Текст книги "Предсказанная"

Автор книги: Татьяна Апраксина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА 4. ВИТРАЖИ БЕЗВРЕМЕНЬЯ

По душной жаре компания прошла еще добрый пяток километров, но ничего схожего с замком не увидела. Все те же скалы по правую руку, все те же оплавленные истуканы – по правую. Горячий пепел под ногами, плотное и низкое, словно нитрокраской по бетону намалеванное небо. Каменные фигуры пугали. Вадим косился на них и тут же отводил глаза. Только на первый взгляд они казались одинаковыми. На самом деле равняло оплавленные глыбы лишь одно: каждая была воплощением предельной боли, которую может пережить живое существо. В текучих очертаниях черного камня с трудом угадывались былые черты забытых богов. Крылья, звериные тела и лапы, человеческие лица или причудливые морды химер были различимы лишь боковым зрением. Стоило повернуть голову и взглянуть прямо, картинка размывалась, оставался оплавленный, изуродованный потеками камень.

Но как ни смотри – невозможно было не слышать, не чувствовать кожей отголоски последнего предсмертного крика, запечатленные в камне. Кладбище богов было уставлено обелисками, сделанными из самих покойников. В этом было нечто нестерпимое, чуждое человеческому разуму, чуждое этике и морали человека двадцать первого века. Даже казнимых преступников хоронили, даруя покой хотя бы после смерти. Здесь же все было иначе. И оттого каждый шаг по пеплу Кладбища отнимал у Вадима силы. На самом краю слуха, тоньше комариного писка и безнадежнее плача брошенного ребенка, звучал незатихающий горький стон. Не слышать его было невозможно – он, как песок пустыни, проникал внутрь.

Услышав о ключе от ворот, Вадим представил себе именно ворота. Примерно такие, как были в недавнем замке. Потом фантазия нарисовала ажурную решетку в арке; калитку в ограде. Ворота же оказались не похожи ни на что подобное. Посреди равнины торчал столбик, напоминавший срубленное на высоте колена человека каменное деревце. Пять каменных «корней», образуя пятиконечную звезду, расходились от него и пропадали в пепле, словно корни дерева в траве. Посредине «спила» было небольшое круглое углубление.

– Пришли, – сказал Флейтист.

Вадим недоверчиво покосился на него, потом подошел к камню вплотную, погладил ладонью шероховатую «кору». Он ожидал, что ствол окажется горячим: серо-черный камень, похожий на обсидиан, должен был нагреться под солнечным светом. Оказалось же – прохладный, чуть влажный на ощупь, словно на нем собралась тоненькая пленка конденсата. Вадим еще раз провел пальцами снизу вверх, недоуменно встряхнул головой. Казалось, что камень дрожал мелкой дрожью. Несильно, неравномерно – как вибрирует колонка компьютера при выведенных на максимум низких частотах.

Рядом оказался Серебряный, осторожным жестом смахнул ладонь Вадима с камня.

– Неразумно касаться источников чужой силы.

– Для меня это просто вибрирующий камень, – пожал плечами музыкант.

– И камень этот вибрирует просто потому, что это свойственно всем камням? – две черные полоски зрачков на серебристом фоне показались Вадиму прорезями прицела. В фокусе этого взгляда он чувствовал себя неуютно.

– Откуда я, блин, знаю, что свойственно здешним камням?! – получилось куда громче, чем Вадим хотел. На его голос оглянулись все.

– Не знаешь – не трогай, – коротко и без упрека бросил Флейтист, и Вадим успокоился так же быстро, как и разозлился. Но неприятный осадок остался: опять его стыдили, как школьника. Если бы это был командир – Вадим бы не огорчился, но Серебряный слишком уж умничал, слишком часто строил из себя всезнающего и всемогущего. Прыжки вокруг Анны, там, где дело не касалось ее безопасности, тоже казались то неуместными, то попросту хамскими.

Вадим отошел на пару шагов от камня, принялся отчищать джинсы от пепла и песка – нужно хоть чем-то было занять руки.

– Встаньте на линиях, – чуть позже сказал Флейтист. – Анна, когда все встанут, положи браслет в углубление.

Под линиями, как не сразу догадался Вадим, имелись в виду «корни» каменного пенька. Встав над одним из «корней», он ощутил все ту же вибрацию, но на этот раз более сильную. Теперь дрожь камня через подошвы кроссовок передавалась в ноги и позвоночник, неприятно щекотала в основании черепа. Стоять над линией было неприятно, и когда Анна сделала то, что от нее хотели, Вадим вздохнул с облегчением…

…на тот краткий миг, пока золото уже выскользнуло из пальцев Анны, но еще не улеглось на камне…

…потому что все, что происходило после этого, было в сотню раз страшнее и неприятнее.

Тьма упала наотмашь, четырьмя стенами колодца заключая Вадима в тесную клетку. Он невольно вскинул голову вверх, но крошечный квадратик неба казался недостижимым. Потом и этого маленького, с почтовую марку размером, серо-голубого клочка не стало. Клетка захлопнулась. Ускорение вдавило Вадима в затвердевший вдруг пепел. От стены до стены – рукой подать, клетка была размером с кабину лифта. Падал лифт этот в пропасть, или возносился к небесам, Вадим не знал. Может быть, само движение было лишь иллюзией, навеянной темнотой и ощущением близкой опасности.

Он упирался руками в податливые маслянистые стены, старался удержаться на ногах. Не так-то легко это было, пол под ногами ходил ходуном. В спину непонятно откуда дул ледяной ветер, пробирая до костей. В абсолютной тьме перед глазами шарахались яркие цветные пятна. Осмысленных узоров они не образовывали, а оттого было еще муторнее.

Болтанка прекратилась так же резко, как и началась. Передняя стенка кабины растворилась, и Вадим зажмурился: после темноты свет больно ударил по глазам. Мягкая ладонь толкнула его в спину, музыкант невольно сделал шаг вперед – вслепую, боясь споткнуться, но ноги ступили на ровный пол, застеленный чем-то мягким. Он открыл глаза.

Знакомая и обжитая за последние годы квартира в Южном Бутово. Раскладной диван вдоль одной стены, гора вещей вдоль другой – пара так и не разобранных после поездок рюкзаков, музыкальное оборудование, книги и диски. Привычный и родной, но сейчас, после долгого отсутствия – бросающийся в глаза бардак. Окна и полы давно нужно было вымыть, вещи разобрать, клавиатуру компьютера отчистить, пыль – вытереть. Вся куча признаков хорошенько запущенного жилья была налицо.

– Неужели все кончилось? – вслух сказал Вадим, оглядываясь.

За спиной не было ничего необычного – стена с наклеенным плакатом, дверь, ведущая в прихожую. На белой краске разбросаны были там и сям мелкие коричневые точки: дверь хорошенько засидели мухи. Первой мыслью было схватиться за тряпку и моющее средство, привести все в порядок. Потом захотелось пойти в кухню, поставить чайник и выпить чаю. Большую кружку – бульонную, полупрозрачного дымчатого стекла, вмещавшую добрых пол-литра.

Вадим хорошо знал это ощущение неузнавания – после каждых гастролей, после каждой отлучки он возвращался домой, и не чувствовал, что дома. Дома у него, по сути дела, и не было уже лет десять. Только череда съемных квартир. Может быть, и никогда не было – родительская квартира тоже родной не была. До возвращения из армии у него не было даже собственной комнаты, приходилось делить проходную девятиметровую клетушку с бабушкой. Потом бабушка умерла, но ничего не изменилось. Отец вроде бы хорошо зарабатывал, но ему никогда не приходило в голову потратить деньги на улучшение жилищных условий. Пять лет Вадим еще терпел полное отсутствие личной территории, потом снял первую квартиру – пополам с приятелем, с которым играл тогда в одной группе. Но было уже безнадежно поздно: он так и не выучился чувствовать себя хозяином своего жилья. Всегда оно было чужим и временным.

Даже когда он жил у Веры, второй жены – чувства дома не было. Это была не его с Верой квартира, а ее. Жена постоянно просила что-то сделать – прибить, повесить, починить, убрать, но ни одно действие, даже собственноручно сделанный косметический ремонт, не помогли почувствовать себя в дома. Та квартира ничем не отличалась от всех прочих, чужих, принадлежащих кому угодно.

Эта тоже была очередной времянкой, которую Вадим мог освободить в двадцать четыре часа, ни разу не пожалев о том. Но после каждого возвращения сирая убогость жилья заставляла чувствовать презрение к себе. Вроде бы он всегда считал себя аккуратным человеком – мог по два раза на дню выбрасывать мусор, чтобы не заводился даже самый легкий запах, вылизывал полы с энтузиазмом енота-полоскуна, мыл посуду после каждой еды. Не помогало. Себя он в порядке поддерживал – на квартиру умения и внимания не хватало. А в первую очередь не было никакого желания.

С этими мыслями Вадим уселся на подоконник в кухне, поставил чашку на колено. Одежду нужно было срочно снять и отправить в стирку, но полчаса еще можно было потерпеть. Слишком уж хотелось пить. После шатаний по пустыне в горле пересохло, и теперь каждый глоток был порцией живой воды. «Полутруп музыканта средних лет», как определил свое состояние Вадим, постепенно оживал. После чая – душ, потом, судя по тому, что на дворе примерно полдень – обед, потом сон. Как минимум до полуночи. Дальше выяснить, что там с концертом, если уж с репетицией сорвалось. И далее – по обычному маршруту будней.

Когда в чашке остался один глоток, Вадим вдруг резко соскочил с подоконника. Анна. Он ухитрился начисто забыть про нее. Чай, обед, концерт – какая ерунда по сравнению с тем, чего он, кажется, лишился. Ни адреса, ни телефона. Только очень плохо запомнившийся подъезд дома где-то в районе Пролетарской. И что теперь делать? Он попытался вспомнить ее фамилию. Кажется, девушка говорила же. Курникова? Нет, это теннисистка. Трубникова, кажется. Или не Трубникова, а как-то похоже. Даже по базе данных не найдешь без фамилии-то. Если только просмотреть по году рождения и похожим фамилиям? Но если телефон записан не на нее, а на бабушку или дядю какого-нибудь – то вообще без шансов…

– Господи, кошмар какой! – застонал Вадим. – Ну я и дятел…

Ни спать, ни есть уже не хотелось. Потребность найти Анну – срочно! немедленно! – отбила и сон, и аппетит. Но что делать и куда бежать? С чего начинать поиски? Где сейчас девушка? По логике – так у себя дома, так же, как и Вадим. Но где этот несчастный дом?!

Вадим начал вспоминать всех своих случайных знакомых. Среди них был один сотрудник милиции. Чисто теоретически он мог бы помочь. В районе Пролетарской, конечно, жила не одна незамужняя Анна двадцати пяти лет от роду. Но уж не сто и даже не пятьдесят. «Безвыходных положений нет», вспомнил он старый афоризм. Текущее положение тоже было вовсе не безвыходным. Первая паника уступила место спокойной уверенности, что все уладится. Всего один звонок, потом дождаться результата, обзвонить девушек, чьи адреса ему даст Сергей – и все будет в порядке. Вопрос пары суток.

Из комнаты донесся непонятный трескучий скрежет – словно рвали надвое лист жести. Ничего подобного там, за стенкой, не было и быть не могло. Вадим вздрогнул. Нужно было пойти и взглянуть своими глазами, но в первое мгновение не было сил сдвинуться с места. Все, что угодно человеческое – шаги, голоса – он понял бы. Например, залезли воры. На девятый этаж? Через окно, допустим. Это были воры, владеющие промышленным альпинизмом – может быть, бывает и такое. Все, что в границах здравого смысла, не пугало и не удивляло. Но этот металлический треск? Проводка сгорела? Не может того быть: и звук не тот, и запаха гари нет.

Нужно было преодолеть холодок в груди и сделать шаг. Первый шаг – второй уже легко, почти ничего не стоит. Сил не было. Пульсировал в ушах ток крови, пьяная легкость расплывалась по телу от солнечного сплетения. Еще мгновение – и пришло то легкое, ослепительно белое безразличие к себе и своей безопасности, которое всегда помогало в трудных ситуациях. Вадим прошел по коридору, остановился перед дверью – она была навешена так, что всегда закрывалась сама собой, – прислушался. Скрежет больше не повторялся. Зато из комнаты доносился глухой и тяжелый равномерный плеск.

Дверь нараспашку, шаг вперед. Ноги по щиколотку утонули в мелком влажном песке. Вадим стоял на берегу моря. Негромко ударившись о косяк, захлопнулась за спиной дверь – а через мгновение, которое понадобилось на разворот, и двери-то вовсе уже не было. Только холодное серо-зеленое северное море. Вадим стоял на самом краю небольшой косы. Далеко справа виднелся угрюмый сумрачный берег. На память о квартире осталась лишь чашка в руке. Вадим постучал по ней пальцем – вполне достоверное небьющееся стекло, не отличишь от настоящего. Потом посмотрел на покрытые пятнами джинсы и майку. Не успел переодеться, а теперь придется и дальше ходить в грязном.

Ничего еще не кончилось, Безвременье его не выпустило. Только поманило иллюзией, обмануло и показало истинное лицо. Все стало только хуже: теперь он был один. В окружающий пейзаж он уже не верил. Сейчас – берег моря, через пять минут будет лес или пустыня. Да, брызги воды на лице кажутся вполне правдоподобными. Скорее всего, в этом море можно и утопиться. Но все это – лишь наваждение, мираж или мара. Вадим не представлял, за какие грехи наказан этим местом, этой бесконечной сменой масок. Тупое отчаяние комом стояло в горле. Если ему позволят, то он увидит своих товарищей. Если же Безвременье решило сыграть с ним без свидетелей, то бессмысленно идти куда-то, делать что-то.

Именно бессмысленность любого действия и сводила с ума. Он готов был идти по пустыне и карабкаться по горам, бегать по подвалам по пояс в воде… Все, что угодно, лишь бы продолжать видеть перспективу. Флейтист обещал, что все выберутся. Пока он был рядом, Вадим верил ему. Сейчас же стало ясно, что обещания были ложью. По сравнению с силой Безвременья, заглотнувшего их, словно гигантская акула жертву, целиком, все человеческие потуги были смешными. Рвись, не рвись – ничего не изменится. Человеку не по силам сражаться с Безвременьем. Все равно, что пытаться вычерпать ладонями это море, расчистить берег от песка при помощи голых рук.

Стоять на зыбком влажном песке не хотелось. Вадим напоследок полюбовался морем. Тяжелые серо-стальные валы мерно шли к берегу, солидно выползали на песок, облизывали его шершавыми языками и прятались в морскую пасть. Даже пена на гребнях валов выглядела внушительно, словно была из бетона. Никакой эфемерности в ней не наблюдалось. Основательные волны, основательная пена. Такое же железобетонно тяжелое небо над головой – лишь чуть светлее, чем вода. Самодостаточная красота сугубо дикой природы, равнодушной к человеку. Вадим был лишним на этом берегу, словно заноза в чьем-то пальце. Свою чужеродность он ощущал всей кожей.

– Ну и нечего было тащить сюда… – буркнул он в пространство. Никто ему, разумеется, не ответил; голос растворился в рокоте волн, как кристаллик соли в бочке с водой.

До берега нужно было пройти пару километров. Вадим глядел то влево, то вправо – поступательное движение воды завораживало. Очень светлый мелкий песок шелестел под ногами. Куртку музыкант забыл в квартире-иллюзии, и теперь каждый порыв ветра обжигал кожу ледяными брызгами. Пейзаж здорово напоминал осеннюю Прибалтику. Вроде бы и не очень холодно, но в одной майке не погуляешь. Смысл у движения был один: не замерзнуть.

Должно быть, кто-то внимательно читал все его мысли, потому что Вадим вдруг споткнулся на ровном месте. Казалось, невидимая рука крепко схватила его за лодыжку и потянула вперед и вверх. Вадим плюхнулся носом в песок, рефлекторно зажмурился, а когда открыл глаза, пейзаж в который раз изменился.

На смену морю пришел милейший парк того сорта, что окружает усадьбы-музеи. Фонтаны, подстриженные кусты, аккуратно посыпанные мелким гравием дорожки, пышные клумбы с розами. Лабиринт живых изгородей. Надо всем этим великолепием – лазурное, неправдоподобно яркое южное небо. Запах, напомнивший детство, отдых в Сочи: магнолия, жасмин, нагретая галька. В двух шагах – изящная скамейка с металлическими ножками.

Вадим сел, куда ему предлагали, откинулся на спинку. За спиной росло неведомое южное дерево – может быть, платан, а может, и нет. Крупные овальные листья отбрасывали густую тень. Вадим посидел минут пять, отогреваясь после прогулки по косе, потом задумался.

Лет пять назад он был в Паланге, небольшом литовском городке на берегу Балтийского моря. В ноябре. С родителями в Сочи – в двенадцать или тринадцать лет. Получалось, что кто-то хорошенько перетряхнул его память и на основе воспоминаний создал пейзажи. Ничего принципиально нового Безвременье предложить ему не могло. Зато очень хорошо могло воплощать воспоминания. Это казалось удобным и даже привлекательным. Найти подходящий пейзаж из калейдоскопа времен и мест, отдохнуть… или остаться навсегда. Дом на берегу Черного моря – пусть не самого моря, но его идеального подобия. Почему нет?

«Идеальное – вот верное слово», подумал Вадим. В реальном сочинском парке были бы другие посетители, валялся бы мусор – обертки от мороженого, рваные воздушные шарики, окурки и прочая пакость. Здесь не было ни единого следа пребывания человека, и это радовало. Отсутствие людей было куда предпочтительнее случайной компании. Шумные туристы, с их детьми, фотовспышками и пивными банками, испортили бы весь отдых. Но никаких туристов не было и быть не могло – только огромный тихий парк, аромат магнолии, теплое ласковое солнце. Где-то за парком пряталось такое же теплое и ласковое море. Синее, почти черное, соленое. С упругими волнами, на которых так сладко качаться, прикрыв глаза.

Все это будет, нужно только встать со скамейки, пройти через парк и спуститься вниз по склону. Вадим знал, куда и сколько идти, помнил, как вьется тропинка, ведущая к воде. Это был парк из его детства. Добрый, солнечный и тихий. И за это Вадим был благодарен тому наблюдателю, который сумел раздобыть в его мозгах правильную картинку. Он давно знал, что никогда не заслужит Света, что придется хорошенько постараться, чтобы заслужить хотя бы Покой. А здесь и был Покой, тот самый, что некогда описал великий мудрый писатель.

И – только Вадим понял, что хочет остаться здесь навсегда, надежду у него отобрали, бесстрастно и безжалостно, как игрушку у ребенка. Тьма, ощущение падения спиной вперед. Лавка под ним растворилась, но на землю Вадим не упал. Мучительно долгое и муторное движение в темноте. Свист ветра в ушах. Леденеющая в предвкушении удара в жилах кровь. Но сильнее всего – разочарование и боль потери. Сказка Покоя поманила и исчезла.

Падение замедлилось, и в лужу ледяной воды Вадим свалился хоть и плашмя, но не ударившись. Изображение, по обыкновению, пришло чуть позже. Изображение, звук, обоняние и все прочие дары восприятия. После первого же вздоха Вадим встал на колени и выблевал то, что было в желудке – пол-литра чая с желчью и желудочным соком.

Воняло вокруг омерзительно. Тухлые яйца, гниющая пища, плесень и дерьмо – все худшие ароматы мира смешались в ядреный тошнотворный дух. Видимо, Вадим угодил на самую гадкую, грязную и свалку на свете. Горы мусора громоздились до небес. Повсюду хлюпало и чавкало. В углублении между двумя кучами завелось коричнево-бурое болотце. Поверхность его шла пузырями, ежеминутно выпуская наружу порцию газа. Газ вонял уже и вовсе неописуемо, вдобавок, от него слезились глаза и резало горло.

Очистки, объедки, рваные тряпки, мятые банки, использованные прокладки, обглоданные кости, вздувшиеся трупы крыс – вот что обнаружил Вадим, приглядевшись к составу ближайшего холма мусора. В результате его стошнило еще раз. Урок был вполне ясен и нагляден: для Безвременья он не гость, не товарищ, не партнер. Игрушка. Марионетка. Можно поманить самым радостным и тут же окунуть в самое омерзительное.

– Я понял, – сказал он вслух. – Зачем же так-то?

Видимо, ему не поверили, или решили, что он понял недостаточно хорошо. Не прочувствовал, так сказать. Из болотца поднялась слепая змеиная голова, похожая на взбесившийся пожарный гидрант. Бурая слизь стекала с нее крупными каплями. Следом за ней вынырнула еще одна безглазая голова на толстой шее. Вадим поднялся с колен и сделал пару шагов назад. Третий оказался роковым. Какая-то скользкая дрянь подвернулась под пятку, и он грохнулся с края мусорного холма…

Вадим еще успел заметить, как змеи скользнули к нему. В следующий момент его уже волновали не змеи, а как выбраться из очередного болота слизи, куда он ушел с головой. Густая и липкая дрянь мгновенно залила уши и нос. Очередной рвотный спазм подступил к горлу, но невозможно было открыть рот. Бурая пакость оказалась еще и едкой: кожа мгновенно начала зудеть и гореть так, словно Вадим ухнулся в кислоту.

Что-то держало его на дне болотца, не давая вынырнуть. Держало за майку. Уже задыхаясь и при этом давясь кислой слюной, Вадим чудом извернулся и скинул майку. Дальше быль проще – но, увы, лишь секунд на пять. Как только он высунул над поверхностью руки, его немедленно сцапали за кисть. Острые клыки с тошнотворным хрустом пропороли кожу и впились в надкостницу.

Вадим заорал, попытался вырвать руку, но вышло только хуже и больнее. Он открыл глаза, уже не думая, обожжет ли их слизь. Первая змеюка с наслаждением на безглазой морде держала в пасти его руку. Вторая, судя по угрожающему движению головы, примеривалась к горлу.

Он заорал повторно, но на этот раз уже не столько от боли, сколько от злости. Этому воплю мог бы позавидовать и Тарзан. Слов в нем не было, скорее, вариация на тему одного-единственного слога, по совместительству – нецензурного выражения. Но голосом такой громкости можно было бы убить стадо слонов без применения ружья. Первая змея с перепугу раскрыла рот, вторая и вовсе отшатнулась.

Музыкант прижал к груди прокушенную руку, покачался на полусогнутых ногах, издал еще один вопль, чуть потише, но все еще по-звериному дикий. Потом вдруг увидел себя со стороны – полуголого, грязного, похожего на обезьяну, орущего так, что шарахаются хищные твари. И засмеялся, мешая смех с кашлем. Змеям хватило, они метнулись прочь и укрылись за горой мусора.

– Что, суки? – через смех проорал Вадим. – Не нравится?! Твари гребаные…

За подражание иерихонской трубе пришлось заплатить немедленно – ноги подкосились, он рухнул на край болота, выкашливая легкие. Глаза резало: слизь все же попала в них. Кожу нестерпимо жгло. Больше всего хотелось, чтобы все происходящее оказалось сном, душным ночным кошмаром. Но на это рассчитывать не стоило. Значит, нужно было подниматься, идти куда-то, прочь от поганых змей, затаившихся поблизости, от вонючего болотца.

Вадим вскарабкался на холм. Обоняние притупилось, вонь уже не вызывала тошноты. Всевозможные дохлые кошки со вспоротыми животами и прочая пакость, по которой он шел, тоже уже не впечатляла. Чувствительность резко пропала, брезгливость не выдержала напора окружающей гадости и затаилась где-то в спинном мозге. Только вот с вершины мусорной кучи открывался вид на бесконечную, до самого горизонта свалку. Пестрая беспросветность убила Вадима наповал. В глубине души он надеялся, что Свалка конечна. Теперь же оставалось надеяться на милость неведомых наблюдателей, которые сжалятся и выкинут его в какое-нибудь менее отвратное место.

На этот раз никто не торопился. Вадим шел, то и дело рискуя подвернуть ногу или попасться на зуб какой-нибудь очередной змее. Потом садился на участок посуше и почище и ждал. Ни то, ни другое не оказывало никакого эффекта. За что его решили наказать этой свалкой, Вадим не представлял.

Свалка, должно быть, была не слишком обитаема. Вадим прошел уже пару километров, но больше на него никто не нападал. Все время быть настороже не получалось, чувство опасности покричало в уши и отпустило, сменившись тупым безразличием ко всему. Первое время Вадим еще пытался обращать внимание на движение, но быстро устал: слишком многое здесь падало, рушилось и соскальзывало само собой. Он постепенно начал расслабляться, и уже не так внимательно, как раньше, разглядывал окрестности. Через несколько минут пришлось за это поплатиться.

На первый писк под ногами Вадим не отреагировал, приняв его за очередной звук лопающегося мусора. Но когда что-то маленькое попыталось схватить его за ногу, но промахнулось и повисло на штанине, Вадим подпрыгнул очень высоко. Приземлился он уже на целое полчище белых крыс. Мелкие твари не в состоянии были прокусить джинсовую ткань, покрытую коркой уже подсохшей грязи, но очень старались. Самые прыткие немедленно попытались вскарабкаться по его штанам повыше, и Вадиму пришлось еще пару раз подпрыгнуть, чтобы стряхнуть с себя пакостную кусачую мелочь. Несколько штук он раздавил ногами, потом схватил гнутый железный штырь и принялся молотить белое верещащее месиво под ногами. Крысы не отступали, казалось, их делается только больше.

Вадим уже не паниковал. Он знал, что должен сделать две вещи: удержаться на ногах и улучить момент для прыжка повыше. Главной задачей было – не упасть. Тогда бы крысы вцепились ему в лицо, в глаза, и этим все могло закончиться раз и навсегда. Вадим не собирался погибать таким отвратительным образом. Он запрыгнул на уступ, образованный помятым крылом автомобиля, выпиравшим из груды мусора. Принялся ногами сталкивать вниз всякий хлам потяжелее. Крысы, вереща, подпрыгивали, но на то, чтобы подняться по куче с боков и взять Вадима в клещи, у них фантазии не хватило. После того, как на них свалилась пара пустых канистр, куча консервных банок и пяток кирпичей, крысиная стая отступила.

Человек стоял, прислушиваясь, и не торопился спускаться вниз. Цену невнимательности он усвоил очень хорошо. Смысл крысиного нашествия понял еще лучше. Ему хотели показать, что жизнь здесь будет непрестанным адом: ожидание опасности – опасность – короткая передышка и новая опасность. Очень скоро он сойдет с ума, начнет бросаться на каждый шорох, не сможет спать и сдохнет от нервного истощения. Чтобы ситуация изменилась, нужно было идти. Все равно куда. Двигаться, ожидая очередной смены пейзажа. Надеяться на лучшее, но готовиться к худшему – к новому нападению.

Рука нещадно болела. Музыкант внимательно разглядел рану. Две глубокие дырки со внешней стороны ладони, две – со внутренней. Кровь уже запеклась. Края ранок были окружены широкими розовыми кольцами, припухшими и зудящими. Вполне вероятно, болотные змеи были еще и ядовитыми. Вадим робко пошевелил пальцами и тут же поморщился от боли. Судя по ощущению, гнусная змеюка прокусила сухожилие.

– За что? – спросил он вслух. – Что я вам сделал-то?

Хлюпанье пузырей в болотцах и чваканье гадости под ногами было ему ответом.

– Знаете что, господа хозяева… – еще минут через десять продолжил Вадим. – Не знаю, чего именно вы хотите, но методы у вас тупые. Это еще вежливо говоря. А если невежливо, так получится только матом. Мне вполне очевидно, что просто убивать меня вы не хотите. Так не проще ли поговорить? А?

Собственный хриплый голос, разносящийся над свалкой, показался смешным. Не было никакой нужды говорить вслух. До сих пор невидимые и неведомые хозяева Безвременья реагировали и на мысли. Но раз начав разговаривать с окружающим пейзажем, остановиться было трудно.

– Вы, конечно, господа хозяева – или дамы, что не исключено, большие и могучие. Хм. «Товарищ Сталин, вы большой ученый…» и далее по тексту, да. И я, как простой местный заключенный, имею вам сказать, что думаю. Хотя вам, наверное, наплевать. Но поскольку вы мне не затыкаете рот, то я, уж извините, поговорю. Я не представляю, чего вы от меня хотите. Вы, собственно, ни разу не взяли на себя труд сообщить мне об этом. Только кидаете туда-сюда, как игрушку. Мне кажется, это несправедливо. Смешно, правда? Козявка, с которой вы можете сделать все, что угодно, рассуждает о справедливости… Но, знаете ли, если я вам нужен… То какого лешего вы так со мной…

По крайней мере одного Вадим своим бессвязным монологом добился. Мир мигнул, и занесенную ногу Вадим поставил уже на пол собственной квартиры, а точнее – ее имитации. Путь замкнулся в кольцо. На этот раз музыкант не стал терять время даром. Бегом – в ванную, благо, сымитирована она была полностью, включая все, что нужно для мытья. Горячая вода, мочалка, шампунь и гель для душа через полчаса возымели нужный эффект: помойкой от Вадима больше не пахло. Уже за это можно было поблагодарить обитателей Безвременья – если бы не они же засунули Вадима на эту помойку.

Потом – так же бегом, пока квартира не сменилась какой-нибудь более отвратной декорацией, – Вадим отправился в комнату. Схватил с полки чистую одежду, натянул на себя. Во время мытья раны на руке размокли и теперь болели уже нестерпимо, отдаваясь в локте и плече. Но сначала нужно было одеться. На этом поприще Вадима поджидала пара гадких сюрпризов: оказалось, что застегивать облегающие джинсы и шнуровать ботинки одной левой рукой чертовски неудобно, а используя правую – очень больно.

Аптечка хранилась в кухне. Вадим рассыпал ее содержимое по столу, уставился на него. Ничего подходящего к случаю «укус помойной змеи», разумеется, не было. Пораздумав, он открыл флакончик с зеленкой – при помощи зубов и левой руки, в результате посадил на подбородок изумрудную кляксу. Намазывая зеленку вокруг ран, уронил ватную палочку и опрокинул флакончик, еле увернулся от брызг. Потом выпил две таблетки «Ампиокса» и на всякий случай – аспирин. Теоретически это должно было помочь от воспаления и температуры. От яда, конечно, не могло. Оставалось надеяться на милость хозяев.

Только после этого Вадим посмотрел в окно. Вместо квартала высоток на фоне леса он увидел уже знакомую по прежним странствиям пустыню Кладбища Богов. Этого и следовало ожидать: с нее начались все сольные приключения, ей и должны были закончиться. Правда, Вадим сильно сомневался, что его без проблем выпустят назад. Слишком уж просто это казалось, слишком бессмысленно – погонять по разным пейзажам, показать яркий витраж изменчивого мира Безвременья и отпустить.

– Ты прав, человек, – раздался за спиной женский голос.

Вадим вздрогнул и рассыпал коробочку ватных палочек.

Наружность гостьи, как и все предыдущее, была порождением его собственной памяти. Этакий микс из двух бывших жен. Короткая стрижка, пирсинг на ушах и бровях, длиннопалые тонкие руки принадлежали Вере, смуглое горбоносое лицо и очки без оправы – Ирине. Сумма впечатлений была убойная. Вадиму немедленно захотелось барышню придушить. Он прикусил губу и принялся собирать палочки в коробку.

– Слушаю вас внимательно, – буркнул он сквозь зубы.

– Мы показали тебе свои возможности. Твои страхи, твои мечты. Выбирай, где хочешь жить – у моря или в куче дерьма, – тонкие злые губы сложились в презрительную улыбку.