Текст книги "Черный Истребитель"

Автор книги: Татьяна Апраксина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

– Я вот не понимаю! – вскинулась вдруг Танька, безжалостно обдирая листья с ветки крыжовника. – Я не понимаю! За что?! Я мешала кому-то?! Я Чикатилло?!

– Ну, ты ж читала Столярова. Тебе других объяснений нужно, более приятных? А нифига… «Кина не будет, кинщик пьян».

– Свинья ты… – ляпнула Танька и испугалась, что будет понята превратно.

Герцог повернул к ней лицо, уже совсем обычное и привычно-насмешливое.

– А мне тебя что, пожалеть? Маленькую и слабенькую?

– Я тебе пожалею… – показала Танька мелкий, но крепкий кулачок. – Тебя самого потом пожалеют…

– Ну вот, все ты сама понимаешь, – рассмеялся Герцог. – Кстати, стихи у тебя неплохие…

– Это не стихи… – буркнула Танька, смутившись. – Это блевотина больного мозга…

Герцог заржал, как жеребец при виде кобылы.

– Ценю поэтическое слово… крепкое и конкретное… Кстати, в дом пошли, а то Маршал будет варить пельмени до тех пор, пока не придут их поедатели.

Танька испугалась за пельмени и резво отправилась в дом.

В Ростове обнаружился не только противный Кремль с колокольней, но и очаровательное озеро, название которого Танька сразу запомнила. Однако шашлык из сарделек и пять литров разливного вина в летний вечер от этого менее приятными не стали. По ходу дела Танька узнала, чем занимаются ее новые знакомые. Герцог в Ростове был сразу и тренером юношеской команды по карате, и программистом-фриленсером. У Маршала в Москве был «бизнес», о котором он говорил мало и невнятно. Еще у них обнаружились паспортные имена. Герцога мама с папой, оказывается, назвали Димой, а Маршала – Михаилом. Однако Таньке это не понравилось. Ей даже хотелось, чтобы ее называли тоже… не Танькой, а так, как она сама называла себя иногда. Но смелости назвать это имя не хватило. Или просто показалось несвоевременным.

А озеро, оказалось, звали Неро. Танька не знала, древнеславянское это слово, или нет, но оно ей не понравилось.

Когда канистра подошла к концу, Танька поняла, что не искупаться она не может. Но купаться в единственном комплекте одежды – джинсах и майке – как-то не хотелось. А купаться в натуральном виде было стремно – вдруг не поймут? С ее точки зрения, голое тело было куда как более естественной вещью, чем всякие там мини-бикини. Которые, если подумать головой, привлекают гораздо больше внимания, чем самая банальная голая задница. Но Танька давно поняла, что ее образ мыслей мало кто разделяет. А «думать головой» вообще как-то не принято. Даже неприлично.

Пока Танька медитировала над этим вопросом, ситуация разрешилась сама собой. Маршал запросто скинул с себя всю одежду и сиганул в воду, затянутую ряской.

– Вода зашибись… слишком теплая, как раз для нежных барышень… – протянул он, торча над водой костлявыми, но изящными плечами.

– Что-о-о-о?! – завопила разгневанная Танька. – А ты на первое апреля в Финзаливе плавал? А?!

– Так первое апреля – день дураков. Дураки, наверное, и не мерзнут.

Шмотки Герцога и Таньки перемешались в беспорядочную кучу, так как скинуты были со скоростью, достойной книги рекордов Гиннеса. Рывком преодолев первые пять метров, где за ноги цеплялась трава, а плечи облепляла ряска, Танька парой движений ног мастерски обрызгала Маршала и устремилась вдаль. Плавала она отлично, профессионально, хотя до КМС не дотянула стараниями озабоченных умственным здоровьем дочурки родителей.

На середине озера было пусто и тихо. Танька перевернулась на спину и улеглась, глядя в небо. Небо было ночное, ясное и неправильное. На нем было слишком много звезд, и все они были мелкие. Очень хотелось, чтобы небо было другое – чтобы по нему были разбросаны редкие, но здоровенные, как земляника размером, звезды. Ну, или как крыжовник, вспоминая беседу в саду, думала Танька. Где-то вдалеке доносились голоса ребят, плеск, смех, их костер был виден едва-едва, и еще было видно, что это не единственный костер. По берегу озера горели искорки, далеко, на самом пределе слуха, звучала гитара. По небу важно плыл пассажирский самолет, солидно помигивая огоньками. Танька представила себе вид из кабины самолета – ее саму, конечно, не видно, но видна вода, точки костров, огни города, далеко впереди – оранжевое зарево Москвы… Ей стало холодно и одиноко. Захотелось к Герцогу, говорить, но нельзя было – еще был Маршал, а Танька уже поняла, что симпатии между ними не будет. Так, очередное «просто знакомство». И говорить при нем не хотелось: Герцог был непонятно-родным, «одной крови», а Маршал был чужим, как все остальные люди.

Тихий плеск она уловила издалека и перевернулась, уйдя в воду по шею. Но неподалеку маячила знакомая, растрепанная и мокрая голова Герцога.

– Отмокаешь?

– Угу.

– И не холодно?

– Холодно…

– Поплыли на берег.

– Вино же кончилось…

– Ха! Кто тебе это сказал?

– Как? – Танька от удивления черпнула воды открытым ртом. – Канистра-то одна…

– Две канистры… поплыли.

– Не-а. Лучше плыви с канистрой сюда, – пришла к Таньке идея.

– Нет уж. Я плаваю похуже тебя, а вытаскивать меня будет тяжеловато.

– Эх ты, наземное существо… человечество произошло на свет из океана.

– Сама земноводное… некоторые его представители произошли напрямую от водяных ужей, наверное.

– Которые «егозят, а не кусают, не сказать еще хужей»?

– Вот-вот-вот…

В такой перебранке добрались до берега, где у потухшего костра сидел покрытый пупырышками Маршал.

– Это круто… а костер развести? – недоуменно спросила Танька.

Маршал страдальчески поднял выразительные брови.

– Двигаться холодно же…

Танька взяла картонку, которой они раздували угли, подкинула пару полешек, замахала картонкой. В воздух полетели искры и пепел. Она почувствовала на спине колющий взгляд, оглянулась. Глаза Маршала ей не понравились. Ничего нового и незнакомого в них не было, но и старого и привычного ей хватило. Поморщившись, Танька раскопала в вещах свои джинсы и натянула их прямо на невысохшие ноги. Вернулся Герцог с охапкой сушняка, бросил на обоих острый короткий взгляд, но промолчал.

Костер разгорелся жарко, фыркнув Таньке в лицо горячим воздухом и подпалив кончик пряди. Танька подобрала волосы и покрутилась перед костром, обсыхая. Движение казалось настолько естественным, что ее не волновало, как это выглядит со стороны. Она подставляла торс горячему воздуху, мельком любуясь на то, как играют отблески пламени на голой руке, пока вновь не наткнулась на взгляд Маршала. Фыркнув, Танька схватила футболку и натянула на себя.

Она всегда казалась себе некрасивой – слишком долговязой, слишком обычной. В себе ей нравились только волосы – натурально-платиновые, до лопаток, густые. Все остальное было, по ее мнению, никаким. Совсем банальное лицо – такое простое, русское, каких в ее городе было девятьсот на тысячу. Да еще и заметная белая полоска шрама от левой ноздри до угла губ. Покаталась в детстве на велосипеде.

Танька никогда не считала себя достаточно красивой, чтобы выбирать кавалеров по своему вкусу. А если кто-то явно показывал свое к ней внимание, считала, что это потому, что тот думает, что такая некрасивая девица будет рада переспать с кем угодно. И, разумеется, оскорблялась. В результате, ее личная жизнь сводилась к череде коротких связей со скучными мальчиками фасона «так себе», которые не могли ей дать ничего. А тех, кого она хотела сама, Танька обходила десятой дорогой. Некрасивая и навязывается – хуже этого с ее точки зрения не было ничего.

Танька села под дальнее на поляне дерево и надулась. Ну вот… стоит просто-напросто посохнуть у костра, как сразу кто-то начинает пялиться глазами мартовского кота. И ладно бы… Танька задумалась, понравился бы ей такой взгляд у Герцога, попыталась себе это представить и хихикнула про себя. Получилась глупость.

Ей на колени что-то упало, и Танька вздрогнула всем телом. Это оказался небольшой камушек. Она подняла глаза и увидела Альбу, который махал ей рукой. Танька неохотно подошла, села рядом. Герцог приобнял ее за плечо, наклонился к уху.

– Напрягаться не надо, хорошо?

Танька сжала губы, опустила глаза и неохотно кивнула, пытаясь высвободиться.

– Ты не поняла. Никто ничего дурного тебе не хочет. Просто это было красиво. Очень красиво.

У Таньки потеплело где-то в желудке.

– Ну и вкусы у вас, сударь… – ехидно фыркнула она.

– Дура… – ласково сказал Герцог, обнимая ее второй рукой и утыкаясь носом ей в волосы. – Дура, ты когда последний раз в зеркало смотрелась?

– Днем. Когда мылась, – ответила Танька, чувствуя, что сарказм удается уже хуже.

– Ну, так очки себе купи…

Дальше было хорошо. Вторая канистра вина ходила по кругу, что не могло не радовать протрезвевшую в ходе купания Таньку. Головой она лежала на коленях Герцога и с легким недоумением водила пальцами по его голой груди. Было удивительно тепло и правильно. Он иногда брал ее руку и переплетал их пальцы, чуть сжимая, и тогда Таньке делалось так легко и сладко, как не было еще никогда.

До дома они добрели, слегка покачиваясь. Танька то шла за руку с Герцогом, то выбегала вперед, раскидывая руки и запрокидывая голову в небо.

– Ка-а-а-айф! – вопила она, не интересуясь, который нынче час ночи.

– Эк тебя плющит… – смеялись Герцог с Маршалом, но не мешали.

Спать не хотелось, что-то слишком буйное и яркое бурлило в груди. Танька зашла в дом за ветровкой, вышла в сад, где под яблоней расположились ребята с гитарой.

– О, гитара… здорово!

Танька долго слушала, как поют Герцог и Маршал. Их песни – странные, непривычные, и странным образом знакомые и понятные, бросали ее в легкую дрожь. Она не знала имен авторов, этих песен, но знала, о чем эти строки. О каких войнах, космических пространствах, звездных армадах идет речь. Знала – и боялась поверить. Ее ощутимо колбасило. Танька прятала руки под ветровку, чтобы скрыть дрожащие пальцы. Герцогу, который пел и играл больше, сейчас было не до нее – он иногда косился на напряженную, вибрирующую Таньку и клал ей руку на плечо, но это не помогало. Хорошо еще, что этих песен было не так уж много. Было много смеха -

 
…Пламя разрывов над головой, крепка лобовая броня,
Я вечный воитель с бензопилой, я герой грядущего дня!
Я вечный воитель с бензопилой, санитары, держите меня…
 

И Танька подпевала, покатываясь со смеху. А потом были солдатские песни – афганские, чеченские, и Танька с трудом давила судорожный вздох, заменявший ей слезы.

 
…Здесь трусов нет, нет подлецов – в тылу остались.
А были, так в конце концов поразбежались.
Нет пьяных на передовой. Пусть врут с надрывом.
Пьяны в купели огневой, пьяны в купели огневой мы от разрывов…
 

Пожалуй, Маршал играл лучше – профессионально, но у него был довольно высокий голос. Отлично поставленный, богатый, но… Танька не любила высоких голосов. Любых. И пение Герцога ей нравилось больше. Или просто сам он ей нравился больше.

Танька долго сдерживала зуд в руках. Она умела играть, петь любила, но играла редко. В основном, на всяких семейных вечеринках для приходящих в дом гостей. Там требовались бардовские песни, а их Танька недолюбливала за однообразие и палаточно-байдарочную сентиментальность. Для себя она иногда сочиняла кое-что, но показывать было некому. А тут вдруг захотелось…

– Песня моя. Сразу скажу – на людях исполняется в первый раз. Так что – не стреляйте в гитариста, он лажает, как умеет…

– Ты пой, пой… – усмехнулся Маршал. – Взяла гитару – значит, пой.

– «Баллада о печати»… – представила песню Танька. Голос дрогнул, сбился, но после первых аккордов стало легче.

 
А на тонкой бумаге, на чертежных столах
Белоснежная птица взмывала так смело,
Уходила в пике так легко и умело,
И не знала про боль, и не знала про страх…
Но чертеж на бумаге не мог убивать -
И ложилась поверх белой птицы печать.
 

 
А на тонкой бумаге, в штабах на столе
Безобидно и стройно шагали отряды,
Получая снаряды, а после – награды,
И никто не остался лежать на земле…
Но солдат на бумаге не мог убивать -
И ложилась поверх чьих-то планов печать…
 

 
А на тонкой бумаге, в ребячьих стихах
Поднимали мальчишки железные птицы,
И мечтали – взлететь, совершить, приземлиться,
И играли в пилотов, летая во снах…
Но мальчишка-подросток не мог убивать -
И ложилась курсантам в билеты печать…
 

 
А на тонкой бумаге газетных листков
Проступали сквозь бравурность сводок событий
Имена не вернувшихся, пленных, убитых -
И пятнала страницы узорами кровь…
Чертежам и стихам не дано убивать -
Но ложится опять на бумагу печать…
 

Слушали ее молча и внимательно. Когда Танька взяла последний аккорд и отложила гитару, повисла пауза. Танька растерянно смотрела на обоих парней, пытаясь понять, сделала ли она что-то не так, или просто не догоняет.

– Однако… – спустя несколько минут, покачал головой Герцог, разглядывая землю возле ботинок. – Интересная песня. А, Маршал?

– Да, – с непонятной интонацией ответил тот. – Не самая банальная тема.

– Ну что, знакомиться будем? – вскинул на Таньку шальным серебряным блеском отливающие глаза Герцог.

Таньку сплющило. Она засунула под майку ставшие в момент ледяными и мокрыми ладони, стиснула себя за бока.

– А-а… м-мы вроде уже знакомы ж-же… – выговорила она дрожащим несчастным голосом.

– Да не в том смысле… – ухмыльнулся Маршал.

– А в каком еще? – попыталась сыграть в недоумение Танька, уже понимая, что не выкрутится.

– Ну как… я – маршал авиации Эскен Валль. Он, – Маршал кивнул на Герцога, – Командир Первой воздушно-десантной Имперской дивизии полковник Рэй Альба. А вот ты у нас кто?

Танька раскрыла рот, но сказать ничего не смогла. В связках горла неизвестно откуда завелась пара столовых ложек ненавистного абрикосового желе, а в желудке – кирпич.

– А ну-ка, офицер, доложите по всей форме! – неожиданно рявкнул Маршал так, что у Таньки что-то ощутимо хрустнуло в голове, она подскочила, щелкнув кроссовками, вытянулась в струну и выпалила:

– Его Императорского Величества особого гвардейского корпуса «Василиск» капитан Кэрли Ши-Хэй!

И тут же добавила:

– А не пошли бы вы на..й!

Лицо Маршала вытянулось так, что он стал похож на удивленную лошадь. Танька заметила это краем глаза – она бегом бросилась в дом, нашла комнату, в которой лежал ее рюкзак, схватила его и стала озираться, пытаясь лихорадочно сообразить, не забыла ли чего. Увидев под столом свою книжку, она наклонилась, не замечая проводов, и сшибла со стола некую компьютерную железку. Агрегат весом в пару килограмм плюхнулся ей на спину, больно ударив по позвоночнику, соскользнул и разбился. В нем было что-то стеклянное, и Танька отстраненно сообразила, что это был сканер. Осколок впился ей в руку, но боли она не ощутила.

Раздалось хмыканье. Танька подняла едва видящие глаза и увидела в дверях Герцога.

– Хороший был сканер…

Не понимая, что он говорит, Танька ломанулась к выходу из комнаты, но напоролась на перекрывающую дверной проем руку Герцога. Танька попыталась поднырнуть, но ее тут же схватили за воротник.

– Ты далеко?

– На вокзал… домой… к черту… – выдохнула Танька, стараясь высвободиться.

– В четыре часа утра? В незнакомом городе?

– Да отвали ты… отпусти! – пыталась разжать пальцы на воротнике ветровки Танька.

– Ну-ка, хватит… – Герцог схватил ее за руки, прижал спиной к себе, потом развернул и прижал к стене, не давая пошевелиться. – В чем дело?

– В вас! – прошипела ему в лицо Танька. – Мало мне психушки? Вы на хрена это все затеяли? Шутники… недоумки… Что вы из меня делаете? Игрушку?

Герцог молча смотрел на нее в упор своими металлическими глазами и не отвечал.

Танька выдохлась и обмякла.

– Закончила истерику? – спокойно спросил Альба. – Слушать готова или подождать еще?

– Ну? – смущенно спросила Танька, чувствуя, как кровь приливает к щекам и пульсирует в сосудах на шее.

– Никто из тебя ничего не делает. Мы – те, кто мы есть. И ты та, кто ты есть. Ты сама это знаешь. Никто тебя за язык не тянул. Вытащить – да, попробовали. Ну и вытащилось. Твое. Собственное. Понимаешь?

Герцог говорил спокойно и размеренно, неприятно напоминая Танькиного лечащего врача в областной клинике. «Ну, еще бы… а как с буйными истеричками еще говорить?» – отвесила себе мысленную плюху Танька.

И тут ее еще раз сплющило, да так, что она едва не стекла по стенке. И стекла бы, и спрятала лицо в колени, но ее крепко, всем телом прижимали к стене.

– Так это что? Все на самом деле? Существует? – выговорила она непослушными губами.

– Дошло, – засмеялся Герцог. – Не прошло и года…

Танька закрыла глаза и начала уплывать куда-то в черную и глухую темноту, где было спокойно и тихо, и не было ничего и никого.

– Э-э… ты чего? Ау! – Герцог сильно встряхнул ее, потом больно и резко ударил по щеке.

Танька, не открывая глаз, вцепилась ему в плечи.

– Еще раз…

– Что «еще раз»?

– Стукни… мозги прочищает…

– Э, нет… хватит…

Он обнял ее уже как-то по-иному, Танька почувствовала его губы на своих скулах, потом на губах.

В дверь постучали.

– Можно? – раздался отчетливо издевательский голос Маршала.

– Нет! – рявкнул Альба и засмеялся. Танька засмеялась тоже.

– Ну, совет вам да любовь… – прозвучало из-за двери.

– А пошел ты! – не сговариваясь, хором ответили Танька и Герцог, и опять рассмеялись.

Дальше все было нереально хорошо, так, как быть просто не могло, но все же было. Танька никогда не подозревала, что ее тело может взрываться, и разлетаться на осколки, и умирать, и тут же воскресать, и вновь рассыпаться на множество искр и шаровых молний. Они не могли оторваться друг от друга долго, очень долго, и Герцог встал на минутку – задернуть шторы от яркого солнца, а Танька вдруг уткнулась в подушку и раскисла.

– Ну что ты… – обнимал он ее, кусая за уши. – Что случилось?

– Не знаю… – прятала лицо Танька. – Не надо уходить…

– Куда же я ухожу?

– Никуда не надо…

– И спать не надо?

– И спать – не надо! – Танька вновь обвилась вокруг него, требовательно царапая по спине.

– Кошка…

– Нифига не кошка… – мурлыкала Танька, плавясь под горячими руками и жмурясь от коварного, все равно пролезающего в комнату солнца. – Хуже.

– Что же хуже-то? – деланно закатывал глаза к потолку Герцог.

– Я хуже…

Заснули к обеду. Или около того. Танька уже и не помнила. Постель оказалась слишком узкой, и ей не удавалось откатиться к стенке и завернуться в покрывало. Пришлось спать так, наполовину придавленной весьма весомой герцоговой фигурой. Танька этого не любила, а потому сна не удалось, так, полудрема-полубред.

Когда она проснулась, в комнате она была одна. Нет, не одна. В комнате обнаружилась кошка. Обычная серая подзаборница. Кошка бесцеремонно улеглась Таньке на грудь и смотрела в лицо, щекоча ее подбородок длиннющими белыми усами. Танька открыла глаза и показала кошке язык. Кошка слегка дрогнула веком, но уходить не подумала.

Танька уставилась в лимонно-желтые кошкины глаза и стала смотреть ей вглубь зрачков. Обычно, если так смотреть долго, то зрение чуть-чуть сдвигалось, и кошачьи глаза выглядели нарисованными ребенком. Черные пятна на цветном фоне. Если еще немного подождать, то можно было увидеть кусочек мира в кошачьем восприятии. Мир был очень цветной и очень искривленный, как в очках с сильными диоптриями. Мысли у кошек были путаные и непонятные, но ощущение от них было очень забавное – по телу начинали бегать приятные щекочущие пузырьки газа.

Но у этой кошки таких глаз не было. Через несколько минут Танька отчетливо увидела вместо желтых кошкиных глаз человеческие. Бледно-голубые, с нормальными, а не вертикальными зрачками, удлиненные, наглые и явно ее, Таньку, видящие. Глаза были неприятные. Танька какое-то время померилась с ними взглядом, но тут скрипнула дверь и Танька отвлеклась.

– Через эту кошку кто-то смотрит… – улыбаясь, сказала она Герцогу, сталкивая с себя тяжелую и щекотную животину.

– Хм-м… кто?

– Да пофиг… – равнодушно ответила Танька. – Кто-то…

Ей было глубоко все равно, кто именно смотрит. Интересен был только сам факт.

В свете дня ее одежда оказалась помятой, перепачканной в земле и всяком природном мусоре.

– Черная ткань всегда притягивает к себе белую грязь… – проворчала Танька, пытаясь привести майку и штаны в приличный вид.

Герцог снял с какого-то стула очередную камуфляжную шмотку, кинул ей. Танька закуталась в нее и выползла на кухню, где курил Маршал. Танька извлекла из его кармана сигарету, с наслаждением затянулась. На столе стояло пиво, но стаканов не наблюдалось, поэтому жажду пришлось утолять из горла.

– А ты еще и куришь? – удивился Маршал.

– Когда выпью. А пью, когда в карты проиграюсь… – хриплым спросонок голосом ответила Танька.

– И много проиграла? – спросил Маршал, глядя, как пустеет двухлитровая бутылка «Балтики». – Да. Уже вижу, что много. Не иначе – честь девичью…

Танька поперхнулась и облилась пивом.

– Ну, спасибо… – пробормотала она, стряхивая пиво с рукавов и обшлагов. – Дождался бы хоть, пока допью.

– Сейчас прямо… так ничего и не останется.

Вошел Альба с мокрыми волосами, явно из душа.

– Слушайте сюда. Сегодня пьяные безобразия и нарушения режима отменяются. Завтра подъем в 7 утра, едем на аэродром.

– Нафига? – удивилась Танька.

– Прыгать с парашютом.

– Что, и я?

– И ты.

– Я же не умею!

– Ничего, там каждое воскресенье партия перворазников. Поэтому завтра и едем.

Танька ощутимо испугалась. С парашютом она еще не прыгала. Но с Герцогом… а, пропадай моя телега!

Герцог добыл в холодильнике ломоть лаваша и, жуя его на ходу, отправился в свой спортзал.

– Буду в десять. Дом не взрывать, компьютер в окно не выкидывать, стол мой не разбирать. Веселитесь, короче.

Танька осталась наедине с Маршалом. Предчувствия ее были самыми мрачными, но они не оправдались. Включив Таньке компьютер и введя куда-то какие-то пароли, он завалился в ближайшее кресло и там заснул. Танька осталась наедине с Всемирной Паутиной. В паутине было как всегда – где-то ругались, где-то изобретали велосипеды. Утомившись от слишком ярких красок на мониторе – менять настройки было неудобно – Танька прошерстила список установленных игрушек и уселась за Dark Seed II, в очередной раз восхитившись мрачным гением Гигера.

За компьютером ей не сиделось, даже за игрушкой, и она то и дело выходила в сад, изучая кусты. В наличии были только крыжовник и красная смородина, замечательно кислая. Состояние было слегка лихорадочное. Все это было ново и ни на что не похоже. Особенно – чувство свободы.

«Хочу – про кошку скажу… – думала Танька, общипывая мелкие ягоды, – хочу – про себя. И никаких квадратных глаз, никаких пальцев у виска… бывает же! Или мне это приснилось, и сижу я в метро?»

Реальность походила на сон, но если это все-таки был сон – он был правильным.

Вернулся Герцог. Танька как раз паслась у куста возле калитки, и вышло слегка неловко – этакая Ярославна, ожидающая князя. Но Герцог этого как бы и не заметил, вяло кивнув в ответ на Танькин привет, он отправился прямиком в дом. Танька испугалась, что сделала что-то не так и тихонько присела на лавочку у входа. Где и сидела, пока не стемнело и не похолодало, прислушиваясь к звукам, доносившимся с кухни. Сначала было тихо. Потом звенели кастрюли, хлопали шкафы, слышался смех Маршала и оживленный рассказ Герцога. О чем именно – слышно не было. Местонахождением Таньки никто не интересовался. Вкусно пахло пельменями. Принюхиваясь, Танька задремала.

Проснулась она от деликатного покашливания над ухом. Открыла глаза – над ней стояла, в халате поверх ночной рубашки, Алла Николаевна, дальняя родственница.

– Ты бы в дом шла… здесь ночевать рано. У нас ночи-то холодные, не то, что в Москве.

– Да я в Москве всего живу-то… я из Костромы. У нас в июне ночью и снег может выпасть.

Алла Николаевна покачала головой, поохала.

– Замерзнешь, ох, парни-девки… Иди в дом-то. Или обидели тебя чем – иди тогда, у меня в комнате переночуешь.

– Да нет, не обидели.

– А чего тогда одна сидишь? Тебя уж, небось, искать начали…

– Начали – нашли бы… – буркнула Танька.

Алла Николаевна еще раз покачала головой.

– Ох, парни-девки… а если на Димку обиделась – так не держи в голове пустого. Он когда после тренировки приходит – так не то что слово какое сказать, он, парни-девки, и кулаком огреть может. Устает сильно… Хороший парень, работящий, непьющий, рукастый. И за что ему только такое горе…

– Какое… горе? – спросила Танька, чувствуя себя сплетницей и предательницей.

– Сначала родители в одночасье погибли… альпинисты они были. И так вдвоем и погибли ни за что, лавина погубила, парни-девки… Потом жена сгорела…

– Как сгорела? – недоуменно спросила Танька, обалдевая от избытка информации.

– Ой, дочка, то горе так горе… шалавая была девка, не тем будь помянута, неуемная. Собой видная, а разума – ни на грош, прости меня, Господи, что на покойную… – женщина перекрестилась. – Клуб у нас тут погорел… кто ж ее, брюхатую-то, на танцы-шманцы понес, вот же девка была, все у нее танцы да парни на уме, даром, что и при муже, и с пузом уже…

Танька прикусила губу.

– Такая вот парню судьба, и чем он Господа прогневил-то… ведь не хуже соседских… а они живут как люди. Вон, Володька соседский с утра до ночи глаза заливает, мать колотит, жену с ребенком из дома выгоняет, не работает уж лет пять как. И нет на него Божия гнева…

– Это он тогда поседел? – спросила Танька.

– Да, как раз тогда… утром встал после поминок – пол-головы седой…

Таньке было уже совсем неприятно все это слушать, и она вдруг сорвалась:

– А вы его еще и таблетками кормили…

Женщина покачала головой, запахнула поплотнее халат.

– И это уже рассказал… Знаю, не простит он мне. Да и я сама себе не прощу. А только – не со зла, по недоумию. Осталась я одна с пацаном, своих-то, парни-девки, Господь не дал. Кто ж знал, что в нем – дар… страшно мне было, думаю, болеет парень, болеет головой. Сны ему снились – кричал во сне не-пойми по-каковски… страшно кричал. Иной раз такое говорил, что хочешь – стой, а хочешь – падай. Да и не в себе как бы ходил. Один он у меня, нет другой родни – вот и хотелось вылечить. Это уж потом в нем дар открылся…

– Какой дар?

– Лечить он умеет. И видеть болезни. Так и доктору не суметь. Сколько лет я маялась по женской хвори, уж и так лечили, и так… и грязи, и санатории. А все без толку. А он, как постарше стал, меня вылечил. Руками, парни-девки, хочешь – верь, а хочешь – нет. Кладет просто руки – и горячо так, и хорошо. А как из армии пришел…

– Ну и долго вы еще мою нелегкую судьбу будете обсуждать? – раздался с крыльца насмешливый голос Герцога.

Танька покраснела и прикусила язык, но Алла Николаевна не растерялась.

– Не сердись уж, Димушка… одна я в доме – и поговорить не с кем. Вот, пристала к девке со своими глупостями, а ей меня окоротить неловко.

– Знаю я ее неловкость… где собираются две женщины, там сразу начинаются сплетни. Сделать с этим ничего нельзя, остается только не давать им собираться. Брысь в дом обе.

Танька бочком пробралась на кухню, где кроме нее никого не было, присела в темноте на подоконник. Было очень неловко. И вдруг заболела порезанная накануне рука. Облизывая длинную ссадину на предплечье, Танька глядела в окно и составляла стратегический план извинения. Герцог вошел в кухню неожиданно, встал рядом с Танькой, положил ей подбородок на плечо. Танька попыталась что-то сказать, но Герцог ее оборвал.

– Плющиться не надо. Это все глупости. Пойдем спать…

– Спать? – разочарованно протянула Танька.

– Хорошо, переформулирую: в комнату пойдем.

– Это внушает больший оптимизм…

– Кошка неуемная…

– Ах, так… да убери тогда руки…

– Это был комплимент…

– Сомнительный вышел комплимент…

– Кушайте, что дадено…

– А еще герцог…

– Чего – еще? Так?

– Вау…

– Еще скажи «Oops!»

– Язва…

– Хуже…

Заснули, разумеется, за два часа до подъема.

До аэродрома на раздолбанной «Газели» в компании еще пяти человек ехали долго, и Танька давно перестала понимать, куда именно едут. Сельские пейзажи убаюкивали. Танька пару раз задремывала, просыпаясь на самых крутых выбоинах и самом громком смехе веселой компании скайдайверов. После второй бурной ночи ей было уже все по сараю – и предстоящий прыжок, и все с ним связанное.

Маршал всю дорогу игрался с ножом. Танька попросила посмотреть, оценила суровую тяжесть и вкрадчиво ложащуюся в руку рукоять.

– Вещь… – с легкой завистью сказала она. – Где такие делают?

– Наш, «Нокс» делает. Недорого, классно, сертификат есть.

– Странно… – удивилась Танька. – Им же убить можно.

– Убить можно и вилкой! – засмеялся кто-то справа.

Под дискуссию о том, что в руках мастера и зубочистка – оружие, Танька вновь задремала.

На аэродроме, оказавшемся полем с двумя вертолетами и небольшим строением на краю, уже была толпа народа. Таньку сдали инструктору в компанию к таким же новичкам и забросили. Инструктор был молодым, бородатым и очень терпеливым. Он сводил всех на медосмотр, а потом часа два методично вбивал в два десятка перворазников азы парашютизма. Танька уяснила только одно – парашют все равно раскроется из-за «прибора». А если не раскроется, то надо дергать запаску. Но, кажется, уже не поможет. Потом всех повели получать парашюты.

Получив тяжеленный рюкзак, Танька пристроилась в очередь на подгонку лямок. Инструктор ощупал ее и самую малость удивился.

– Ты второй раз?

– Нет, первый.

– Сама подогнала?

– Да он же, как рюкзак.

– Ну, молодец… Следующий.

Дальше началась пытка инструктажем, вторая серия. Пока каждый из группы не спрыгнул по три-четыре раза с помоста – «пятьсот пятьдесят один! Пятьсот пятьдесят два! Пятьсот пятьдесят три! Есть раскрытие? Нет? Кольцо! Есть раскрытие? Нет? Запаска! Приземление: колени и щиколотки вместе! На согнутые ноги! Упасть! Катиться!», к построению их не допустили. Но наконец толпа отправилась гуськом к летному полю, постояла там еще минут двадцать, любуясь выкрутасами спортсменов, и тут всех загрузили в вертолет.

Танька устала и взмокла. Лямки натерли плечи. Ей было уже наплевать на все. Страшно не было, интересно не было, было только скучно и тяжело стоять в парашюте. Вертолет болтало, от рева винтов глохли уши, и было душно. Одеколон соседа не перешибал острого запаха его пота – запаха страха. Вообще адреналином в вертолете попахивало, на Танькин взгляд, избыточно. Ее начало слегка подташнивать, и уже было все равно – прыгать, падать, лететь… лишь бы на свежий воздух.

Ее очередь была где-то в середине группы. Выпрыгивающие один за другим уходили в проем. Можно было представить слова, которые они при этом произносили: «ой, мама, нет, ой, мать, пятьсот пять…» Танька увидела перед собой прямоугольную дыру, а далеко внизу – что-то зеленое.

«Пошла!»

И она пошла, отчего-то зная, что лучше чуть оттолкнуться и прыгнуть «как через порог двери». Ее не мотануло вниз головой, как многих прочих, она падала «солдатиком» – довольно медленно, судя по скорости приближения земли. Потом ее резко вздернуло вверх, и падение прекратилось. Точнее, замедлилось. Танька положенным образом разместила руки на стропах и начала оглядываться. Вокруг, на солидном расстоянии, медленно парили такие же новички на «дубах».