулась. Арквенэн вручила ей боковую постромку от нашей волокуши, а сама бодро потащила сани вперед. Но во взгляде, который она бросила на нас, было куда больше тревоги, чем веселья.

Беспокоясь о детях, во время краткой передышки Айвенэн спросила совета у Ниэллина. Тот ласково поговорил с ребятишками, потрогал им лбы, подержал за руки, а потом отпустил, дав по кусочку лембаса.

– Телом они здоровы, – сказал он. – Это все тоска. Очень уж они горюют по Элеммиру. И по Ингору соскучились сильно. Их бы расшевелить как-нибудь, да поскорее...

Мы и старались расшевелить их, как умели – пели им песенки, загадывали загадки, а Айвенэн на ходу пустилась рассказывать сказку о зайце, обхитрившем лису. Сулиэль и Соронвэ всегда любили эту сказку, и я помнила, как они взахлеб хохотали над проделками зайца-хитреца! Но сейчас они слушали без внимания и по-прежнему плелись скучные и хмурые.

Дело пошло веселее, когда Тиндала и Алассарэ сменили другие разведчики, и они вернулись к нам.

Шутками, прибаутками, необидными дразнилками Алассарэ заставил-таки Сулиэль и Соронвэ засмеяться, а потом побежал от них вперед по тропе, бросив волокушу на Тиндала. Тот призвал детей на помощь – ведь один на один с волокушей ему не догнать напарника-лентяя! Втроем они ринулись в погоню, вынудив и нас ускорить шаг. Когда же мы настигли их, они ловили Алассарэ, желая запрячь его в сани. Тот уворачивался от «загонщиков» и позволил поймать себя, лишь когда увидел, что дети запыхались.

От этой возни Сулиэль и Соронвэ не только развеселились, но и согрелись. Алассарэ с Тиндалом немного прокатили их на санях, а дальше дети пошли сами, уже не отставая и не жалуясь. Да и все мы приободрились, тем более, что шли по ровным полям, лишь изредка пересеченным ледовыми грядами.

Но трудности наши не закончились. Через несколько кругов звезд дала о себе знать нехватка пищи. Та четверть, на которую уменьшилась доля каждого, оказалась разницей между сытостью и голодом. При тяжелой работе, которую мы выполняли изо дня в день, оскудевшие трапезы почти не насыщали нас.

Еда больше не казалась грубой и безвкусной! Я с удовольствием жевала продымленные сушеные ягоды и подолгу гоняла во рту жесткие волокна мяса. Теперь его черствость была приятна – можно было подольше растянуть удовольствие от еды…

Но голод возвращался, едва я проглатывала последний кусок.

Мысли о еде преследовали меня и наяву, и во сне. Против воли я вспоминала матушкины пироги и печенье, землянику и вишни из нашего сада, жареную на костре рыбу и дичь, которую мы часто ели во время нашего похода. Я глотала слюну, когда Ниэллин и Алассарэ затягивали бодрую песню – ведь такие песни мы пели на праздниках, а какой праздник без застолья? Ночи напролет мне снились домашние трапезы, праздничные пиры, охотничьи перекусы… Увы! Просыпалась я столь же голодной, как и засыпала.

Еще хуже было, что от недоедания мы сильнее мерзли и быстрее теряли силы.

Сберегая топливо, мы гасили лампу, едва закипала вода в котелке. Хижина быстро выстужалась. Во сне мы дрожали от холода, даром, что спали не раздеваясь и, зарывшись под плащи и одеяла, жались друг к другу тесно, как горошины в стручке.

Голодный, холодный сон не приносил бодрости. Поутру мучительно было шевелиться, расправлять окостеневшие руки и ноги, вставать… Огонь лампы, горячее питье и еда худо-бедно возвращали нас к жизни. Но как не хотелось разбирать укрытия и снаряжать волокуши!

Все же мы вылезали на колючий от мороза воздух, проверяли каркас саней, непослушными руками разминали заледенелые ремни упряжи, увязывали поклажу. А потом впрягались в сани и шагали вперед, пусть даже каждая мышца, каждое сочленение, каждая жилка сопротивлялась движению.

Постепенно тело разогревалось, привыкало к ходьбе, и по ровному месту мы с Арквенэн тащили волокушу без чрезмерных усилий. Но на препятствиях она сразу тяжелела – оттягивала плечи, норовила вырваться из рук и, когда мы поднимали ее на очередной гребень, у нас от напряжения ломило спину и дрожали колени.

Мужчины помогали нам. Однако им самим приходилось туго, ведь их поклажа была тяжелее, а голод донимал сильнее нашего. Несколько раз они обходили окрестности в поисках морского зверя, и иногда им попадались отпечатки огромных лап, похожие на медвежьи. Охотники были готовы схватиться и с медведем, но никого не нашли – как будто всякая жизнь покинула бесконечные ледовые поля.

Пришла пора распечатать последние домашние припасы: лембасы и сушеные фрукты. Как восхитительно было их благоухание – запахи муки, масла и пряностей, аромат персиков и яблок! Ароматом мы, взрослые, и довольствовались, подкармливая вкусностями детей. Хоть бы им подольше хватило сил и бодрости духа!

Переходы казались неимоверно длинными. К концу их я уставала до одури, до темноты в глазах. Меня поддерживала лишь мечта об огне и горячей пище. Ради этого стоило еще потрудиться: дойти до места привала, снять с волокуши мешки и, пока мужчины строят укрытие, разжечь лампу и подвесить над ней набитый снегом котелок.

Наконец наступал самый сладостный миг отдыха! Сгрудившись в хижине вокруг горящей лампы, мы разливали по кружкам кипяток и брали свою долю еды. Я старалась выбирать куски поменьше, подсовывая крупные Тиндалу и Ниэллину. Ведь они трудились больше моего. Тиндал каждый третий переход с другими разведчиками прокладывал нам путь, а Ниэллин на привалах допоздна врачевал обмороженных. Правда, у меня не хватало духу отказаться от лишнего кусочка, если они замечали мои хитрости и заново делили еду «по-честному»…

Приглушив голод, мы готовились ко сну – стелили на снежном полу шкуры, выбивали из рукавиц и сапог льдинки и оттаявшую влагу, снимали отсыревшие чулки и вместе с рукавицами подсовывали себе под одежду, чтобы высушить их за ночь собственным теплом. Не больно-то приятно укладываться спать с холодной примочкой на животе! Но тот, кто в походе ленился держать руки и ноги в сухости, рисковал и вовсе лишиться их.

Мы ложились, чтобы опять ночь напролет мерзнуть и смотреть сны о еде. А назавтра нас ждал новый долгий, утомительный переход.

От голода, холода, непосильной работы круг за кругом усталость копилась в теле и в душе. И проявилась в полной мере, когда путь вновь привел нас на искореженный вечным движением, смятый лед.

Между непролазными грудами здесь скрывались участки ненадежных, растрескавшихся льдин. Со всем старанием проводники тропили дорогу в обход опасных мест. Стараясь поскорее миновать буераки, мы еще удлинили переходы, но шли теперь медленнее и порой надолго останавливались, дожидаясь, пока разведчики найдут путь.

Изнуренные трудным походом, многие пользовались этими остановками, чтобы передохнуть – садились или ложились на свои волокуши, а то и просто падали в снег. В первый миг неподвижность казалось сладостной, но вскоре начинал чувствоваться холод, тело пробирала дрожь, руки и ноги немели… Тут нужно было встать и двигаться, хотя бы топтаться на месте. Но некоторые, обессилев, не могли заставить себя шевелиться и быстро впадали в сонное оцепенение.

Поначалу мы не знали, как опасен этот сон. Когда двоих мужчин из нашего отряда не удалось разбудить сразу, товарищи поплотнее завернули их в плащи и шкуры и повезли на волокушах, как раньше везли обмороженных. Каков же был наш ужас, когда, подойдя проведать их, Ниэллин обнаружил, что они мертвы! Во время бесчувственного сна жизнь покинула их вместе с теплом, тихо и незаметно.

Мы не оставили бы живых, но не могли тратить оскудевшие силы на мертвых. Их погребли прямо у тропы, в расщелине ледяного бугра.

Жуткое чувство обреченности охватило меня. Я знала: на нашем пути эта могила не последняя. Прав был Лорд Арафинвэ, когда говорил, что и немногих погибших хватит для скорби! А мы – скольких мы уже схоронили? Кого еще опустим под лед?

Долго ли будет умножаться наша скорбь?

Нет, мы не желали смириться со студеной смертью. Но не могли мы и вернуться. У нас не было иного пути, кроме как все дальше и дальше пробиваться сквозь ледовые дебри. И мы пробивались – брели по перепаханным, вздыбленным льдинам, перелезали через гребни, петляя, обходили участки тонкого льда.

Теперь ясно стало, что Артафиндэ поступил разумно, назначив замыкающими своих младших братьев. Сам он вместе с Артанис и Артаресто возглавлял наш Дом, показывая пример выносливости и стойкости. И они, и предводители других отрядов поддерживали ослабевших, поднимали на ноги упавших, расталкивали оцепеневших – делали все, чтобы никто в пути не отстал. И все же в каждый переход у кого-то рвались постромки или ломались волокуши, кто-то едва плелся из-за боли в сбитых, обмороженных ногах, а некоторые, отчаявшись, уходили с тропы и ложились в снег: смерть от холода представлялась им лучшей участью, чем продолжение мучительного похода. Товарищи брали их на волокуши, везли с собой, если могли… А бывало, что и оставляли, не в силах ни тащить, ни заставить идти самих. Весь народ не мог останавливаться из-за таких. Мы должны были идти вперед во что бы то ни стало.

Ослабевших и отчаявшихся подбирал наш отряд. Поняв, что за дело предстоит, Айканаро и Ангарато подготовились как следует: собрали под своим началом два десятка своих приятелей – парней крепких, выносливых и упорных, а еще освободили несколько волокуш, передав поклажу с них другим. На запасные волокуши укладывали когда груз со сломанных саней, а когда и обессилевших путников, и пустовали они редко.

Ниэллин запасся лекарственной мазью, мягкими тряпицами – остатками наших с Арквенэн юбок – и приспособился врачевать пострадавших чуть ли не на ходу. Еще он обнаружил, что дорожные хлебцы не только питают, но и обладают целебными свойствами: однажды он дал кусочек лембаса истощенной, сильно обморозившейся женщине, чтобы хоть немного приободрить ее. К нашему удивлению, она ободрилась настолько, что встала на ноги и большую часть пути прошла сама, да и раны от мороза у нее зажили куда быстрее, чем ждал Ниэллин.

С тех пор мы стали давать кусочки лембасов не только детям, но и тем, у кого совсем иссякли силы. Жаль только, что запас хлебцев уменьшался все быстрее. И что помочь они успевали не всегда.

Все чаще нам приходилось искать расщелины среди ледовых глыб или рыть ямы в снегу, чтобы похоронить замерзших. Какой же страшной и угнетающей была эта работа!

Все чаще в душе моей вместе с горем шевелилось осуждение: как они могли поддаться слабости? как позволили себе просто лечь и умереть? как посмели бросить друзей и родичей, отказаться от них?!

Я понимала, сколь неразумны эти мысли, но не могла избавиться от них, пока мы вновь не попали в зыбкий лед.

На сей раз подвижки не застали нас врасплох: разведчики были начеку, да и Тиндал в тот переход шел с нами и вовремя почуял неладное. Погода была ветреной, но ясной, в небесах подолгу полыхало яркое сияние, и мы хотя бы видели, куда идти. Однако волнение льдов захватило обширное пространство, и нам никак не удавалось выбраться из него. Под треск, рев, стоны льда мы то шаг за шагом пробирались по шевелящимся буграм, то, напрягая все силы, бежали по льдинам, перепрыгивали трещины, перетаскивали волокуши, каждый миг ожидая, что под нами разверзнется морская бездна.

Иногда скрежет и грохот стихал, шевеление льда прекращалось. Но, стоило понадеяться на отдых, как разведчики вновь поднимали тревогу. Рев и стоны ломающихся льдин настигали нас, опора под ногами вздрагивала – и нам приходилось хватать детей, снова впрягаться в сани и бросаться вперед. Мы никак не могли встать лагерем и за полный круг звезд передохнули едва ли пару часов.

К концу этого круга у меня не осталось ни сил, ни мыслей. Ноги мои были словно неподъемные колоды, плечи отваливались под тяжестью постромок волокуши. Арквенэн толкала сани сзади. Они то застревали, то проскакивали и подбивали меня под ноги. А у меня даже не получалось злиться. От очередного толчка я свалилась, попыталась подняться – и не смогла. Тело отказалось повиноваться мне.

Я не испугалась: лежать было так приятно! Незачем надрываться, куда-то идти… лучше уснуть и спать... спать в теплой снежной постели…

Сквозь оцепенение я почувствовала, как меня трясут, поднимают. Я вяло попыталась освободиться. И тут меня пребольно хлестнули по щеке, дернули за уши, и в придачу по шее за шиворотом растекся ледяной мокрый холод!

Я открыла глаза.

Кто-то поддерживал меня сзади, Ниэллин замахнулся для нового удара, а Алассарэ склонился надо мной с пригоршней снега наготове.

– Отстаньте… – пробормотала я.

– Хочешь прохладиться? – спросил Алассарэ. – Еще снежку?

Снова встряхнув меня, Ниэллин зло просипел:

– Не смей! Только засни – убью!

Вместе со словами меня настиг его зов, полный отчаянной тревоги и нежности. Все вместе было до того странным, что я совсем очнулась.

– Если заснет, тебе трудиться не придется, – озабоченно пробормотала Аркенэн. Это она держала меня.

Я открыла рот сказать, что не сплю – и Ниэллин тут же сунул мне кусочек лембаса. Мне оставалось только прожевать и проглотить.

Удивительное дело! Дома хлебцы были обычной дорожной едой. Этот же кусочек показался мне вкуснее матушкиного праздничного печенья, а по жилам побежало настоящее тепло. Он как будто напитал меня чудесной, животворной силой! Наверное, так и есть: лембасы хранят в себе благодать Валинора, ведь зерно для них взрастили еще при Свете Дерев…

Это снадобье поистине драгоценно, его надо беречь! А на меня уже потратили частицу, ведь я оказалась ничем не лучше несчастных, которых осуждала за слабость. И потратят еще, если я так и буду рассиживаться в снегу.

Я ухватилась за Ниэллина. Он поднял меня на ноги и, прижав к себе, прошептал на ухо:

– Тинвэ, не поддавайся, не смей. Не хочу искать тебя в Чертогах Мандоса.

– Тебе нельзя, – пробурчала я. – Ты же целитель. Ты не можешь бросить всех.

– Вот и не искушай меня, ладно?

Он легко коснулся губами моих губ, но отпрянул и отпустил меня прежде, чем я сообразила, как ответить ему. От мертвящего холода во мне не осталось и следа, лицо пылало. Все-таки зря Ниэллин истратил на меня кусочек хлебца! Мог бы просто обойтись поцелуем…

Силы вернулись ко мне очень вовремя: нас снова настиг вал мнущегося льда, и снова пришлось бежать ради спасения жизни… Вернее, ковылять, падать, ползти, мертвой хваткой вцепившись в ремни волокуш.

Подвижки льда продолжались еще полкруга. От того перехода в памяти остались обрывки: мрачное, темное после сияния небо, боль в натруженных мышцах, тычки саней, бесконечные падения лицом в снег, вой ветра, плач Сулиэль, проклятия, которые посылал льдам Тиндал…

А потом мы остановились, уткнувшись в спины тех, кто шел перед нами.

Стало гораздо тише: лед успокоился, треск и скрежет его прекратились. Смолкли и наши стоны, проклятия и ругань. Лишь ветер свистел среди ледовых нагромождений – гнал нам навстречу клочья тумана, тут же изморозью оседавшего на одежде и поклаже, на вывороченных, расколотых льдинах.

Впереди, совсем недалеко, в небо взлетели две стрелы.

Я вздохнула с облегчением. Как хорошо, что Нолофинвэ решил устроить привал прямо здесь, не велел искать место поровнее! Я ведь и шагу больше не могу ступить…

Мы стали озираться, прикидывая, где устроить укрытия. Тиндал с озабоченным, недовольным видом влез на ближайшую груду льда, огляделся… Лицо его помертвело.

– Что там? – крикнула я.

Он молчал.

Я с трудом вскарабкалась к нему – он указал рукой.

Впереди, в четверти лиги от нас, над искореженным льдом висел плотный, колышущийся туман. Он простирался поперек нашего пути, сколько хватало глаз. Второй Дом разбрелся у края завесы, не углубляясь в нее.

Вдруг сильный порыв ветра в клочья разорвал и разметал белесую кисею. За нею курилась паром черная вода.

Туман скрывал длинную, широкую полынью, расколовшую лед, словно река – каменную равнину.

Ледовый панцирь моря разрушился. Наш путь завел нас в тупик.