Текст книги "Нежна и опасна (СИ)"
Автор книги: Таня Володина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
26. Марципановое сердце
Встретила ли я мужчину своей мечты?
Если считать, что да, то придется признать, что мужчина моей мечты отдал меня лучшему другу, избегал общения и планировал жениться на другой женщине. Неужели я об этом мечтала?
А о чем?
– Добрый день, – сказал клерк за окошком. – На каком языке предпочитаете разговаривать?
– На русском, – ответила я.
– Хорошо. Приложите палец к сканеру для подтверждения личности.
Он подал мне портативный сканер, и я приложила указательный палец к датчику. Клерк подождал, пока прибор обработает отпечаток и сравнит его с образцом, и задал первый вопрос:
– С какой целью вы планируете посетить США?
С целью повеселиться на свадьбе моего возлюбленного. Послушать, как он клянется другой женщине в любви и верности (пока смерть не разлучит их), посмотреть, как он ее целует и, может быть, подслушать ночью их стоны. Не молчит же Молчанов во время секса с любимой женщиной? Молчанов молчит только с нелюбимой.
Может, и мне молчать? Пусть клерк подумает, что я ненормальная и меня нельзя пускать в солнечную Калифорнию, где поют попугаи.
– Душно тут у вас, – сказала я.
– Кондиционер сломался. Так зачем вы едете в США?
Но отказаться от поездки – это лишить себя нескольких дней рядом с ним. Пусть в качестве девушки его друга и не самой желанной гостьи на свадьбе, но все-таки я проведу в его доме какое-то время. Мы будем встречаться. Видеть друг друга, разговаривать, есть одинаковую еду, дышать одним воздухом. Возможно, я узнаю, носит ли он гавайскую рубашку расстегнутой или застегивает нижние пуговицы (мне казалось это важным). Возможно, я увижу, как утром он плавает в пустом бассейне. Как прыгает в воду, вытянув над головой руки и оттолкнувшись ногами от бортика, а зеркальная гладь разбивается и принимает его большое сильное тело. Возможно, мы даже прикоснемся друг другу – при встрече или расставании.
А вдруг он меня поцелует? Вдруг его губы на мгновение тронут мои?
Лишиться этих еще неслучившихся воспоминаний мне было жаль. Я, как наученная горьким опытом белка, хотела запастись воспоминаниями впрок, чтобы в голодные зимние ночи доставать припрятанное и наслаждаться крошками жаркого калифорнийского лета. Наслаждаться воспоминаниями о Паше Молчанове – чужом муже и чужом друге. Да и в принципе о чужом для меня человеке, несмотря на нечто неуловимое и невысказанное, что витало между нами. Я так и не смогла дать этому определение. Интерес? Желание? Любовь?
Он боялся, что я разрушу его жизнь, но я была сильней и благоразумней, чем он думал. Я смогу провести рядом с ним несколько дней и не наделать глупостей. Он мне поможет. Он всегда помогал сохранить мне достоинство и сделать правильный выбор.
А после его свадьбы все будет кончено.
– У моего друга в Калифорнии живут мать и сестра. Сестра скоро выходит замуж, и она… они с женихом пригласили нас на свадьбу.
Клерк заглянул в какую-то бумажку:
– У вас есть родственники в России?
– Дедушка.
– Вы планируете эмигрировать в США?
– Нет.
– Благодарю вас. Результаты будут сообщены вам в течение недели по адресу, указанному в заявлении.
В течение недели? Все это время я должна буду находиться в Эстонии и ждать получения паспорта? Я растерянно отошла от окошка. Прозвучало имя Олега Голубева.
– Посиди здесь, подожди меня, – попросил он.
Он вернулся через пять минут, и мы наконец-то вышли на улицу. Олег закурил под навесом, а я вдохнула полной грудью густой влажный воздух. С неба сыпались крупные дождевые капли, пузырились в лужах, стучали по крышам автомобилей.
Когда Молчанов женится – все закончится. Он много раз убивал меня холодностью, недоверием и отказом замечать мои чувства – но все как-то не до конца и без настоящей жестокости. Он словно жалел меня и оставлял шанс на спасение. Отрубал хвост по кусочку, а потом ронял пару слов, которые можно было трактовать двояко, и мой хвост чудесным образом отрастал – еще пушистее, чем прежде. Свадьба положит этому конец. Свадьба – контрольный выстрел прямо в сердце. И я должна через это пройти, чтобы жить дальше и не страдать о том, что невозможно.
Я вспомнила о маме, которая получила пулю в грудь, и вздрогнула. Олег заметил это, сделал последнюю глубокую затяжку и выбросил окурок в урну.
– Поехали, – сказал он, – у меня кое-что для тебя есть.
* * *
Он припарковался около Площади свободы и достал из сумки большой зонт. Обошел машину, распахнул мою дверь и предупредительно раскрыл черный купол.
– Хочешь прогуляться по Старому городу?
По нему было видно, что он спрашивает для проформы и отказа не примет, но на самом деле я не возражала: мне тоже хотелось прогуляться. Не возвращаться же на яхту в порт? Панорама города с моря завораживала, но побывать внутри крепостных стен было очень заманчиво. Я взяла Олега под руку и, не торопясь, мы двинулись через площадь в ту сторону, где виднелись шпиль ратуши и слепленные друг с другом средневековые домишки. Игрушечные, как на рождественской открытке.
– Вы тут были?
– Да, много раз. И в детстве, и потом, когда Эстония стала независимой. Я люблю Таллин. Здесь я пережил самый бурный роман в своей жизни.
Кажется, он хотел доказать мне, что не гей. Но я и до этого не сомневалась в его ориентации, просто не ожидала, что он заметит мои «побеги» и напишет о них в отчете. Я разозлилась, когда узнала об этом, а потом злость прошла. Он лишь выполнял свои обязанности. Ему за это платили.
И даже если бы он был геем – меня это не волновало. Какая разница?
– Это была эстонка? – спросила я. – Девушка, с которой у вас был роман?
– Нет, это была моя однокурсница. Как-то в нулевом году мы собрались большой студенческой компанией – человек десять или пятнадцать – и решили поездить по Прибалтике. Запланировали Таллин, Ригу и Вильнюс, но все ограничилось Таллином. Зависли тут на неделю, потратили все деньги, а один парень просрочил визу. Весело было. – Он помолчал и добавил: – Мне тогда казалось, что я переживаю самое прекрасное время в своей жизни. Прошло восемнадцать лет – и оказалось, что я был прав.
– А что с той девушкой, вашей однокурсницей?
– Ничего, с ней все нормально. Мы довольно часто встречаемся.
– А секс?
– А вот секс – нечасто.
Мы пересекли Ратушную площадь, окруженную летними ресторанчиками, и с толпой туристов нырнули в узкий кривой переулок. Дождь все сильнее стучал по куполам зонтов, но старинная музыка и людская разноголосица его заглушали. Китайцы, как обычно, кричали громче всех.
– Куда мы идем?
– В одно кафе. Хочу угостить тебя кофе. Ты не против?
– Нет, я с удовольствием.
Он открыл дверь в здание, которое выглядело так, словно его построили пятьсот лет назад, и по стертым ступенькам мы поднялись в крошечное кафе с пятью столиками. К моему удивлению, посетителей почти не было, лишь пожилая парочка за столиком у окна пила чай. Мы подошли к витрине, и я засмеялась:
– А это что такое?
На витрине красовались расписные зайчики, белочки, Микки Маусы и даже советский олимпийский мишка.
– Это знаменитый эстонский марципан. Будьте добры, два кофе и… Что ты будешь? Зайчика?
– Нет, я не могу есть зайчика! Мне его жалко, он такой милый… Можно вон то сердечко? – я указала на плоское розовое сердце, украшенное бантом.
– А, сердце, значит, тебе не жалко, – подколол Олег и обратился к продавщице: – Два кофе, два сердечка и пять коробок марципана с собой, пожалуйста.
Мы сели за столик в углу со своими чашками и тарелками. Олег вытащил из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и протянул мне. Я взяла и спросила:
– Это мне? Что это?
– Это письмо твоего отца. Он написал его незадолго до смерти. Оно адресовано тебе.
27. Черничная любовь
Я увидела, как мои пальцы задрожали.
– Откуда вы его взяли?
– Оно хранилось в материалах дела. Я прочитал это письмо в июне, когда ездил в Петрозаводск, но тогда мне не разрешили сделать копию. А два дня назад я добился разрешения, и мне прислали скан.
Я боялась разворачивать листок.
– Там что-то страшное? – тихо спросила я. – Почему вы не отдали его на яхте?
– Я хотел дать тебе возможность прочитать его в одиночестве, а на яхте слишком много народу. – Он поднялся со своей чашкой и покупками. – Найдешь меня на террасе за углом. Не торопись, я пока покурю и выпью кофе.
Я не успела ответить, как он вышел из кафе. Поколебавшись несколько секунд, я осторожно развернула письмо.
«Любимая моя девочка…»
Сердце застучало, в носу защипало.
Как он мог писать такие нежные слова после того, как убил мою мать?! Или Олег был прав, и мой отец невиновен? Я положила листок на стол, разгладила его и начала читать.
«Любимая моя девочка! Наверное, ты меня не помнишь. Ты была слишком маленькой, когда твоя мама погибла, а меня осудили за ее смерть. Но если вдруг ты меня помнишь, то, скорее всего, ненавидишь. Мне невыносимо об этом думать. Я пишу это письмо не затем, чтобы оправдаться. Я просто хочу рассказать правду.
Мне было тридцать лет, когда я увидел Катю, а ей – всего восемнадцать. Она закончила школу и торговала рыбой, грибами и ягодами на трассе. Я каждый день что-нибудь у нее покупал, пока однажды она не сказала: «Сережа, я знаю, зачем ты сюда ходишь». Я спросил: «Зачем?», – а она ответила: «Чтобы на меня посмотреть, потому что никто из местных не станет покупать рыбу, которую можно бесплатно поймать в озере». Я понял, что она права, и перестал ходить. Я был женат, у меня был сын десяти лет. Я не хотел разрушать семью.
Я продержался две недели, а потом снова пошел к Кате. В тот раз она продавала чернику в баночке и вяленую плотву. Я спросил: «А ты разве не любишь чернику?». Она сказала, что любит, но ягоды в лесу мало и вся идет на продажу. Это был девяносто восьмой год. Все пытались как-то выжить. Тогда я купил у нее чернику и подарил ей. Сказал, пусть съест всю баночку на моих глазах. Я сел на обочину шоссе и смотрел, как она кладет в рот по одной ягодке и жмурится от удовольствия. Потом она бросила свой прилавок и села рядом со мной на траву. Вытряхнула из банки последние ягоды и протянула мне: «Попробуй, Сережа, она такая сладкая». Я взял Катину руку и начал есть губами с ладони. А потом осмелился и поцеловал запачканные соком пальцы, а потом поцеловал Катю в губы, и она меня не оттолкнула. Мы сидели на обочине в жаркий летний день и целовались целый час, и ни одна машина не проехала мимо нас. А, может, и проехала, но мы не заметили».
Я оторвалась от чтения и посмотрела в окно. Старики за столиком еще пили свой чай и о чем-то разговаривали. Мне показалось, что это муж и жена. О чем можно разговаривать через сорок или пятьдесят лет брака? Чему можно улыбаться? Неужели любовь может быть долгой, счастливой и… безопасной?
Я тихо высморкалась в бумажный платочек и снова вернулась к письму.
«С того дня мы не расставались. Я объяснился с женой и переехал в дом твоего деда, хотя он был недоволен нашими отношениями. Не о таком зяте он мечтал. Но Катя сказала, что счастлива со мной, и он смирился. А когда родилась ты, Иван Васильевич простил нам все. Мы не всегда жили дружно, иногда ссорились и кричали, но никогда, ни разу за все четыре года, у нас не возникло мысли расстаться. Мы любили друг друга и были счастливы. Я развелся с женой. Мы с Катей хотели пожениться, когда накопим денег на свадьбу и отдельный дом. Мы планировали построить его на том же участке, где стоит дом деда, но ближе к озеру, у песчаной заводи, где ты любила купаться».
Я помнила эту заводь – узкая песчаная полоска вдоль берега. Там, вокруг старого кострища, дедушка поставил чурбачки, и иногда по вечерам мы жарили сосиски и хлеб. Построить дом для молодых на дедовом участке – хорошее решение. Мне оно нравилось. Я бы хотела вырасти в том доме с родителями.
В том непостроенном доме с погибшими родителями…
«Но ничему не суждено было сбыться. Я работал на лесозаготовках, но наша контора закрылась. С деньгами стало туго. Выручало то, что дед рыбачил, а я охотился. Катя иногда торговала на трассе, но это не приносило большого дохода. Я рассказываю это не к тому, чтобы ты нас пожалела. Мы неплохо жили, не хуже других. Я просто рассказываю, почему ружье стояло на улице. Я собирался на охоту, вынес ружье во двор, а потом вернулся домой поцеловать тебя и твою маму. Вот и все, что я хотел рассказать».
Я перечитала фразу три раза. Ружье стояло на улице? Что он хотел этим сказать? Это все?
«Я одинаково люблю обоих своих детей – тебя и старшего сына. Но иногда бывает так, что кто-то из детей нуждается в родительской защите больше других, – и не всегда это самый младший. Надеюсь, ты меня поймешь и со временем перестанешь ненавидеть. Не бойся ничего, как не боялись мы с Катей. Будь храброй, моя девочка. Помни, что ты рождена в настоящей любви, которая все оправдывает, все прощает и дается в жизни только раз. Будь счастливой, борись за свое счастье и никогда ни о чем не жалей, как не жалели твои родители.
Твой папа».
Я не плакала, я улыбалась. Нигде в письме не было сказано, что он не убивал мою мать, но я почувствовала это, прочитала между строк и безоговорочно в это поверила. Мой отец не убивал мою мать!
28. Я нормальная
Я вышла из кафе с марципановым сердцем в руках. Кофе я оставила нетронутым, а сердце, перевязанное бантиком, оставить не смогла. Я завернула его в салфетку и забрала с собой.
Олег сидел за уличным столиком, курил и разглядывал пеструю толпу туристов. Дождь кончился, из-за облаков пробивалось солнце. Я присела напротив него. Он пытливо на меня глянул и расслабился. Наверное, боялся увидеть несчастное заплаканное лицо.
– Спасибо вам, – сказала я.
– Не за что. Я считаю, они были неправы, что не передали письмо родным. Такие вещи нельзя утаивать.
– Если бы не вы, я бы его никогда не прочитала. Теперь я понимаю, почему вы подумали, что отец не виноват.
– И почему же? – спросил он с таким интересом, словно в письме содержались веские доказательства невиновности.
– Потому что он любил ее больше жизни! Заботился о ней, берег, мечтал о будущем. Я еще не встречала такой любви. Он не мог ее убить. Просто не мог – и все!
Олег спросил серьезно:
– Для тебя это много значит, да?
– Да! Знаете, это ужасно – быть дочерью убийцы и его жертвы. Я с детства слышала за спиной: «Прикинь, ее папка грохнул ее мамку!». Меня вроде как жалели, угощали яблоками и конфетами, но это была притворная жалость – я это чувствовала. На самом деле они думали, что я тоже могу кого-нибудь убить, или меня кто-нибудь убьет – ну, в общем, считали меня не совсем нормальной.
Он кивнул и достал из пачки еще одну сигарету. Прикурил, прикрывая огонек ладонями от ветра. Я продолжила:
– Я и сама так думала. Слышали – от осинки не родятся апельсинки? Я думала: кто же я такая, если мой отец убийца, а мать – разлучница и стерва? Я поклялась, что не повторю ее ошибок. Не буду такой, как она. Не позволю страсти затуманить разум, не влюблюсь в чужого мужчину. А еще лучше – вообще никогда не влюблюсь! От любви одни проблемы. Любовь – это смерть.
Олег нахмурился и сделал такое движение, словно хотел взять меня за руку. Я улыбнулась:
– Нет-нет, я в порядке! Любовь – это не смерть. Папа – не убийца, мама – не стерва. Я – нормальная… – Я запнулась и сказала откровенно: – Нет, я пока не очень нормальная. Я глупая проститутка, которая запуталась и не знает, что делать дальше. Но я распутаюсь.
– Мне кажется, ты уже много сделала в этом направлении, – сказал Олег.
– Да?
– Ты спасла человека, сотрудничаешь со следствием, заботишься о дедушке, выстраиваешь честные отношения с неженатым мужчиной. Ты бросила эскорт, – перечислял он. – Это не так уж мало для начала.
Меня резанули слова «выстраиваешь честные отношения». Я была так взволнована и эмоционально взвинчена письмом отца, что мне захотелось открыться Олегу. Я устала все носить в себе. Мне казалось, он способен понять меня и даже что-то посоветовать.
– У нас не все ладно с Кириллом, – призналась я. – Между нами нет большой любви, только симпатия и нежность. У него еще и страсть, а у меня и страсти нет.
Олег приподнял брови и задумчиво пошевелил бородой.
– Ну, вы же недолго вместе. Вы оба непростые люди – скажем так, с непростой судьбой, – поэтому нужно время. Большая любовь не появляется на пустом месте, ей нужно созреть и расцвести. Я не большой специалист в любовных делах, учитывая мой неудачный опыт, но думаю, со временем у вас с Кириллом все наладится.
– Возможно, – вырвалось у меня, – если я разлюблю Пашу Молчанова.
Его взгляд сделался цепким:
– Ты влюблена в Пашу? Давно? У вас что-то было?
Я покачала головой:
– Ничего, он даже пальцем меня не коснулся. Но я постоянно думаю о нем, он – мое наваждение, моя недостижимая мечта. Только не пишите об этом в отчете, ладно? Никто не знает, кроме вас. И не надо, чтобы кто-то знал.
– Не буду, это твое личное дело. Уверена, ты справишься. А если не справишься – обращайся ко мне, помогу чем смогу. Хотя, – улыбнулся Олег, – я не гей, мне трудно понять, чем Паша привлекательней Кирилла. – Он все-таки вставил шпильку про гейство! – Пойдем, нам пора на яхту.
Я встала:
– А убийцу вы продолжите искать?
– Да, у меня назначено несколько встреч. Вернемся из Америки, и я вплотную займусь этим делом. Мы найдем убийцу твоей матери и, если получится, добьемся оправдания для отца.
* * *
Такого праздничного настроения у меня не было очень давно.
Я повисла на шее Кирилла, зацепившись одной рукой: правая еще плохо двигалась и не поднималась на уровень плеча. Поцеловала в губы от души:
– Как съездили в Муугу? Переговоры прошли удачно?
– Все прошло замечательно. Подписали договор: будем сюда отправлять груз по железной дороге, а отсюда – покупателям по морю. Получится значительно дешевле, чем из Питера. Я сэкономлю два доллара с каждой тонны.
– Значит, ты станешь еще богаче?
– А тебя это радует? – Кирилл гладил меня по спине, и я чувствовала, что его горячие руки вот-вот соскользнут ниже. – Решила принять мое предложение?
– Предложение? – я округлила глаза, словно не понимала, о чем речь.
– Ладно, – ответил он, широко улыбаясь, – я все понял. Какие драгоценные камни ты предпочитаешь? Бриллианты, сапфиры, изумруды?
Я опешила:
– Кирилл, не шути так. Мне не нужно никаких камней. Это все несерьезно. Забудь.
– Поговорим в Штатах, – ответил он, всовывая обе руки за пояс моих джинсов и тиская многострадальную попу.
– А меня могут не пустить, – прошептала я, тоже всовывая руки ему в штаны и сжимая крепкие тренированные ягодицы. – Я плохо себя вела на собеседовании.
– Пф-ф, они уже прислали мыло, ваши паспорта готовы. Завтра мы их заберем, послезавтра вернемся в Питер, а в пятницу улетим в Лос-Анджелес. Как тебе наш план?
В пятницу я увижу Молчанова? Через три дня?
«Борись за свое счастье и ни о чем не жалей».
Знать бы еще, кто мое счастье.
– Прекрасный план.
29. Живая
Ужинали на яхте, в апартаментах Кирилла – в двух метрах от черного кожаного дивана, на котором Борис Михайлович меня допросил, а потом поимел Кирилл. Но сегодня меня это не беспокоило – ни допрос, ни извращенный секс. Через широкие окна открывался великолепный вид на шпили, купола и черепичные крыши. Солнце окончательно выбралось из-за туч и согрело деревянную палубу. Около яхты паслись наглые крикливые чайки, неподалеку грузились пассажирские паромы.
Я скинула туфли и поставила ступни на теплый пол. Такое простое действие, а сколько удовольствия оно доставило! Мне казалось, что раньше я не делала ничего подобного. Разумеется, в детстве я бегала босиком по земле, но не ощущала ее так полно и реально. Я погладила ступнями гладкие, чуть маслянистые тиковые доски – и они словно погладили меня в ответ. Щекотно и приятно. Я сдвинула ноги и потерла одну об другую.
– Чем ты там занимаешься? – спросил Кирилл, наливая в бокалы густое красное вино.
Все на меня посмотрели. Борис Михайлович – с подозрением, Олег – с любопытством, Ольга Котова – с раздражением. Лохматый Шерри, которого она держала на коленях, тоже смотрел на меня. Он демонстративно подрагивал верхней губой и показывал острые зубки. Когда-то я мечтала о такой собачке – и у меня даже были деньги, чтобы ее купить. А теперь денег не было, но и собачку я перехотела. Если уж и заводить, то нормального пса, который будет есть из миски, а не с рук, и громко гавкать на прохожих. И денег на обзаведение не понадобится – можно взять щенка хаски из приюта.
Я отпила вино, и оно связало рот виноградной терпкостью.
Снова принесли куриную грудку с овощами. Вероятно, кто-то из гостей соблюдал принципы здорового питания, – Кохановский старший, судя по его габаритам! – однако мне еще накануне не полезло в рот это блюдо. Вчера я была взволнована и напряжена перед разговором с видным политиком. К тому же бывшая девушка Кирилла меня смущала. Она кидала красноречивые недоуменные взгляды, заставляя сжиматься, – мол, что ты в ней нашел? Обычная пигалица. Сегодня же все было иначе. Вернее, все было как обычно – это во мне что-то изменилось. Ольга меня больше не беспокоила, а Борис Михайлович не пугал. Я словно приняла таблетку для храбрости.
Я обратилась к официанту:
– А у вас есть что-нибудь другое? Менее диетическое.
Он непонимающе на меня посмотрел. Похоже, к нему редко обращались с такими вопросами. Я пояснила:
– Я не хочу курицу. Я хочу рыбу или говядину.
Официант глянул на Бориса Михайловича, который сосредоточенно резал и поедал курогрудь. Тот спросил:
– Какие-то проблемы? Если я по старой привычке отдал распоряжение повару, это не значит, что все должны есть одно и то же. Могли бы переспросить хозяина яхты.
Ага, значит, хозяин тут Кирилл.
– Да, конечно, извините, – ответил официант и обернулся ко мне: – Стейк из лосося? Филе-миньон? Пасту с морепродуктами?
– Филе-миньон. И овощи на гриле.
– Придется подождать минут двадцать.
– Я подожду, – я качнула бокал, наблюдая, как на стекле образуются «слезки».
Олег сказал:
– Тогда и мне мясо, раз уж будете для Ани готовить.
– И мне, – присоединился Кирилл. – А пока выпьем вина.
Ольгин взгляд превратился в ледяной меч. Если бы она могла, то зарубила бы меня.
Я вспомнила, как стояла в дверях этой гостиной и мямлила слова извинений, а она вышла из спальни, замотанная в черный халат Кирилла. Тогда она даже не посмотрела на меня, словно я была насекомым, случайно залетевшим на огонек.
Интересно, когда он ее бросил? Неужели сразу после знакомства со мной? Или после первого нашего секса?
Я голой ступней погладила ногу Кирилла в яхтенном ботинке. Он вопросительно глянул на меня. Я чуть улыбнулась. Кирилл сдвинул брови, пытаясь понять, что мне надо. Я улыбнулась шире и скользнула пальцами под штанину. Коснулась обнаженной кожи, провела по голени вверх.
Кирилл отвернулся, глотнул вина и облизнул губы.
Какой-то бес подталкивал меня продолжать. Я никогда не делала ничего подобного. Меня вызывали – я приходила, раздевалась и ложилась в постель. Иногда танцевала, иногда делала клиенту массаж. Но вот так флиртовать, провоцировать и играть с мужчиной на виду у других – такого не было.
Таблетка для храбрости постепенно превращалась в таблетку безнаказанности. Под столом я ласкала ногу Кирилла, которую он охотно придвинул ближе, а над столом изображала, что попиваю вино и любуюсь видами старого Таллина. Никто ни о чем не догадывался. Олег вполголоса обсуждал с Борисом Михайловичем детали предстоящей поездки, двое других охранников уже доели свой постный ужин и попросили принести кофе с миндальным печеньем. Одна лишь Ольга не сводила глаз с Кирилла. Тот уже и отворачивался, и подливал ей вина, и угощал Шерри помидорками черри, но она никак не могла отлипнуть.
Она с ним спала, она знала, как выглядит лицо Кирилла, когда он возбужден. Как разгораются скулы, как начинают блестеть глаза и учащается дыхание. Она считывала его состояние, но не могла понять, что происходит. Пару раз Ольга пытливо глянула на меня, но я лишь сладко улыбнулась в ответ.
Будет знать, как не обращать на меня внимания и не давать номера телефонов!
Я упивалась своим коварством. Мне нравилось нарушать приличия. Нравилось не бояться косых взглядов и совершать любые глупости, какие захочется. Это мой парень. Мы на его яхте. А вчера он сделал мне предложение.
Ольга уронила вилку и быстро наклонилась ее поднять. Шерри взвизгнул, когда она придавила его грудью. Мы с Кириллом не успели разъединить наши ноги, да и не очень-то спешили. Ольга вернулась в сидячее положение красная как рак. Что ее так поразило? То, что я задрала штанину Кирилла до колена и гладила ступней его брутальную волосатую ногу? Или то, что делала это за дружеско-семейным ужином? Или то, что позволила догадаться о наших подстольных игрищах?
– Что-то долго они там возятся, – с озабоченным видом произнес Кирилл. – Аня, пойдем проверим степень прожарки.
Он встал и подал мне руку.
– С удовольствием, – ответила я, глядя на Ольгу, которая единственная наблюдала за нами. – Обожаю проверять степень прожарки.
Кирилл утащил меня на нижнюю палубу и прижал к стене под лестницей:
– Ты сегодня очень… – он поцеловал меня, запуская руку под платье и стаскивая трусики.
– Какая?
– Не знаю… Радостная, настоящая, живая… Как будто тебя выпустили из тюрьмы. – Он закинул мою ногу себе на пояс и со стоном вставил член. – Будь всегда такой.
