Текст книги "Чаша любви"
Автор книги: Татьяна Ковалева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)
Присев возле тумбочки, я выбираю для Саши тапочки. Запахиваю халат, прячу сахарные коленки. Тапочки выбрать не просто: нога у Саши, смотрю, чуть не в два раза больше моей. Те, что давали Константину, почему-то не хочу предлагать. Тапочки Луки тоже мелковаты. Нахожу какие-то – без задников.
Опять спохватываюсь: я же забыла нового гостя представить! Что это со мной сегодня творится! Конечно – сплошные потрясения!
Легонько касаюсь рукой его плеча, говорю тетке:
– Это Саша.
Тетя подает ему руку. Он пожимает ей самые кончики пальцев.
«Какой же он большой! Я не заметила этого вчера. Или это рядом с тетей? Да и я была вчера на каблуках».
– У нас скоро обед, – говорит тетя. – Я приглашаю... То есть, мы приглашаем, – она кивает на меня.
– Нет, нет! – отказывается Саша. – Я не надолго. Минут на пять, если не прогоните. Ждет машина.
«Его ждет машина. Кто он?.. Военный? Милиционер? Главный конструктор какого-нибудь завода? Или чиновник из мэрии».
Тетушка, не скрывая некоторого разочарования, ретируется на кухню. Я все еще несколько смущена; веду Сашу в свою комнату, прикрываю дверь.
Он с неподдельным интересом осматривается:
– Здесь живет Муза?
«Звезда», – едва не срывается у меня.
– Уютно, – оценивает Саша. – И со вкусом... Хороший вид из окна. Много книг...
Он внимательно смотрит на меня.
– Вчера вечером я подумал: почему бы нам не встретиться вновь?
– Да, конечно... – едва сдерживая волнение, отвечаю я, но ответ мой какой-то неопределенный – он не определяет моего отношения к его словам, к его осторожному предложению.
Взгляд Саши становится рассеянным. Саша тщится понять смысловую окраску моего ответа.
Прихожу ему на помощь, или, вернее, поправляю себя:
– Хорошо, Саша! Но как вы нашли меня?
Он опять улыбается:
– Вычислил вот.
Слышу, как под дверью дефилирует тетушка. Ей, видно, крайне любопытно знать, о чем здесь говорится. Но вряд ли она улавливает что-то, кроме отдельных слов.
Взгляд Саши задерживается на пишущей машинке.
«Я забыла убрать ее в шкаф».
Подхожу к столу:
– Хочу познакомить вас. Эрика – моя подруга и кормилица...
Саша легонько проводит рукой по каретке, потом – по клавиатуре. Клавиши отзываются чуть слышным радостным позвякиванием.
– Вы пишите? – он удивлен.
– Да. Толкалась я в разные двери. Но открылась эта...
Постойте! – Сашу как будто осеняет. – То-то мне показалась вчера знакомой ваша фамилия. Я, кажется, даже что-то читал из вашего! Сейчас, сейчас, припомню... Да, вот! Балерина-отравительница? На обложке балетные туфельки и химическая формула синильной кислоты.
«Надо же! Он и в химии понимает...»
Я, однако, польщена.
А Саша смотрит на меня как будто другими глазами. Проводит рукой по столу – осторожно, даже можно сказать нежно – словно ласкает.
И говорит:
– Вот, значит, за каким столом пишутся ваши книги.
Мне приятно его внимание к моему столу, к моей пишущей машинке.
Саша приветливо улыбается Эрике. Она – ему. Она, злодейка, всем приятно улыбается, когда на нее светит солнце, когда каретка поблескивает.
Я изумляюсь: ревность вдруг шевельнулась во мне...
– А вы? – спрашиваю.
– Что? – не понимает Саша, отрывает взгляд от Эрики, которая так старательно строит ему глазки.
– Кто вы?
– Ах, это... Я – «Синяя птица».
– Вы – птица?..
Он смеется (он хорошо, уверенно держится!):
– Простите, Елена! Полная голова мыслей, впечатлений от знакомства с вами... «Синяя птица» – это фирма такая. Зарубежный туризм. Разве вам не попадалась на глаза наша реклама?
– Да, кажется... – отвечаю я, хотя реклама «Синей птицы» мне, и правда, ни разу не встречалась.
– Сейчас многие ездят в Милан или Барселону, или на Канары...
Слышу, как тетя открывает входную дверь. Зачем? Вроде, звонка не было. Или она увидала в окно кухни, что идет Константин?
«Нет-нет! Только не это!»
Через секунду я разгадываю маленькую хитрость тетушки: она, кажется, добивается сквозняка – чтобы тот приоткрыл дверь моей комнаты. Тетушке невероятно любопытно, о чем между нами разговор.
Но дверь моя не открывается. И не потому, что так уж плотно прикрыта, просто сквозняк получается в другую сторону. Я слышу, как потянуло по ногам; слышу, как загудело тихонько в щели под дверью. Вижу: всколыхнулись занавески.
Тетя уходит на кухню ни с чем.
– На Канары? – переспрашиваю я. – По нынешним временам, Саша, вы большой человек.
Забавляюсь своей мыслью:
«Он во всякие времена большой человек. Рост у Саши – дай Бог каждому!»
Лицо Саши становится серьезным:
– Я так не думаю. Во всяком случае – к этому не стремлюсь. Уж коли все так переменилось в мире, просто стараюсь жить своей жизнью.
– Жить своей жизнью, – тихо повторяю я, словно пробуя фразу на вкус (это из меня высовывается литератор), потом добавляю: – Это как будто так просто и в то же время здесь скрыт глубокий смысл.
Саша кивает:
– Однажды умнеешь и начинаешь ценить каждый свой день... Жалеешь об упущенном...
Я смеюсь:
– Вы, видимо, эпикуреец.
– О, совсем немного. Когда крепко становишься на ноги, из тебя уже трудно сделать фаната.
Тут я вспоминаю свои вчерашние мысли: Саша очень быстро думает. По-моему, это нормально для мужчины. И еще – он думает на один-два шага вперед. Поэтому я все время его чуть-чуть недопонимаю. Приходится переспрашивать. Вот, про фаната, например, – здесь он явно рванул вперед. Но часто переспрашивать – это значит показаться дурой. Или – глухой. Ни то, ни другое, понятно, меня не устраивает.
Поэтому «фаната» я замалчиваю.
Тетушка не выдержала мук. Заглядывает в комнату:
– Может, хотя бы чаю?..
И глядит, глядит на Сашу...
Улыбочка у нее сладенькая такая!
Я фыркаю в душе: «Ну, старуха! Любопытство погубит тебя!»
А вслух подхватываю:
– Действительно, чай у нас хороший, ароматный! Вы любите «Lipton»?
«Догадалась ли тетка спрятать торт? Это же теперь кладбище, а не торт, – кладбище Константиновых иллюзий! Надо бы записать; можно использовать где-нибудь».
Саша взглядывает на часы:
– Нет, спасибо! Мне уже пора.
А сам стоит на месте.
– Нет, спасибо! – дублирую я и в упор гляжу на тетку; я ее по существу выталкиваю взглядом.
Тетка неохотно отступает в прихожую, но дверь оставляет чуть-чуть приоткрытой.
Саша с удовольствием смотрит на меня. Любуется, что ли? И молчит. Он умеет молчать значительно. Говорят, это дар. А ко мне прилипает мысль: ты так мало времени провела сегодня у зеркала. Эта мысль подтачивает мою уверенность. Я гоню ее – прилипчивую, неотвязную, – а она все подтачивает и подтачивает...
– Лена... – тихо говорит Саша. – А как вы насчет...
– Хорошо! – быстро отвечаю я (обойду его хоть на повороте). – А насчет чего?..
В прихожей воцаряется несказанная тишина. Она прямо-таки звенит! Она вползает в мою комнату. Вот тетка любопытная! Как бы не померла там – под дверью!
Мой скорый ответ воодушевляет Сашу. В глазах его зажигается радость, и он не собирается прятать ее. Он искренен. А Эрика теперь улыбается как-то кисло – солнце продолжает свой ход.
– В Концертном сегодня хорошая программа... Я бы купил два билета...
– Наверное, трудно купить два билета на сегодня? – с некоторым сомнением говорю я.
При этом, будто прохаживаясь по комнате, подхожу к двери, прикрываю ее.
– Ничего, я попробую, – улыбается Саша. – Я заеду сегодня за вами вечером. Вы позволите?
Я улыбаюсь в ответ:
– Ну как не позволить? Конечно, заезжайте.
Мы выходим в прихожую.
Тетушка выглядывает из кухни:
– Я надеюсь угостить вас как-нибудь обедом, молодой человек. У нас бывают роскошные обеды, если Алена постарается. И вообще, будете в наших краях – заходите.
– А я уже сегодня надеюсь быть в ваших краях, – не теряется Саша.
Он надевает туфли. Он пользуется ложкой. (Константин никогда не пользуется ложкой и надевает туфли, сминая запятники.) Я провожаю Сашу до двери, подаю на прощанье руку. Но Саша не пожимает ее. Взяв за кончики пальцев, наклоняется. Медленно... И целует запястье. Губы его такие мягкие и теплые. Он нетороплив, полон достоинства. Каждое его движение почему-то сильно волнует меня.
Хорошо, что в прихожей полумрак. Саша не видит, как кровь бросается мне в лицо.
Он уходит, больше не сказав мне ни слова. Его молчание опять значительно. Быть может, потому, что оно к месту? Ведь все пока сказано.
Я думаю об этом с минуту, прислонившись спиной к двери, – словно героиня из какого-то, полузабытого мною, фильма. В таком положении и застает меня тетя.
Глаза у нее очень честные:
– Как я тебя понимаю, Аленка! Такой парень!..
– Понравился? – я улыбаюсь, чувствую – щеки мои горят, запястье пылает.
«Хорошо, что в прихожей полумрак», – радуюсь снова.
– Вон как раскраснелась! – замечает, однако, тетка. – Что? Взял за живое?.. И где ты его такого нашла?
Последний вопрос как будто риторический. Но я отвечаю:
– Упала на него, как снег на голову.
Тетушка пропускает мои слова мимо ушей, полагая, что я выражаюсь образно; качает головой:
– Хороший парень! Хороший парень!..
– А как же Константин? – удивленно спрашиваю я.
– Что Константин?
– А чей он протеже?
– Мой, что ли? – чуть не обиженно вскидывает на меня глаза тетка. – Хороший, конечно, и он. Девки, знаю, на него заглядываются... Да ты права: суетный какой-то. Вчерашний день. Чего к нему возвращаться?
Я иду к себе в комнату. Тетушка следует за мной по пятам; ее сейчас можно назвать навязчивой или неотвязчивой (но повод ее навязчивости мне приятен).
– А этот... как его!.. Саша... толковый парень! Сразу видно... Смотри, девочка, не упусти. Такой на дороге не застоится – быстро подберут.
Знала бы она, как я его «подобрала»! И ведь практически на дороге.
Звонит телефон. Я поднимаю трубку:
– Алло!
– Ленка! Ты дома? – знакомый голос; кажется, Вера.
– Да, я сегодня до вечера дома.
– Жди. Сейчас приду, – точно, это Вера. – Ой, что я тебе расскажу... Упадешь – не встанешь!
Минут через десять она приходит. Ее прямо-таки распирает от какой-то новости. Если не заговорит, то вот-вот взорвется. Но при тетке Вера молчит. А держать язык за зубами ей все труднее. Вера, кажется, уже разъезжается по швам.
Уединяемся с ней в комнате.
– Привет, Эрика! – восклицает Вера. Она знает про мою игру. – Да, Лена, давненько я в твоей обители не была. А у тебя, вижу, изменения здесь. Вещей, что ли, больше стало?..
Она садится, озирается.
За нами, будто сама собой, плотно закрывается дверь.
«Сквозняк, что ли?»
Мне не терпится узнать, что же хочет сказать Вера. Чего такого важного она принесла на хвосте? И про кого? Про Любашу, должно быть. Но подруга вдруг меняет тактику.
Вера не торопится с новостями.
– Что пишешь?
Теперь меня всю распирает – от любопытства.
– Вера, не томи.
– Ты о чем? – глаза ее смеются.
– Рассказывай! – начинаю нервничать я.
– Ты не поверишь! – взрывается наконец она. – Часов в десять стучит сегодня кто-то в дверь. А мы только поднялись – нам во вторую смену всем, готовиться к прогону... «Кто?» спрашиваем. В ответ молчание. «Подождите!» – говорим... Набросили кто что. Я открываю...
Тут она тянет паузу, потом восклицает, обегая взглядом стены:
– Ремонт, что ли, сделали?
И улыбается...
– Ремонт, ремонт, – вспыхиваю я. – Что дальше?
– Ага... – она кивает. – Заходит парень. Такой красавчик! Светленький... «Вера, Надежда, Любовь?» – спрашивает. «Мы», – отвечаем.
А он тут тобой интересуется. Где, спрашивает, тебя найти... Любка-то уже зацвела! Думала, к ней – новый ухажер. Да и мы так подумали. Ан-нет! Парень этот на Любку и не глядит. Ты можешь себе представить? – Вера хватает меня за плечо. – На Любку – и не глядит. Раньше такого не бывало! Для нее это полное фиаско! Как гвоздики к магниту, прежде парни к Любке тянулись. А тут... скользнул взглядом... Мы не говорим, куражимся. А больше всех Любка старается. Злится, фыркает. Мстит. А он – ноль внимания на ее взбрыки. Вежливый такой! «Хорошо, – говорит, – девочки! Нет так нет!» И уходит... – тут Вера опять хватает меня за плечо. – Слушай, а кто это? Еще не приходил?
Я поворачиваю к ней удивленное лицо:
– Не знаю, кто! А что, должен был прийти?
– Жди, придет! – успокаивает меня Вера. – Слушай дальше... Надька говорит, это твой мэн. Провожал тебя вчера. Ага!.. Мы, значит, встали... Через десять минут он – парень этот – возвращается. С шампанским и конфетами. Да дорогие конфеты. Я такие, может, раза два пробовала. «Где живет Муза?» – спрашивает. А улыбка у него – чудо. Весь так и светится! Ну, мы и сказали твой адрес... Деваться некуда.
– Ты сказала?
– Я, – Вера поднимает на меня виноватые глаза. – А что, не надо было? Вы поссорились?
– Нет, не в этом дело. Мимолетная встреча... – я с трудом подавляю взволнованный вздох.
Вера убежденно трясет головой:
– Я тебе завидую, Лена. Да и не только я! Даже у Любки не было такой мимолетной встречи. А он – умница! Прямо ураган. Свежий ветер налетел. Не мытьем, так катаньем! Подавай ему адрес на стол и все тут. «Где Муза живет?» И конфетами угощает. Нависает над тобой, как скала, даже замирает сердце. – Вера зажмуривается. – Не приходил еще, значит? Жди, придет...
– Хорошо. Жду, – киваю.
– А что это Эрика у тебя такая грустная?
– Отпуск у меня.
– Понятно! Хорошенький ремонт... – Вера спешит в прихожую. – Я побегу, а то придет еще твой... Увидит меня, подумает: прилетела сорока, натрещала.
Ловлю себя на том, что этот ее «твой», сказанный впопыхах, меня приятно трогает.
Весь день, начавшийся с Константина, проходит у меня под знаком Александра. Я полна впечатлений, мыслей и даже фантазий. Все впечатления – от Саши, все мысли о нем. Фантазии... Они очень смелые. Самой лучшей подруге – той же Вере – я ни за что не открою их... Диккенс скучает, позабытый, на моей постели. Ветерок, влетающий в раскрытое окно, переворачивает страницы.
Я же полдня изучаю свой гардероб. Достаю платья, костюмы, блузки. Что-то прибрасываю перед зеркалом, что-то сразу отметаю. Как одеться, чтоб не выглядеть белой вороной? Я давно не бывала на концертах. А когда бывала? С трудом припоминаю: еще будучи школьницей! Уверена в одном: одеться нужно скромно, но со вкусом. Ах нет! И в этом я не уверена. Многое зависит от того, с кем идти и на какой концерт, и от того, сколько тебе лет, и от того, какие у тебя тайные намерения... Голова – кругом...
Я задумываюсь о другом:
«У него такие теплые губы...»
Взглядываю на запястье. Оно уже не горит. Улыбаюсь:
«Мои губы отпечатались у него на рубашке...»
А в чем он пойдет на концерт? Он – в синем, я – в зеленом. И что из нас получится?
Я в растерянности сажусь на кровать.
И вообще! Я, наверное, бесконечно отстала от моды. Мода в течение нескольких лет была вне сферы моих интересов. Я злюсь: при чем тут мода? Скорее следует обратиться к традиции. В чем принято ходить на концерты? Немного успокоившись, загибаю пальцы: на классику я бы надела что-нибудь неброское, построже; на джаз – яркое, кричащее; на эстраду – мягкое, облегающее (но не очень). Или я ошибаюсь? Саша упоминал про Концертный зал; там обычно что-нибудь серьезное. Это и возьмем за основу.
Я оглядываюсь. Посоветоваться мне не с кем. Тетушка вряд ли подскажет. Она из тех простодушных милых людей, советского пошиба обывателей, что после шампанского принимаются за селедку; вкус у них – целинный.
Разве что у Диккенса спросить...
Я раскрываю том наугад и читаю первую строку: «Тут мисс Софи покраснела...»
Обращаю глаза к зеркалу:
– Ни в коем случае!
Все-таки зову тетушку. Интересно знать ее мнение. Объясняю ситуацию. Выкладываю на кровать весь гардероб.
– На концерт? – тетя всплескивает руками. – Ну, конечно, надевай вот это! Благородно... а главное – со вкусом (вот тебе и селедка после шампанского!).
И она подает мне темно-синее бархатное платье.
Немного поразмыслив, добавляет:
– Только без броши.
– Почему?
Она смеется:
– Ты и без украшений сверкаешь.
– Ах, тетя! Ты у меня прелесть! – я целую ее. – А брошь, действительно, надевать не буду. Не хочу выделяться. Думается, не тот случай...
Тетя прибрасывает на меня платье, задумывается на минуту. Мне кажется, она уже где-то далеко. Конечно же, в прошлом. В глазах ее появляется легкая грусть. Мягкая улыбка на мгновение озаряет лицо.
– А поясок? – спрашиваю я.
Тетушка быстро возвращается:
– Поясок обязательно! Тебе дай волю, и ты спрячешь все свои достоинства, домоседка, – она отступает на шаг, повязывает мне поясок; повязывает туго, потом оценивает, немного расслабляет узел. – Ах, вы будете славная пара! Я представляю... Я уже видела вас со стороны...
...ЛЮБОВЬ
Саша заезжает за мной ровно в шесть. Теперь уже с букетом. Небольшие, но красные-красные розы.
На нем темно-серый костюм, стального цвета рубашка. Саше очень к лицу. Не при галстуке. Верхние две пуговки рубашки расстегнуты – пожалуй, это придает ему несколько романтический вид.
Я вздыхаю с облегчением:
«Кажется, мы отлично будем смотреться вместе! Темно-серый и синий...»
Подмечаю и его облегченный вздох. Он высоко оценивает мой вечерний наряд.
– Как вы угадали? – спрашиваю я.
Он понимает меня с полуслова:
– Я подбирал костюм под цвет глаз дамы.
Его ответ можно расценить и как проявление почтения, и как проявление смекалки. Или опыта?..
Я готова... И при цветах! Я зарываюсь лицом в благоухающие бутоны и стою так несколько секунд. Кружится голова... Я сейчас – маленькая бабочка в прекрасном розовом кусте. Ветер, жаркий ураган подхватит меня и куда-то унесет. Поднимет высоко-высоко... и бросит на землю. Как бросал других бабочек, что были до меня. Он так уверен этот ветер. А я в сомнениях: я не верю, что он пришел из пустыни. Он опытен, подбирает костюм под цвет глаз дамы. Я не додумалась подбирать свое платье под цвет его глаз. Это тетушка угадала мой наряд. Вот ветер приближается. И уже качается розовый куст. Я замираю, я вот-вот упаду...
Саша берет меня под локоть:
– Я тоже люблю розы.
Тетушка стоит в дверях своей комнаты. Зачарованно смотрит на нас и не может проронить ни слова. Она забыла даже про свой любимый сериал, что показывают по телевизору в этот час. Тетушка смотрит на нас, как на произведение искусства...
Неужели все это правда, наяву? Быть может, это Эрика нашептывает мне свои фантазии? О, я ее хорошо знаю, она способна еще и не на такое! Во сне не приснится, что придумает моя Эрика.
Это я стою в прихожей с цветами? Такая нарядная! Это я наконец главная героиня? Нового сериала... Моего романа...
А рядом герой...
Кадр за кадром крутится лента. Строчка за строчкой прочитывается роман.
Я передаю цветы тете.
А в области сердца вдруг покалывает. Это заноза. Или шип розы. О Господи! Я его уже ревную. К Эрике, к каким-то выдуманным бабочкам, к его прошлому.
Ободряю себя:
«Держитесь, сударыня! То ли еще будет! Он красавчик – этот ветер; красивые бабочки ему всюду будут махать крылышками, присаживаться на плечо. И нам предстоит нескучное времяпрепровождение. Всегда нужно быть готовой к бою, если ищешь покоя душе».
Я гоню от себя эти мысли. Атмосфера очарования слишком хороша; хочется надышаться; хочется впитать в себя побольше впечатлений. Бросаю последний взгляд в зеркало и вижу в отражении рядом с собой Сашу.
«Мы в самом деле неплохая пара!»
Будь я не так скромна, сказала бы – идеальная. И это при том, что я не красавица. Во всяком случае, я красавицей себя не считаю. Видимо, для красавицы я слишком умна. Шахерезада не имеет права быть красавицей – дабы не отвлекать от своих прекрасных сказок.
Вот Любаша – это да! Красота ее безмерна, всего остального у нее в меру: и ума, и умения чувствовать, и такта, и образования. Классический вариант. Мужчина ей должен служить, но не слишком в этом утомляться.
«А я иной раз могу быть злючкой, – открываю для себя. – Сейчас, например: ни с того ни с сего взялась обижать Любашу».
Оставив тетушку млеть над розами, мы выходим из квартиры. Уверенной рукой Саша поддерживает меня. Увы, я не привыкла иметь опору. До сих пор всюду ломилась и проламывалась сама. Как в автобусе, набитом битком, – и локтями толкалась, и плечом, и бедром – да, и такое бывало. В душе я немного авантюристка – в хорошем, разумеется, смысле этого слова. Тот, кто в детстве познал нелюбовь, способен за себя постоять. И мне не раз приходилось... Поэтому трогательную заботу кавалера воспринимаю с некоторой иронией. Тайной, конечно. Однако мне невыразимо приятна эта забота. Забота его для меня упоительна!
Я такая нежная бабочка сейчас! Настолько нежная – насколько это показывает Саша. В порывах знойного ветра я, бабочка, едва дышу...
Обычно по этой лестнице я спускаюсь бегом (если никто меня не видит) – чуть касаясь рукой массивных старинных перил и в полете своем едва касаясь ступенек. Но сегодня иное! Сегодня я – дама, прима, героиня, пава, Муза... Звезда – наконец. Я сегодня – перл мироздания. С меня пылинки сдувают...
«Ну и каша у меня в голове! Хорошо, что Он не читает мыслей, а то высмеял бы и бросил меня посреди лестницы! И был бы прав».
Мы выходим из подъезда. Мне при всем желании не сделать и трех шагов – под самыми ступеньками замерли в ожидании темно-синие «жигули».
Пока Саша обходит машину и открывает дверцу, мысленно составляю фразу:
«Цвет автомобиля... Наряд дамы... Гармония... Нет! Это уже будет перебор!»
Он распахивает передо мной заднюю дверцу. Однако я сажусь вперед. Устраиваюсь поудобнее, пристегиваю ремень безопасности:
– Я почему-то думала, что у вас иномарка.
– Да, у многих сейчас... – Саша заводит мотор. – Но я патриот, что поделаешь.
Едем с ветерком, но без лихачества. Саша серьезен и сосредоточен. Он изредка быстро взглядывает на меня – это, пожалуй, дань вежливости, гостеприимства (мы ведь уже на его территории), – и опять внимательно смотрит на дорогу.
Он хорошо, можно даже сказать – профессионально, водит машину. Некой силой веет от него все время. Наверное, его силу, уверенность чувствует и машина.
Машина летит, как птица.
«Как «Синяя птица», – озаряет меня.
Вспоминаю визит Веры:
– Вы наделали переполоху в стане моих подруг.
Саша кивает, но не отвечает. Ему понятно, о чем речь. Он перестраивается в другой ряд, внимание его сейчас занято этим. Мне нравится, что его не увлекает тема моих подруг. Их для него попросту нет сейчас. Даже красавицы Любаши. Я – одна. Я для него – единственная.
Ну какой девушке это не понравится?
Машин на дороге много. Час пик.
Тормозим у светофора, поворачиваем на зеленую стрелку.
Саша заговаривает совсем о другом:
– Вы любите музыку? Я имею в виду настоящую музыку, не ту, что исполняется для ног?
У меня вздрагивает сердце:
«Ой, батюшки! Надо побыстрее сказать, что я люблю музыку. По-моему, для него это очень важно».
– Да, Саша, я люблю музыку, – стараюсь сказать это значительно, но не уверена, что значительность звучит в моем голосе. – Музыку люблю... Хотя слышу ее в основном по радио. Нет времени ходить на концерты. А вы?..
Это самое «а вы?» – всего лишь маневр, чтобы переключить внимание Саши с моей персоны.
Саша прибавляет газ.
Пулей несемся по какой-то узкой улице. Мелькают магазины, киоски, щиты реклам... От скорости как будто кружится голова. И холодок подбирается к сердцу: не угодил бы кто-нибудь из прохожих под колеса.
Саша рассказывает:
– Меня никогда не учили музыке. И я об этом очень жалею. Учили сестру...
– У вас есть сестра?
– Младшая. Далеко, в другом городе... Ей было лет пять. Она подошла к радиоприемнику и стала пальчиками давить на клавиши. Она эти клавиши за вечер переломала. А родители подумали, что их ребенок – гений; великая пианистка в начале пути. Купили ей инструмент – целое состояние угрохали по тем временам. Ведь фортепиано это было старинное, немецкого производства. Учили девочку, учили, и в школу музыкальную она ходила, и на дом педагогов приглашали... Потом девочка вышла замуж и про музыку напрочь забыла. А к инструменту, кроме небрежения, у нее никаких чувств.
Мы подъезжаем. Я вижу знакомый фасад.
Саша хочет припарковаться поближе к подъезду. И ему это удается (мне уже кажется, что ему удается в жизни все, за что бы он ни взялся): отъехал светло-серый «форд» и освободилось удобное место – Саша, ловко вывернув руль, занял его. И сделал это очень вовремя – на место нацелился какой-то «мерседес».
Саша выключил зажигание:
– Сегодня у нас камерный ансамбль из Братиславы.
«Мерседес», похожий на разочарованную акулу, медленно проплыл сзади.
Мне кажется, мелькнуло знакомое лицо. «Но это же Любаша на заднем сиденье!» – едва не вздрагиваю я.
Кандидата, что сидит за рулем, рассмотреть не успеваю. Взгляд мой цепляет кого-то тучного... И все! «Мерседес» величественно сворачивает за угол.
Саша говорил что-то о камерном ансамбле, но что именно – проскользнуло мимо моего сознания. Я думаю о том, как держаться сегодня при встрече с Любашей. И решаю оставить за ней право выбора тона. Пусть она как-нибудь отреагирует, обнаружит себя, свое отношение, а я поступлю соответственно... Такой тактики (называю ее тактикой контрудара или контррадушия) придерживаюсь давно; ошибки при ней практически исключены.
У меня фора: я заметила Любашу, а Любаша меня – нет.
Я уже не такая расслабленная, как минуту назад. Я мобилизовалась. Я знаю, пиранья (пусть и подруга) где-то рядом.
Решительно выхожу из машины.
От внимания Саши не укрывается эта внезапная перемена во мне. Он в легком недоумении. Кто знает, о чем подумал? Мне бы не хотелось, чтоб он принял перемену на свой счет. Поэтому одариваю его улыбкой – весьма возможно, более ласковой, чем это сейчас необходимо.
И говорю:
– Меня тоже никто не учил музыке. Как, впрочем, и многому другому в жизни... И нотной грамоты я не разумею. Но музыка для меня – нечто материальное. Как воздух!
Саша закрывает машину, берет меня под руку:
– Вот видите, уже многое нас объединяет...
«Всерьез он или у него такой тонкий юмор?» – думаю я и заглядываю ему в лицо.
Но по выражению лица понять этого не могу. Саша из тех мужчин, что при желании могут легко скрыть свои мысли. Тип разведчика. Способность эту я отношу к несомненным проявлениям силы.
До начала концерта остается минут десять. Мы прогуливаемся по фойе. Я, пожалуй, несколько напряжена, но не забываю держать спину. Осанка сейчас – главное; много главнее выражения лица. Я вижу, на нас смотрят. Моя осанка – мой характер. У меня независимый характер.
Незаметно поглядываю по сторонам.
«Я увижу ее сразу! У нее осанка – будь здоров!.. Но где же она?»
Я несу по фойе свое достоинство.
Саше, кажется, нравится, как держится его дама. Он все замечает, хотя не смотрит на меня прямо. Он превосходно чувствует меня.
При входе в зал покупаем программку. Саша рассчитывается, а я вдруг ощущаю, будто что-то уперлось мне между лопаток – холодное и шершавое. Уперлось и давит, давит. Оглядываюсь.
Так и есть!
В нескольких шагах от нас стоит Любаша. Она смотрит на меня, но меня как бы не видит. Не каждый сумеет смотреть так; нужна сильная воля. А Любаша умеет: меня здесь просто нет, я – пустое место. Или – максимум – овечка.
Впервые вижу ее такой! В образе Снежной королевы. Меня даже начинают брать сомнения: Любаша ли это? Такой холодный взгляд.
Так и подмывает подмигнуть ей... или еще лучше – наморщить в ее сторону нос... Проявить свое отношение... Но, наверное, рано.
Теперь Любаша смотрит на Сашу. О, его она хорошо видит! Она видит его с головы до ног. И когда он оглядывается, она преображается вмиг. Ну и артистка!
Это уже как бы и не Любаша и тем более не Снежная королева, а грустная плакучая березка... стройная... нежная... Видел бы он ее, когда она показывает зубы!
Любаша в светлом, в бежевом. Она – яркое пятно на темном фоне. На ней и брошь, и браслеты, и колье, и кольца – она вся сверкает. Мне даже хочется сравнить ее не с березкой, а с новогодней елкой. Гляжу подруге на ноги: не надела ли она браслеты и на щиколотки?
Тут наконец я замечаю рядом с ней кандидата. Толстый лысеющий мужчина средних лет. Брюнет (это можно сказать с определенностью, взирая на остатки его шевелюры). Высокий. Три подбородка. Пухлые ручки. Карман пиджака оттопырен – полный кошелек...
«Вряд ли он кандидат наук, – оцениваю я. – Может, Вера так выразилась, имея в виду кандидатство в мужья?»
Кандидат начеку. Он прослеживает взгляд Любаши и теперь смотрит на меня. Сначала прохладно смотрит, потом с интересом, потом с большим интересом. Он еще на охоте... Рот его слегка приоткрывается. В свете люстр блестят влажные пухлые губки-вишенки. Взгляд его неприятный, как неприятны и его вишенки.
Здесь Саша увлекает меня в зал.
Наши места в третьем ряду. Хорошие места. Можно услышать в исполняемой музыке любой нюанс.
«Любаша где-то сзади. Хотя нюансов, возможно, не уловит, она в лучшем положении. В том смысле, что она меня видит, а я ее – нет. Она весь концерт будет поедать меня глазами. Или Сашу? Ну и пусть поедает! Надо просто забыть про нее. Я пришла на концерт все же!»
Но через минуту опять думаю о ней:
«Какова! Не перестаю удивляться! Она смотрела сквозь меня. Будто сквозь аквариум. Она не видела во мне даже помехи – готова была с ходу строить Саше глазки... Вот такой она задала тон!»
Я беру у Саши программку. Невзначай касаюсь его руки. Он поворачивается и долго-долго нежно смотрит на меня. А я на него. Мы сейчас как бы обретаем друг друга. Все, что было до этого, можно именовать легким флиртом; и только теперь начинается серьезное. И нам не нужны слова. Прямой взгляд его, который я встречаю, уже почему-то совсем не смущает меня. Мне легко под этим взглядом, я купаюсь в нем.
«Интересно, глядит ли на нас сейчас Любаша? – шевелится в сознании недобрая, можно сказать мстительная, мысль. Я тут же укоряю себя: – Забудь о Любаше. Будь выше! Не устраивай соревнований. Ты же умна!»
На сцену выходят музыканты. Зал аплодисментами приветствует их.
«Боже, как хорошо, как уютно с Сашей!»
Программа довольно обширная: Гайнихен, Телеман, Вивальди, Мартину, Паганини, Меллнес...
Аплодисменты стихают. Музыканты садятся полукругом. И по залу разливается музыка. Настоящее волшебство!
Когда я работала в театре, для меня существовало два таинства. Первое вершилось на сцене, второе – в оркестровой яме. Я часто присутствовала на репетициях – пряталась где-нибудь за кулисами или в темном зале, в ложе, или наверху, у осветителей. Звучала музыка – кладезь образов. Особенно волновала старинная музыка... Я уходила в себя, в свои фантазии. Я парила в себе, ибо во мне было небо, я качалась на волнах, ибо целое море было сокрыто во мне. Да что море?! Целый космос помещался в моем сознании, когда звучала хорошая музыка. А образам не было числа.
Так и сейчас ко мне подступают грезы.
Интересно то, что музыка разных времен действует на меня по-разному. Музыку старых мастеров воспринимаю как бы повествовательно. Под такую музыку я вижу рассказ, сюжет. Можно брать и писать сразу набело. А современную серьезную музыку воспринимаю образно, мозаично. В виде пейзажа, например. Но и в движении... Когда исполняют сонату для скрипки, флейты и фортепиано Мартину, я очень ясно вижу море, песчаный берег, волны с белыми гребнями, далеко-далеко – парус. Это, конечно, Балтика. Я сижу на песке у самой кромки, некоторые волны достают до моих ног. Ветер с моря несет по небу низкие серые тучи; ветер откидывает волосы у меня со лба. Начинается дождь. Влекомые ветром, косо ударяют в песок крупные капли. Где-то позади меня хлопает оконная рама, зябко дребезжит стекло, со скрипом поворачивается флюгер. Так хочется домой, хочется укутаться в теплую шаль. Но и уйти невозможно: ты уйдешь, и этот мир, этот чудный мир рассыпется на тысячи мертвых фрагментов, просто красок, нот...
