Текст книги "Клуб "Твайлайт". Часть 1 (СИ)"
Автор книги: Тата Ефремова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)
– Пусть лучше он, чем кто-то другой… по крайней мере, я примерно предполагаю, чего от него ожидать. Тем более, он не в курсе пока… Вадим, пойми меня! Хоть ты пойми! Не знаю, было ли такое с тобой когда-нибудь… Я словно… заколдованный, сколько раз давал себе обещание: не буду, всё, хватит, а только увижу, хоть издали – и по-новой, наваждение какое-то! И главное, мне ведь такие… смешинки-почемучки никогда не нравились! И откуда она такая взялась на мою голову?!
Вадим слушал неумелые попытки Рената объяснить свои чувства со странным выражением лица, и Муратов всё больше запутывался. Ярник сел, расставив колени, опустив между ними руки и наклонив голову. Сказал глухо:
– Так скажи ей. И дяде скажи. Может, ничего не будет… в смысле, он что тебе – враг?
– Будет, Вадя, – Ренат вздохнул. – Уже было, помнишь? В начале второго курса, из-за Лейлы. Сколько я тогда продержался? Без денег, машины. Отец с дядей Андреем поцапались. Родители две копейки прислали, мне аж стыдно стало, назад отправил. Думал, если дядя деньги за семестр не переведёт, соберусь и уеду домой. А где там работать? Вадя, я ж ни черта не умею! Хорошо, что Лейла тогда призналась, что сама на вечеринку сбежала и что я ни сном ни духом. У нас сегодня был ещё один разговор… очень серьёзный, мол, Лейла уже взрослая, всё понимает, чтоб никаких девчонок. Даже таких, как Дана. Какой, мол, я буду муж… потасканный? Он мне даёт два года после окончания магистратуры, готов рассмотреть все мои намётки по клубу, типа, полная свобода и бабки на раскрутку… Пи@дец, мне только двадцать пять будет!
Вадим поднял голову:
– Понятно. Сбыча мечт, значит. А если… нет?
– Возвращение к… истокам. О, лод, вонт ю бай ми э мёседез бенц![1] – с усмешкой напел Ренат.
Вадим помолчал и сказал:
– Она ко мне подходила, спрашивала, как ты?
– Что ты ей сказал? – Ренат отвернулся к окну.
– Что тебе лучше. Что расскажу, когда вернусь из больницы.
– Вадя, – сдавленно пробормотал Ренат, – поговори с ней. Всё расскажи. Расскажи, что я подлец. Денег предложи, она же меня спасла.
– Мурашка, ты подлец, – устало сказал Вадим. – Она не из тех девушек, что берут деньги.
– Ты тоже это заметил? Может, купить ей что? У девчонки в комнате компа даже нет. А спит она вообще неизвестно на чём.
– Когда ты успел разглядеть? Ты же в отключке почти был!
– Я всё разглядел, Вадим, – серьёзно сказал Ренат. – Я не про комнату, брат. Теперь бы мне это забыть.
Мергелевск, август 2017 года
Я странно чувствовала себя после посещения «Твайлайта», бродила по квартире, натыкаясь на очаги хаоса, оставленные после отъезда родни. Наконец сдалась. Села за стол и открыла дневник Марины. Страницы между описанием её переживаний, когда Муратов чуть не упал с перил, и тем местом, где она совсем приуныла (плакала и жаловалась дневнику, испещрив всю страницу капельками с размытыми буквами и покорёженной влагой бумагой), были написаны сухо, словно отчёт. Боль, непритворные страдания впервые влюблённой семнадцатилетней девочки, принявшей эту любовь со всей искренностью чистого сердечка: Дон Карлос отвернулся от Доны Леоноры, отказавшись от борьбы ради материального и морального покоя.
Это было сложное для оперы время. Тарас Семёнович рвал на себе волосы. Выбирая произведение, он хотел воплотить всю свою любовь к Бортнянскому, а вышло, что труппа боролась с оперой, как с врагом: с медленными, с длинными фразами арий, нехваткой дыхания и, что уж греха таить, неподготовленностью забредавших на репетиции слушателей, дававшим нам представление о том, как будет восприниматься наш проект в старинном стиле.
Марину ругали. Она была единственным голосом, способным спасти хоть часть оперы. Как раз в середине декабря она вдруг стала… мёртвой, словно из неё вынули душу. Приходила, отрабатывала свою часть, выслушивала критику и уходила под несущимися ей в спину охами и ахами. Ничто не могло её раскачать. Нинель бесилась, Тарас Семёнович расстраивался и грозился отменить проект. Но морально уничтожил нашего хоровика именно Муратов. Когда пришёл к нам в фоностудию и сказал, что отказывается петь из-за травмы. Сухо зачитал нам наш приговор и ушёл. Мы медленно расходились по домам, не подозревая, что чёрные тучи, что сомкнулись над нами, происходили из страданий двух любящих сердец.
Но тучи были не только метафизическими. Декабрь плакал долгими дождями, и праздничная мишура, появившаяся в витринах магазинов, казалась насмешкой.
Пока я читала дневник, зарядил дождь. Не тёплый августовский, а какой-то угрюмый, с низкими облаками и порывами холода, словно осень намекала на скорый свой приход. Я встала у окна и слушала звон капель. Мне всё представилось так ясно, словно я сама была свидетельницей их встречи, той самой счастливой встречи после, казалось бы, неминуемого разрыва, подарившей им короткое, но волшебное время вдвоём…
«10 декабря
… Вадим прислал мне сообщение. Мы договорились встретиться после репетиции в уголке с диваном, напротив шестнадцатой аудитории. Ярник мне всё рассказал. И о состоянии Муратова, и о его… ситуации. Надуюсь, я сумела сохранить невозмутимость. Конечно, Вадим не обошёлся без колкостей: я же предупреждал, я говорил!
Я сказала:
– Зачем ты мне это рассказываешь? Я только хотела убедиться, что с ним всё в порядке. Чтобы мне не попало, если что. Меня эти глупости не волнуют. Мы с ним и так договорились, что… мы… не…
Вадим меня перебил:
– Вам вообще бы не видеться.
Я сказала:
– Мы как бы в одном проекте участвуем. Я раньше была против ухода Муратова, конечно, но если ты… Уговори Рената уйти из театра, как-нибудь справимся без нег. Я рада, что он… сумел определиться. Деньги и расположение родных – это самое главное… А у меня из-за него одни проблемы. Мне всё время чудится шум на балконе. Это напрягает. Теперь хоть смогу спокойно спать.
Я встала, чтобы уйти, потом повернулась к Вадиму:
– А что же ТЫ молчишь? Твоё предложение что, уже не в силе?
Ярник холодно сказал:
– Как ты себе это представляешь? Что я Рената буду дразнить? Гуляя с тобой? Это как? Я не гад, чтоб с другом так поступать.
– Ясно, – сказала я. – Вы оба мне противны. Прям ТАКИЕ друзья! Если бы я с одним из вас спала, вы бы мной ещё и делиться стали, да? По-дружески.
Ярник вскочил. Мне показалось, он меня ударит. Но у него было такое лицо, как тогда, в «Кактусе». Хорошо, что из аудитории кто-то вышел, и я смогла уйти. Я жалею, что сказала ему гадость. Но мне так больно! Для них это очередная игра, а для меня – нет. И всё-таки я Вадиму благодарна. Он был со мной откровенен, и в первый раз, и в этот.
12 декабря
Приехала мама. Я держалась, держалась, а потом расплакалась и всё ей рассказала. Почти всё. Про балкон я ей говорить не стала, она могла бы в деканат побежать и начать жаловаться на плохую постройку и хулиганов. Мама долго меня жалела. Сказала, что первая любовь часто получается несчастной, но это тоже надо пережить, иначе не будешь знать, какими мужики бывают. В следующий раз, сказала она, выбирай кого-нибудь… попроще. И со вздохом добавила, посмотрев на фотографию Муратова, которую я стащила с информационной доски в вестибюле: но я тебя понимаю…
13 декабря
Он вернулся. Я надеялась, будет легче. Всё этот чёртов балкон! Память – странная штука: почему-то всё время вспоминаю, как Ренат сидел под дождём рядом со мной, уже в безопасности, а потом коснулся моей щеки и стал заваливаться набок. И в машине ещё… Он был таким беспомощным, держал меня за руку…
Ренат. Ренат. Мне даже имя его тяжело произносить. Писать легче.
15 декабря
Поскорей бы всё это закончилось. Ненавижу эту оперу.
16 декабря
Всё закончилось. Театр, похоже, тоже. Муратов уходит.
Я подслушала, как Дима из хора и его одногруппник говорят обо мне в перерыве гадкие вещи. Обсуждают… всю. Это отвратительно! Не могу поверить, что Дима мне нравился. Я расскажу Стасу. Нет, я никому не расскажу. Я только теперь поняла, что раньше чувствовала рядом с собой… защиту. Наверное, я влюбилась ещё тогда, с первого взгляда, в кафетерии. Скорей бы время прошло, время лечит, скорей бы….
18 декабря
Я встретила его после тренировки (Он стал ходить на волейбол, вести журнал голов. Наверное, чтобы аттестовали по физкультуре, хотя у него ведь всё равно освобождение). Спортзал рядом с театральной студией. Мне пришлось подождать. Он пропустил вперёд однокурсников и спросил:
– Меня ждёшь?
– Да.
– Я не вернусь в театр. Вам же лучше – пою теперь плохо, грудь болит. Тем более, ты сама просила…
– А… да, – сказала я.
– Ты что мне сказать хотела?
– Я забыла, – призналась я.
Я действительно забыла, что хотела сказать, как только в глаза ему посмотрела. Наверное, их для меня в аду придумали, эти Муратовские глаза. Он отвернулся к подоконнику, начал запихивать куртку в рюкзак. Зачем класть куртку в рюкзак, если сейчас всё равно на холод? Я развернулась и пошла прочь.
– Зачем ты приходила? – крикнул он мне вслед.
Тогда я побежала. Он меня догнал, встряхнул:
– Издеваешься, почемучка?!
– Нет, – сказала я.
Мне очень хотелось найти какую-нибудь норку и забиться в неё.
– Тебе же говорили, что я с девушками плохо обращаюсь, что ж ты нарываешься? – сказал он почему-то жалобно, а не сердито. – Вадим тебе передал… почему я…?
– Да. Отпусти, ты очень… давишь.
Он убрал руки с моих плеч. Потёр лоб.
– Прости, спасибо тебе так и не сказал. Как твоя рука?
– Пожалуйста. Нормально. Зажила.
– Если тебе что-нибудь нужно будет, скажи. Знаешь… Наде скажи, а она мне передаст.
– Хорошо.
– Теперь иди.
– Да. Я пошла.
– Стой!
– Что?
– Нет, иди. Да стой же!
И я понеслась со всех ног! Разбрызгивая вокруг слёзы. Если бы ЮМУ был поменьше, я залила бы его своими слезами, как Алиса Страну Чудес. Он меня чуть не догнал. Но я быстро бегаю. И в крайнем случае могу съехать вниз на животе по перилам….»
Она сидела и строчила в своём дневничке, всхлипывая и капая слезами по всей странице.
«21 декабря
… Я всё время с кем-то, я всё время одна. Я всё время смеюсь, когда я с кем-то, я всё время плачу, когда одна. Я думаю, любит ли он море? Грустит ли, когда на небе тучи? Что для него вкуснее, фруктовый пирог или сливочный торт? Почему я не спросила его, какую музыку он любит? Я бы сейчас слушала эту музыку и была бы хоть немного счастлива. Он умный. Он самовлюблённый и избалованный. Он всех подвёл. Он красивый. Он самый красивый. У него красивые плечи, сильные руки, пугающие, прекрасные глаза. Я могла бы…»
Дождь барабанил по балкону. Марина встала и вышла, сама не зная, зачем, может быть, чтобы опять посмотреть и вспомнить. Она посмотрела вниз и увидела Рената. Он стоял на потемневшей, пожухлой траве, запрокинув голову, и глядел на неё. Капюшон упал ему на плечи, но он словно не замечал льющуюся по лицу воду. Они встретились глазами. Марина вылетела в коридор, лифт стоял на седьмом этаже и мучительно долго закрывал скрипучие двери, а она уже бежала вниз, прыгая через ступеньку. Кто-то шёл навстречу, ей что-то крикнули, но она пронеслась мимо, даже не поняв, кто с ней заговорил.
Она остановилась под козырьком общежития, вздохнула и ринулась под ледяной дождь. Боже, как холодно! А если он ушёл? А если ей показалось? Привиделось от тоски? Но Ренат был там. Смотрел, как она бежит по траве в промокших домашних туфельках. Застыл, тревожно моргая, облегчённо прикрыл глаза и подхватил её, когда она подпрыгнула, чтобы уцепиться за его шею.
– Ты пришёл?
– Да. Не смог больше терпеть. Ну их всех!
Она отстранилась, серьёзно посмотрела ему в лицо:
– Ты меня настолько сильно любишь?
– Конечно! – он засмеялся. – Ты ещё сомневаешься? Я ведь здесь!
– А если бы я не вышла на балкон, ты бы так и замёрз?
– Точно! И есть вариант, что всё-таки замёрзну! И ты со мной!
– Ой! Бежим! Скорее! Чай! Варенье малиновое!
Он побежал за ней, смеясь. Она тащила его за руку, фыркая и тряся намокшими кудряшками. Кажется, они поднялись на лифте. Или взбежали вверх по лестнице? Марина два раза включала пустой чайник, проливала воду, заваривала чай, вытирала волосы Рената розовым полотенцем с вышитым кроликом и создавала хаос, носясь вокруг рыжим облаком, пока он не поймал её за руку, не усадил к себе на колено и не поцеловал так, что у неё ещё минут двадцать кружилась голова.
А он сказал:
– Всё завтра.
Ушёл, постучал к Вадиму, ввалился в его блок, не обращая внимания на протесты друга, разделся, разбросав мокрые вещи, постелил у стены одеяло, завернулся в него и проспал до следующего утра.
… Я стояла и слушала дождь. И постаралась забыть то, что было в конце дневника Марины, наслаждаясь чужими воспоминаниями, словно своими собственными.
* * *
Посёлок Кольбино, август 2017 года
Марина лежала на кровати и смотрела на дождь. Пиксель спал в перевёрнутом набок бумажном пакете из магазина. Майку и бельё он умудрился вытащить наружу, а вот с брюками и ботинками справиться не сумел, Марина их сама убрала, от греха подальше – одежда была дорогой, и царапки на ней были ни к чему.
Хорошо, что она успела проехаться по магазинам до дождя. Пришлось добираться до торгового центра у въезда в Мергелевск, но Марина не жалела, что прошлась пешком и протряслась в переполненном автобусе: она купила всё, что нужно для концерта. Было бы странно выступать в «Кроссроуде» в «лучшем» своём наряде: хлопковой белой блузке и желтых бриджах. И теннисных тапочках.
Марина потянулась к вещам, ещё раз с удовольствием ощупала кожу брюк. Кажется, такой фасон называется «скинни». Удачно вышло, что она их купила сейчас, а не неделю назад, иначе могла бы в «худые» штанишки и не влезть. Восемь дней отдыха сказались на Марине наилучшим образом. У неё, в отличие от большинства знакомых ей девушек, была проблема не с весом, а с его отсутствием. В моменты усталости или переживаний она просто переставала есть, иногда, потому что в горло ничего не лезло, иногда забывая, что тело нужно периодически подкармливать. Хорошо, конечно, когда голод не отвлекает в минуту жизненных сложностей, плохо, когда он вообще никогда не отвлекает.
За неделю в доме Кардашевых Марина, как выражалась её мама, наела мяса на кости. Она вставала рано утром, спускалась к морю, плавала, выкатывала из гаража велосипед, пользоваться которым ей разрешил Боря (это был его велик), и ехала на местный рыночек. Там она покупала козье молоко, сыр и мёд, яйца, фрукты и овощи. В небольшой косметической лавочке возле трассы Марина запаслась баночками-скляночками и лечила свою сухую, иссечённую морскими ветрами и солью болезненно-чувствительную кожу на лице и руках. Через неделю, посмотрев в зеркало, она поняла, что теперь похожа на саму себя. И слава богу. А то Борис шутил, что ныряя, она может охотиться на рыб, используя заострившийся нос вместо гарпуна. Преувеличивал, конечно. Веснушки, правда, никуда не делись, но Марина уже давно с ними не сражалась – сдалась ещё в классе восьмом.
Марина вытянула из-под Пикселя майку, стряхнула несколько серых шерстинок, кот недовольно мяукнул-пискнул во сне. Обновление гардероба стало серьёзным потрясением для Марининого банковского счёта. Раньше она ничего такого бы не купила: ни кожаных брюк в обтяжку, ни трикотажной майки асфальтового цвета с глубоким вырезом, над которой словно армия мышей потрудилась – вся она была в грубых дырках с редкими россыпями мелких черных стразов вокруг. Но Марине предстояло побыть «плохой девочкой» – роль не новая, но малоприятная. Раньше она много прощала, но сейчас почему-то не может и не хочет, из-за страха, наверное, который за долгие годы так никуда и не делся и успел изрядно надоесть.
Она взяла в руки новый ботинок. Дизайнер умудрился объединить в одной модели каблук и мощную ребристую подошву с металлическими пластинами на носке и каблуке. Немного не по сезону, но кожа обуви тонкая и мягкая. Щупленькая продавщица-армяночка в бутике любезно охнула, когда Марина вышла в них из примерочной.
– Изумительно! Очень трендовый образ! Брутальность в сочетании с изяществом! Мы сделаем на них большую скидку, если возьмёте.
Времена рыжеволосых «Красоток», изгоняемых из дорогих лавочек из-за дешёвого прикида, прошли. Продавщицы вцепились в Марину, стоило ей только приблизиться к вешалкам. Быть может, в глазах у неё была решимость изменить жизнь? Марина покачала ботинок на ладони – тяжёлый. Достаточно тяжелый.
Мергелевск, ЮМУ, февраль 2007 года
От окна веяло февральским холодом. Марина плакала, лёжа у Рената на груди. Руки его не находили покоя. Он гладил её по спине, прикасался к волосам, твердил, словно заведённый:
– Что он с тобой сделал?
– Ничего, ничего! Я же говорю: ничего!!!
– Тебя всю колотит! Ты мне два часа дверь не открывала! Я еле ключ у Колесовой добыл! Хотел уже на балкон лезть! И ты говоришь – НИЧЕГО?! Он к тебе прикасался?! Лапал?!
Марина всхлипнула.
– Я так и думал!!! Где?!
– Ренат!
– Куда он руки совал?!
Марина вспомнила холодный взгляд серых глаз, тяжелое тело, распластавшее её на физкультурном мате, настойчивое прикосновение мужских пальцев. Длинных, тонких, которые ей нравились когда-то, но сильных и грубых. Через джинсы, но ей всё равно было больно. У неё и сейчас болело… там.
– Так вот на кого у Муратова хронический стояк? Хоть разгляжу тебя как следует. Не-е-е… ну смысл есть… Как ты думаешь, Ренат поделится? Не будет в обиде, если я тебя немного… запачкаю? Боюсь, будет. Он ведь тебя для себя бережёт, да?
Марина передёрнулась и машинально потянулась рукой к низу живота. Ренат резко сел, осторожно опуская её на матрас. Лицо его было невозмутимым, но Марина заглянула ему в глаза и задрожала:
– Нет, пожалуйста! Не ходи! Не делай с ним ничего! Я ведь убежала! Он ведь меня не…
– Не изнасиловал? Он и не собирался – просто поигрался и отпустил тебя… Ещё бы посмел. Он же не хочет смерти, правильно? Провоцирует меня… на реакцию, – спокойно ответил Ренат уже от двери. – Ну, надо сказать, у него это хорошо получается.
– И ты позволишь ему?! Тебя же исключат! В этот раз точно!!!
– Знаешь, что он с тобой сделал, почемучка? – терпеливо проговорил Ренат, надевая ветровку. – Он над тобой надругался. Целил в меня, а надругался над тобой. Для этого не надо… насиловать. Ты о чём меня просишь? Хочешь, чтобы я стерпел? Забыла, что ли, какая кровь у меня в жилах течёт?
У Марины от его ровного тона кровь в жилах как раз застыла. Она вскочила, подбежала к Ренату и врезалась в него, словно волна, потому что в эту секунду он тоже шагнул навстречу. От боли у неё потемнело в глазах, и страдания вырвались криком. Она отскочила, согнувшись. Ренат побледнел, перевёл взгляд ей на грудь:
– Покажи!
– Нет! – она побежала к окну, уворачиваясь, потом вокруг стола.
– Я всё равно увижу! Стоять!
Он поймал её сзади, потащил к зеркалу в прихожей, задрал свитер.
– Та-а-ак!
Правая грудь над чашкой бюстгальтера уже опухла, на коже, где её мяли длинные, грубые пальцы, были хорошо видны багровые пятна. Джинсы с неё Спелкин стаскивать не стал, но залезть рукой под свитер ему не составило труда. А Марина Вадима считала… почти насильником! Наивная, не знала ещё тогда, как это происходит не понарошку.
Ренат ушёл, хлопнув дверью. По его глазам видно было, что уговоры и просьбы бесполезны. Марина села у окна. Потянулись долгие часы ожидания с кошмарами наяву. Ей мнилось, что Ренат избит до полусмерти новой компанией Спелкина, что он в милиции, уже в тюрьме, что он… убит или убил.
Пришла Надя и молча повела её за собой. Кажется, уже наступила ночь. Марина чуть не сползла на пол на подкосившихся ногах, когда увидела, что Ренат жив и здоров. Он стоял посреди блока Вадима, глядя в окно и кусая губы. Ярник сидел на стуле, Артём – на полу у стены, поигрывая телефоном, только у него одного на лице был синяк. Олейников с любопытством посмотрел на Марину. До этого они почти не общались, Артём активно ухаживал за девушкой из спортклуба, и целый день где-то пропадал.
– Мы его нашли, – сухо сообщил Марине Вадим. – Он в общаге не ночует, вещи забрал, живёт у Бобовникова. Их семеро, нас трое. Не вариант, – и отвёл взгляд.
– Рано или поздно он высунется, – негромко сказал Ренат, не поворачиваясь, гоняя между пальцев ключ от машины. – Если не в универе, то где-нибудь в другом месте.
– В универе не вариант, – повторил Вадим. – После пар с кентами сразу по машинам.
– Даже если на трассе догонишь и прижмёшь, они крепкие, – добавил Олейников. – Я некоторых знаю, не из наших, в «железке» видел. А те двое, из шараги, на «траве» сидят, так с Лёхой и познакомились.
– Я знаю. Высунется, – убеждённо проговорил Муратов, повернулся к Марине, лицо его смягчилось. – Идём.
Он остался с ней, лёг, не раздеваясь, рядом, закутав Марину в одеяло и укрывшись пледом.
– Прости меня, – сказала она, засыпая. – Сегодня ведь Валентинов День. Я хотела, чтобы мы провели его вместе… я тебя очень люблю. Мне правда жаль, что так получилось.
– Спи, карамелька, – со вздохом сказал Ренат. – Забудь обо всём плохом. Всё у нас ещё будет.
…– Вставай, – её разбудил голос Рената.
Ей снился какой-то хороший сон, но от резкого движения заныла грудь, и она всё вспомнила. Только вид Рената, весёлого, стоявшего у «подиума» с двумя чашками кофе, немного её успокоил.
– Давай в душ и по кофейку. Чувствуешь себя..?… Вот и отлично. У нас сегодня много дел.
– Каких? – насторожилась Марина, протирая глаза.
– Идём выбирать тебе обувь.
– Зачем?
… Они ходили по торговому центру, но Ренату ничего не нравилось.
– Вы, девчонки, глупышки все, – объяснял он, заглядывая в витрины. – Вам природой уготовано оружие при себе носить, а вы не пользуетесь. Шпилька с железной набойкой пробивает череп, если как следует приложиться. В совсем ближнем бою от неё проку нет, может просто не оказаться пространства для размаха. Но мы всё равно купим и сапожнику отдадим. Делаешь вид, что ты в панике, что тебе тяжело бежать, спотыкаешься, снимаешь туфли, когда он рядом, разворачиваешься и бьёшь. Лучше в глаз или в шею. Потренируемся. Объясню, что такое пределы допустимой самообороны.
– Я не смогу, – Марина покачала головой.
– Сможешь. И никогда не сомневайся, просто бей без вопросов. Поверь, ни один парень, что упорно тащится за тобой ночью в темноте, даже если ты петляешь, или выскакивает из тёмной подворотни, не имеет в виду спросить, который час. Я не смогу быть с тобой все двадцать четыре на семь. Ещё «грушу» пойдём бить. Гантели тебе куплю. Таким, как ты, нужно иметь крепкие руки.
– Каким «таким»?
Ренат остановился и поглядел на неё с жалостливо-терпеливым видом.
– Хрупким. Внешне незащищённым. С красивыми… бёдрами. Таким, от которых у мужиков их «аппаратура» …
– Не надо! Я поняла.
Они зашли в небольшой магазин у фонтанчика. Марину слегка затошнило от цен на ценниках, но Ренат взял в руки тяжелый, армейского вида женский ботинок и с нежностью сказал:
– А это – для ближнего боя. Ноги у тебя сильные, я знаю, бегаешь ты хорошо. Я всё покажу.
Посёлок Кольбино, август 2017 года
Марина отогнала воспоминания и отложила ботинок. Те «уроки» ей в жизни очень пригодились. И ещё, похоже, пригодятся.
Она пошла в ванную, включила воду, бросила в неё перламутровый шарик соли, подобрала волосы и, напевая, принялась размазывать по лицу пахнущую кокосом маску. В воде немного заломило шею: Гибсон[2] Макса был очень тяжёлым для Марины, она начинала страдать уже через час после начала репетиции, зато звук у него на неке[3] был просто потрясающим.
Марина отмокала минут пять, «разминая» голос упражнениями, пока не почувствовала движение воздуха рядом. Она открыла глаза и, взвизгнув, ушла под воду по нос: у дверей с ошеломлённым видом, раскрыв рот, стоял Игнат. С его плеча соскользнула и свалилась на мраморный пол спортивная сумка.
– Ты кто?! Ты кто такая?!
Марина осторожно приподнялась – от средства для ванн вода была молочно-белой, но она на всякий случай нагребла пены на грудь, прежде чем отплеваться и сказать:
– Я Марина.
– Какая нах Марина?
– Ми…Михеева. Я… Боря Танников… твой дедушка разве…?
– А… ты что ли, которая новая натурщица?
– Да.
– Так какого ты делаешь в нашей ванне? На морде у тебя что?
– Может, выйдешь? Я оденусь и поговорим.
Подросток надул губы, наклонился за сумкой и отвернулся:
– Ну… ладно. Сейчас деду позвоню, выясню, точно ты натурщица или воровка?
– Блин, – проговорила Марина с досадой, смывая маску. – Чего вдруг он вернулся? Как некстати.
Через приоткрытую дверь слышно было, как Игнат разговаривает по телефону на первом этаже:
– Откуда я знал?! Пришёл – тут она!.. Да, дед…Да не выдержал я! Сколько можно! Показ мод, балет, опера, вернисажи! Я ноги до колен стёр с этим… культурным отдыхом!.. Да понял я!.. Да чего ради?! Вдруг она… сифилитичка какая-нибудь?! Откуда мне знать, где дядь Боря их находит! Ладно, перезвоню!
Марина замоталась в полотенце – но почему-то оказалось единственным в ванной и… узким – выскочила в коридор, как раз когда Игнат поднимался по лестнице. Марина застыла, не зная, убегать или непринуждённо продолжать беседу, делая вид, что так и должно быть. Подросток густо залился краской и спросил, глядя в сторону:
– Это ты сейчас орала?
– Я пела. Я певица. Пою в группе.
– А… дядя Боря теперь тёлок на концертах снимает?
– Эй, не груби!
– А то что?
– Сейчас я оденусь и спущусь. Поговорим.
– Ага. И вещи собери сразу.
Когда она спустилась, Игнат, скрестив руки, сидел на диване с неприступным видом:
– А вещи где?
– Я договаривалась с твоим дедушкой. Он тебе объяснил?
– Ага. Только я не понял, как ты его облапошила? Он таких, как ты, ссаными тряпками уже лет десять гоняет.
– Каких «таких»?
– Любительниц богатеньких старичков. Когда нищим был, никто даже близко не подходил, а как стал продаваться, тут и зачастили, все в юбочках, двадцать сантиметров, и с титьками наружу. Ты через дядю Борю на него вышла?
– Ни через кого я никуда не выходила. Да, познакомились мы через Танникова. Я искала работу. Георгию Терентьевичу нужна была натурщица. Я поработаю и уйду.
– А давай ты НЕ поработаешь и уйдёшь? Я тоже здесь живу, а моего мнения почему-то никто не спрашивал. Ты знаешь, сколько деду лет вообще?
– Я же тебе объясняю…
– Вещи собирай.
Игнат сунул руки в карманы спортивных брюк и пошёл наверх независимой «мужской» походкой, широко расставляя ноги. Вскоре из его комнаты донёсся грохот тяжёлого рока. Марина ходила из угла в угол и думала. Позвонить Георгию Терентьевичу? Нет, это только всё усугубит. Она должна сама уладить дело с мятежным подростком. По лестнице нарочито громко заскрипели шаги, хлопнула дверца холодильника. Есть один способ…
Марина дождалась, когда Игнат вернётся к себе, и проинспектировала запасы. Негусто, но кое-что придумать можно. Через час она постучалась в комнату мальчишки. Дверь была не заперта, и она сунула внутрь голову, «заискивающе» спросив:
– Игнатик, ты, наверное, проголодался с дороги? Я там… слоечки с сыром, салатик, сок свежевыжатый… Покушай!
Подросток ответил ей презрительным взглядом, подкатил глаза и надел огромные наушники. Марина ушла ждать в свою комнату. Около одиннадцати тихо скрипнула лестница и хлопнула дверь холодильника. На кухне было темно, только светилась панель на кулере. Марина включила свет, села за кухонный стол напротив Игната, застывшего с пирожком у рта.
– Послушай. Я не воровка, не сифилитичка и не охотница за богатыми стариками. Я НЕ любовница дядя Бори и никогда ею не была. Мне предложили работу, и я согласилась. Я пою в группе…
– Какой?
– «Большие Надежды».
– Никогда о такой не слышал. А это значит – говно твоя группа!
– Ну… – Марина подвигала губами – особых доводов в защиту родного коллектива у неё не было. – Это тоже временно, я скоро уезжаю в Индию – буду там учиться. Мне бы только немного пожить у вас. Давай заключим мирное соглашение: я готовлю, убираю, позирую дедушке, а ты меня…. терпишь.
– Дед тоже умеет готовить.
– Он мне сказал другое.
– К нам домработница приходит. Тебе сколько лет?
– Двадцать восемь.
– Может, ты и не врёшь. Насчёт дяди Бори – ты для него недостаточно старая. А в остальном… Ладно, – Игнат сделал многозначительную паузу и издевательски протянул: – за попытку – два с плюсом. Плюс – это за ужин, – он положил надкушенную слойку на тарелку, налил сока из запотевшего кувшина и поднялся, держа еду в обеих руках. – Ты лишняя на нашем празднике жизни! Спорим, ты тут и двух дней не продержишься?
– Ну… спорим, – немного угрожающе протянула Марина, прищурясь.
Игнат, видимо, такого ответа не ожидал, растерянно заблымкал симпатичными светло-серыми глазами, медленно повернулся и пошёл прочь.
Марина догнала его, положила на тарелку ещё один пирожок и сказала сладким голоском:
– С вареньицем. Детям обычно нравится.
[1] Оh lord, won't you buy me a mercedes benz! – англ. «Господи, пошли мне мерседес бенц!» Песня Джанис Джоплин, 1970 г.
[2] Компания, производитель гитар.
[3] Положение звукоснимателя электрогитары
