Текст книги "Предсказанная"

Автор книги: Татьяна Апраксина

– Если выбирать, то, пожалуй, у моря, – дернул плечом Вадим. – Но зачем вам это надо?

– Это нужно тебе, человек.

– Оригинально…

– Мы можем просто убить тебя, и это будет самым простым решением, – сообщила женщина. – Ты – жалкая букашка, которую можно смахнуть небрежным движением руки.

– Простите, а как вас зовут?

– У меня нет имени.

– Милая барышня Нет Имени, – вздохнул Вадим. – Если бы вы хотели меня убить, то сделали бы это уже четыре раза. Достаточно было забросить меня на дно морское. Или уронить с высоты. Так что заканчивайте высокопарную трепотню и переходите к делу.

Гостья заметно озадачилась. Тонкие черные брови выпрямились в сердитую линию. Эту общую черту всех местных обитателей – если здесь вообще было много обитателей, а не одно и то же существо принимало разные обличья, – Вадим подметил уже давно. Выражались здесь пафосно и красноречиво, но краткие выжимки из речей заставляли думать, что интеллектуальное развитие обитателей Безвременья – примерно на уровне третьеклассника, обчитавшегося низкосортной литературы. Исключением были разве что близнецы в замке – и то пафос там можно было черпать ковшом экскаватора. «Сила есть – ума не надо», – желчно подумал Вадим. – «А точнее – ума не будет. Нет стимулов к его развитию».

– Мы можем дать тебе все.

– Потом отнять, потом снова дать – и так по кругу, – кивнул музыкант. – Спасибо, это я уже понял. Я только не понял, чего вам надо.

– Ты глуп и дерзок.

– Что выросло, то выросло, – зло и нагло ухмыльнулся Вадим. – Ближе к делу, барышня!

После всех приключений на помойке Вадим осознал, что в нем что-то непоправимо изменилось. Словно едкая грязь вытравила прежнюю неуверенность и робость. Ему показали самое мерзкое, что можно было добыть из его памяти и снов, и вдруг оказалось, что, пережив это испытание, он вынес оттуда не только рану на руке, но и новую уверенность в себе. Держалась она на злости и обиде, разумеется. Но эти эмоции, сами по себе не такие уж полезные, плотной броней окружили чувство собственного достоинства. Теперь ему было легко ударить, чтобы защитить себя. Ударить словом, ударить любым предметом. Больше не нужен был полутранс. Достаточно было понять, что его опять пытаются оскорбить и унизить.

– Считаешь себя героем? – осведомилась девица.

– Нет. Считаю себя человеком. И это человек сказал – «лучше умереть стоя, чем жить на коленях». Так что заканчивайте сеанс церебрального секса.

– Люди лживы, трусливы и предают друг друга. Вот тебя – предали.

Вадим знал, что нельзя вестись на подобные заявления, но все же не смог удержаться от вопроса. Он очень хорошо знал, что совершает ошибку, но не совершить ее не мог. Броня дала трещину. Слово «предательство» оказалось хорошим снарядом.

– Посмотри сам, – девица махнула рукой в сторону окна.

– Не буду, – покачал головой Вадим.

– Верное решение, – ядовито улыбнулась гостья. – Лучше остаться в неведении, чем увидеть, как тебе изменяют.

Проклиная себя за слабость, Вадим медленно развернулся. Теперь хорошо было видно, что каменный пень отсюда метрах в двухстах. И на этом расстоянии музыкант четко различил четыре фигуры. Двое, Софья и Флейтист, сидели. Двое – Анна и Серебряный – стояли. В обнимку. Целуясь.

– Не верю.

Взмах длинных пальцев, украшенных десятком серебряных колец. Картинка приблизилась, появился и звук.

Вздохи, чмоканье поцелуев. Возбужденное неровное дыхание Анны, хорошо знакомое Вадиму по ночи обряда.

– Как же я не хочу, чтобы он возвращался…

– Не бойся, госпожа моя. Я не отдам тебя никому.

– Правда?

– Конечно, Анна… он не стоит твоего огорчения.

– Он мне надоел… – пухлые губы складываются в хорошо знакомую капризную гримаску, потом скользят по шее Гьял-лиэ. – Он просто полный ноль…

Вадим зажмурился, стиснул кулаки. Боль в правой кисти обожгла, отрезвила – он осторожно разжал пальцы, потряс рукой в воздухе. Внутри было пусто и гулко, словно в высохшем колодце. Он не поверил, не поверил – нельзя было верить картинке, нельзя было считать ее правдой. Это была подделка, как и все вокруг.

– Убеждай себя, что это ложь, человек. Ты же слаб. Живи с закрытыми глазами. С открытыми ты умрешь. И не на коленях, а валяясь на земле. Тебе больно? О да, я вижу, тебе больно. Ты же не можешь вынести такого предательства. О тебе забыли при первой возможности…

– Замолчи! – заорал Вадим.

Тонкий злой голос девицы застрял в ушах. Застрял и в груди – занозой, лезвием финки, осиновым колом.

– Что ты чувствуешь, человек? – со злорадным интересом поинтересовалась гостья. – Что ты сейчас ощущаешь?

– Ничего! Абсолютно! – еще громче крикнул Вадим. – Мне наплевать! Меня это не касается!!!

А кол в груди ворочался, раздирая сердце на мелкие клочья, и нужно было кричать очень, очень громко – так, чтобы поверить собственным словам. Кричать или разбивать руки о подоконник, делать все, что угодно, лишь бы запихнуть боль подальше, убедить себя, что ее нет, вернуть себе трезвый холодный рассудок.

– Если ничего, так почему же ты плачешь?

– Я? – остолбенел Вадим. Потом провел пальцами по щекам – оказалось сыро. – Э… это просто непроизвольная реакция. Я не верю в ваши картинки.

– Не верь. Иди к ним, они расскажут тебе, что все это неправда. И будут смеяться тебе в спину.

– Замолчи.

– С какой стати, человек? Ты был дерзок – так вот твоя расплата. Смотри на настоящего себя, ничтожество, не нужное никому.

Вадим понял, что погорячился, считая обитателей Безвременья наивными детьми. Бить они умели – метко, прицельно, по всем болевым точкам. Именно этих слов – «ничтожество, не нужное никому» – Вадим боялся всю жизнь. И услышать их оказалось больно, слишком больно. Можно было яростным движением вытереть щеки, выпрямиться, заложить большие пальцы за ремень джинсов. Стоять гордо и красиво, не выдавая боли – так, как и положено настоящему мужчине. Сглотнуть, борясь с комком в горле. Выдвинуть подбородок, прищурить глаза так, что кожа на скулах натянулась, как пергамент. Все, что угодно можно было сделать – боли меньше не становилось.

– Ты выглядишь как женщина. Но ты не женщина, а тварь, – размеренно выговорил Вадим. – Уходи, пока я не убил тебя.

– Меня? – расхохоталась девица. – О, храбрый герой! Разве это я предала тебя? Как ты мудр, как справедлив, человек…

Вадим знал, что это – очередная провокация, но не мог не отреагировать. Действительно, с какой стати он перенес всю злость на девицу, когда она только показала ему, что происходит.

Или – совсем наоборот. Решила натравить его на спутников. Эффективный ход.

– Слушай, хватит, а? Я же знаю, чего ты хочешь.

– Неужели? Ты – и знаешь? Ты смешон.

– Хватит, я сказал, – рявкнул Вадим. – Я выслушал достаточно оскорблений. Хочешь говорить – говори. Или уходи.

– От тебя не потребуется ничего непосильного, человек. Просто будь собой. И ты получишь награду и встретишь предсказанную судьбу.

– Что это значит? Очередная болтовня?

– Отнюдь. Когда будешь выбирать – сумей отличить ложь от правды, и удержать то, что принадлежит тебе по праву. Оно совсем близко.

Вадим с подозрением посмотрел на гостью. Она почти слово в слово повторила ответ Судьи на вопрос о том, что значило слово «предсказанная», услышанное от цыганки. И вот, пожалуйста, очередной круг замкнулся. Два совета – по сути дела, один совет, только высказанный очень разными существами. Кажется, они стояли по разные стороны баррикады, эта девка и Судья. Но говорили об одном и том же.

– Хоть ты и ничтожество, тебя ждет высокая судьба. И я не желаю тебе зла, ибо тот, кто встанет между человеком и судьбой, погибнет, – добавила девица. – Это буду не я.

– Ничтожеству – и высокая судьба? – начиная недобро смеяться, переспросил Вадим. – Это с какой же стати?

– Ты выбран пророчеством, – сказала она, потом выдержала паузу, словно выбирая, что сказать, о чем промолчать. – Судьба эта была тебе предсказана, когда ты был еще ребенком. Ты не сумел стать достойным ее, но никто не в силах отказаться от своей судьбы.

– А если по-простому?

Девица вполне по-человечески вздохнула, подергала себя за ухо, потом потерла переносицу под носовыми упорами очков.

– Хорошо. Ты тупой урод. Но когда тебя выбирали, ты казался не тупым уродом, а очень даже клевым ребенком. Что выросло – то выросло, это точно. А теперь уж поздно что-то менять. Так ясно? Или ты совсем тупой?

– Для чего выбирали-то? – спросил Вадим, стараясь пропускать хамство мимо ушей.

– Рассказать не могу, но увидишь – сразу поймешь. Ты об этом всю жизнь мечтал. Все, хватит с тебя.

Исчезла она мгновенно. Просто растворилась в воздухе, мигнув напоследок, как изображение на мониторе компьютера. Вадим ошеломленно плюхнулся на табуретку и погрузился в глубокую рефлексию. Пожалуй, называя его тупым уродом, обитательница Безвременья сказала сущую правду. Только тупой урод совершил бы столько ошибок в коротком разговоре. Не стоило хамить, не стоило позволять провоцировать себя на эмоции. И уж тем более не стоило смотреть на все, что показывала девица в окошке. Вадим покосился туда – картинка со спутниками уже исчезла.

Его развели, как подростка, это было вполне очевидно. Внешность гостьи была выбрана умело. Уже одного этого было достаточно, чтобы спровоцировать Вадима на резкость, хамство и раздражение. Он повторил в уме реплики, прокрутил в голове эпизоды. Голос, жесты, выбор слов – все это напоминало обеих его бывших жен, точнее, было квинтэссенцией самого неприятного в обеих. Мелочь к мелочи: движение руки, выражение лица, тон голоса, и вот Вадим влез в ловушку по уши, при этом искренне полагая, что контролирует ситуацию. Дальнейшее было делом техники, и, надо сказать, обитательница Безвременья техникой этой владела великолепно. Впрочем, завидовать ей Вадим не собирался. Ему хватало того, что он причинял людям боль невольно, не замечая этого. Нарочно не хотелось. Даже врагам. Даже…

Кем считать теперь Анну, он не знал.

Увиденное было похоже на правду. Очень похоже, слишком похоже.

Увиденное могло быть ложью. Скорее всего, ложью оно и было.

Правда?

Ложь?

Нужно было выбрать что-то одно. Определиться раз и навсегда. Поверить или не поверить. Легче и приятнее было – не верить, и именно поэтому Вадим никак не мог принять решение.

И не было рядом друга – поделиться сомнениями, выговориться, услышать совет…

ГЛАВА 5. ПРЕДСКАЗАННАЯ

Анна висела над пропастью, уцепившись за каменный выступ. Запястья дрожали под тяжестью веса, вспотевшие ладони по миллиметру сдвигались к краю. Гладкий как стекло камень плохо годился для подобной акробатики, а скол больно врезался в пальцы. До падения оставались считанные мгновения. Девушка стиснула зубы и зажмурилась. Любой ценой – не смотреть вниз, туда, где мучительно далеко поблескивают острые зубцы скал. Все равно – смотри, не смотри, но через минуту или две они примут на себя ее тело. Должно быть, и больно не будет, просто не успеет. Хрустнут ребра, вминаясь внутрь, и все прекратится…

Но если думать об этом, то сердце уйдет в пятки, пальцы разожмутся и все случится еще раньше, чем должно быть. Анна попыталась подтянуться. Скала, на краю которой она висела, была слишком гладкой – не на что было опереться, а силы в руках не хватало. Каменное лезвие выступа еще глубже врезалось в пальцы, по ним потекло горячее и липкое, правая ладонь невольно разжалась. На левой девушка провисела лишь секунду, а потом рванулась вверх, и совершила роковую ошибку, попробовав сменить руки.

Падение казалось бесконечным. В глазах потемнело, разум сжался в вопящий от страха комочек, спрятавшийся где-то под желудком, дыхание остановилось – но она все летела вниз…

– Очнись, девочка, не время! – ударили ее по щеке.

Анна с трудом заставила себя разлепить глаза. Никакой пропасти, никакого падения: она лежала на земле, а перед ней на коленях стояла Софья.

– Привиделось что-то? – участливо спросила женщина.

Девушка кивнула, растирая скулу неловкими, до сих пор сведенными судорогой пальцами.

– Такая дрянь, – пожаловалась она. – В пропасть упала…

– Ну да, мне тоже… померещилось кое-что, – зло сказала женщина. – Вставай, мы тут одни, надо разбираться, что делать…

– Как одни? А остальные?

– Кто ж их знает, где их носит. И это весьма паршиво, Анна. Я б даже от остроухого не отказалась сейчас…

– В каком смысле?

– В любом, блин, – фыркнула Софья, пальцами распутывая волосы. – Он же у нас маг… хренов.

Анна села, с недоумением глядя на спутницу. Да, деликатностью в выражениях она не отличалась никогда, но теперешнего прорывающегося в мимике и движениях рук остервенения в ней тоже раньше не наблюдалось. Даже во время подъема по скалам и бега по туннелю. Сейчас же от каждого жеста Софьи разило плохо скрытой крайней тревогой.

Окружающее более всего напоминало головку хрустального сыра с ракурса маленькой мышки. Потом Анна вспомнила игрушку, которая была у нее в детстве – прозрачный пластиковый куб, трехмерный лабиринт, по которому нужно было катать маленький красный шарик – от верхнего уровня к нижнему и обратно. Сейчас на месте шарика оказались они с Софьей. Отполированный до блеска прозрачный пол позволял увидеть нижний этаж, и там было то же самое – ходы лабиринта. Стеклянные стены образовывали проходы, тупики и закоулки. Потолок был полом верхнего этажа. Судя по всему, женщины находились в центре одного из уровней. Повсюду, куда ни взгляни, были только радужно поблескивающие стены, острые грани углов и арки проходов.

– Куда пойдем? – спросила, поднимаясь на ноги, Анна. – Вверх, вниз?

– Не знаю. А хотелось бы знать, – буркнула Софья. – Потому что если пойдем не туда, то будем тут ползать долго…

– Ты их не видишь? И не чувствуешь? – с затаенной надеждой поинтересовалась девушка. – Совсем?

– Коли б чувствовала, так какие вопросы, дорогая…

– Тогда пойдем вниз, – решила Анна. – Все равно нам все равно.

– Хорошо сказано, – хмыкнула спутница. – Полюбила парня я, оказался… гармонист.

– Это ты к чему? У нас не гармонисты, у нас один гитарист и один флейтист, – Анна улыбнулась.

– Говорила мне мама – выходи, Софочка, замуж за бухгалтера, а я ее не слушала, – ответная улыбка, хулиганское подмигивание. – Ладно, подруга, прорвемся… Вниз, так вниз.

Самым удивительным в хрустальном лабиринте оказалась полная тишина. Пол, казавшийся стеклянным, гасил звуки шагов, словно заправский изоляционный материал. Даже голоса двух женщин распространялись лишь на метр. Стоило Анне замешкаться или обогнать Софью на пару шагов, как слышимость терялась начисто.

По дороге болтали обо всем на свете. Оказалось, что Софья знает уйму анекдотов, и русских, и израильских – во втором случае требовались пояснения, и они были смешнее самих анекдотов, потому что рассказчица изображала все в лицах. Стишки, каламбуры и подобия частушек здорово развеселили Анну, и она начала сама рассказывать всевозможные забавные истории и анекдоты. Больше всего почему-то Софье понравилось стихотворение про издевательство над мышью.

– Повтори, – потребовала она, отсмеявшись.

 
– Если серого мыша, взять и, бережно держа,
Насовать в него иголок – вы получите ежа.
Если этого ежа, нос зажав, чтоб не дышал,
Бросить в речку, где поглубже – вы получите ерша.
Если этого ерша, головой в тисках зажав,
Потянуть за хвост щипцами – вы получите ужа.
Если этого ужа, в руки взяв по два ножа…
Впрочем, он, наверно, сдохнет, но идея – хороша!
 

– Но идея хороша! – утирая с щек выступившие слезы, повторяла Софья. – Слушай, какая прелесть, это же просто про нас!

– Угу, похоже, – кивнула Анна. – Главное, оптимистично, правда?

Настроение вдруг испортилось, как часто бывало после слишком уж долгого смеха. Веселье спутницы уже казалось надуманным и неискренним. Анна поджала губы и пошла вперед, считая шаги, чтобы успокоиться. Софья тоже замолчала, видимо, задумалась о чем-то не слишком радостном. Сначала Анне казалось, что это ее взгляд сверлит ей спину чуть повыше лопаток, но, оглянувшись пару раз, она поняла, что – нет, Софья тут не при чем. Женщина больше смотрела себе под ноги и по сторонам, чем на Анну. Взгляд был – как у кошки на охоте, хищный и обманчиво спокойный.

– Тут еще кто-то есть, – негромко сказала девушка.

– Чувствую, – на мгновение опустила глаза Софья. – Чужой. Наблюдает. Уже давно.

– Неприятно…

– Ну а что делать-то… – вздохнула женщина. – Не на прогулке.

– А как ты думаешь, если что – Флейтист нас вытащит?

– Ты его где-нибудь поблизости видишь? Тогда не задавай глупых вопросов, – вновь разозлилась Софья.

Анна покосилась на нее через плечо, и поняла, что лучше всего было бы – промолчать. То ли женщина нервничала из-за разлуки с мужем, то ли волновалась за него, но любые упоминания спутников заставляли ее тяжело хмуриться и улыбаться так, что казалось – вот-вот вцепится ровными белыми зубами в горло. Однако идти по хрустальному лабиринту в молчании было за пределами возможностей Анны. Язык так и чесался.

– Расскажи что-нибудь, а?

– Ох, девочка, заткнись, пожалуйста! – прошипела Софья. – Не мешай. Я слушаю.

Что и зачем она слушает, Анна спрашивать не решилась. Вид у женщины был агрессивный и решительный – пожалуй, в ответ на следующий вопрос она отвесила бы увесистый подзатыльник. Проклятые коридоры все не кончались, а самое жуткое состояло в том, что Анна не могла бы поручиться, что они не ходят по кругу. На хрустале не оставалось следов, процарапать отметки было нечем, а уже минут через пять все проходы и повороты начали казаться совершенно одинаковыми. Вдобавок, хотелось пить.

Ощущение взгляда в спину не пропадало. Было на редкость противно и страшновато: ее видели, она не видела никого. Казалось, что невидимый наблюдатель давит на плечи, заставляет сутулиться и сгибаться все ниже и ниже. Потом к этому ощущению прибавилась противная металлическая горечь во рту и боль в желудке. Идти было все тяжелее, ноги путались – словно на Анну напялили огромную шубу длиной до самого пола. Перед глазами мелькали цветные пятна. Девушка ковыляла, с трудом переставляя ноги. Нужно было остановиться, признаться, что больше сил идти нет – но Анна уговаривала себя, что это просто усталость, что скоро все кончится, придет второе дыхание и все будет хорошо.

Как должно было выглядеть вожделенное «хорошо», она представляла себе очень четко. Еще сколько-то минут блужданий по радужному лабиринту – и навстречу выйдут Флейтист, Серебряный и Вадим. Тогда можно будет остановиться, сесть, да хоть бы и в обморок свалиться. Тогда все будет прекрасно, даже посреди проклятой хрустальной ловушки.

– Ты можешь все это прекратить в любой момент, – раздался голос над ухом.

Анна оглянулась на Софью, но та отгрызала заусенец и говорить явно не могла, к тому же вкрадчивый бесполый голос не мог принадлежать спутнице.

«Как?» – подумала она, будучи уверена, что ее услышат, и не ошиблась. Ответ она слышала ушами, но подозревала, что это лишь иллюзия: так просто привычнее для мозга. Видят глазами, слышат ушами. На самом же деле это было нечто вроде телепатии. Оказывается, и она существовала в Безвременье.

– Если хочешь, я помогу тебе. Только согласись…

«На что?»

– Помочь нам…

«Это как именно помочь-то?» – заинтересовалась Анна. – «Впустить в мир и все такое?»

– Не случится ничего дурного. Твой старший не знает об этом, он враждует с нами. Мы не враждуем ни с кем. Мы не можем враждовать со своими детьми…

«Что за новости?»

– Безвременье породило всех вас, и смертных, и бессмертных. Тебе никогда не расскажут об этом твои спутники. Это тайна, которую они хранят даже от своих, а дочери людей знать об этом не положено под страхом смерти. Но если доверишься, мы спасем тебя ото всех, и от них в том числе.

– Идите нафиг, – вслух сказала Анна, которой надоел льстивый сладкоречивый голос.

– С кем это ты беседуешь? – взяла ее под локоть Софья.

– Да так. То ли слуховые галлюцинации, то ли местные жители, – брезгливо поморщилась Анна и кратко пересказала суть беседы. – Такой вот нам секир-башка теперь устроят, поняла?

– Чушь собачья, – фыркнула спутница. – Большей брехни не слышала со времен программы «Время».

– А на самом деле как?

– Ох, ну совсем не так, – вздохнула Софья. – Представь себе ведро воды. Полупустое. Вот ты на него смотришь, что видишь?

– Воду, – сходу ответила Анна. Потом подумала. – Ведро… свое лицо в воде. Ну, на дне там что-нибудь.

– Да, правильно. Вот пленка поверхностного натяжения – это граница между Полуднем и Полуночью. Она такая, наполовину проницаемая. И отражает, и прозрачная. Кто что видит – кто то, что на дне, кто только себя. Поэтому мы их не замечаем обычно, только некоторые любопытные. Остальные так и видят – себя. А Безвременье – это не вода и не воздух, это уж скорее ведро. Только где это видано-слыхано, чтоб ведро порождало воду?

– Это какое-то бешеное ведро, так и лезет в наш мир, – пожала плечами Анна. – Или кривая аналогия.

– Ну, кривая, – Софья кивнула. – Флейтист рассказывал правильно. В общем, то же самое.

– Я помню… Так чего они хотят-то? Я не понимаю! – с отчаянием воскликнула девушка. – Помоги, впусти…

– Тебе не все равно, чего они хотят? Ты-то сама чего хочешь?

– Домой.

– Ну и все, – улыбнулась Софья. – Это бешеное ведро тебя домой не вернет, не надейся. Так что какие тут разговоры?

В ответе подруги Анна уловила что-то неприятное для себя, шероховатое и неправильное. Не хотелось подозревать Софью во лжи, но, кажется, искренность в ее последних репликах и не ночевала. Женщина умело скрывала что-то важное, говоря вполне правильные вещи, в которые верила, но нотки недоговоренности оставались. Однако, оснований, чтобы высказать все сомнения вслух, Анна так и не нашла. Просто хамить – а она прекрасно представляла, как прозвучат слова «По-моему, ты врешь или скрываешь что-то!» – не хотелось. От разговора остался неприятный осадок, и девушка задумалась о том, что это уже не первый такой случай. Казалось, что все вокруг нее, включая Вадима, знают нечто важное и тщательно это от Анны скрывают.

Все меньше хотелось хоть с кем-то из них разговаривать. Даже с Флейтистом, хоть тот и казался последней точкой опоры в спятившем с ума мире. Он тоже скрывал и не договаривал, и, может быть он – куда больше, чем все остальные. К тому же раздражала невозможность поговорить с ним наедине. Анна так устала ждать этого момента, что плюнула и смирилась с тем, что разговор не состоится никогда. Что самой придется выяснять, кто глазеет в спину, шепчет в уши и хочет непонятно чего. Самой – так самой, в конце концов. Не маленькая, не дурочка. Разберется как-нибудь, а много знающие товарищи пусть катятся к чертовой матери…

– Направо, – сказала вдруг Софья. – Кажется, я их слышу.

– Хорошо, – без особого энтузиазма согласилась Анна.

Она сделала несколько шагов, и только потом сообразила, что повернула не направо, а налево. Такое с ней случалось обычно не реже раза в день: Анна путала левую и правую руки, шла в противоположную от указанной стороны. Она смутно подозревала, что ей еще до рождения поставили мозги задом наперед, поэтому руки и перепутались. Обычно это не мешало, но вот сейчас показалось, что сделана слишком уж большая ошибка: Софьи за спиной она не увидела.

Сердце скакнуло в пятки, потом вернулось на положенное место и испуганно затрепыхалось.

Через стены было неплохо видно – но спутница пропала. Всего-то шагов десять, не больше, Анна прошла от развилки, но на всем обозримом пространстве силуэта Софьи обнаружено не было. Девушка вернулась к развилке, всмотрелась в играющий всеми оттенками радуги хрусталь, прошла в названную Софьей сторону, потом перешла на бег. Все тщетно. Она осталась в одиночестве посреди лабиринта Безвременья.

Осознав этот факт, Анна замерла, как вкопанная. Идти или бежать больше не хотелось. Со всех сторон ее окружали только закоулки полупрозрачной клетки, в которой не было ничего и никого. Представив себе смерть от жажды, Анна пожалела, что пропасть оказалась только видением, а не реальностью. Лучше уж было умереть быстро и чисто.

Если и существовало на свете такое чувство, как «воля к победе», то Анну оно покинуло полностью. Ей стало вдруг все равно. Даже просто идти было лениво и скучно. Девушка села, прислонившись к стене, прикрыла глаза. Усталость брала свое – очень хотелось спать, и уже все равно было, что вокруг, наверное, враги, что Софья где-то потерялась, а остальные спутники пропали еще раньше, когда она опустила браслет на алтарь и настала тьма.

Простое и незамысловатое отчаяние затопило душу до самых краев. Жаль только, что не было подушки и одеяла – накрыться с головой, поплакать всласть, а потом заснуть. Плакать иначе Анна не умела, да и вообще со слезами у нее были большие проблемы, чаще получалось злиться: на себя, на виноватого, на жизнь. Тогда трескались стаканы в руках, зависали компьютеры, а под ребрами слева поселялась ноющая боль невыплаканной обиды.

Вот и сейчас Анна злиться могла, а расслабиться – нет. Даже в настолько подавленном состоянии, даже уже начисто лишившись сил. Нет, не хватало какой-то малости, последней толики отчаяния, после которой уже можно делать все, что угодно: катать истерику, бить посуду, кричать и ругаться на всех подряд. Еще вполне действовали привычные для Анны рамки того, что она считала привычкой «держать себя в руках», а на самом деле было страхом перед собственной беспомощностью и ее последствиями. Всегда казалось, что если отпустить себя, то потом уже не соберешься никогда – не кончится депрессия, не прекратится истерика. Домик ее души стоял на некрепком фундаменте, но еще ни разу не был разрушен ни одним штормом.

– Благодарение судьбе, что хоть кого-то я повстречал здесь! – раздался в паре шагов прекрасно знакомый голос.

– Серебряный, – открыла глаза Анна. – А ты настоящий?

– Госпожа моя сомневается?

– Ну, мало ли…

– Разумное сомнение в этом порождении дикой фантазии, – улыбнулся владетель, садясь рядом с ней. – И все же смею тебя уверить, что я настоящий.

Что-то неприятно царапнуло слух Анны, и она слегка отодвинулась, покосилась на Серебряного, потом улыбнулась – ее поза описывалась фразой «что ж ты, милая, смотришь искоса, низко голову наклоня». Владетель принял улыбку за радость по поводу ее появления и подмигнул.

– Я рад, что нашел именно тебя.

– Это еще почему?

– Потому что теперь мы наконец-то можем остаться наедине.

– Сплю и вижу такое счастье, – фыркнула Анна. – Я предпочитаю найти всех наших. И поскорее.

– Госпожа моя куда-то спешит?

– Ага, подальше отсюда.

– Может быть, для начала поговорим?

– О чем еще?!

– О будущем, которое ожидает нас, когда мы выберемся из сих земель…

Анна еще больше насторожилась. Что-то здесь было не так. Что-то в словах Серебряного. Пожалуй, то, с какой интонацией он сказал «мы» – так, словно больше никого, кроме себя и Анны, в виду не имел. Девушка не поручилась бы, что хорошо знает путаную и противоречивую натуру Гьял-лиэ, но вот это «мы» здорово расходилось со всем, что он говорил и делал до сих пор. При всех своих недостатках Серебряный обладал умением работать в интересах команды, и был в этом честен. Почему, ради какой выгоды, Анна не знала – но вплоть до расставания у алтаря это было так.

– Ну и что это за будущее такое? – стараясь не выдавать всю неприязнь сразу, спросила она. Нужно было удерживать голос в рамках обычной ее интонации – слегка презрительной, слегка поддразнивающей.

– Я хотел бы видеть тебя госпожой в моих владениях, – церемонно сообщил Гьял-лиэ, прикасаясь к ее ладони. Анна опешила настолько, что не обратила внимание на очевидную неправильность происходящего.

– Ты головой ударился? Мы с тобой из разных рас, и вообще – ты же Флейтисту за это вендетту прямо устроил. Передумал типа?

– Я глубоко заблуждался, но ты сумела покорить мое сердце, – Серебряный поднес ее руку к губам.

Ладонь Гьял-лиэ была теплой. И губы – тоже.

Анна вырвала руку и вскочила на ноги.

– Я не знаю, откуда и зачем ты явился – но катись, откуда пришел! Подменыш хренов! Катись, я сказала! – заорала она, вскидывая руки перед грудью и занося ногу для удара.

– Кто не понимает добра, того принуждают силой, – проговорил, тоже поднимаясь, псевдо-Серебряный.

Несколько стремительных движений – и Анна оказалась прижата к стене. Поверх ее горла лежало предплечье подменыша, другой рукой он упирался ей в грудь.

– Ты хотела драться со мной? Дерись, – с издевательской улыбкой предложило существо Безвременья.

Анна попыталась ударить противника коленом в пах. Он даже не стал блокировать удар – позволил ей бить, и девушка со стоном прикусила губу, чтобы не закричать. Вместо мягкой плоти под одеждой был, наверное, камень или металл. В любом случае коленку она расшибла здорово – по голени потекли теплые струйки.

– Поняла теперь?

Девушка не ответила, прикидывая, как можно было бы вырваться. Резко уйти вниз, скользя спиной по стене? Безнадежно, потом не будет возможности встать на ноги и убежать. Только разозлит. А вот если…

Ладони ударили по ушам подменыша, большие пальцы были нацелены в глаза. Такой удар, наверное, впечатлил бы даже настоящего Серебряного, при всей его нечеловеческой неуязвимости: Анна вложилась в действие целиком. И – то же самое, что раньше. Руки ударились о то, что лишь казалось плотью, но было тверже стали, тверже хрусталя стен лабиринта. От боли в большом пальце правой руки на глазах выступили слезы. Анна взвыла, хоть и старалась не показать, насколько ей больно.

Предплечье, затянутое в кожу с заклепками, чуть сильнее надавило на горло – прямо на кадык. Девушка закашлялась. В висках пульсировала кровь, воздуха мучительно не хватало.

– А если я тебя ударю? Хочешь попробовать?

– Нет, – с трудом выдавила Анна.

– Умница, – кивнул подменыш. – Теперь слушай меня внимательно. Спасать тебя никто не придет, не надейся. А я тебя отпущу, когда договорю. На время. У тебя есть кое-что ценное…

Указательный палец скользнул по контуру лица Анны, остановился у подбородка. От омерзения она едва не плюнула подменышу в лицо. Сдержал ее только страх – девушка не сомневалась, что после этого он точно ее ударит. Но когда палец прогулялся по губам, она не выдержала и лязгнула зубами, пытаясь его укусить.

Расплата пришла мгновенно: основание ладони ударило Анну в подбородок так, что голова ударилась о стену. В глазах на мгновение потемнело, потом тьма осыпалась цветными искорками, остался только колокольный звон в ушах.

– Веди себя тихо, дурочка. Если хочешь остаться в живых. Ты, конечно, представляешь кое-какую ценность, но не настолько, чтобы выделываться… – В тихом голосе слышалось нечто нечеловеческое, неживое – то ли свист ветра, то ли шелест песка на морском берегу. – Я отпущу тебя. Ненадолго. Но успеешь увидеть кое-что интересное. После этого ты сама придешь ко мне, если у тебя достаточно ума. Если нет – я найду тебя.