Текст книги "Лёд (СИ)"

Автор книги: Татьяна Росомахина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Всем, кроме лекарей.

Для больных ставили несколько шатров. Вокруг них тут же собирался народ, а изнутри доносились стоны, хрипы, трескучий кашель. Лальмион с Ниэллином обходили всех и занимались каждым из недужных. Я не знала, успевают ли они поспать! Мы с Арквенэн старались следить, чтобы они хотя бы ели досыта, и носили им еду. Толку-то! Варево совсем остывало, пока лекари добирались до него!

Но однажды Ниэллин сам явился в нашу хижину и, едва поздоровавшись, накинулся на мясную похлебку. Ему явно было не до разговоров, да Арквенэн не утерпела:

– Наконец-то ты с нами! Вовремя, а то мы скоро забудем твое лицо. Будем путать с Лальмионом – оба кожа да кости!

Справедливости ради, никто из нас не мог похвастаться упитанностью и свежим видом; но Ниэллин и правда совсем исхудал и стал больше походить на отца, чем на себя прежнего.

– Да все со мной хорошо, – не отрываясь от еды, пробормотал он. – И с отцом тоже.

– Неужто? Вам обоим давно пора отдохнуть. Что за хворь такая, от которой вам ни поесть, ни поспать недосуг?

– Гнусная хворь, – отставив плошку, Ниэллин растянулся на вытертой шкуре. – Это все сырость… Легкие слизью какой-то забиваются. Разгоняешь ее – вроде ничего. Отойдешь – больному дышать нечем. Вот и приходится с каждым сидеть, пока не раздышится.

– Тем более. Никому не будет пользы, если ты сляжешь сам.

– Не ворчи, Арквенэн. Хватит с меня Артафиндэ, он уж все объяснил. Приказал с ним в очередь работать. Не то грозится запретить нам врачевать, сам всех лечить будет. У них с Артанис хорошо получается, да когда ему? Он ведь Лорд…

Последние слова Ниэллин договаривал сквозь сон.

Я подсунула ему под голову мешок, укрыла плащом и одеялом. Лорд Артафиндэ распорядился вовремя! Еще бы, он ведь сам владеет целительским даром и лучше нашего знает, во что обходится целителю чрезмерное усердие. Жаль, что дар этот редок. Будь у нас больше лекарей, всем было бы легче… Артанис повезло, она может врачевать по-настоящему. Вот бы мне так уметь!

– Странное дело, – взглянув на спящего, задумчиво сказал Тиндал. – Хворь эта… Помните, Владыка Мандос обещал, что нас не одолеет телесная немощь? А это что?

– Это муки и скорби, – произнес Алассарэ серьезно. – Походу конца-края не видать, идти все труднее. Труднее верить, что выберемся. А здесь, среди льдов, нам жизни нет, мы-то не морские звери. До отчаяния недалеко… Видно, кто отчаялся, норовит через хворь… освободиться.

– Оставь! Не нарочно же они болеют! – возразила я.

Алассарэ лишь пожал плечами.

Не ждала я от него столь мрачных слов! Да и вид у него непривычно унылый. Может, он тоже устал? Немудрено: они с Тиндалом разведывают льды через два круга на третий, да еще, бывает, охотятся. Конечно, времени на отдых остается всего ничего… Как бы Алассарэ сам не закашлял!

– Что ты на меня так смотришь? – встрепенулся он. – Не о себе говорю. Так... вообще.

После этого разговора я некоторое время присматривалась к нему. Но не заметила ничего подозрительного: одолев мгновение слабости, Алассарэ бодрился как обычно и как обычно ободрял нас колкими шуточками.

Особенно доставалось Арквенэн. Он то начинал восхищаться изяществом, с каким она носит обледенелый меховой балахон, то нахваливал ее стряпню в дни, когда мы и огонь-то не могли развести и ели мерзлую строганину, то предлагал сделать гребень из кости морского зверя и нарезать ленточки из его шкуры, чтобы Арквенэн было чем расчесать и подвязать остриженные волосы.

Арквенэн когда смеялась, когда сердилась, когда отвечала, обвиняя Алассарэ в наших неурядицах – мол, он своим дурачеством злит даже Хозяев Морей, и они нарочно баламутят воду и разбивают лед. Иногда же она, не находя слов, бросалась в обидчика снегом – и между ними начиналось сражение. Конечно, я вступалась за подругу; но Алассарэ закидывал нас снежками с такими ужимками, что мы против воли начинали смеяться и от смеха все время промахивались!

Алассарэ всегда старался вовлечь в забаву и Айвенэн с детьми, но это удавалось все хуже.

Айвенэн чем дальше, тем сильнее боялась льдов. На переходах она шла за другими, даже в спокойных местах не решаясь ни на шаг отойти с тропы. На привалах вздрагивала от каждого треска и скрипа. Дети уставали от долгой, напряженной ходьбы и, чувствуя настроение матери, сами стали беспокойными и робкими. Мы забыли, когда они шалили в последний раз! Если же Алассарэ затевал с ними игру, после краткой вспышки веселья они лишь больше капризничали.

Соронвэ, впрочем, вел себя как мужчина: шел не отставая, держась за постромку волокуши, на привалах помогал ставить детский шатер, сам отряхивал от намерзших ледышек свою одежду и шубку Сулиэль, подавал еду ей и матери. А Сулиэль то уныло брела за Айвенэн, переставляя ноги неловко, словно деревянная кукла, то забегала вперед, но выдыхалась так быстро, что приходилось брать ее на руки. Заботы братца она принимала с безразличным видом, почти не разговаривала с нами, совсем перестала отвечать на заигрывания Алассарэ. Ела она все хуже; и Айвенэн жаловалась, что во сне она мечется и плачет. Ниэллин давал девочке укрепляющий отвар, по кусочкам скормил один из последних лембасов, но и это не помогло: личико у нее совсем заострилось, взгляд потускнел.

Однажды, едва мы тронулись в путь, как Сулиэль раскашлялась и упала в снег.

Айвенэн как обезумела: схватила дочь, с остановившимся взглядом прижала к груди и будто не слышала просьб и уговоров Ниэллина. Он чуть ли не силой забрал Сулиэль, чтобы осмотреть и дать ей лекарство.

– Крепись, Айвенэн. Надежда пока есть, – только и сказал он.

Слабое утешение!

Однако Айвенэн очнулась достаточно, чтоб хотя бы приласкать испуганного Соронвэ.

Весь тот переход мы по очереди несли девочку на руках. Ниэллин то и дело поил ее снадобьем из фляжки, которую держал на груди под одеждой. Но тельце Сулиэль раз за разом содрогалось от кашля, и ко времени привала она так обессилела, что не открывала глаз и едва дышала. Соронвэ не отходил от сестрички, заглядывал ей в лицо, звал… и, не получая ответа, растерянно смотрел на мать.

Если Сулиэль умрет, что будет с ним? Но как ребенку побороть хворь, от которой умирают взрослые?

Мы не должны были останавливаться надолго. Однако Лорд Артафиндэ объявил, что привал будет длиться столько, сколько потребуется целителям. Как только раскинули лекарский шатер, он вошел туда вместе с Артанис и Лальмионом. Ниэллин отнес девочку к ним, пообещав Айвенэн позвать ее, «когда будет можно».

Арквенэн увела понурого Соронвэ. А я с безутешной матерью осталась возле шатра.

Она стояла на коленях прямо в снегу, сцепив руки, вперив взгляд в облезлые шкуры, как будто надеялась сквозь них рассмотреть, что происходит внутри. Я прислушивалась, но целители говорили очень тихо. До меня доносился только слабый, больше похожий на хрип кашель Сулиэль.

Она еще жива…

– Не отвечает, – вдруг сказала Айвенэн. – Осанвэ… мое… не слышит. Она уходит, Тинвэ, она все дальше!

– Погоди, – силясь проглотить ком в горле, выдавила я. – Там целители… и Лорд Артафиндэ… они смогут…

Айвенэн не слушала:

– Дура! Владыки, какая я дура! Почему я не верила Арафинвэ? Где был мой разум? Ингор… как я скажу ему?! А-а-а!!!

Она с силой ударила себя по щеке – раз, другой…

В ужасе я схватила ее за руки, упала в снег рядом с нею:

– Что ты творишь?! Так нельзя! Сулиэль жива. Надейся! Думай о ней! Зови ее!

Она дергалась, вырываясь… А потом вдруг обмякла и, рыдая, уткнулась мне в плечо:

– Это я, я виновата… и Феанаро… Будь он проклят! Сулиэль, дитя мое!..

Ее отчаяние затопило меня.

О, если бы Владыки слышали! Ниэнна возрыдала бы вместе с матерью. Она умолила бы Намо Мандоса отвести рок от невинного ребенка! Хранители Садов Отдохновения исцелили бы Сулиэль, вернули бы радость Айвенэн!

Но мы отвергли Владык, а они отторгли нас. Ни плач наш, ни стон не достигнут их слуха. Наши мольбы останутся без ответа.

Нет!

Сердцем я не могла поверить в то, что знала умом.

Взгляд мой обратился к небу. Мириады звезд сверкали в вышине, и, затмевая их, на западе разгорались сполохи небесного сияния.

Варда, Владычица Света, не лишает нас своей благодати! Может, она видит наши скорби?

Я не смела прямо молить ее. Но в душе моей взлетела вдруг песнь ваниар, в час Затмения разогнавшая Тьму, – и сама полилась из моих уст.

Рыдания Айвенэн притихли. Стала слышна другая песня!

В шатре пела Артанис – пела хвалу Древам и их Свету, озаряющему и согревающему, дарящему жизнь. Ее песня сплеталась с моей, становилась яснее, взмывала ввысь… и проливалась оттуда потоком, смывая скорбь, успокаивая, укрепляя силы. Мне дышалось и пелось как никогда легко, эту легкость песней я возвращала Артанис. Голос ее звучал все свободнее, все звонче – а потом разлился прозрачной волной, стал тихим и ласковым, словно теплый ручей.

И умолк.

Умолк и мой напев. Ошеломленная, я поняла, что все еще стою на коленях, обнимая Айвенэн, и что в лекарском шатре очень тихо.

Что с Сулиэль?!

Я вскочила – и тут Ниэллин выглянул из шатра и махнул рукой, подзывая нас.

Внутри первой я заметила Артанис. Она едва стояла, опираясь на Лальмиона; лицо ее в нимбе золотых волос было так бледно, что будто светилось. Лорд Артафиндэ держал на руках неподвижную Сулиэль. Трепеща, мы склонились над нею – она спала! Дышала во сне легко и тихо, и личико ее порозовело.

Она исцелена! Песня Артанис спасла ее!

Что за радость поднялась в моей душе! Что за ликование! Мне хотелось снова петь, танцевать, разом обнять целителей, Айвенэн, весь народ. С трудом я заставила себя устоять на месте – в лекарском шатре негоже плясать и прыгать!

– Благодарю, Лорд! Благодарю!.. – вскричала Айвенэн.

Она выхватила дочь из его рук, прижала к себе, покрыла ее лицо поцелуями, так что девочка завозилась и захныкала во сне.

– Тише, тише, дай ей отдохнуть, – улыбаясь, сказал Артафиндэ. – И благодари не меня, а Артанис… и Тинвиэль. Ведь они вместе пели для твоей дочери.

Щеки мои согрелись от смущения. Это случайность! В песне Артанис была настоящая целительная сила. А я – лишь зеркало, отразившее ее…

Или это Владычица Варда помогла сотворить чудо исцеления? Не ее ли следует благодарить нам всем? И значит… мы все-таки можем надеяться на помощь Владык?

О, если б это было так! Но Владыки, устами Намо Мандоса, обещали не слышать наших просьб. А они не нарушают обещаний.

Нет, сейчас не время гадать об их словах и намерениях! Сулиэль жива, ей нужен теплый ночлег, горячая еда и питье. Целителям тоже не мешает подкрепиться: их помощь требуется многим, вокруг шатра уже собирается народ.

Пора мне приниматься за работу – от нее не избавит никакое чудо…

Я тихо выскользнула наружу – и оказалась в толпе. На меня посыпались вопросы: весть об умирающем ребенке облетела лагерь, многие слышали песню Артанис и теперь хотели знать исход. «Девочка жива, здорова, исцелена!» – повторяла я. Радостные восклицания были мне ответом.

Рядом возник Ниэллин, за руку вытащил меня из толпы и, едва мы отошли на несколько шагов, расцеловал, бормоча:

– Спасибо, спасибо, милая…

– Не за что, – сказала я, переведя дух. – Я тут не при чем. Ты же видел, что это все Артанис!

– Да, исцелила она, – согласился Ниэллин. – Но ты подсказала… указала путь. Без тебя не получилось бы, Тинвэ!

Я пожала плечами. Наверное, любовь заставляет Ниэллина искать во мне нечто особенное. Но я-то знаю, что не умею творить чудеса!

Радостное известие разлетелось среди народа так же быстро, как до того горестное. Этот привал больше напоминал праздник. Небо полыхало золотом, серебром и багрянцем, зажигая снег и лед разноцветными искрами. Звучали песни, слышался смех; нашего Лорда, целителей и Артанис повсюду поминали с благодарностью и хвалой.

Даже больным как будто стало легче, и в эту ночь никто не умер.

Утром Сулиэль проснулась слабенькой, но веселой и сразу попросила есть. Видя, что сестренка поправляется, повеселел и Соронвэ, а из взгляда Айвенэн впервые за долгое время исчез тоскливый страх. Она даже улыбалась и, как раньше, напевала детям смешные песенки-прибаутки!

Исцеление Сулиэль будто переломило несчастливый ход нашего путешествия. Лед стал прочнее, разводья – не такими широкими, мы продвигались быстрее и от этого приободрились. Пошла на убыль и страшная хворь: заболевали ею реже, не так тяжело, и она не коснулась больше никого из детей. Если же вопреки усилиям целителей больной впадал в тоску и слабел, над ним пела Артанис. Песня ее укрепляла и возвращала волю к жизни не хуже самых действенных снадобий!

Вскоре небо впереди высветлилось – значит, там и правда лежат обширные пространства сплошного льда! Однажды Тиндал вернулся из разведки не мрачный, как обычно, а воодушевленный, со сверкающими радостью глазами: он почувствовал прочный лед впереди, не более чем в пяти лигах!

Эти пять лиг тяжело дались нам: снова пришлось петлять вокруг полыней, преодолеть разводье, перелезть через высокую и крутую гряду… Лишь спустя круг звезд мы ощутили под ногами толстый, мощный, неподвижный лед.

Не передать словами, какое нас охватило облегчение! От него подкашивались ноги и слабели руки. Мы устроили привал прямо там, где вышли на прочный лед. Впору было праздновать свершение, но у нас не было ни сил, ни времени: надо наверстывать расстояние, потерянное при блужданиях в плавучих льдах.

Отоспавшись, мы спешно двинулись дальше на северо-восток.

Ледовые поля перед нами кое-где пересекали высокие гряды, встречались трещины и отдельные полыньи – но после всего пережитого разве могли они нас напугать? Идти стало куда легче, за переход мы одолевали расстояние в два-три раза большее, чем прежде.

Через три перехода Раньяр во всеуслышание объявил, что встречное движение льда больше не препятствует нам и мы заметно продвинулись на восток.

Отныне можно было не изнурять себя непрерывной ходьбой, тем более что среди нас все еще хватало обмороженных и больных. Мы заново упорядочили походную жизнь: приурочили «день» и «ночь» к кругам звезд, сократили переходы и удлинили привалы. Теперь отдых перепадал и разведчикам, и охотникам, и даже мы с Ниэллином выкроили время для прогулки вдвоем!

Вопреки опасениям, здешние равнины не были безжизненной пустыней. В полыньях водились рыба, морские звери, а еще удивительные, невиданные существа. Куда больше морских зверей, телом они походили на рыб, только без чешуи. Зато изо лба у них рос длинный, острый витой рог. Выныривая на поверхность, водяные единороги с шумом выпускали воздух из отверстия на голове. По этому фырканью охотники нашли целое стадо и загарпунили одного. Вчетвером они не смогли его вытащить, пришлось звать подмогу; мяса и жира хватило всему лагерю на три дня, а из бивня получились отличные наконечники на гарпуны.

Морская пучина оказалось щедрой, и не только мы кормились от ее щедрот. Возле полыней часто попадались следы огромных медвежьих лап. До поры здешние медведи не показывались нам. Когда же мы издали увидели одного, то поразились: он был похож на ожившую, обросшую косматым мехом ледяную глыбу! Могучий зверь шествовал с важной неторопливостью; заметив нас, он принюхался, постоял в задумчивости – а потом невозмутимо отправился дальше.

Сразу стало ясно, кто настоящий хозяин здешних мест!

Как и мы, снежные медведи охотились на морского зверя. Иногда мы находили остатки их трапез: дочиста обглоданные, разгрызенные в щепу кости и клочки шкуры. После этого близко знакомиться с медведем не хотелось: вдруг по ошибке сочтет за добычу? А на зуб к нему лучше не попадать!

Все же несколько охотников под предводительством Финдекано решили попытать счастья и вышли на медведя – одежда наша сильно износилась, и кроме мяса, нам пригодился бы его густой, теплый мех. Охотники отправились по свежему следу… А спустя несколько часов вернулись без добычи, растерянные и унылые, и привезли на волокуше умирающего.

Подавленный случившимся, Финдекано рассказал о несчастье коротко и сухо. Охотники легко выследили зверя, подкараулили, притаившись за ледовой грядой, бросили копья. Но копья застряли в косматом меху и не убили, а лишь ранили и разъярили зверя. Тот ринулся на охотников, настиг одного и ударом лапы отбросил на несколько шагов. Остальные кинулись врассыпную. Пока медведь выбирал новую жертву, Финдекано удалось добить его стрелой в глаз.

Тушу медведя бросили – надо было скорее везти раненого в лагерь. Ударом лапы зверь сломал ему шею. Увы, целители не смогли помочь бедняге: он умер к вечеру, так и не придя в сознание.

Нелепо, избежав гибели от мороза, голода и коварства льдов, погибнуть от медвежьей лапы! Никакие меха не стоят такой цены. И Лорды запретили охотиться на снежных медведей, пока хватает другой добычи.

Вскоре после этого несчастья мы опять попали на искореженный, бугристый лед, да в придачу зарядила вьюга. Пришлось больше круга отсиживаться в хижинах, слушая неумолчный рев и свист ветра.

Когда чуть развиднелось, еще день потратили на поиски полыньи и охоту: береговых припасов у нас почти не осталось, а свежее мясо уходило быстро. Наконец, после двухдневной задержки, отдохнувшие и нетерпеливые, мы приготовились снова тронуться в путь.

В тот переход Тиндал и Алассарэ должны были идти с нашим отрядом. Как обычно, мы долго ждали своей очереди. Тиндал развлекался тем, что древком копья мерял глубину сугробов. В какие-то копье уходило целиком! А Алассарэ приставал к Арквенэн с дурацкими шуточками, пока не довел ее до белого каления. Я уж собиралась вступиться за подругу, как вдруг Айвенэн спросила:

– Где дети?

К тому времени Сулиэль совсем оправилась от болезни, а к Соронвэ вернулась вся его предприимчивость и смекалка. Оба они снова требовали присмотра. Недавно Тиндал поймал их на самом краю полыньи – они собирались поплавать на небольшой льдине, как на плоту!

Здесь полыньи не было, но мало ли что? Вдруг провалятся в заметенную снегом трещину?

Мы разбрелись между грудами льда, выкликая их имена. Я влезла на гребень – и увидела их! За соседним бугром они играли с кем-то – в первый миг мне показалось, что с большой собакой.

Нет, это не собака. Это детеныш снежного медведя!

Мохнатый, толстенький медвежонок ластился к детям и был невероятно мил. Но ведь где-то поблизости бродит его мать!

Алассарэ, зашедший с другой стороны, тоже заметил детей. В мгновение ока он оказался рядом с ними и сказал негромко:

– Ну-ка, проказники, побаловались – и будет. Давайте-ка к матушке. И ты, малыш, ступай откуда пришел.

Он легонько подтолкнул медвежонка.

Тот отбежал на несколько шагов и заскулил, захныкал, почти как ребенок.

Сулиэль и Соронвэ заспорили:

– Не прогоняй его, он хороший!

– Он с нами подружился!

– В лагерь, быстро! – напряженно приказал Алассарэ. – Тинвэ, уведи их.

Скатившись со своего бугра, я схватила детей за руки…

Раздался рев.

Будто ниоткуда, шагах в двадцати от нас воздвиглась косматая громадина. Медвежонок, скуля, подбежал к ней – мать встретила его увесистым шлепком. И ринулась к нам.

Алассарэ выхватил нож, но что он мог?

Я опрометью бросилась прочь, волоча детей за собой.

Сзади раздалось злое рычание, короткий возглас и глухой звук падения, тут же – крик Ниэллина, отчаянный вопль Тиндала… Снова взревела медведица, захрустел снег под тяжелыми прыжками…

Все стихло.

Затащив детей за ледовую гряду, я в страхе выглянула оттуда.

Медведица с медвежонком исчезли. Тиндал стоял спиной ко мне, тяжело дыша, свесив пустые руки.

Ниэллин склонился над Алассарэ. Тот лежал в снегу, раскинувшись нелепо, словно тряпичная кукла. Под ним растекалось темное, как чернила, пятно.

14. Круг тревог

От ужаса у меня подогнулись ноги и потемнело в глазах. Я не выдержу, этот удар выше моих сил!

Соронвэ спас меня от обморока, дернув за куртку:

– Тинвэ, Тинвэ, медведь ушел? А где Алассарэ?

Дети! Им нельзя видеть, что случилось с Алассарэ. Вдруг это снова подтолкнет их к отчаянию и к болезни? Пусть узнают позже!

Я отшатнулась обратно за гряду и, не говоря ни слова, потащила Сулиэль и Соронвэ к лагерю. Обогнув еще один бугор, мы увидели Айвенэн. Дети бросились к матери, а я крикнула ей:

– Идите со всеми! Мне надо Ниэллина подождать! И Тиндала.

Голос у меня вдруг сел, и Айвенэн удержалась от расспросов. Но теперь Сулиэль спросила растерянно:

– А Алассарэ?

– Он тоже догонит. Потом.

Пусть мне простится эта ложь! Я не могла сказать правды, да и сама не знала ее. Жив Алассарэ или мертв?

Не в силах оставаться в неведении, я развернулась и помчалась обратно.

Он лежал на том же месте. Темное пятно под ним расплылось. Ниэллин неподвижно сидел на коленях подле него, склонив голову, спрятав руки под меховой курткой Алассарэ. Вернее, под окровавленными, смятыми лохмотьями. Тиндал столбом застыл рядом, не спуская с товарищей испуганных глаз.

– Он жив? – шепнула я.

– Да. Пока, – не поднимая головы, бесцветным голосом ответил Ниэллин.

Я отважилась взглянуть Алассарэ в лицо – оно было мертвенно спокойно и совсем бело. Только из угла рта стекала струйка крови, черной в холодном свете звезд. Потом я заметила пар у его губ и разглядела, как грудь его приподнимается слабыми, короткими вдохами.

Он жив!

– Она его лапой ударила, повалила и давай зубами драть, – пробормотал Тиндал. – Ниэллин ледышку бросил, отвлек… А я копьем по носу задел. Она аж взревела. И к детенышу подалась – он убежал, скулил где-то тут неподалеку. Алассарэ бросила, а он… вот.

Ниэллин поднял к нам бледное, потерянное лицо:

– Я позвал отца. Один не смогу...

За спиной кто-то сдавленно всхлипнул. Я обернулась – Арквенэн обеими руками зажимала себе рот. Глаза у неё распахнулись, словно блюдца. Да она сама сейчас рухнет без чувств!

Я поддержала ее – она даже не заметила.

– Что здесь?!

К нам подбежали Айканаро, Ангарато и ещё несколько мужчин.

Тиндал вполголоса повторил свой рассказ.

– Не жилец, – горестно вздохнул кто-то.

Другой предложил озабоченно:

– Надо его перевязать скорей – и на волокушу. Все уже ушли, мы ждать не можем.

– Алассарэ трогать нельзя, – глухо произнес Ниэллин. – Хребет сломан. Растрясем по дороге – обезножит или умрет.

– Так он все равно... Хм. Он же так в снегу замерзнет!

– Несите шатер, тот, старый, – распорядился Айканаро. – Прямо над ним поставим.

– Мы что, остаемся?!

Ангарато тихо сказал:

– Брат, это невозможно. Мы должны идти со всеми. Разделяться нельзя.

– Прикажешь бросить его? – зло спросил Айканаро. – Или тащить полумертвого? Лучше уж сразу добей!

Ангарато промолчал.

– Я буду с ним, – похоже, Ниэллин слышал все, хоть и казался целиком сосредоточенным на раненом.

Тиндал взмолился, обращаясь к братьям Лорда:

– Позвольте мне тоже остаться! Мы не задержимся надолго. Я проведу их, найду дорогу!

Айканаро и Ангарато не отвечали, сверля друг друга взглядами. Они явно вели между собой мысленный спор.

– Посторонись!

Это Лальмион!

Собравшиеся расступились. Лальмион пробежал между ними и, одним движением сбросив походный мешок, упал на колени рядом с Алассарэ. Пощупав жилку на его шее, он сказал Ниэллину:

– Меняемся.

Едва Ниэллин отнял руки, раненый дернулся, захрипел, лицо его исказилось страданием. Но Лальмион провел ладонью по его лбу, потом сам просунул руки под изодранную куртку – и Алассарэ вновь погрузился в бесчувственное забытье.

Ощупывая его, Лальмион бормотал:

– Кровь затворил, молодец. Два ребра сломаны… ничего. Хребет… срастется, если выживет. Нутро… да, тут плохо. Порвано все. Так, – сказал он Ниэллину. – Твое дело – держать его. Заслони от боли и не дай уйти. Я займусь животом, остальное после.

Кивнув, Ниэллин снегом обтер руки от крови, пересел раненому в изголовье и положил ладони ему на виски. Лальмион осторожно раздвинул лохмотья куртки…

Я закрыла глаза. Смотреть на кровавое месиво, оставшееся от живота Алассарэ, было выше моих сил.

Но долго прятаться не пришлось.

Принесли старый, еще из Тириона, шатер из плотного шелка, растянули так, чтобы он прикрыл и раненого, и целителей. Тиндал разжег лампу и подсунул ее под полог. Теперь внутри будет светлее и не так холодно… Хоть бы Лальмион с Ниэллином сумели помочь Алассарэ!

К тому времени вокруг собрался весь наш отряд, и кто-то напомнил с беспокойством:

– Пора идти! Мы задержались, больше медлить нельзя.

– Да, брат, – поддержал Ангарато. – Нам и так уже придется догонять. И… Как мы бросим здесь целителей? Они нужны всем. А Алассарэ… все равно…

Смешавшись, он умолк.

– Идите. Я остаюсь, – непререкаемым тоном заявил Айканаро.

– Остаешься?!

– Да. Пока… с Алассарэ не решится. Заодно за лекарями прослежу, чтобы не потерялись.

– Да это безумие! Как вы пойдете одни? Что я скажу Артафиндэ?

– Ногами пойдем, – буркнул Айканаро. – С Артафиндэ я сам объяснюсь. Осанвэ на что? Он поймет. Он ведь тоже целитель.

Ангарато с мрачным видом покачал головой.

Айканаро не сдавался:

– Мы не задержимся надолго. Двинемся за вами, как только Алассарэ… можно будет везти. Маленький отряд пойдет быстрее, чем весь народ. Мы нагоним вас на первом же привале.

Хмурясь, Ангарато молчал. В толпе воскликнули нетерпеливо:

– Пойдемте уже! С нами дети, они бегом бежать не могут. Еще постоим – совсем отстанем!

– Иди, брат, – подхватил Айканаро. – Не трать время на споры. Они правы, всем задерживаться нельзя. За нас не бойся. У нас есть снаряжение, и припасами мы не обижены. Не пропадем, вот увидишь. А без лекарей Артафиндэ как-нибудь обойдется пару дней. Второй Дом поможет, если что.

Еще помолчав, Ангарато неохотно уступил:

– Неправильно все это… Но как знаешь. До встречи, брат.

Они крепко обнялись. Потом Ангарато пошел к тропе, где остались волокуши. Народ потянулся за ним. Многие с грустью и сожалением оглядывались на одинокий шатер. Но чем они помогут, даже если останутся здесь?

Против движения к нам протолкалась заплаканная, растерянная Айвенэн:

– Как же так? Алассарэ детей спас! А его бросают!

– Не бросают, – решительно возразил Тиндал. – Мы же с ним. Догоним вас потом, никуда не денемся.

– Ты думаешь, он не… он поправится?

– Конечно!

Мне бы его уверенность! Но Айвенэн уверенность в хорошем исходе нужна еще больше. Ведь ей придется рассказать Сулиэль и Соронвэ об участи их старшего друга и защитника.

Айканаро поторопил:

– Айвенэн, иди, пока дети тебя не хватились. Вам уж точно нельзя отставать. Тинвиэль, Арквенэн – а вы чего стоите? Не заставляйте других ждать!

Он что – предлагает уйти? Бросить Алассарэ здесь, когда он при смерти?! А заодно бросить Тиндала и Ниэллина?

– Мы тоже остаемся! – выпалила я.

Арквенэн поспешно и мелко закивала головой, будто лишилась дара речи.

Айканаро недовольно свел брови, собираясь возражать, но я добавила быстро:

– Мы не будем обузой. А потом, ты сказал, что мы догоним всех через пару дней. Не о чем беспокоиться! Или ты солгал?

Пойманный на слове, Айканаро тяжело вздохнул:

– Ладно. Зря вы это делаете, ну да как хотите. Тогда, раз уж вы не обуза, пойдемте, волокуши сюда перетащим.

Мы вернулись к тропе. Наши не успели еще отойти далеко; Ангарато, шедший последним, обернулся и на прощание помахал нам рукой.

В придачу к нашим припасам, товарищи оставили мешок с мерзлым мясом и жиром морского зверя, несколько оленьих шкур, гарпун и запасной колчан, полный стрел. С этим можно продержаться и десяток кругов!

Вчетвером мы перетащили ближе к шатру тяжелые волокуши мужчин и наши с Арквенэн сани. Айканаро и Тиндал принялись заново перекладывать и увязывать мешки, освобождая одну из волокуш, мы помогали… Но каждый из нас украдкой поглядывал на освещенный лампой шатёр.

Что происходит там, внутри? Не слышно ни вздоха, ни стона. Неужели Алассарэ…

Нет! Он не может умереть, раз за него взялись целители!

Тут Лальмион крикнул изнутри:

– Сумку мне!

Мы с Арквенэн вдвоем схватили его мешок и торопливо влезли в шатер. Тиндал сунулся было следом, но Лальмион приказал: «Воды натопи», – и он тут же исчез.

В шатре к привычному чаду лампы примешивался запах крови, обильно пропитавшей снег. Алассарэ, раздетый по пояс, по-прежнему мертвенно-белый и неподвижный, лежал на остатках своей куртки. На груди его багровели кровоподтеки и глубокие царапины, живот был разорван так, что кожа и мышцы разошлись, и в страшной ране поблескивали сизоватые внутренности. Ниэллин придерживал его голову у себя на коленях и сам сидел не шевелясь, прикрыв глаза. По лбу его струйками стекал пот.

Не дав нам ни мгновения на ужас и дурноту, Лальмион распорядился отрывистым, глухим голосом:

– Поможете мне. Внутри я слепил. Больше пока не могу. Будем шить. Арквенэн, ты посветишь. Тинвиэль, смотри сюда.

Арквенэн рукавицами схватила лампу, подняла повыше. Лальмион вытряхнул из сумки деревянную шкатулку, достал оттуда пару тонких лекарских щипчиков и показал, как сводить края раны, чтобы удобнее было сшивать их. А потом вручил щипчики мне.

Во мне все затряслось, будто студень, но я подавила противную дрожь. Не хватало только, чтобы моя слабость помешала спасению Алассарэ!

Я крепко сжала щипцы.

Жуткая работа была кропотливой, словно тонкое рукоделие. Я старалась так и думать о ней. Когда-то в прошлой жизни, дома, я для забавы сшила пестрое покрывало из обрезков цветных тканей. И теперь старалась забыть, что красно-белые лоскутья, которые я щипцами соединяю вместе, а Лальмион сшивает – это живая, истерзанная плоть. Пусть это будут просто куски плотного полотна. Я старалась забыть о боли, которую мы причиняем Алассарэ и о том, что Ниэллин разделяет ее. Пусть бы Алассарэ ничего не чувствовал в своем полумертвом забытьи!

А вдруг Ниэллин не удержал его душу и она уже на пути в чертоги Мандоса? Вдруг душа Ниэллина отлетит следом?!

Нет! Ниэллин справится. Не может быть, чтобы их с отцом старания пропали зря!

Лальмион споро работал иглой, пальцы его так и мелькали. Однако, казалось, прошли часы, прежде чем он завязал последний узелок и кивнул мне: «Все».

За все время, пока мы мучили Алассарэ, Ниэллин не шелохнулся и, похоже, сам пребывал в бесчувствии. Когда Лальмион осторожно приподнял голову раненого и отвел руки Ниэллина, тот мешком завалился на бок. В ужасе я склонилась над ним – но лицо его было спокойным, а дыхание медленным и глубоким.

– Молодец, мальчик. Удержал, – Лальмион ласково провел рукой по волосам сына. – Ничего. Пусть поспит.

Пальцы целителя дрожали – и я поняла, что сам он устал до крайности, до полного изнеможения. Чтобы поддержать жизнь в израненном теле Алассарэ, потребовались все его силы.

Тяжело переведя дух, Лальмион спросил:

– Где все?

– Ушли. С нами еще Тиндал и Айканаро, – сказала я.

Против воли голос мой дрогнул – страшно было вспомнить, что мы остались в ледяной пустыне одни!

Однако Лальмион кивнул спокойно, как будто известие вовсе не тронуло его. Он велел нам с Арквенэн постелить несколько шкур одну на другую и согреть над лампой все плащи и одеяла, какие найдем. Потом крикнул Тиндалу, чтобы тот нес воду.