Текст книги "Клуб "Твайлайт". Часть 1 (СИ)"
Автор книги: Тата Ефремова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)
– Любовь?! Боль?! – с надрывом вопрошала Ольга. – Что ты можешь знать о любви и боли?! Ты знаешь, что такое гибнуть и воскресать, собирать себя по крупинкам?! Учиться любить заново?!
– А что я чувствую, – так же эмоционально подхватывал Леонид, – что чувствую я?! Какие душевные раны я сам себе наношу, ты задумывалась?! Как я бьюсь в тисках этой… обречённости?! Кто заглянет в мою душу?! Кто склеит мое разбитое сердце?!
Если бы я не знала, что уже полгода предметом спора у супругов является переезд в новый, присмотренный ещё зимой Лёней дом, подумала бы, что одного из них постигла роковая страсть к третьему лицу и не за горами развод и дележ отпрысков и имущества. К чести наших соседей нужно упомянуть, что они никогда не устраивают скандалы при детях. Да и не скандалы это, а перфомансы, нам на радость. Савва до сих пор считает, что это они так прикалываются. Нет, ну как хороши, а! Представление продолжалось. Ольга рассуждала о превратностях судьбы, Леонид призывал жену заглянуть внутрь его кровоточащего сердца.
Из двери высунулся Валера.
– Верочка, милая, – с нежной ехидцей произнес муж. – Ты не припозднишься?
Я послала ему воздушный поцелуй и пошла вниз. Шофер, скуластый молодой человек в строгом костюме, скучающий у машины, при виде меня любезно отворил заднюю дверцу. Садясь в прохладный салон, я слышала, как Валера с балкона всячески меня подбадривает, а Савва гудит в дудочку болельщика. Когда я уселась на заднем сидении, шофер поймал мой взгляд в зеркале заднего вида и суховато сообщил:
– Я бурят.
Отъезжая, вся красная от смущения, я показала мужу в окошко кулак.
* * *
Город просыпался от дневного зноя. Мы ехали вдоль моря в потоке машин и струях света от фонарей, разгоравшихся в городских сумерках. Мелькали разноцветные фонтаны, в бухте медленно разворачивался огромный контейнеровоз, на другом её берегу зажглись огни вдоль трасс, краны в порту двигались словно в такт особой, только им слышимой музыки. Как прекрасен наш город в этом переходе от дня к ночи! В такие дни нельзя оставаться дома, нужно выходить и смешиваться с этой толпой взрослых и детей, перетекающей по изгибам набережной: уворачиваться от велосипедов, есть мороженое, пить газировку из автоматов, слушать мексиканские барабаны, наблюдать за мальчиками и девочками, танцующими хип-хоп у кромки моря, дышать морской влагой и тратить деньги на глупые развлечения.
Вечер в «Твайлайте» получился насыщенным. Я не знала, что с противоположной стороны клуба есть летняя площадка. Именно там на маленькой сцене прошел концерт небольшого чешского оркестра. Звучали Штраус, Вивальди, Гайдн и переработанные на классический лад известные рок композиции. Время после концерта Ренат почти полностью посвятил мне и постановке «Любви-дель-арте». Меня представляли, со мной знакомились, и известные люди, которых я прежде видела лишь на страницах местных журналов, обрели в моих глазах плоть и кровь. Когда гости разъехались, мы с Ренатом долго разговаривали у полупустого фуршетного стола и пирамиды поставленных друг на друга плетеных кресел. Вечер немного попортили дождь и ветер, Мергелевск задело краем антициклона.
Домой я вернулась за полночь. Муратов сам довез меня на своей быстрой маленькой машине, пообещав позвонить, когда будет подобран состав исполнителей главных ролей. Я чувствовала себя молодой, значительной и очень… несчастной.
– Не согласился, – констатировал муж, увидев моё лицо.
Я покачала головой:
– Есть хочу.
Валера разогрел тарелку с рагу, и я села ужинать прямо в своем зеленом шёлковом «лауреатском» платье до пят, положив ноги на стул. Муж уселся напротив, снял с меня туфли и принялся массировать мне ступни:
– Чем аргументировал?
– Ничем. Я просто подошла ближе к этой теме и столкнулась с полным её неприятием.
– А поточнее?
Я задумалась, жуя и прокручивая в голове разговор с Муратовым:
– Мы вспоминали университетское время, я немного рассказала о тебе, о дочери, о внуках. Ренат рассказал, как собирал друзей после возвращения из Штатов. Я вспомнила, что их с Артемом, Вадимом и Алёшей называли Д’Артаньяном и тремя мушкетерами. И тут он как-то… он усмехнулся и сказал, что один из них все-таки оказался «гвардейцем кардинала». Я знаю, кто это был, читала в дневнике. Но когда я спросила, как так вышло и что это была за история, он замкнулся и сказал, что давно вычеркнул из памяти всех предателей. Понимаешь, всех. Не только Лёшу Спелкина. Думаю, он и Марину имел в виду. И всё. Ренат завел разговор о чём-то другом.
– И что теперь? – спросил муж, помолчав.
– Сушу вёсла, – с горечью признала я.
– Постой, а пьеса?! Что с пьесой-то?
– Будет мюзикл. Все хорошо. Спонсоры нашлись.
– Вера, как славно! А ты расстраиваешься!
– Вовсе нет!
– Тогда забудь, смирись и ложись спать. Уверен, совсем скоро, а может, даже завтра, у тебя появится новая идея. Будешь опять стучать по клавиатуре с утра до ночи.
– Иду, – послушно сказала я. – Иду спать, смиряться и забывать. И ждать новую идею. Пусть твои слова услышит моя муза.
Глава 6
Посёлок Лесенки, июль 2017 года
Черный джип никуда не делся, лишь отъехал от угрожающе скрипящей липы. Марине и Кардашеву повезло – в профилакторий как раз возвращалась толпа студенток-автостопщиц, пристроившихся в нем как в хостеле за символичные деньги: рев мотоциклов, визг промокших девчонок, пьяненькие ребята. Непогода им была нипочем. Из-за них Марина уже несколько ночей не могла нормально выспаться – двор профилактория был, как колодец с гулким эхо, каждое слово, каждый крик веселой компании, повадившейся возвращаться под утро из ночного клуба в Лесенках, влетал к ней в окно, и беруши не помогали. Но сегодня Марина приветствовала автостопщиков, как лучших друзей, втащив Кардашева в самый центр толчеи, пьяных прощаний и громкой музыки из телефонов. Врач оставил машину у въезда на пляж, а коробку с медикаментами завернул в плед, который прихватил для промокшей пассажирки. Все эти конспиративные ухищрения Марину совсем не радовали. На душе у нее было тревожно, хотелось поскорее выяснить, во что вляпался Боря и чем ей это грозило.
Кардашев тоже не был в восторге от происходящего. Хмуро поздоровавшись с раненым, он быстро и деловито занялся лечением. Марина была на подхвате. Ее нервировали короткие взгляды Кардашева. Некоторая непринужденность, установившаяся между ними при встрече и во время поездки, сменилась напряжением – врач наблюдал за ней между манипуляциями. И во взгляде его был закономерный интерес: что связывает ее и массажиста, кроме соседства по работе и приятельства? Но Боря, бодрячком с обколотой анестезией раной, сам расстарался и объяснил: после нападения идти ему было некуда – от машины его отрезали, позвать на помощь на обезлюдевшем из-за непогоды пляже было некого, слава богу, он вообще вырвался, иначе пацаны покромсали бы его на лоскутки. О «пацанах» Танников говорил с непонятной иронией, словно ему было забавно вспоминать о своих мучениях и страхе, и собственная глупость его веселила.
– Что на этот раз? – спросил Кардашев, орудуя пинцетами и иглой.
Боря приглушенно хохотнул в подушку:
– Рогатый муж.
– Чего вдруг? Сколько раз говорил, что никогда не связываешься с замужними.
– А я как бы и не связывался. Медузка моя в разводе. Вот только бывший муж этим фактом так и не проникся. У нее сейчас забавная жизнь: дочь-школьница с заскоками и тень-муж, серьезный мужик со связями в серьезных кругах, – полный контроль и нейтрализация всех потенциальных ухажеров.
– Значит, тебя нейтрализовали. Муж участвовал?
– Что ты! Он осторожный человек, если что, он не в теме, хотя знал прекрасно, что я жаловаться не побегу. И убивать меня его ребятки не собирались, так, перестарались немного.
Кардашев хмыкнул:
– Ничего себе, немного! Чем им твоя гравировка-то помешала?
– А вот это – вопрос интимного характера, – весело отозвался массажист. – Знаешь, Терентич, что такое фетиш?
– Знаю, Боренька. Однако давай по существу. Так, чтобы я не отвлекался. Мне сейчас предстоит послойный шов, а я этим уже лет семь не занимался. Поэтому в двух словах: почему я сейчас не дома с книжкой, а штопаю твое плечо?
– Моя татуировочка была у Валюшки в телефоне. В мобильном по наущению папочки рылась доча. От такой паролем не защитишься, это я тебе как специалист по ушлым девочкам говорю. С перепиской была полная конспирация, типа у Валюши спинка бо-бо, часто и густо, я опытная массажистка, снимаю, так сказать, мышечное напряжение. А вот с фетишами моя медузка попалась. Одно, другое, мы-то не особо, если честно, и скрывались, так, для дочери больше… Я ж не знал… – Боря сдавленно закряхтел. – Если бы она мне сразу всё рассказала! Я сам подозревать начал, заметил, не дурак. Справки навел, хотел ещё вчера все прекратить. Не успел. Телефон только сумел в кусты закинуть, когда они набросились, там у меня в облаке такой интимный дневник – одним плечом бы не отделался. Как назло, пароль не успел ввести, телефон новый.
– Понятно. Боренька, даже не рассчитывай на то, что мы с тобой ограничимся штопкой и поверхностным осмотром. В больницу и срочно!
– Терентич, сам все понимаю! Как только ребятки из-под окон свалят, я сам с превеликим удовольствием отдамся коллегам. Но сейчас… пойми, имеются у меня другие части тела, что мне тоже дороги.
– Ох, Боренька, одно меня радует: такими темпами я с тобой очень скоро по всем долгам рассчитаюсь.
– Не надо так, Терентич. Какие к черту долги? Я не со зла и не за процентами, просто жизнь заставила.
– Ты это вот Марине… простите, отчества не знаю… Марине Павловне расскажи. Чем перед ней расплачиваться будешь? – Кардашев приподнял раненого, пока Марина вытягивала из-под него перепачканное кровью белье и меняла одноразовые медицинские простыни.
– Маринкин, – просипел Борис, – проси, что хочешь. Я твой навек.
Марина раздражённо дернула плечом и обратилась к Кардашеву:
– Сварить вам кофе?
– Буду признателен. Черный, крепкий, одна ложечка сахара.
– Мне тоже, – отозвался массажист из подушки.
Кардашев с задумчивым лицом влепил ему шелбан по затылку.
Марина, взяв турку, пошла на общую кухню. Там две уже слегка протрезвевшие автостопщицы с грустью поведали ей о конце халявы – «хостельные» комнаты в профилактории закрывались, а через две недели и сам профилакторий будет опечатан, просьба всех на выход с вещами. Марину почему-то это совсем не тронуло, мысленно она уже давно была готова к переезду. Ей до смерти надоела торговля сувенирами. Деньги у нее есть, можно какое-то время отдохнуть. А там что-нибудь найдется, в сезон работы на побережье хватает.
Приличная кружка у Марины была одна, небольшая, очень красивая, с парусником в алых парусах, купленная по случаю в соседнем павильоне, – она тщательно вымыла ее содой на кухне. Кардашев осторожно сделал один глоток, потом приподнял брови, отпил еще и попросил долить из турки. Кофе был неплохой – свежемолотый бразильский «Бурбон». Его Марине подарил поклонник из недавней гастрольной жизни. Имя поклонника она не помнила, по некоторым признакам, он был психом и сталкером[1], избравшим Марину в качестве объекта для поклонения. Хорошо, что она ушла из группы. Впрочем, произошло это не из-за поклонника – он, по сравнению со Степаном, был просто душкой.
Кофе ей жарил и молол сосед по этажу, бригадир отделочников Анзур. Сосед очень кстати ей вспомнился – у него был запасной ключ от пожарного выхода.
Кардашев допил кофе, послушал у Бориса пульс, еще раз прошелся пальцами по телу раненого, прощупав пострадавшие места. Марина разбудила Анзура. Тот заставил себя поуговаривать, не потому, что боялся репрессий со стороны коменданта, а просто потому, что любил внимание.
– Анзурик, дорогой, очень нужно.
– Ну́жна – не ну́жна, – тянул Анзур, а потом неожиданно выдал, зевая и почесываясь. – Шайтан-баба, зачем волос черный красила? Я думал черный волос, а ты рыжая. Как моя Суман. Зачем красила?
Марина не сразу поняла, чем недоволен таджик – потянула от уха прядь, рассмотрела в тусклом свете коридорной лампочки. Ну да, в последнее время она частенько забывала мыть голову оттеночным шампунем, да и морская вода поработала в направлении «а ля-натурель»: сквозь остатки черной краски проглядывала предательская рыжина. Она беззлобно хмыкнула:
– Не буду больше. Только ключ дай.
– Покормишь? Хорошо чтобы.
– Покормлю. Давай солянки сварю из говядины.
– С помидором?
– С солеными помидорами. Как ты любишь. Целую кастрюлю. Тебе с братом на три дня хватит.
– Эх, бери, – бригадир махнул рукой и отдал Марине плоский ключик. – Утром верни. Неприятности только не ну́жна.
– Не будет, – пообещала Марина.
– Почему солянку? – спросил Кардашев по пути к пожарному выходу.
– Анзур с братом целый день на стройке, жёны дома. Оба на еде экономят – все деньги домой отправляют, скучают страшно по домашней пище, русская кухня им нравится… да любая нравится, лишь бы кто-нибудь приготовил.
– Мы вам с Борей добавили хлопот?
– Вы-то при чём?
– Верно. Но с Борисом всегда тяжело… смерть отца его очень…
– Так, стоп, Георгий Терентьевич. Я не с Борисом. Я просто помогла – обычное человеческое сострадание. Я Боре благодарна, он душевный человек и тоже по-своему мне помог. Но у меня своя жизнь, у него своя, подробности мне не нужны, мне их и так хватило за сегодня. И готовить я люблю и умею, так что никто никому ничего не должен. Одним одолжением больше, одним меньше… Я буду рада, если для Бориса все хорошо закончится, но если что-то пойдет… не так, мое дело – сторона. У меня своих проблем столько, что еще одна – это явный перебор.
Они подошли к торцевой двери. Марина говорила тихо: на первом этаже жил в основном рабочий люд, уставший после дневных трудов, спать ему оставалось лишь несколько часов.
– Ясно, – так же тихо произнес Кардашев, внимательно вглядываясь в лицо Марины, словно искал в нем тайные знаки.
Марину это внимание стало всерьез раздражать. Она устала, и физически, и морально. Посторонних снаружи у незаметной снаружи дверцы не было, команда ревнивого мужа этот вариант не просчитала. Дождь все ещё шёл. Южак брал побережье на измор. Завтра на Каталке будут одни сёрферы, это хорошо.
– Вон тропинка. Выйдите как раз к стоянке. Я позвоню вам, как у нас и что.
– Позвоните. Пока все под контролем, но Боре нужно на осмотр и чем раньше, тем лучше, а его клятвенным обещаниям я доверять не склонен. Боря – трепло.
– Это точно, – Марина вымученно улыбнулась. – Удачи вам, Георгий Терентьевич.
– И вам, Марина.
Накачанный лекарствами Боря спал, когда она вернулась в комнату. Марина достала из старого шифоньера в прихожей надувной матрас, прозрачный, веселенькой раскраски, с лупоглазыми рыбками. Спать на нем было неудобно – матрас скрипел и где-то пропускал воздух. Вместо того чтобы заснуть, Марина начала вспоминать. Довспоминалась до студенческих времен, и позволила себе немного углубиться в прошлое, хотя много раз уже обещала себе не давать памяти возвращаться и до сегодняшней ночи обещание держала… почти.
Мергелевск, ЮМУ, октябрь 2006 года
В блоке у Колесовой было уютно. Все в нем говорило о достатке хозяйки: мягкая мебель, диванчик и кресло, удобный угловой стол, удачно вписавшийся в тесное общажное пространство, а на нем новый компьютер и принтер. Вид немного портил солидный трехстворчатый шифоньер, совершенно неуместный в узком блоке, временами непроизвольно изрыгающий из своих недр прозрачные блузки, короткие юбки и туфли на острых каблучках. В углу комнаты стоял пошивочный манекен, Марина сначала думала, для интерьера, но оказалось Надя умеет шить и сама моделирует одежду.
Марина тонко нарезала дорогой сыр и сервелат, достала из упаковки рыбную нарезку, красиво выложила все на полупрозрачное блюдо с цветочным орнаментом, полюбовалась столом, попереставляла тарелки, накрыла полотенцем стеклянный чайничек с паром из носика. Надя говорила, что Вадим пунктуален до тошноты, но мало ли…
Ярник пришел минута в минуту, сел за стол, удивленно хмыкнул при виде угощения, подал Марине папку-скоросшиватель, в которой каждый листок был вложен в отдельный прозрачный файл:
– Джейн Бергер. Основы экономики. Первый курс. Даже если что-то изменилось, то вряд ли многое: преподша – фанатка канона. Как экономист она ноль без палочки, но теорию дает хорошо. В конце папки – примерные вопросы на зачет. Она их вам в конце семестра раздаст, но ты сейчас начинай готовиться. И главное – язык учи.
– А я что говорю, – поддакнула Надя.
Марина, слегка запинаясь, принялась благодарить четверокурсника. Тот коротко кивнул и быстро сложил себе двухэтажный бутерброд. Застольная беседа у него с Мариной и Надей получилась странная: Вадим односложно отвечал на жадные расспросы Колесовой (ту интересовало, где и как Муратовская банда провела халявные три недели), зевал, поворачивался к Марине и замолкал, задумчиво рассматривая первокурсницу сквозь полуприкрытые веки. Надя все больше нервничала и раздражалась, Марина все больше смущалась. Выпив три чашки чая, гость отбыл, поманив за собой в коридор хозяйку блока.
– Слышь, Колесова, где это чудо рыжее обитает?
– Зачем тебе? – Надя приподняла бровь.
– Откуда мне лекции забирать?
– Я отдам, – сказала одногруппница, делая ударение на первом слове.
– А если что-то непонятно будет?
– Я объясню.
– Ты теперь спец в экономике?
Надя зло прищурилась, аккуратно прикрыла дверь в блок и набросилась на одногруппника:
– Ярник, считаешь, я не вижу, что ты задумал?! Забудь вообще! Больше я тебе в эти игры играть не позволю!
Вадим привалился к стенке и скрестил на груди руки:
– Чего так? Раньше ты всегда промоутила своих подружек.
– Ничего подобного! – рявкнула Надя, перепугав проходящих мимо первокурсниц с полотенцами на головах и тазиками выстиранного белья. – Не надо херню молоть! Я за чувства других людей не отвечаю! Я просто человека хорошего хочу защитить! Чтоб не как в тот раз… И на фиг я к тебе за помощью обратилась, а?! – Надя подкатила покрасневшие глаза.
– Да-а-а? – протянул Ярник. – Значит, я ошибся? Ну, бывает… Нет, честное слово, был о тебе худшего мнения. Думал: и чего это Колесова себе в подружки только страшненьких манипуляторш собирает? А теперь понял: ошибся. Стыдно, честное слово.
– Слушай, Ярник, – процедила Надя сквозь зубы, вплотную подходя к Вадиму. – Марина – мой друг и протеже. Она славный, милый, наивный ребенок. Я вашей банде к ней даже приближаться запрещаю!
Вадим поднял к потолку скучающий взгляд, потом перевел его на одногруппницу – в нем было столько скрытой насмешки, что Надя побагровела от возмущения.
Вадим притворно горестно вздохнул:
– Правильно я понял? К голубоглазику подъехать не получится? Нужно твое персональное разрешение, а ты его не дашь.
Колесова кивнула, глядя на Ярника исподлобья, стараясь не показать, насколько беспомощной и смешной она чувствовала себя перед этим странноватым парнем. Не зря она считала его вторым по опасности человеком в Муратовском окружении после самого Муратова. Именно Ярника, а не Спелкина. Лёха был хамоват, пошловат и понятен, Вадим – абсолютно непредсказуем.
– Ладно, – Ярник отделился от стены. – Я еще не уверен, нужно мне твое разрешение или нет. В каком она блоке, я и сам узнаю. Если захочу. Может, и не захочу. Так что, раньше времени не переживай. Пока, староста.
Вадим ушел, насвистывая. Надя проводила его обеспокоенным взглядом. Большую часть времени «мушкетёры» тусовались у Рената на его квартире в Мергелевске, хотя у всех, кроме Муратова, были комнаты в общаге. Ярник проводил в своем блоке гораздо больше времени, чем остальные трое. Он и учился лучше всех. Выглядел уравновешенным и в меру доброжелательным, хотя и холодновато сдержанным. И все-таки Надя его побаивалась – видела не раз, как Вадим оперирует своей харизмой, сначала из прихоти добиваясь к себе расположения, а потом по собственному непонятному капризу его уничтожая. Складывалось ощущение, что ему просто скучно жить, и он играет с людьми, как с высокотехнологичными, но однообразными игрушками. Колесова боялась за девочку из четыреста одиннадцатого блока. Получается, сама подставила подругу под внимание того, от кого можно ожидать любой подлости. Вспомнить хотя бы Леру…
Марина пролистала папку, поражаясь аккуратности и педантичности Вадима: нумерация, маркированные списки, текстовыделение. Проблема только в том, что текст она понимает через слово. Дурья ты голова, Мариночка! Ты как та стрекоза, которая лето пропела, а тут, блин, зима суровая. Кто тебе мешал в старших классах учить английский? Уж загружена ты была не больше, чем остальные одиннадцатиклассники. И преподаватель по вокалу не раз намекала, что у тебя скверное произношение и интонация (в репертуаре учеников музыкального училища было много зарубежных шлягеров).
– Песен больше слушай на английском, – устало порекомендовала вернувшаяся из коридора Колесова. – А с терминами я помогу. Словарь дам. Компьютером моим пользуйся.
– Спасибо, – сказала Марина, разливая чай.
– Короче, Марин, – с неохотой продолжила Надя, – если Вадим начнет к тебе подъезжать…ну, клеиться…
– Чего вдруг?
– Вдруг… Если что, просто молчи. Делай вид, что ты дурочка и ничего не понимаешь.
– Почему? – в тот момент Марина действительно почувствовала себя дурочкой.
– Потому что. Делай, как я сказала, и все. Он за лето еще хуже стал. Пыталась я с ним по-хорошему, но…
– Странно. Вадим мне приличным парнем показался. Я думала, вы нормально общаетесь.
– Никогда мы нормально не общались. Ну может, на первом курсе, недели две. Муратовцы сразу всех в группе строить начали. А меня строить бесполезно. Пока до них это дошло… И еще кое-что, – Надя вздохнула. – Ладно. Расскажу. Никому, хорошо? Хотя… все всё и так знают. На первом и втором курсах со мной в блоке жила моя лучшая подруга, Лера. Мы вместе поступали, в одной школе учились еще. Вадим…как тебе сказать… был ее типаж. Она влюбилась почти сразу. Я-то знаю, что он ей подыграл, со скуки. Может, на спор. Я их свести пыталась, признаюсь. Думала сначала, он прикольный парень, от отличие от остальных. Лера – скромный и робкий человек, из небогатой семьи, очень добрая, но… С его стороны пошел от ворот поворот. Лера говорит, они переспали, Вадим говорит – нет, полностью отрицает. Я подруге, конечно, больше верю. Она год за ним ходила, сохла жуть. А он видел все и издевался. То есть… не то, что бы в открытую, просто игнорировал. Сказал ей, что может познакомить ее с каким-нибудь другим парнем. Представляешь? Ляпнуть такое влюбленной девушке?! Ну, она и не выдержала.
– И что? – с ужасом спросила Марина, роняя в чай половинку мятного пряника.
– Перевелась тем летом, – скорбно сообщила Надя. – В другой вуз, вообще непрестижный. Со мной не общается. Короче, потеряла я подругу. Ярник узнал, типа высказал соболезнования…козёл. Сказал, как-нибудь компенсирует. Опять издевался, конечно. Но я, вон, – Колесова кивнула на папку с лекциями, – воспользовалась. Не пожалеть бы теперь.
– Не пожалеешь, – уверила подругу Марина. – Я все выучу.
– Да я не об этом, – невесело усмехнулась Надя, поднимаясь.
Она постояла у шкафа, осторожно открыла дверцу и чертыхнулась: в щель тут же посыпались плохо утрамбованные вещи. Колесова вытянула из груды невзрачного вида теплые леггинсы, быстро сменила на них легкомысленную джинсовую юбочку, накинула поверх блузки клокастую вязаную кофту и с удовлетворением вздохнула, усаживаясь обратно за стол.
– Страсти какие… нечеловеческие, – пошутила Марина, помолчав. – Я об этом раньше только в книжках читала. У нас в школе в старших классах никто уже ни в кого не влюблялся. Не до того было, все учились, чтобы выжить.
– Вот-вот, лучше в книжках такое читать. Самой – не дай Бог! – пробурчала Надя, откусывая от печенья. – Блин, чай остыл.
– А… Артем? – спросила Марина, вспоминая муратовцев по именам. – Это он такой… светленький?
– Нет, светленький – это Лёха Спелкин. Вот от этого беги подальше сразу, как увидишь.
– Почему?
– Он… понимаешь… все, что движется, поняла? Родители у него нормальные, отчим – врач. Но с отчимом Лёшка на ножах, до сих пор, говорят, матери простить не может, что она с его отцом развелась, а тот спился. Отчим Лёхе денег не даёт, только за универ платит, вот Спелкин за Ренатом и таскается, у того-то бабок куча, они за один вечер спускают столько… не поверишь. Постоянной девушки у Спелкина нет. Многие девчонки к нему приходят…ну…в первый раз, короче. А чего ты удивляешься? Он в этом как раз нормальный: не болтает, как и что было, внимательный, не ржет, предохраняется… Да я сама в шоке! Но поверь, Марин: обо всем треплется, об этом – ни слова. Даже своим. Муратов однажды в клубе сильно поддал и проговорился, что они Спелкина чуть ли не пытали по этому поводу, но тот – насмерть. Девчонки сами иногда рассказывают, те, кому пофиг, что о них подумают. Говорят, к нему можно подойти и обо всем договориться. В любое время. Одна говорила, Спелкин всегда после…этого… косяк предлагает. Сама понимаешь, когда с кем-то косяк выкуриваешь, отношения уже совсем другие. Хотя, что ты можешь понимать? Кому я это говорю? И слава богу, что не понимаешь… – Колесова поднялась, достала из шкафчика яркую сигаретную пачку, щелкнула зажигалкой, закурила тонкую сигарету с ментоловым запахом. – Я вот так думаю: а чего бы Спелкину болтать? Он неплохо устроился. Клеить никого не надо – девки сами к нему идут, как тёлки на водопой. Начнет трепаться – кто к нему пойдет, хоть в первый раз, хоть в двадцатый? А ведь много таких, кто в него влюбляется, на первом разе не останавливаются, ему пора уже график составлять, чтобы девчонки не передрались. Он красавчик, не поспоришь. Ты эта… сама не вздумай… – вдруг растревожилась Колесова.
– Не-е-е, – протянула Марина. – Я так не хочу. Я хочу, чтобы… – Она помолчала, мечтательно задумавшись, закручивая в водоворот размокшие крошки пряника в чашке с чаем. – А Артём?
– Артём? Олейников? – встрепенулась Колесова, стряхивая пепел на чайное блюдце. – Он туповатый, спокойный, у Муратова вроде телохранителя. Стипендиат по спорту – греко-римская борьба. Такой… боровичок. Очень сильный. Какого хера на нашем факультете делает? Да все удивляются: зашибись, какой из него продюсер! Олейникова дядя Муратова частично спонсирует как спортивное дарование. Мутный Артём тип, но у меня к нему претензий нет, – Колесова затянулась, выпустила облачко дыма. – Понимаешь, я тут вот перед тобой распинаюсь, а сама… Знаешь, как на втором-третьем курсе хотелось к Муратовской компании примазаться? Поздно было, свой шанс я упустила, а прогибаться – стрёмно. Я же типа независимая – как себя поставила, то и ем… Вокруг них всегда толпа. Весело. Они творят, что хотят. В «Кактусе» всегда ажиотаж, когда Муратов при бабках. Но дело не деньгах. Ренат, понимаешь… огонь. Обжечься можно, факт, но и погреться хочется. Сейчас у него Дана Рудникова, по кличке «Эс Эс» – «Стильная Стерва». Ради Муратова в общагу перебралась, ото всех нос воротит, в общей гостиной тусоваться брезгует. Да ты ее видела! Блондинка курносая. Рядом с нами в кафе сидела. У нее еще золотистый дэу, паркуется вечно, где попало.
Марина покачала головой. В голове у нее была каша: лица, кабинеты, страницы выученного. Он попрощалась с подругой и пошла к себе. Долго сидела у окна на своем «подиуме», глядя на далекие горы. Столько всего происходит вокруг. А она и не знала, что жить так сложно. Студенческая жизнь представлялась ей иначе. Реальность превосходила все ожидания, вот только в хорошем ли смысле?
* * *
Между третьей и пятой парой у третьего курса было «окно». Муратовские «мушкетеры» просиживали его в блоке у Лёши Спелкина, борясь с искушением прогулять следующий в расписании семинар по ценообразованию.
– Ренат, давай свалим! Поехали к тебе, – ныл Спелкин. – Пожрем нормально, выспимся.
– Сдурел? – вяло отозвался Ренат. – Ладно еще ценообразование. А основы бухучета? После, типа, нашей практики? Мы еще ни на одной лекции не были, а пацаны говорят, препод жесткий.
– Жрать хочу, – угрюмо повторил Спелкин, падая на кровать рядом с Муратовым.
– Я тоже, – отозвался утроившийся на полу между кроватью и журнальным столиком Артем. – И спать. Подушку хоть дайте.
– Ты всегда жрать хочешь, Олейников, – сказал Вадим. – И спать.
Ярник вытащил из-за спины плоскую подушку в засаленной шелковой наволочке и винтом запустил ее в голову Артема. Вадим, единственный из четверых друзей бодрый и сосредоточенный, сидел в кресле с ноутбуком на коленях.
– Вообще-то я тоже голодный, как собака, – заявил Ренат. – Не завтракал. О, кстати, второй день нормально поужинать не могу!
– Чё, Дана не кормит? Ни котлеток, ни супчика не дает? – удивился Спелкин.
– Нихера не дает. Прикиньте, решила, что я с Колесовой в кафетерии заигрывал! Только сунулся, меня из окна – в дверь, – Ренат показал рукой направление, по которому его бестактно отправила подружка. – А ты думал, какого я у тебя уже два дня зависаю!
– Как будто я помню, когда ты там ко мне заперся. Я спал.
– Хорошо, что один, – Муратов зевнул.
– И чтоб ты сделал, если бы не один? Третьим бы стал?
– Заткнись, а? Я сторонник традиционных отношений.
– Вот и сторонись моей кровати, сторонник! Это моя кровать! Если решил в общаге жить, селись отдельно. Харэ по балконам лазать. Ноги когда-нибудь себе переломаешь! Баба Женя о тебе, кстати, уже спрашивала.
– А плевал я на бабу Женю. На кой мне ваша общага?! Я в твоем сортире, Спелкин, ногами в дверь, а хребтом в бачок упираюсь.
– Тогда сидел бы в своих апартаментах, на своем супертолчке! Никакой личной жизни из-за тебя!
– Кто б жаловался!
– Я жалуюсь! Я! Видел? – Алексей приподнялся и возмущенно ткнул пальцем в окно. – Ты это видел? Первый курс! Без слез не взглянешь!
– Ну почему же? – Вадим захлопнул ноутбук, встал, потянулся и подошел к окну.
Под окнами общежития ФПР у первого курса как проходил урок физкультуры, физрук гонял девочек по парковым дорожкам.
– Может, еще не всех разглядел? – предположил Ярник.
– Месяц уже прошел, – фыркнул Спелкин. – На дискарях одни тумбы.
– Может, не там ищешь? – задумчиво спросил Ренат.
– Месяц, месяц прошел! – повторил Спелкин, сползая обратно на кровать.
Вадим рассеянно лизнул кончик пальца и потер грязное оконное стекло. Подружка и протеже Нади Колесовой, лингвистический неуч, скакала в черных шортиках и белой футболке по дорожке, подкидывая к груди коленки. Рыжая ее копна была уложена двумя смешными гульками, от чего даже на таком расстоянии было видно, как светятся насквозь маленькие, чуть оттопыренные ушки.
Спелкин, проследив за взглядом друга, тоже заинтересованно приподнялся и потянул в сторону пожелтевшую тюлевую занавеску, но, к облегчению Вадима, первый курс уже ускакал за ёлочки.
