Текст книги "Украденное счастье"

Автор книги: Тарокнахт Гонгопаддхай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

ШОРОЛА ВСТРЕВОЖЕНА

В тот вечер, когда состоялся только что описанный разговор между Промодой и Шошибхушоном, Бидху домой не пришел. В соседний квартал приехала труппа бродячих артистов, и он отправился к ним.

Трудно женщине без поддержки мужа, без его защиты. Шорола не находила себе места от сознания, что Бидхубхушон не подозревает о происшедшем. Так ничего и не придумав, она пошла спать. Легла, но сон не приходил. Решила присесть на постели. Может быть, удастся заснуть, если посидеть немного. Но и это не помогло. Тогда она подумала, что лучше послать за мужем, и разбудила Шему.

– Шема, может быть, сходишь туда и позовешь его? – попросила она служанку.

– Где же я его найду? Кто знает где он сейчас.

– Он пошел на представление. Он говорил мне, что пойдет послушать музыку.

Нелегко склонить сонного человека на какое-нибудь дело. От сна все люди становятся бестолковыми. Все, только не Шема! Быстро протерев глаза, она ответила:

– Как же я туда пойду? Зачем ты посылаешь меня в такое место, где много людей?

– Давно ли ты перестала ходить на представления, Шема? Разве ты никогда не бываешь там, где много людей?

– Ну, тебя не переспоришь! Иду, сейчас иду! – Шема поднялась и отправилась в путь.

После ее ухода Шорола немного успокоилась. Некоторое время поджидала она Шему, а затем легла. От ласкового дуновения прохладного ветерка Шоролу стало клонить ко сну, и незаметно она уснула.

Подойдя к тому месту, где выступали артисты, Шема осмотрелась по сторонам в поисках Бидху, но его не было видно. Тогда она стала слушать пение и музыку. Неожиданно взглянула она на одного из музыкантов и с удивлением узнала в нем Бидхубхушона. Шема не могла понять, как он оказался среди артистов. Она начала пристально смотреть на него, старалась поймать его взгляд, но напрасно. Ничего не добившись, она осталась там, увлеченная музыкой.

А Шорола в это время спала. Что может быть чудеснее сна! Когда люди засыпают, они забывают свои печали, горе, заботы. Как могуч сон! Что с ним сравнится? Во сне исчезают все житейские неприятности, омрачающие душу днем. Сон – сладчайший друг сердца. Что может успокоить истерзанное думами сердце? Один лишь сон.

Но для той, кого обидела судьба, даже сон не утешение. Ее, несчастную, сон лишает мира и покоя, сон для нее становится врагом. Шорола спит, крепко прижав к груди сына. У изголовья на окне горит лампа. Пламя огня колеблется от ветра, и временами лица Шоролы нельзя разглядеть. Но вот ветер стихает, снова все становится отчетливо видно. Анчал откинут. На лбу кое-где, словно жемчужинки, блестят капельки пота. Тихо шевелятся пунцовые губы. На лице – печать неотвязной заботы. О чем же Шорола думает даже во сне?

Проснувшись, Шорола увидела, что ночь уже кончилась. Она быстро вскочила с постели, взяла Гопала на руки и вышла на улицу.

ТХАКРУНДИДИ

Читатели, верно, не забыли тетушки Дигомбори. Сейчас вы поближе познакомитесь с ней. Живет она в каких-нибудь сорока шагах от дома Шошибхушона. В доме ее две половины: жилая комната и кухня. Перед домом – небольшой двор, справа от двора – маленький садик. Там растет несколько плодовых деревьев, среди них два дынных дерева и кокосовая пальма. Чистота в доме образцовая. Здесь-то и живет одиноко и, по ее словам, скромно вдова Дигомбори Тхакрундиди. Нелегко будет описать ее наружность. Ну хотя бы цвет ее лица. На что он похож? Не похож он на цвет розы или розовой воды, жасмина или айвы. Нельзя было его сравнить с цветом лица Айши или Османа. Не напоминает он и свет лампы или восковой свечи. Даже если бы все эти цвета смешать, то и тогда не получилось бы нужного оттенка. Ну как, читатели, представляете вы теперь цвет лица Тхакрундиди? Не представляете? Ну тогда лучше закройте книгу. Не для вас, видно, романы. У романистов не принято выражаться яснее. Конечно, им ничего не стоит описать все подробно. Но ведь это означало бы, что романист не полагается на вашу сообразительность. Не так ли? Поэтому, если вы готовы признаться в своей ограниченности, я могу рассказать вам не только о цвете лица Тхакрундиди, но и обо всем, что знаю о ней. Вернемся тогда к цвету ее лица. На что он не похож – уже было сказано. А что же все-таки он напоминал? Был он схож с цветом конторских чернил, кухонной копоти, смолы и тому подобных веществ. Под стать лицу и вся ее наружность. Тхакрундиди была женщиной весьма полной, на голове ее торчали остатки облезлых волос, зубы напоминали редиску, какой она бывает в месяце магхе[13]13
  Магх – десятый месяц индийского календаря (с середины января до середины февраля).


[Закрыть], глазки – маленькие, красные, ноги – как столбы, а пальцы во все стороны торчат, словно перессорились друг с другом.

Когда-то Тхакрундиди была любимицей отца, до двенадцати лет с ней обращались как с ребенком и никуда не отпускали одну. Так было когда-то. Теперь не найти человека, который не знал бы Тхакрундиди; в свою очередь, она тоже всех знала. Сейчас ей было уже около сорока лет. Овдовела она тоже давно, можно сказать, едва лишь на свет появилась. После свадьбы муж ее скончался, и так скоро, что никто и не знал, сколько дней она была замужем. Потеряв мужа, Тхакрундиди ушла в дом свекра, но и там пожила недолго: перессорилась со всеми и вернулась под родительский кров. У отца было небольшое состояние, которое позволяло ему жить довольно сносно. Здесь Тхакрундиди сумела проявить новое и редкое качество: кто бы к ней ни приходил, всех она встречала подобострастно.

На рассвете, когда Шорола с Гопалом на руках вышла из дома, она сразу же увидела Тхакрундиди и, не желая с ней встречаться, снова вошла в дом. Тхакрундиди, отвернувшись, прошла на половину Промоды. Когда Шорола опять выглянула на улицу, Тхакрундиди уже не было видно. Теперь только тонкая перегородка отделяла Тхакрундиди и Промоду от Шоролы, и Шорола попыталась услышать, о чем они разговаривали, но ничего не расслышав, занялась домашними делами. Прошел почти час, когда Тхакрундиди вышла от Промоды и окликнула Шоролу:

– Послушай-ка, что я тебе скажу!

Встревоженная, Шорола подошла к Тхакрундиди:

– Что такое?

Тхакрундиди ответила ей с напускным сочувствием:

– Знаешь, сестрица! Я тут не виновата, но что я могу поделать? Если ты пошлешь меня с поручением к Промоде, то я обязана его передать, не так ли? И если она посылает меня к тебе, я тоже должна передать. Уж не ругай меня! Ведь я как Сита, украденная Раваном[14]14
  Сита – героиня индийского эпоса «Рамаяна», жена бога Рамы, была похищена демоном Раваном.


[Закрыть]!

От такого вступления Шорола еще больше встревожилась. Перебив Тхакрундиди, она сказала:

– К чему эти сравнения? Говори скорее, что велели, а то от намеков мне нехорошо становится.

– Что и говорить, дело неприятное, но уж лучше сразу сказать все, что нужно. Промода считает, что если продолжать жить вместе, ссорам не будет конца. А к чему все это? Она решила, что с этого дня твоя семья будет питаться отдельно. Я тут ни при чем, сестрица. Мое дело только передать.

Словно гром разразился над головой Шоролы: всегда она боялась этого – и рта не раскрывала в ответ на попреки, всегда боялась, что так может случиться. Из-за этого постоянного страха столько пришлось ей вытерпеть от Промоды, и все-таки беда пришла! И Бидху нет дома. Пока ему ничего не известно о ссоре, и он, кто знает, чего доброго обвинит во всем Шоролу.

Некоторое время Шорола стояла с поникшей головой, потом со слезами на глазах робко спросила:

– И тхакур[15]15
  Тхакур – господин, часто употребляется как почтительное обращение.


[Закрыть] то же самое сказал?

– Разве Шива когда-нибудь спорит с Шакти[16]16
  В индийской мифологии Шакти – жена бога Шивы.


[Закрыть]? – лицемерно вздохнув, ответила Тхакрундиди.

Даже в таком горе Шорола не могла удержаться от улыбки, услышав обращение к столь древним примерам. Но тут же, постаравшись скрыть улыбку, спросила с тревогой:

– Тхакрундиди, что же теперь делать?

– Что я могу ответить? Тебе самой виднее. Шошибхушон мне сказал: «Тхакрундиди, если ты сегодня не приготовишь риса, мне придется голодать. Ведь она больная и не может ничего сделать дома. А завтра мы что-нибудь придумаем». Поэтому сегодня я буду готовить. Мне что, сестрица! Она позвала, и я пошла; ты позовешь, и тебе не откажу.

С этими словами Тхакрундиди направилась на кухню, а Шорола – в свою комнату.

Когда подошло время Шошибхушону уходить на службу, он обратился к Тхакрундиди:

– Сегодня пускай они готовят еду около хлева, а завтра получат другое помещение.

Еще накануне Бидхубхушон услыхал, что в дом Мукхуджи приезжает труппа бродячих актеров. Разве они без него обойдутся? Бидхубхушон поспешил в дом Мукхуджи, чтобы все приготовить к приему актеров. Ничего он не упустил: и как устроить сцену, и куда посадить зрителей, и когда их позвать. Он носился по дому, словно был полным хозяином здесь, – то с одним пошепчется в углу, то, смотришь, уже дает советы другому. По мере того как приближался вечер, возбуждение его возрастало.

Раньше обычного заглянул он домой, чтобы поесть, но, увидев, что еще ничего не приготовлено, сразу повернул обратно, бросив Шороле на ходу: «Сегодня пойду слушать джатру»[17]17
  Джатра – род народной драмы на мифологический или религиозный сюжет, исполняемой странствующими актерами.


[Закрыть]. Шорола так и не успела рассказать ему про ссору.

Вернувшись в дом Мукхуджи, Бидхубхушон узнал, что главный музыкант в труппе неожиданно заболел холерой, и артисты собираются отложить представление. Однако приглашения уже разосланы. Никто не знал, что предпринять. Тогда Бидху предложил свои услуги:

– Не беспокойтесь! Если позволите, я сыграю. Артисты подумали и решили согласиться с его предложением; радости Бидху не было границ.

Представление началось в назначенное время. Однако артисты беспокоились теперь уже не только о сборе; больше всего боялись они, чтобы не пришлось им хлебнуть позора из-за игры нового музыканта. Но еще не кончилась песня, как они поняли, что волновались совершенно напрасно. Играл Бидху во много раз лучше их, и естественно, что их страх уступил место восхищению. А сбор превзошел самые смелые ожидания.

Когда джатра кончилась, артисты хотели было поделиться с Бидху выручкой, но он отказался.

Окрыленный успехом, возвращался Бидхубхушон домой и по дороге встретил Шему. Шема прослушала все песни до конца.

– Куда ты ходила, Шема? – спросил Бидху.

– Приходила за вами. Но когда увидела вас среди артистов, не посмела подойти.

– Ну, чего же бояться!

– Там ведь столько людей!

– Ну и что же, съедят они тебя, что ли? Разве ты спелое манго?

– Вот всегда вы шутите. Я же не говорила, что я манго, – обиделась Шема.

– Зато я всегда так говорю, а ты со мной не споришь.

– Пойдемте, не хочу я вас слушать. – Они уже подходили к дому. – Говорите тому, кому это нравится.

– Кто же это такой, Шема?

– Придете домой, и увидите, почему меня разбудили и послали за вами!

ГДЕ БРАТЬЯ, ТАМ И РАЗДЕЛ

Бидху не поверил, что Шема ходила специально за ним. Он подумал, что Шема пришла послушать джатру, а ему сказала так только потому, что встретила его дорогой. Не торопясь вошел Бидху в дом. Около дома никого он не встретил. Не было никого и в доме. Прошел на кухню. Там возилась Тхакрундиди.

– Какое прекрасное утро! Точно сама богиня Лакшми дом озарила! – с улыбкой произнес Бидху.

Так обычно вызывал он Тхакрундиди на разговор. И это всегда доставляло ей удовольствие.

Но сейчас она молчала. Бидху продолжал:

– Истомившаяся чатока[18]18
  Чатока – мифическая птица, утоляющая жажду только дождевой водой, выпавшей в определенное время года.


[Закрыть] жаждет амриты[19]19
  Амрита – напиток бессмертия, нектар.


[Закрыть] слов; так утоли же мою жажду, промолви словечко!

Тхакрундиди хранила суровое выражение лица и ничего не ответила и на этот раз. Бидху находился в самом радостном настроении после выступления в труппе артистов. Не замечая выражения лица Тхакрундиди, он продолжал шутить:

– Недостойно великих проявлять такое высокомерие к бедным. Если я провинился, так ведь теперь делу не поможешь. Вот я перед вами, ваше величество! Каюсь, виновен, вяжите мне руки и накажите меня.

Когда и на это Тхакрундиди не ответила, в душу Бидху закралось опасение. Он вспомнил слова Шемы, и ему пришло в голову, что, может быть, эти слова не были простой выдумкой. Бидху оставил тут же Тхакрундиди и прошел к себе. Шорола, услышав его голос, продолжала заливаться слезами. Бидху увидел ее, и у него перехватило дыхание. Минуту назад он был еще весел, сейчас улыбка исчезла с его губ и дрожь пробежала по телу.

– Где Гопал? Не заболел ли он? – спросил Бидху после недолгого молчания.

– Гопал ушел в школу, не беспокойся, он здоров, – ответила Шорола.

– А Бипин, Камини?

– Бипин тоже в школе, Камини где-то играет.

– А почему ты плачешь?

– Тхакур нас отделил.

– Что ты говоришь? Не может этого быть! Кто сказал, что дада[20]20
  Здесь: старший брат.


[Закрыть] нас отделил?

Бидху казалось, что ничего более невероятного не может произойти.

– Сначала прислали Тхакрундиди сказать об этом, а потом тхакур перед уходом объявил сам, – добавила Шорола.

– Что он сказал?

– Сегодня велел готовить на заднем дворе, а завтра даст какое-нибудь помещение.

– Почему он отделил нас?

– Откуда я знаю, но мне кажется, из-за того, что произошло вчера у лотка торговца.

И Шорола подробно рассказала обо всем. Бидху рассмеялся:

– Стоит ли беспокоиться по пустякам! Дада придет домой, и все уладится. Наверно, он всего не слышал. Знал бы, никогда не поступил бы так. Стоит ли волноваться из-за этого?

Шорола немного успокоилась:

– Мать Дурга[21]21
  Дурга – одна из наиболее почитаемых индийских богинь.


[Закрыть], сделай так, чтобы все было хорошо! Цветами и сандалом да умастится чело твое!

– Ладно, о сандале и цветах потом, а сейчас маслом да умастится мое чело. Знаешь, ночью мне что-то нездоровилось. Дай масла, я пойду выкупаюсь.

И Бидхубхушон ушел. Шорола, немного успокоившись, направилась в кухню, чтобы помочь Тхакрундиди. Промода при виде вошедшей в кухню Шоролы громко окликнула Шему:

– Шема, почему все опять пришли на кухню? В нашей кухне им больше нечего делать.

А Шемы как раз не было дома. Но для Промоды это ничего не значило; когда она на кого-нибудь сердилась, то всегда призывала Шему, не считаясь с тем, была Шема тут или нет.

Шорола поняла, к кому относилось это обращение, вышла из кухни и пошла на свою половину.

Когда домой вернулась Шема и увидела на кухне Тхакрундиди, она спросила у Шоролы:

– Ты сегодня разве отдыхаешь? Почему Тхакрундиди одна готовит?

Улыбка никогда не покидала лица Шемы. И сейчас, спрашивая Шоролу, она улыбалась. Тут Шорола чуть не рассердилась.

– И чего ты всегда смеешься не к месту?

– Но что же, плакать мне, что ли, как ты? Из-за чего мне плакать? – ответила Шема.

Но голос ее стал как будто глуше, и в глазах тоже блеснули слезы. Смутившись, она отвернулась.

– Нас отделили, – проговорила Шорола. – Тхакрундиди готовит для них. Вот я теперь и думаю, что же будет с нами?

– Отделили?! Как так отделили?

– Так, отделили.

И Шорола рассказала Шеме обо всем, что произошло.

Шема снова рассмеялась:

– Куда же теперь деваться мне, служанке? Хорошо, что я не мать этих братьев. Тогда мне только бы и оставалось, что броситься в Гангу. Но что же мне, бедняжке, теперь делать? Дорогая, может, ты знаешь, как мне быть?

– Не могу слышать больше твоего смеха! Неужели двух минут не можешь не смеяться? – опять рассердилась Шорола.

Не успела Шорола окончить разговор, как из школы прибежали Гопал и Бипин.

– Мама, а что ты дашь мне поесть? – подбежал Гопал к матери.

Шорола краем одежды стерла чернильное пятно с лица Гопала.

– Подожди немножко, сейчас я тебе дам чего-нибудь.

Бипин получил от матери сладкий пирог. Промода при этом строго наказала ему:

– Сядь здесь и ешь, и пока не съешь, из дома не выходи!

Но разве Бипин послушается? Как только досталось ему сладкое, он сразу выбежал из комнаты и позвал Гопала. Тот, увидев, что Бипин ест что-то вкусное, попросил:

– Дада, дай и мне немножко.

– Не могу, ма заругается.

– Почему? Ведь моя мама ничего не говорит, когда я делюсь с тобой.

– Нет, сейчас, брат, не могу. Стану большим, тогда и дам!

– А я разве всегда буду маленьким? Когда вырасту, мне ничего не нужно будет от тебя.

Оба они подошли к кухне. Оглянувшись и никого не увидев, Бипин отломил кусочек и хотел передать его Гопалу. Тхакрундиди заметила это из кухни и закричала:

– Бипин, что ты делаешь? Я ведь все вижу, сейчас матери скажу!

– А что ты скажешь? Ведь я никому ничего не дал!

И он отправил этот кусок в рот. Обиженный Гопал вернулся к матери. В это время из лавки пришла Шема и дала ему шондеш[22]22
  Шондеш – сладкий пирог.


[Закрыть]. Гопал обрадовался и с набитым ртом побежал догонять Бипина.

После купанья вернулся Бидхубхушон; скоро пришел со службы и Шошибхушон. Он был такой усталый, что Бидху решил не говорить с ним сразу, а выбрать более удобное время.

Шошибхушон выкупался. Приготовив кушанье, Тхакрундиди позвала его. Раньше, когда подходило время еды, Шошибхушон обычно приглашал Бидху, но сегодня он ел один в мрачном молчании. Покончив с едой, он начал уже раскуривать трубку, когда в комнату вошел Бидху. Он ждал, что дада первый заговорит, и поэтому некоторое время сидел молча. Но дада оставался безмолвным. Тогда Бидхубхушон начал:

– Дада, правда ли, что вы нас приказали отделить?

– Правда. Если продолжать жить вместе, не прекратятся ссоры и раздоры. Чтобы положить конец этому, я велел вас отделить.

– А хорошо ли ты разобрался, по чьей вине происходят эти ссоры?

– Если бы не знал, разве приказал бы отделить вас?

– Хотел бы я знать, что тебе известно?

– Пожалуйста, я скажу, если желаешь. Вчера приезжал сюда торговец. Промода заняла у Тхакрундиди две пайсы и купила Бипину и Камини по флейте, а младшая невестка потребовала: «Диди, одолжи пайсу, я тебе заплачу проценты». Хорошо ли она поступила? Я тебя спрашиваю?

– Сначала лучше…

– Молчи! Прежде выслушай меня до конца, а потом скажешь, что хотел! Промода не могла одолжить пайсы, у нее не было денег, но она не сказала об этом, а спросила: «Какие могут быть проценты на одну пайсу?». А та ответила ей: «Сама знаешь, ты ведь занимаешься ростовщичеством!». Я одно скажу, и это относится к вам обоим: разве может брать в долг тот, кто из отцовского дома не принес ни пайсы?

Если у Бидхубхушона в начале встречи была еще надежда, что все уладится, то к концу речи Шошибхушона эта надежда исчезла.

– Что ты сказал, то – правда: никто не принес ни одной пайсы из отцовского дома. Но ты неправильно осведомлен, не так было дело. – И он рассказал все, как слышал от Шоролы. – Вот как все происходило, – добавил он.

– А где доказательства? – спросил Шошибхушон.

– Какие еще могут быть доказательства? Ведь это не судебный процесс: все, кто там был, могут подтвердить!

– Тхакрундиди была там. Я от нее самой все слышал. Вот и получается, что ты говоришь неправду.

– Кто сказал, что я говорю неправду?

– Тхакрундиди. Если не поверишь моим словам, она недалеко, на кухне, можешь спросить ее сам.

– Мне незачем спрашивать. Раз уж сама Тхакрундиди так сказала, разве может это быть ложью? – усмехнулся Бидху.

С этими словами он поднялся и направился к двери. Но прежде чем дошел до двери, Шошибхушон окликнул его:

– С сегодняшнего дня будете питаться отдельно. Завтра я передам вам кухню, а для раздела имущества Нужно позвать людей.

– Зачем звать людей? Я не буду с тобой ссориться. Ты ведь все знаешь. Что дашь, то и возьму.

И Бидхубхушон ушел прочь.

До сих пор Промода молчала. Но едва ушел Бидхубхушон, заговорила:

– Посмотрите-ка, какая гордость! Нет, чтобы подчиниться, так еще наговорил невесть чего!

Шошибхушон ответил:

– Ненадолго хватит его гордости, быстро она испарится.

И он улегся спать.

ВСЕ НА СВЕТЕ ПЕРЕМЕНЧИВО

Тот, кому довелось восемнадцатого числа месяца поуш[23]23
  Поуш – девятый месяц индийского календаря (с середины декабря до середины января).


[Закрыть] проходить по дороге из Кришноногора в Калькутту, мог заметить усталого путника, присевшего отдохнуть под деревом вблизи небольшого пруда. Издали путник казался пожилым человеком, лет сорока, но стоило подойти к нему, и легко было убедиться, что он на десять-двенадцать лет моложе. Правда, на голове его уже заметна была седина, однако не старость явилась ее причиной. При первом же взгляде на задумчивое и изможденное лицо путника каждый догадывался, что преждевременно состарили его заботы. И одет он был неказисто. Стоптанные сандалии на покрытых пылью ногах, грязное дхоти[24]24
  Дхоти – мужская одежда, состоящая из куска грубого полотна, который обертывают вокруг бедер.


[Закрыть] да заплатанная куртка – вот и вся его одежда. Куртка когда-то была мягкой и красивой, но от времени и невзгод ворс уже стерся. Поверх куртки на плечи был наброшен втрое сложенный шарф из грубой ткани. На правом боку висела пустая трубка. Рядом с путником на земле валялась коробочка для табака и лежал дорожный бамбуковый посох.

Да, все на свете переменчиво! Раньше Бидхубхушону и во сне бы не привиделось, что когда-нибудь окажется он в таком положении. Читатели! Нужно ли говорить, что под деревом сидел не кто иной, как наш давнишний знакомый, Бидхубхушон! Но если бы вы видели, каким он был раньше, вы бы ни за что не признали его сейчас.

Нет у него теперь прежней одежды, нет в нем живости и жизнерадостности, нет и знакомой улыбки на лице – ничего не осталось от прежнего Бидху… Но не отворачивайтесь от него с презрением. Немногие, попав в столь бедственное положение, смогли бы сохранить то, что удалось сберечь Бидху, – чистоту души. Никакая грязь не пристала к его доброму сердцу…

Сидя под деревом, Бидху размышлял: «Куда же идти? С кем поделиться горем? Да если и расскажу кому, разве мне поверят?».

После раздела имущества Бидху несколько дней жил не нуждаясь. Но когда в лавке перестали давать в долг, пришлось ему занимать у друзей. Скоро иссяк и этот источник. Тогда начали продавать вещи: сегодня – посуду, завтра – драгоценности, послезавтра – одежду. Наконец, пришлось есть только один раз в день. А в семье четверо: он, Бидху, затем Гопал, Шорола, Шема. Шема после раздела ушла в их семью. Она согласилась остаться с ними, хотя и знала, что ждет ее здесь полуголодная жизнь.

Настал, в конце концов, такой день, когда Бидху уже не мог выйти из дома. Его дхоти сделалось слишком грязным, а единственная смена белья была в стирке. Бидху послал Шему к Рамдхону. Нужно же ему получить чистую одежду, чтобы мог он выйти из дому и достать какую-нибудь еду.

Когда прачешник Рамдхон вошел в дом, он прежде всего увидел Промоду и на минуту замешкался.

– Рамдхон, чье это белье? – спросила Промода.

– Младшего господина. Дхоти его стало слишком грязным, он не может выйти из дома. Вот я и выстирал ему поскорее дхоти и чадор[25]25
  Чадор – род широкого шарфа, покрывало.


[Закрыть] и принес, – ответил Рамдхон.

– Не может выйти, у него уже нет белья! Если и дальше так будет продолжаться, любезный, чем же это кончится? – злорадно засмеялась Промода.

– Не знаю, мое дело маленькое.

– А сколько он платит тебе за стирку, Рамдхон?

– Договорились, что будет платить пять рупий в год.

– Договорились! А пока еще не платил?

– Какое там! Да уже год минул, как договорились. А нынче рис стал дешевым. Если бы я получил деньги, мог бы и рису купить побольше да и еще кое-чего. Пойду-ка опять спрошу, посмотрю, что скажут.

– А если не заплатят?

– Что ж поделаешь. Как я буду требовать?

– Хочешь, научу? Сделаешь, как скажу, обязательно заплатят.

– Научите, госпожа. Сделаю по-вашему.

– Прежде чем отдать белье, потребуй: «Если сегодня не заплатите, белья не отдам!». Заплатят – хорошо, не заплатят – скажешь ему: «Чего же ты разыгрываешь из себя господина, коли пайсы за стирку уплатить не можешь?!».

– А вдруг он рассердится?

– А тебе чего бояться? Если не получишь от них денег, зайди ко мне, и я тут же дам тебе две рупии в долг.

Сперва Рамдхон колебался, но убедительный тон Промоды рассеял все его сомнения. Он человек бедный, а тут возможность получить сразу две рупии!

Рамдхон прошел в другую половину дома и увидел Шоролу, сидящую у двери.

– Я принес белье, – обратился он к ней, – но не отдам, пока не заплатите за прежнюю стирку.

Шорола стала спокойно ему объяснять:

– Не могу заплатить тебе сейчас, Рамдхон. Сегодня муж пойдет в контору и там, конечно, что-нибудь получит. Приходи завтра, кое-что дам на расходы.

– Мне деньги сегодня нужны!

– Рамдхон, поверь, нет у меня сейчас. Мы с утра ничего не ели. Неужели ты думаешь, что я обманываю тебя?

На руках у Шоролы сверкали два медных браслета. Рамдхон, введенный в заблуждение их блеском, сказал:

– Жалуетесь, что есть нечего, а на руках – золотые браслеты.

Глаза Шоролы наполнились слезами, но, улыбнувшись, она сказала:

– Помолись, Рамдхон, чтоб они стали золотыми. Разве это золото? Золото уже продано, а браслеты эти медные.

Не в силах сдержать слезы, Шорола вытерла глаза концом сари.

Тяжело вздохнув, Рамдхон положил белье и тихо вышел из дома, так и не зайдя к Промоде.

Только Рамдхон ушел, как от соседей прибежала Шема.

– Эй, хозяйка! Чем ты занята?

– Ты уж совсем ничего не соображаешь, Шема! Что так кричишь? Гопала разбудишь!

– Пускай просыпается. Нечего днем спать.

– Как ты не можешь понять, что если он проснется, опять будет просить есть, а что я ему дам?

– А я кое-что принесла ему. – И Шема вынула из кармана несколько бананов и огурцов.

– Где же ты достала? – спросила Шорола.

– Не твоя забота.

Бывало, что в доме ничего не оставалось съестного. Тогда Шема шла к соседям, помогала им по хозяйству, и они платили ей как могли, а Шема на заработанные деньги что-нибудь покупала. Таким образом, даже когда в доме Бидхубхушона есть было нечего, Гопалу не приходилось голодать. А иногда Шема приносила еду не только для Гопала, но и для всех. Если же ей не удавалось ничего заработать, она брала понемножку из своих сбережений.

Шорола была глубоко тронута любовью Шемы к Гопалу.

– Это ты, Шема, настоящая мать Гопалу, – сказала она.

– В таком случае, ты кто? Его тетка? – спросила Шема.

– Да, конечно, родила его я, но воспитала ты! – улыбнулась сквозь слезы Шорола.

Доброе сердце Шемы совсем растаяло. И обе они, растроганные, пошли будить Гопала.

Тем временем Бидхубхушон, надев чистое дхоти, направился в контору. Оказалось, что бабу, который обещал Бидху помочь, отдыхал после обеда.

Напрасно Бидху обращался ко всем слугам, прося их сообщить о его приходе. Никто не решался разбудить господина. Был среди них слуга по имени Рама. Бидхубхушону он показался симпатичнее других, и Бидху попросил его:

– Рама, мне сегодня совсем нечего есть. Ты окажешь мне большую услугу, если доложишь обо мне хозяину.

– Ах, скажите, какой важный господин! Верно, ты разгневаешься, если я не доложу, может, прибьешь даже? – с усмешкой ответил ему Рама.

– Мне сегодня нечего есть! – повторил Бидхубхушон.

– Ну и что же?! Сколько людей жалуются, что им нечего есть, а заведется пайса, так тут же бегут за вином.

– Да как ты смеешь! Ты еще скажешь, что я и опиум курю? – вспылил Бидхубхушон.

– Почем знать? Вот что, тхакур. Не валяй дурака, перестань шуметь. Лучше садись и жди. Бабу проснется, тогда и поговорим. И помни: здесь горячих не любят, а прислуживать тебе никто не обязан.

От столь «любезных» слов у Бидху даже слезы выступили на глаза. Но он понял, что теперь ему не до обид, сел на скамейку в дальнем углу и стал ждать. Не обращая на него внимания, Рама и другие слуги улеглись отдыхать.

Незаметно подошел вечер. Стало быстро темнеть. Контора находилась далеко от дома Бидхубхушона, и он уже подумывал, что пора возвращаться домой, как вдруг из-за стенки донеслось: «Рама, Рама!».

Это проснулся бабу. Бидхубхушон решил еще подождать. Рама спал. Но другой слуга уже вскочил на ноги, и когда Рама не откликнулся на вторичный зов, этот слуга разбудил Раму, ущипнув его.

– Иду, иду! – воскликнул Рама и вскочил, протирая глаза.

Бидхубхушон напомнил ему:

– Рама, теперь-то ты скажешь обо мне бабу?

Рама заглянул в комнату.

– Ты все еще здесь, тхакур? – удивился он и пошел к своему господину, так ничего и не пообещав Бидху.

А бабу начал отдавать распоряжения Раме:

– Помни, сегодня суббота. Придут Шем-бабу, Чондро-бабу и остальные. Вино в доме есть?

– Вино? Бутылка портвейна и бутылка виски.

– Как так? Почему только одна бутылка виски? Помнится, их было три.

(Конечно, Рама две бутылки выпил сам, но бабу даже не подозревал об этом.)

– Всегда я говорю, что не хочу отвечать за ваше вино. Тогда пять бутылок выпили. Вы сами счет им потеряли! – обиделся Рама.

– Пя-ять? – удивился бабу.

– Сколько вы мне велели принести, столько я и принес.

– Так. А ведь Шем-бабу много не пьет. Он все отца слушает и боится согрешить, чтоб не пришлось потом ходить с бритой головой. Ну да ладно!

После этого бабу заглянул в гостиную через окно в перегородке и спросил:

– А это еще кто?

– Это один тхакур пришел, – ответил Рама. – Говорит, что вы обещали ему помочь. А сегодня будто бы у них есть нечего.

– Пускай уходит. Скажи, что я занят. Пусть придет завтра после обеда.

Раме даже не пришлось передавать эти слова, Бидхубхушон и так все слышал. Он сразу же ушел. Вот уж не предполагал он, что бабу так быстро забудет свое обещание. После этого Бидху совершенно упал духом. Расстроенный, вернулся он домой и рассказал все Шороле. Она расплакалась.

А Промода каким-то образом узнала, что в тот день в семье Бидху не топили плиту. Под вечер она вышла на террасу и спросила у Шемы:

– Что у вас готовили сегодня, Шема?

– Что судьба послала, то и готовили!

– Ах вот как! Что ж, старшей хозяйке нельзя даже пошутить слегка? Тебе бы следовало быть терпеливее в разговоре со мной.

– Мне терпеть нечего, а вот вы еще натерпитесь, если судьба захочет.

– Что такое, Шема? С кем ты там разговариваешь? – донесся голос Бидху.

– Да вот, старшая хозяйка спрашивает, что мы готовили сегодня.

Тут уж Бидхубхушон вспыхнул, словно костер, в который подбросили дров:

– Ты слышишь? Слышишь, как она себя ведет? С чандалом[26]26
  Чандал – человек, не принадлежащий ни к одной из каст. Чандал считается неприкасаемым.


[Закрыть] – и то так не обращаются! – крикнул он Шороле. – Пойду к даде. Посмотрим, что он скажет, когда узнает об этом!

– Не ходи никуда. Не стоит. Лучше не обращать внимания на ее слова, – успокаивала его Шорола.

Промода, услышав возбужденные голоса в комнате Бидхубхушона, снова обратилась к Шеме:

– Что там за шум? Уж не пригласили ли вы кого-нибудь в гости?

– Нет, ты только послушай, как она над нами издевается! – воскликнул Бидху, вскакивая с места.

Шорола схватила его за руки, умоляя никуда не ходить:

– Перестань! Она все-таки почтенная женщина.

– Какая там почтенная женщина! Сейчас же расскажу брату обо всех ее выходках.

Он вырвался из рук Шоролы и с громким криком «Дада, дада!» бросился в комнату Шошибхушона.

Промода хорошо разыграла испуг. Она кинулась вперед, словно ища защиты у мужа, хотела закрыть за собой дверь и тоже кричала: «Смотри, смотри! Твой брат напился, он изобьет сейчас меня!».

– Кто это? – спросил Шошибхушон, прислушиваясь.

– Я! – ответил Бидхубхушон. – Ты должен рассудить нас. Твоя жена смеется над нами. Она оскорбляет нас и говорит все, что ей в голову приходит.

– Да он в самом деле пьян, – перебила его Промода, не давая сказать ни слова. – Разве трезвый станет болтать такую ерунду? – кричала она.

Тут Шошибхушон пришел в ярость:

– Прекрати сейчас же свои пьяные выходки! – напустился он на брата. – Иди и проспись. А завтра я тебя выслушаю, если у тебя найдется, что сказать!

– Пьяная выходка? Я пьяный, по-твоему?! Да уж скорее ты пьян!