Текст книги "Предсказанная"

Автор книги: Татьяна Апраксина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

– Может, я и тебе должен был отказать? – издевательски поднимая бровь, спросил Гьял-лиэ. – Пойми же, бедный разумом, я не имел права отказывать! Что бы она ни попросила! Закон неумолим.

– Законник хренов, – уже бессильно сказал Вадим, лишь бы не молчать.

– Я хочу, чтобы вы оба поклялись, – напомнил Флейтист.

– Клянусь, – сказал Серебряный, и Вадим повторил короткое слово.

– Да будет клятва нерушима, – заключил Флейтист. – Что бы ни случилось дальше, вы должны помнить, с чем мы играем. И с кем бы мы ни встретились, в какие условия нас бы не ставили – будем же играть по правилам старой детский игры. «Да и нет не говорить, черного и белого не выбирать». Мы выйдем отсюда иным путем. По крайней мере, некоторые из нас… – добавил он, чуть помедлив. – Пойдемте, нас давно ждут.

Их встретили сияющими улыбками. Обе красавицы, на вкус Вадима, ни в чем не уступавшие друг другу – слишком разными они были, и выбирать лучшую было, как сравнивать ветер и пламя, – привели себя в порядок. Мокрые майки оказались весьма привлекательной одеждой для женщин с отличными фигурами. Умытые лица уже не казались такими усталыми.

– За стол, – сказала Софья. – Срочно. Я тут уже истекаю слюной, пока вы там курите…

Пока мужчины беседовали по душам, женщины накрыли на стол. Собственно, им нужно было только расставить тарелки и кружки. Вадим поднял свою со стола, постарался рассмотреть, ловя свет от лампы. И они, и горшки, лотки и кадушки с угощением, выглядели очень, очень старыми. Глазурь на глине растрескалась, трещины были темными от времени. Когда-то на кружке в два цвета – черный и белый – был изображен замок на фоне неба. Тот, в котором они находились, сообразил Вадим. Теперь же паутина трещин почти скрыла рисунок, превратив его в хитрую мозаику. Вилок или ножей не было, впрочем, Вадиму уже было все равно. Есть руками? Пожалуйста. Тем более, что среди блюд не было ничего жидкого. Куски жареного мяса и печени, рыба, зажаренная целиком, квашеные овощи, ломти хлеба грубого помола. Еда оказалась еще теплой, а мясо – довольно горячим. В кувшине обнаружился загадочный напиток, не то квас, не то пиво, с привкусом яблок. В меру сладкий, в меру хмельной – то, что нужно после долгого пути.

– Сидр, – пояснил Серебряный, когда Анна спросила, что такое вкусное она пьет. – Настоящий, а не тот, что продают в железных сосудах.

Девушка от смеха подавилась моченым яблоком, и Вадим постучал ее по спине.

– Что я столь забавного сказал? – обиженно спросил Гьял-лиэ.

Анна всхлипнула, заходясь новым приступом смеха и от восторга принялась стучать рукой по столешнице – других способов выразить свои чувства у нее не осталось.

– Твои формулировки несколько устарели и порой звучат смешно для слуха тех, кто намного младше тебя, – спокойно пояснил Флейтист. – Смешно не то, что ты сказал, а то, как.

– Ну, знаете ли, господа младшие… – надулся Серебряный и запил обиду сидром.

Ровно в этот момент в зале окончательно потемнело. Плошки с маслом усердно чадили, но огонь больше не освещал помещение. Воздух налился вязкой тьмой, стал плотным и неприятным на вкус. Вадим подумал, что его можно пощупать. Истинный смысл пословицы «хоть топор вешай» обнаружился во всей красе.

Вместе с тьмой пришло ноющее, гадкое ощущение в висках. Словно сотня мошек облепила их, жужжа. Вадим потер лицо – разумеется, на коже ничего не было, но он чувствовал уколы и укусы.

– Вот и до нас дошло, – беззаботно сказала Софья. – Стены выдержат. Вы ешьте, ешьте – переживем и зажуем…

Вадим налил себе еще сидра, залпом осушил кружку, пытаясь в опьянении спрятаться от мутного, томного и тревожного ощущения давления. Не помогало, хоть сидр и вызвал приятную легкую слабость в усталых спине и ногах. Есть уже не хотелось. Тьма сгущалась. Все сложнее было просто сидеть на табурете – хотелось заснуть сидя, закрыть глаза и зажать уши, лишь бы не ощущать вязкой липкой тьмы в воздухе.

Темную тишину разрезал тонкий, как лезвие ножа, чистый звук. Потом – целая трель. Отдельные ноты сложились в мелодию, легкую и смелую. Вадим поднял глаза – играл Флейтист. Через минуту показалось, что тьма отступает, повисает за спинами, изгнанная музыкой и мастерством Флейтиста. Но мастерство мастерством, а сила – силой: видно было, что играющему тяжело. Музыка причиняла ему боль, и боль эта проступала на и без того бледной коже снежной белизной и каплями пота. Казалось, что он ступает по битому стеклу – осторожно, но упрямо.

Вадим почувствовал, что обязан ему помочь. С трудом поднялся с табурета, дошел до угла, где стоял кофр, расстегнул застежки. Гитара сама прыгнула в руки. Он осторожно проверил настройку, опасаясь, что после всех приключений строй полетел к чертям, но верный «Гибсон» опять оказался на высоте. Вадим вернулся к столу, дождался, пока Флейтист начнет новую мелодию, и стал играть. С первым же аккордом по спине проползла ледяная струйка пота. Тьма в воздухе сопротивлялась музыке. Пальцы болели так, словно Вадим отморозил руки и теперь пытался шевелить ими. Но взглянув на бледные и испуганные лица женщин, на остановившийся взгляд Серебряного, он продолжил. Две трактовки одной мелодии сплелись в уверенный унисон, и сначала каждый аккорд был путем по раскаленным углям, но через сколько-то мгновений тьма сдалась.

Плакала флейта, рассказывая о несбывшемся и о том, что не сбудется никогда. Вторила ей, скорбя об утраченном, гитара – и не Вадим играл на ней, она сама подсказывала, какой аккорд взять. Он только слушался воли инструмента, вдруг обнаружившего характер и душу такой глубины, о которой хозяин раньше и не догадывался. Раньше гитара была хоть и верным, любимым, но инструментом. Теперь, когда ей позволили говорить и защищать собравшихся в зале от опасности, она проснулась.

Аккорд за аккордом, мелодия за мелодией – создавалась зыбкая стена, отделявшая людей и полуночников от бушующей за каменным барьером бури. Башня ходила ходуном, содрогаясь под порывами невидимого и неслышного ветра, по ставням барабанили то ли градины, то ли призрачные кулаки. Но двое играли – и пока длилась музыка, никто не мог причинить им вреда и даже испугать. Анна и Софья смотрели на обоих равно влюбленными глазами, раскрывались навстречу музыке. Серебряный прикрыл глаза и слушал с растерянным, мягким и юным лицом. Более внимательной и чуткой аудитории у Вадима не было никогда.

Сперва отгремела буря, рассеялась тьма, и только потом закончилась музыка. Последний аккорд, последний перелив флейты. И тишина казалась еще отголосками музыки, последними ее каплями, сочившимися сквозь клепсидру остановленного времени.

Когда замолк последний отзвук тишины, Анна встрепенулась. Флейтист опустил локти на стол, упер подбородок в кулаки и созерцал столешницу. Девушка перегнулась через стол, потянула его за рукав, добилась встречного взгляда. Вадим хотел ее остановить, но не успел. Он еще не полностью включился в ситуацию, еще находился где-то на грани между музыкой и тишиной. А вот Анна уже была сейчас и здесь.

– Пароль «Гаммельн»? – с резанувшим Вадиму ухо острым любопытством спросила она.

Флейтист осторожно высвободил руку, потом опустил ладони вокруг рук Анны – не касаясь, но словно заключая в плен. Внимательно посмотрел ей в лицо, чуть улыбнулся. Легкое движение скул, нижних век. Губы по-прежнему были сложены в прямую строгую черту – только дрогнули, поползли вверх уголки.

– Только что догадалась? – спросил он, улыбаясь уже широко. – Отзыв «да», девочка. Но – вопрос в ответ. Согласна?

– Угу, – кивнула Анна.

– Что помогло тебе угадать?

Анна склонила голову вправо, потом влево, словно формулировка ответа могла быть написана на одной из стен. Посмотрела на потолок, на стол. Прикушенная губа выдавала замешательство. Вадим жадно следил за каждым ее движением, ловя знакомое. Точно также он сам крутил головой, если ему задавали неожиданный вопрос. Даже манера, отвернувшись, поднимать и опускать глаза, натягивать верхнюю губу и жевать ее, была общей. Не хватало только любимого «ну-уууу…», которым заполнял паузы Вадим.

– Музыка, – пожав плечами, ответила, наконец, Анна. – За ней можно пойти куда угодно. Не думать, не выбирать. Неважно, что происходит, все неважно. Лишь бы слышать дальше…

– Спасибо, – с улыбкой кивнул Флейтист. – Лучшего комплимента нам ты сделать не могла.

– Это не комплимент, – резко ответила Анна, опуская голову и исподлобья глядя на собеседника. – Я не знаю, правдивы ли сказки, но история… не самая приятная. По-любому.

Софья предупреждающе кашлянула, и Вадим перевел на нее взгляд. Женщина ощетинилась неприязнью и напряжением, словно кошка, защищающая потомство. Серебряный тоже насторожился, подался вперед, будто готовился к броску. «Полночь и сочувствующие» были готовы защищать своих от непрошеного любопытства.

– Анна, – тихо, но строго позвал Вадим. – Хватит.

Девушка только отмахнулась – «не мешай, интересно же», прочел этот жест Вадим. Флейтист вытащил флейту из кармана, положил на стол перед кончиками пальцев Анны, покатал, не задев ее рук. Черный с серебром инструмент казался совсем безобидным, простой игрушкой.

– Сегодняшняя ночь плохо годится для страшных сказок, – медленно сказал он. – И передо мной стоит выбор: рассказать одну из них или посеять недоверие между нами. Что мне выбрать, Анна?

– Понятия не имею, – еще резче сказала девушка. – Это же твой выбор, правда?

Вадим перестал ее понимать, перестал чувствовать, что с ней происходит. Слишком уж жестко, агрессивно она вела себя по отношению к Флейтисту. Что бы ни пришло девушке на ум, на подобные действия права она не имела. Это чувствовали все, кроме самой Анны. Но она разозлилась не на шутку – это-то Вадим понять мог. Брови сошлись в широкую упрямую черту, прижатые к столешнице руки подрагивали. Что-то ее напрягало до той степени, когда уже все равно, что тебе скажут, чем все кончится.

Софья вдруг шумно выдохнула и расслабилась, потянулась.

– Девочка нервничает, девочка боится, что ты заведешь ее неведомо куда. Нормальная реакция умной-таки женщины на наркодилера, милый, – с усмешкой громко сказала она.

По тому, как Анна покраснела, Вадим понял, что женщина попала в точку. Может быть, даже дальше – сумела в две коротких фразы уместить то, чего пока не понимала и сама Анна. Сейчас причину напряжения облекли в слова, в правильные слова, и Анна смутилась, растерялась. Сама она шла бы к этой мысли куда дольше – часы или даже дни. Но Софья произнесла пару десятков слов, и Анна оказалась под взглядами спутников без привычной брони.

– Значит, я расскажу сказку, – притянув к себе жену, сказал Флейтист. – Она не будет слишком длинной.

ЧАСТЬ 2. РАЗБИТОЕ ЗЕРКАЛО

ГЛАВА 1. СТАРАЯ ДОБРАЯ ФЭНТЕЗИ

– Сначала все было так, как ты, наверное, знаешь. Я пришел в город, потому что меня пригласил туда магистрат. Точнее, один из его членов, владелец цирюльни. Тогда часто случалось, что цирюльники знались с… ну, скажем, нечистой силой. Точнее – с некоторыми из Полуночи.

– А настоящей нечистой силы, значит, нет? – спросила Анна.

– Если и есть ад, то мы, пожалуй, в нем, – невесело улыбнулся Флейтист. – О другом я не знаю, хотя меня сотни раз называли демоном или бесом. Что ж – я пришел в город, и мне поручили избавить его от полчищ крыс, что наводнили его. Крысы пришли из соседних селений, где свирепствовала чума. Вам будет трудно поверить, но тогда люди не знали, что крысы распространяют чуму. Считалось, что эпидемии насылают ведьмы или вызывают бесы, которых люди вдыхают, проглатывают с водой… Мы, конечно, знали, как все происходит на самом деле. Учили некоторых из Полудня – знахарей, травниц. Тех, кто хотел учиться и был готов поверить. Вера… вы опять едва ли поймете до конца, что значила тогда вера. Веру нужно было подкреплять. Чудесами, созданием и поддержанием образа. Мой образ требовал от меня взять с жителей тяжкую цену. Иначе они не поверили бы мне… в меня. И я не смог бы сделать то, что должен был.

Анна слушала, склонив голову набок, и так и держа на столешнице напряженные руки. В глазах у нее то возникало понимание, то вновь застывало недоверие.

– Я сказал, как требовал обычай – я возьму первое, что встретится мне на пути. И я действительно увел крыс, утопил их в ближайшем озере. Это было нетрудно. О Пестром Флейтисте рассказывали сказки, и когда они увидели меня воочию, мне не нужно было много слов и жестов, чтобы получить свой ресурс. Когда я возвращался, я был уверен, что встречу козу или теленка. Но мне встретился мальчик, сын того самого цирюльника. Родители заперли его, но он убежал. Мне не нужен был этот ребенок – что мне с ним делать? Но слово должно быть нерушимо, и я забрал бы его с собой. Довел бы до ближайшего монастыря и передал монахам, наверное. Случилось же иначе. Магистрат отказался исполнить свою клятву. Я чувствовал бы облегчение, наверное. Если бы не увидел на шее мальчика – он стоял рядом со мной на площади перед ратушей, – бубоны. Он был уже болен, у него начиналась лихорадка. Признаки болезни я увидел на лицах многих жителей… – Флейтист задумался, посмотрел вдаль, вспоминая. – Я заговорил с ними об этом, но они не поняли меня. Точнее, они решили, что я хочу забрать всех детей. И выгнали меня. Я устал, я был не в силах тягаться с толпой и священником. Я стоял перед толпой, которая не желала понять меня. Женщины плакали, проклиная меня. Проклятий я не боялся – и из них можно взять силу. Но перед непониманием я не мог сделать ничего. Позже умный человек сказал, что против глупости сами боги бороться бессильны. А я не был и богом.

Флейтист опять замолчал. Крупные пальцы с накоротко состриженными ногтями отбарабанили по столу короткую дробь. Флейтист вздохнул, собираясь с силами перед окончанием истории.

– Я вернулся в Гаммельн на рассвете. И увел с собой детей – тех, что не оставили на ночь в подвалах и погребах, тех, что смогли выбраться из домов. Они не хотели идти со мной. Но я заставил их своей музыкой. Я хотел увести их из города, спасти от эпидемии. Часть уже была больна – или явно, или еще скрыто, но я видел. Их я заставил вернуться по домам, чтобы они не погубили остальных. Всего со мной ушло сто двадцать шесть детей Гаммельна, возрастом от четырех до десяти. Те, что были старше, уже не слышали зова, а младшие не смогли прийти на площадь. И я повел их прочь от города. Старшие несли самых маленьких на руках. В этом была моя ошибка. Очень скоро, к полудню, они шли только на моей музыке. А мои силы иссякали. И к закату я понял, что не могу больше играть, не могу подчинять своей воле никого…

Еще одна пауза. На этот раз длинная. Пальцы тихонько оглаживали отверстия флейты. Все молчали, слушая рассказ – и Софья, которая слышала его не в первый раз, и Анна, которая заварила всю эту кашу. Серебряный молчал, и в молчании его мешались и осуждение – «стоило ли так надрываться ради людей».

– Я избавил их от своего заклятья, и велел идти вперед, по дороге. Сам я не мог уже сдвинуться с места. Но я опоздал с приказом. Нужно было отдавать его, пока еще у меня оставались силы. Дети не послушали меня. Они вернулись обратно. Среди них было двое бойких мальчишек, что запомнили дорогу, и они-то и повели остальных домой. Я уже не мог препятствовать им. Сил хватило лишь на то, чтобы найти себе укрытие. А дети… они вернулись в город. И умерли, почти все. Выжило лишь несколько малышей. А люди запомнили иное. Вот и вся сказочка, Анна. Надеюсь, я сумел сделать ее не страшной?

Анна вздрогнула, когда от размеренного повествования Флейтист перешел к вопросу.

– Нет, – сдавленным голосом сказала она. – Не сумел. Это я виновата, прости меня.

– Тебе не за что просить прощения, – ласково погладил ее по руке Флейтист. Ладонь была горячей, почти раскаленной, и Анна вздрогнула, но не посмела отдернуть руку. – Это мое прошлое, моя непредусмотрительность и моя ошибка. Я не забываю о ней, и не прячу истину за ложью, а боль за оправданием. Отзвук Гаммельна – в каждой моей мелодии. Это не фигура речи, это мое проклятье и расплата. Мои мелодии зовут за собой, но не в силах подчинить. Тебе не стоит бояться…

– Я не боюсь, – сказала Анна, а потом не удержалась и заплакала, спрятав лицо в ладони. Вадим обнял ее за плечи, повернул лицом к себе, ласково погладил по волосам. Впервые за много лет девушка плакала, не стыдясь слез. Сейчас они не были признаком слабости. Плакать было легко и приятно – она плакала не о себе, а о давно погибших из-за глупости родителей детях, о навеки несущем в себе эту боль Флейтисте, и немного – обо всем на свете, о том, что достойно слез. Потом кто-то осторожно оторвал ее руки от куртки Вадима, развернул. Сквозь пелену влаги Анна взглянула на Флейтиста. Он поднес к губам ее ладони, потом прикоснулся губами к заплаканным глазам.

– Спасибо?

– За что? – пролепетала Анна.

– За искренность, за слезы… и за понимание, – еле слышным шепотом ответил Флейтист.

Вадим стоял сзади, опустив ей руки на плечи. По напряжению пальцев она чувствовала, что любимый не понимает ровным счетом ничего из происходящего. Уже не в первый раз за вечер, приходилось признать. И хотелось вывернуться из-под его ладоней, встать с Флейтистом вдвоем и наедине. Если бы он предложил выйти, Анна согласилась бы. Спрашивать больше было не о чем, но – молча просить прощения, стоять рука об руку, чувствуя друг друга и понимая так, как было им дано…

Флейтист не предложил. Взгляд глаза в глаза, короткий полупоклон, и он ушел, взяв Софью за руку. Пора была ложиться спать. И Анна вдруг – с ужасом, с болью до шока – поняла, что не хочет оставаться наедине с Вадимом. Что-то между ними не складывалось. То ли слишком много было обиды, то ли и не было никакой любви, а только морок. Он был так похож на нее – как брат, как отражение; но не понимал. Анна не чувствовала его, как того, на кого можно опереться. Но не было сил сказать об этом вслух: не подобрались еще нужные слова и обоснования. Да и девушка не была уверена, что чувство ее окончательно, что оно не развеется к утру, как туман.

К ее облегчению, никаких занавесей или пологов, отделявших ниши от прохода, не было, и о занятиях любовью речь не шла. Она повернулась к Вадиму спиной, он обнял Анну за плечи, прижался всем телом. Сейчас это показалось лишним – под грубым и тяжелым шерстяным одеялом и так было жарко. Анна задремала на пару часов, но настоящий сон не приходил. Она проснулась, долго лежала, слушая ровное размеренное дыхание Вадима, потом осторожно выскользнула из-под его руки, вышла в залу. Неожиданно захотелось закурить, но пачка осталась у Софьи, а лазать по ее вещам Анна не хотела.

Горели лишь две лампы, и в потемках Анна пару раз оступилась, потом налетела на табурет и едва не упала. Ее подхватили – по бесшумным движениям и ледяным рукам Анна узнала Серебряного. Лишь на мгновение она почувствовала его прикосновение, но и этого хватило, чтобы понять, где стоит табурет и удержаться на ногах.

– Опять ты? – с тоской спросила она. – Гьял-лиэ, это становится традицией…

– Не худшая традиция, госпожа моя, – раздался вкрадчивый голос за спиной. – Если по ночам тебя мучает бессонница, и больше некому тебя развлечь, то я к твоим услугам.

– И к каким именно? – развязно спросила Анна, и тут же испугалась саму себя.

– К любым, – в голосе Серебряного прибавилось патоки и одновременно насмешки. – Каким пожелает моя госпожа. Могу рассказать тебе какую-нибудь историю или доставить удовольствие любым иным способом…

Анна не видела его – Гьял-лиэ так и стоял за спиной, вплотную, но не касаясь, но была уверена, что он подмигнул. Интонация так и требовала пошлой ухмылки и подмигивания. Ситуация и раздражала, и забавляла. Отчего-то она не боялась владетеля. Должно быть, потому что была накрепко уверена, что он не посмеет причинить ей ни малейшего вреда. Побоится Флейтиста.

– Я подумаю, – пообещала Анна. Прозвучало двусмысленно, как ей и хотелось. Она чувствовала себя необычно – королевой, хозяйкой ситуации. Над Серебряным можно было немного поизмываться, и кто бы ей сказал, что это несправедливо? Недавно он выпил из нее пару стаканов коктейля из крови с нервными клетками. Давил, пугал и подчинял себе. Теперь была ее очередь чуть поразвлечься.

Потом азарт чуть отступил, и стало грустно, пусто и одиноко. Фэйри в собеседники не годился. Не было в нем необходимой душевности – более всего он напоминал линейку с выщербинами: вроде и прямой, но ровную линию не прочертишь. А Анне нужно было поговорить с кем-нибудь. О смятении в душе, о непривычном каком-то унынии. И, наверное, о странном чувстве: что-то стучалось в сердце мягким, но настойчивым молоточком. Несколько раз за вечер ей казалось – слышит шепот на самой грани слуха. Неразборчивый, невнятный, словно шелест иллюзорного моря внутри раковины. Разумеется, рассказывать обо всем этом Гьял-лиэ не было никакого смысла. Единственный, кому она могла довериться – Флейтист – крепко спал, обняв жену.

– Не спится, – жалобно сказала она. – Ноги болят, жарко…

– Повернись, – предложил Серебряный.

Анна развернулась к нему, и холодные руки взяли ее ступню. Девушка вздрогнула всем телом, поежилась. Прикосновения снимали напряжение в натруженных ногах, заставляли мышцы расслабиться, но удовольствия не приносили.

– Почему у тебя руки, как у лягушки?

– Госпоже моей то жарко, то холодно, не спится ей, не дремлется, томит ее тоска неведомая, – нараспев произнес владетель.

– Колдуешь помаленьку? – недоверчиво поинтересовалась Анна. Пальцы передвинулись на икроножную мышцу, принялись больно нажимать и давить.

– Шучу, – признался Серебряный. – Разумеется, тебе не смешно. Руки же у меня такие всегда, это естественно для моей природы.

– Как ты думаешь, что будет завтра?

– Почему завтра? – Гьял-лиэ закончил с левой ногой и принялся за правую.

Волосы его щекотали Анне коленки, и было смешно, что он стоит перед ней на коленях, делая массаж, как товарищ по походу. Простота и естественность, с которой все делалось, почему-то не внушала доверия. Девушка была благодарна – боль постепенно уходила, ноги казались легкими и свободными. Но вместо скручивающей мышцы и сухожилия боли приходило недоверие. Анна была уверена, что Серебряный не может ничего делать просто так и бескорыстно. Только притворяется хорошим, чтобы затащить ее в очередную ловушку.

– Ну, может быть, прямо сейчас…

– Все может случиться, – поднял голову Гьял-лиэ. – И то, чего мы не желаем, и то, о чем даже не задумываемся…

– О чем это ты?

– Обо всем и ни о чем одновременно… – уклончиво ответил Серебряный, и Анна догадалась, что он просто выплетает словесные кружева, но думает об ином. О чем именно, ей знать не хотелось.

– У тебя случайно сигареты нет?

– Нет. А если бы и была – не дал бы.

– Это еще почему? – фыркнула Анна.

– Твоему спутнику это не понравилось бы.

– И что с того?

– Разве не его ты выбрала в супруги? – Гьял-лиэ поднялся с колен, встал перед Анной. Она видела только темный силуэт с несколькими металлическими бликами – заклепками на куртке.

– А при чем тут сигареты?

– Если бы я был твоим супругом, госпожа моя, я выполнял бы все твои тайные и явные желания, старался бы угодить тебе во всем и ничем не заслужить твоей неблагосклонности. И если бы тебе не нравилось хоть что-то из того, что я могу сделать, я забыл бы о том, что существует это… – ласковая напевная речь, только что-то колется внутри, словно под шелком притаилось битое стекло.

– Лирично, Гьял-лиэ. Я бы даже сказал – поэтично. Но я бы на твоем месте, Анна, не поверил ни единому слову. – Флейтист.

– Задолбали уже подкрадываться неслышно, – рассердилась Анна. – А ему я не верю, само собой.

– Я всего лишь рассказывал ей о том, почему не стоит курить, коль скоро это не по нраву ее супругу, – с невидимой улыбкой ответил Серебряный.

– Я слышал, – сказал Флейтист. – Идите спать оба, немедленно.

Анна огорчилась. Она так надеялась на то, что командир выгонит Серебряного, а с ней просидит хоть полчасика. Можно было бы поговорить, посоветоваться. Но их выставили обоих. Пришлось возвращаться в душную комнату и залезать под жесткое колючее одеяло. Вадим сладко спал, раскинувшись по постели. Анна его не разбудила, но даже сквозь крепкий сон он почувствовал ее появление, притянул к себе. Девушка развернулась так, чтобы видеть его лицо. В кромешной тьме почему-то оно было различимо, словно освещенное невидимой луной. Сейчас казалось, что ему всего лет двадцать. Мягкие расслабленные черты, полураскрытые пухлые губы, без обычной неловкой усмешки. Вадим, наверное, много лет носил ее на лице, и теперь это стало естественным выражением лица. Во сне же все было иначе…

Анна уже не понимала, почему еще час назад не хотела лежать с ним рядом. Это лицо было единственным любимым, очертания руки, отброшенной назад, ладонью вверх – той единственной формой ключа, который подходил к ней-замку. Нельзя было ни любить, ни желать кого-то еще. Попросту невозможно. Битком набитая нежностью и восхищением, Анна заснула.

Снилось ей что-то очень обыденное – ее кабинет в офисе, заставленный системными блоками и мониторами, звонки из серии «где на клавиатуре любая клавиша», бесконечная беготня вокруг принтеров, зажевавших бумагу, и закончившихся картриджей. Разговор по «аське» с приятелем из Штатов, нудные прения на форуме линуксоидов, визит начальства, использующего ее кабинет, как курилку, потому что до лестницы пройти еще целых полкоридора. Рабочий день сетевого администратора, начальника над всей техникой в фирме средней руки. Во сне она смотрела в окно, присев на край стола, и вдруг услышала вкрадчивый шепот над ухом.

– Впусти… – только одно слово, и сон кончился.

Анна открыла глаза, огляделась. Постель была пуста. Уходя, Вадим накрыл Анну одеялом, и, судя по тому, что она не успела запутаться в нем, случилось это недавно. Наступление утра почти ничего не изменило – в башне было все так же темно. В зале из-за ставней с трудом пробивался свет. На столе стояли остатки вчерашнего ужина. Вся компания, уже умытая и раскрасневшаяся после холодной воды (к Серебряному последнее не относилось), сидела здесь же. Анна порадовалась, что ее не стали будить – общество обществом, но утренний сон дороже.

Она перекусила – пара ломтей мяса на хлебе, вода. Сидр с утра пораньше пить не хотелось, после него тянуло валяться, а Флейтист говорил о вылазке наружу. Остаться внутри ей было бы обидно. Любопытство – основная движущая сила. Так что проснулась Анна как раз вовремя: не успела умыться, но успела позавтракать.

Во двор вышли все вместе. Анна выглянула из-за плеча Вадима и охнула. По горам прогулялся даже не смерч – скорее уж, извержение вулкана. Ни единой зеленой черточки – только черно-серые, бурые и коричневые потеки расплавленного камня. Словно срез яшмы. Отражая небесный свет, лава поблескивала, и было видно, что практически везде она гладкая, как стекло. И так – до самого горизонта. Слева, там где вчера еще высились пики гор, увенчанных снежными шапками, тоже торчали оплавленные огрызки.

– Если сесть и оттолкнуться, то вниз приедут только уши, – взлохмачивая волосы, сказала Софья.

Никто даже не улыбнулся, да она и не шутила. Действительно, склон напоминал ту самую наждачную бумагу из анекдота про кота. Скользкие участки перемежались склонами, усеянными мелкой крошкой, похожей на осколки бутылок, по которым потоптался слон.

– Всё как я и говорил, – повернулся к Флейтисту Вадим. Анна насторожила уши – было интересно, что и когда он говорил. – Нас загнали сюда и надежно заперли.

– Да, ты полностью прав, – кивнул тот. – Выбраться мы не сможем. По крайней мере трое из нас. А значит – никто никуда не пойдет. Я ожидал чего-то подобного. Что ж, мы встретимся с хозяевами крепости. Не думаю, что они заставят себя ждать. Пока же можно отдохнуть.

– Отдохнули уже, – расстроилась Анна.

Сидеть на месте и ждать невесть чего ей не хотелось. Лучше уж – вновь по горам, или пустыням, или чему угодно. Только не беспомощное тревожное ожидание неведомых хозяев, о которых Анна заранее думала плохо. Она тряхнула головой, как стреноженная лошадка. И, пытаясь хоть чем-то себя занять, отправилась изучать «конюшню».

Дверь подалась легко. Внутри было темно и необычно пахло. Анна принюхалась. Запах был похож на машинное масло, но почему-то с оттенком смолы или скипидара. Она открыла дверь пошире, сделала шаг внутрь. Помещение оказалось забито самыми разнообразными предметами, по большей части – металлическими. Чего здесь только не нашлось – и части доспехов, и антикварного вида оружие, целая куча менее понятных предметов, каждый второй украшен драгоценными камнями, чеканкой, гравировкой или эмалью. Все это богатство было покрыто тонким слоем желтоватой смазки – именно она и пахла. Помимо копий, пик, мечей и щитов, сваленных в кучу, в дальнем углу Анна обнаружила несколько деревянных ларей, окованных бронзой. Металл покрылся толстым слоем патины, и под ней почти незаметен был некогда выгравированный узор. Точнее, похоже было на надписи – непонятные закорючки, расположенные группами по пять-семь символов, отделялись друг от друга выпуклыми кружками.

Анна потянулась к защелке, стилизованной не то под льва, не то под очень сердитое на вид солнце, но в последний момент ее схватили за руку. Жестко, так, что хрустнуло внутри запястья. Она вскрикнула от неожиданности, резко дернулась, метя потенциальному противнику локтем в лицо. Не помогло – теперь ее удерживали за локоть и за запястье. Манжеты клетчатой рубашки принадлежали Флейтисту, и Анна расслабилась.

Как оказалось – напрасно.

Мужчина развернул ее к себе лицом, потом встряхнул за плечи. Легко, словно тряпичную куклу. Анна даже не решилась сопротивляться, хотя был соблазн пнуть его ногой в колено или повыше. Впрочем, она не сомневалась, что ничего не выйдет. Разве только хватка станет покрепче.

– Один раз я дал тебе убедиться, что опасности ты не чувствуешь. Мне казалось, что урок был наглядным. Второй раз тебя спас Серебряный.

Анна удивилась – откуда же Флейтист знал об инциденте на реке? Потом вспомнила, что он, кажется, не спал, а притворялся: уж больно легко и быстро проснулся тогда. Наверное, молча лежал и слушал, что происходит. И в любой момент был готов вмешаться. Пережитый страх уже почти стерся из памяти. Ну, подумаешь, окунулась с головой – а оказалось слишком глубоко. Ничего особенного не произошло, зачем так волноваться. С огненными змейками, конечно, было пострашнее – но тоже ведь все кончилось хорошо…

– Сколько еще уроков тебе нужно, чтобы понять, что нельзя совершать действия, последствия которых ты не в состоянии себе представить? – на этот раз Флейтист встряхнул ее так, что Анна клацнула зубами и едва не прикусила язык.