Текст книги "Кошкин муж (СИ)"
Автор книги: Таня Балер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)
Кошкин муж
Таня Балер
Пролог
Хотелось грызть зубами стену, сдирая рельеф обоев ногтями, кричать, требуя никогда не останавливаться, и плакать, прося прекратить.
Первые двадцать три года жизни Люба прожила в квартире, где нужно было топать или шаркать ногами, подходя к какому-либо повороту и стучать, прежде чем заглянуть в комнату, чтобы не поймать родных за прелюдией. Случайно наткнуться на секс в доме было невозможно, ведь вся женская половина семьи Кошкиных не сдерживала себя и стонала громко и с чувством.
Потом их жилплощадь расширилась и почти три года она могла спокойно ходить по коридорам, главное было не врываться в закрытые комнаты.
И вот начался второй год её отдельного проживания от любвеобильных родственников в квартире распрекрасного мужа, где всегда тихо и спокойно. Пусть иногда приходит мысль, что такой покой сравним с обстановкой в склепе, но речь сейчас не об этом, а о сексе.
Так вот Люба, прижатая верхней частью тела к стене, а спиной к мужскому торсу, короткими вдохами ловя жизненно необходимый кислород, мучительно прозревала.
До этого момента она не понимала, как можно настолько увлечься процессом, чтобы забыть о том, что через стенку вас слышат дети/родители/сестры/брат. А сейчас, чувствуя, как всё внутри дрожит, и каждая клеточка кричит о скором взрыве, который либо уничтожит её, либо вознесёт до небес, она сомневалась в своей способности отказаться от этого ощущения и выкрутиться из поддерживающих и ласкающих её мужских рук, если бы внезапно их уединение было нарушено.
Дверной звонок, сигнал входящего вызова, безбашенный воробей, пожелавший влететь в закрытое окно, голоса за дверью родственников её или мужчины, что в это мгновение двигается в ней и обжигает горячим дыханием шею, землетрясение или сирена, предупреждающая о начале зомби-апокалипсиса. Девушке казалось, что независимо от происходящего вокруг, её алчная потребность получить максимум порочного удовольствия не позволила бы мозгу пустить импульс и дать команду телу прекратить это сладкое безумие.
Разве что муж, чудесным образом перенесшийся в центр комнаты, заставил бы Любу заглушить в себе зов плоти.
Вот бы Стас удивился!
Если бы всё-таки посмотрел на неё, а не просто поздоровался, пройдя мимо и не отвлекаясь от своих дум.
И что за чушь лезет в голову в ТАКОЙ момент?!
Приветствия
– Доброе! – обернувшись, кивнула Люба мужу. – У нас сегодня овсянка с бананами и грецким орехом.
– Доброе утро! – пройдя совсем рядом и вскользь соприкоснувшись с ней предплечьями, ответил он и выдвинул полку со столовыми приборами, взяв на себя часть забот по подаче завтрака.
Для себя он достал обычную чайную ложку, а для жены десертную из фарфора украшенного гжелью, которую она купила на его глазах во время недельного послесвадебного отпуска в Карелии.
Стас сам решил, что она станет любимой ложкой девушки, та поначалу подыграла ему, а потом и впрямь привыкла, есть ею каши и йогурты.
Следующие десять минут прошли в молчании, и только опустошив свою тарелку, муж поблагодарил за завтрак, встал, вымыл за собой посуду и пошёл заканчивать свои сборы, чтобы ещё через пять минут уже из коридора проинформировать Любу.
– Я ушёл. Хорошего дня!
Идеальные сожители, не правда ли?
Любовь выходила из дома через двадцать минут, проезжала на автобусе две остановки, перебегала четырёхполосную трассу, спускалась со склона по протоптанной тропинке и оказывалась на своём рабочем месте в отделе кадров ровно без пяти минут девять.
Там она приветливо здоровалась с коллегами и была вежливо отстранённой с управляющим Тимуром Андреевичем, чтобы никто не догадался, что на место её взяли по блату.
В обед Люба посещала расположенную в ста метрах столовую, в которой в основном кормились только сотрудники транспортной логистики и автомеханики и мастера из крупной станции технического обслуживания, находящейся через дорогу. В столовке она здоровалась со всеми и желала приятного аппетита, входя в помещение, и отдельно кивала тем, кто ей отвечал.
Если в целом местный контингент был преимущественно мужским, то в эти сорок минут обеденного перерыва соотношение женщин и мужчин было примерно одинаковым, поэтому светловолосая и совершенно обычная кадровичка никакого ажиотажа своей девичьей прелестью не вызывала.
– Здравствуйте, Любовь Алексеевна!
– Здравствуй, Любава! Как жизнь молодая?
Единственный человек, всегда готовый не только поздороваться, но и поболтать с девушкой не сидел за столом, обедая, а стоял за окошком, куда приносились подносы с грязной посудой. Этим человеком была её пятидесятипятилетняя тёзка, которой она полгода назад рассказала, что в столовой вывесили объявление о вакансии, и почти за руку привела устраиваться сюда на работу, чтобы та не заплутала.
– Старею потихоньку. А вы как? Вчера выходной был?
– Был, мы с Наденькой вареников с жареной картошкой налепили и сладких с вишней.
– А в вареники картошку жарят? – удивилась Люба.
– В вареники всё что угодно кладут, главное чтоб вкусно было. Мы с тестом переборщили, чтоб не выкидывать всю морозилку ими заполнили. Твоим родителям передадим, обязательно зайди в гости попробовать, – что называется, от чистого сердца дала наставление женщина.
После обеда Люба возвращалась в кабинет и продолжала работать до пяти, максимум половины шестого, а потом спокойно уходила.
Но сегодня дома она оказалась чуть раньше обычного, потому что за её коллегой заехал муж, и та вызвалась её подвести, похвалившись, что мужу всегда удаётся проскочить пробки.
И ведь не обманула!
А поднявшись в квартиру, Люба сунула ключ в замочную скважину, по опыту зная о возвращении Стаса как минимум на полтора часа позже неё, и обнаружила, что забыла закрыть дверь.
Неприятно, но не смертельно?
Именно так Люба подумала и, входя в квартиру, порадовалась, что живут они только вдвоём, и никто не узнает о её неосторожности и рассеянности.
А потом она услышала хорошо известные ей с детства звуки удовольствия. Доносились они из комнаты мужа и, естественно, как и любая другая жена на её месте, Люба пошла на звук, не заботясь о том, услышит совокупляющаяся парочка её приближение или нет.
Долго всматриваться и запоминать увиденную сцену страсти она не стала, передёрнувшись, резко отвернулась и уже спиной к присутствующим проговорила:
– Здравствуй, Наденька!
Наденька и Стасик
– Л-л-люба? – раздался визгливый вопрос, за которым последовал звук падения.
А это уже интересно. Кто и откуда упал, если Надя стояла на коленях и опиралась на ладони, пока её партнёр, прижимаясь к ней сзади… ну, вы поняли?
Ощутив подступающий рвотный позыв, Люба передёрнулась от отвращения и, бросив:
– Меня из-за тебя тошнит, – обращённое, конечно, не к девушке, а к тому, кто её сюда притащил, пошла в ванную тщательным образом мыть руки. И сегодня она смывала не грязь и микробов, скопившихся за рабочий день, а в первую очередь гадливое чувство от увиденной сцены.
В детстве заставая родителей в компрометирующей позе, уже знавшая, откуда берутся дети Люба, не понимала, чем именно занимаются родители, так как то, чему свидетельницей она становилась, совсем не походило на постельные сцены в кино. Чаще всего в них взрослые целовались в губы, раздевались и ложились в кровать под медленную музыку и с приглушённым светом. Родители девочки занимались чем-то другим, скорее напоминающим борьбу, поэтому только беременность мамы и пояснения старшей сестры заставила шестилетнюю девочку связать виденное наяву с тем, что крутили по телевизору.
Короче, Любовь не считала секс чем-то красивым, а уж тем более секс своего…Тьфу, ты! Какая же мерзость!
– Прости, Люба! Прости меня, пожалуйста, – первой натянув на себя одежду, выбежала из комнаты мужа неожиданная гостья. – Он сказал, что ты будешь на работе и ничего не узнаешь. А если не узнаешь, то не расстроишься.
– Тогда это я должна извиниться за то, что пришла раньше.
– Нет, что ты! Это мы виноваты! Я так сглупила, не подумала, какого будет тебе. Прости меня. И его прости, он просить не будет, потому что глупый и гордый, но очень тебя любит и дорожит, – не затыкалась перепуганная Наденька.
– Хватит дрожать, Надь, ты не виновата. Я мужчина, я тебя позвал, мне и объясняться, – раздался непривычно хриплый (сорвал что ли, пока стонал?) голос.
– Я должна была отказаться, – жалобно протянула эта самая невиноватая.
Любовь понимала, что просто так это оставить нельзя, и какой бы неприятной не была тема, разговор должен состояться.
– Давно вы это практикуете? – спросила она.
– В первый раз всё получилось совершенно случайно. Мы это не планировали, поверь. А сегодня был второй раз, я взяла свой плед, чтобы не марать твоё, то есть ваше постельное.
В случайность Люба не поверила, но теперь хотя бы понимала, чего парочка проигнорировала удобную кровать и расположилась на полу, постелив под себя какую-то тряпку.
Правда, об удобстве кровати она судила только по внешнему виду, ведь никогда на ней не лежала. Ни спящая, ни отдающая супружеский долг.
Игнорируя трясущуюся Наденьку, Люба задала следующий вопрос:
– За что ты так со мной?
– Ой, только не надо тут обиженную девочку включать. Мы все взрослые люди, я у тебя под носом никого не насилую, заставляя прикрывать себя! Разок пошалили, пока тебя не было, ничего страшного не произошло. Успей мы уйти раньше, ты бы спокойно жила дальше, ничего не зная.
– Люба имеет право злиться, это её квартира, а ты, Станислав её… – начала Надя воспитательную речь, будто имеет какой-то авторитет, но была прервана.
– А ты Стасик совсем страх потерял и не ценишь хорошего отношения! Взрослыми нас делают взрослые решения и ответственность за свои поступки, а не то, что ты своё хозяйство готов засунуть в кого угодно и где угодно! – разошлась Люба и последним комментарием не нарочно задела дочку своей тёзки.
Девушка поражённо отступила назад, натолкнулась на стену и, причитая: «Стыдно. Господи, как стыдно!» рванула в сторону входной двери.
И вот Люба вместо праведного гнева уже чувствует вину. В том, что Надя действительно не подумала, а просто развесила уши и заранее дала согласие на всё, она не сомневалась. Девушка то добрая, такая же хорошая как её мама, но уж больно податливая. Считай, безотказная, неудивительно, что её так разводят. Только обидно, что пользуют доверчивую Наденьку не где-то там, а непосредственно в семье Любы, буквально у неё на глазах.
И за что ей всё это? В своём собственном доме (ладно, в квартире мужа) поймала парочку с поличным и даже не может смачно высказаться всё своё негодование, потому что кое у кого слишком тонкая душевная организация, и она от любого слова готова слёзы лить. При такой плаксивости лучше бы дома сидела и вареники с картошкой лепила, а не сверкала своим вареником в чужой спальне.
Но отставим похабщину, Любовь Кошкина выше этого.
– Успокойся, Надя, я тебя не обвиняю. Мы все знаем, кто тебя в это втянул. Не расстраивайся, обещаю, за пределы квартиры произошедшее не выйдет, – сказала она, не удержавшись от замечания. – Но впредь думай о последствиях своих порывов.
– Правда? Спасибо! Прости ещё раз, я ухожу, – сказала девушка, обуваясь, пока Люба удивлялась, как прошла мимо, не заметив чужую обувь.
А потом удивление сменилось яростью, и, задыхаясь от возмущения, она приняла ключи от квартиры и подъезда, которые ей протянула Наденька со словами:
– Забери и спрячь, чтобы соблазна не было.
Люба не удивилась, если бы квартиру занесло паром, что вырвался у неё из ноздрей и ушей. Ей хотелось визжать, топать ногами и кинуться в драку, причём уже неважно с кем именно. И её состояние было замечено, и впервые за вечер последовало хоть что-то мало-мальски напоминающее оправдание.
– Спокойно. Я бы никогда так подло не поступил. Это не дубликат, который я втайне сделал, а запасные ключи. Они висели на крючке в шкафу, – подал голос так называемый «взрослый мужчина», но даже сейчас не смог проявить сдержанность и уважение, добавив. – Их почти две недели не было, а ты не заметила.
– Не делал дубликат, а воспользовался запасными. Как благородно с твоей стороны. А ещё экономно, – отдала ему должное Люба.
А чтобы лучше понять, как возможна ТАКАЯ ситуация и ТАКОЙ разговор, нужно приглядеться к семье Кошкиных.
Сага о Кошкиных
Пётр Алексеевич Кошкин женился на женщине на семнадцать лет старше себя.
Татьяна Ивановна осталась восемнадцатилетней вдовой после войны, отучилась на учительницу и спокойно себе жила, не жалуясь на трудности и одиночество до тех пор, пока её бывший ученик Петя, окончив школу и два года проработав на барже, не посватался к ней, признавшись в любви, отдав заработанное и пообещав, быть хорошим мужем. Татьяна видела, что ученик к ней неравнодушен, не заметить пылких взглядов юноши и не узнать корявый почерк в записках, восхваляющих её красоту, было невозможно, но считала всё это блажью. Два года спустя к ней пришёл уже не мальчик, а молодой мужчина, и она сдалась.
Эту историю знали все родственники, сначала шептались и осуждали, но после рождения дочери и сына и двадцати лет совместной жизни даже скептики были вынуждены признать, что Кошкины умеют любить.
Тяжёлая жизнь в молодости, роды после сорока – сделали своё дело, несмотря на всю любовь и заботу семьи, Татьяна умерла в шестьдесят три года, буквально растаяв за семь месяцев.
Долго горевать с двумя детьми Пётр не мог, нужно было контролировать старшую дочь Машку, что в семнадцать расцвела и нуждалась в присмотре, и воспитывать двенадцатилетнего сына Лёшку, который был очень привязан к маме и почти перестал разговаривать после похорон. Благо умная и во всём поддерживающая его жена давно помогла своему Пете получить хорошую профессию, поэтому они не бедствовали.
Были ли в его жизни другие женщины, история умалчивает, своим детям Алексей рассказывал только ту часть, где была его мама. Основной посыл преданья – настоящая любовь это не стыдно, но лучше её подождать.
Свою любовь Алексей Кошкин встретил на остановке. Соня училась на втором курсе в художественной академии и ему, заканчивающему техникум по специальности плотник, казалась возвышенной девушкой-мечтой. Желая чаще быть рядом, он работал по ночам, чтобы оплатить себе курсы в её академии. В основном он приходил полюбоваться Соней, но и успевал кое-что запоминать, особенно, когда преподаватель упоминал и показывал образцы резьбы по дереву. А полгода спустя оказалось, что даже девушкам-мечтам свойственны человеческие желания и потребности.
Два месяца страсти стали поводом для ускоренной свадьбы. Родители невесты плакали над растоптанным будущим дочери, а сама девушка, услышав от тестя историю его женитьбы, посчитала, что раз она теперь Кошкина, то всё нормально.
Молодые жили с Петром. К тому времени Марина уже выскочила замуж, уехала с мужем на Дальний Восток и напоминала о себе письмом раз в месяц, и в двухкомнатной квартире у всех был свой угол.
Родившуюся девочку было решено назвать в честь так и не увидевший её бабушки, и почти всю заботу о маленькой Танюше взял на себя дед.
А что делали её родители? Папа работал, мама готовилась возобновить учёбу, вечерами они оба изучали материал о художественной резьбе по дереву.
А ночами…. Ну, дело молодое, как говорил соседям Пётр Кошкин, когда те жаловались, что чаще слышат стоны, а не детский плач.
За три года чувства между молодыми не угасли, их связь стала ещё прочней, благодаря чему у Танюши появилась сестрёнка с именем Любовь.
Алексей работал плотником, но развивался в сторону столярных работ, в чём ему помогала жена, рисуя эскизы, которые он воплощал в дереве.
А его отец помогал уже с двумя внучками, хоть из-за диабета потерял ногу.
Когда Танюша пошла в первый класс, у её родителей запоздало начался кризис в отношениях. Несмотря на то, что дети жили в комнате с дедом, им не хватало места, да и почти вся пенсия Петра уходила на лекарства для его ухудшающегося с каждым прожитым месяцем здоровья, поэтому ощутимо он в семейный бюджет вкладываться не мог. Всё лежало на плечах Алексея, так как Соня великим художникам не стала, перебивалась небольшими заказами, и её родители никак не помогали, ведь у них была младшая дочь, которая не опозорила и не разочаровала родных, сделав неправильный выбор.
Денег было мало, а забот много, хоть дедушка инвалид и двое детей были достаточно самостоятельными и почти всё время в квартире проводили втроём в своей комнате. Напряжение между супругами и усталость вызывали ссоры, подработки приносили доход, но порождали взаимную ревность. Всё могло закончиться разводом, если бы одна из работ Лёшки Кошкина не попала на глаза Станиславу Викторовичу Дубравину, у которого был целых цех, где столяры и краснодеревщики делали кровати, кресла-качалки и другие изделия, требующие талантливых рук мастеров, способных выполнить любой заказ, чтобы клиент не нарисовал.
Новая интересная работа и хорошая зарплата всего за три месяца восстановили благоприятную атмосферу в доме.
Супруги стали откладывать деньги на покупку уже своей собственной квартиры. А Пётр сам предложил продать свою, переехать в комнату в коммуналке, а оставшуюся сумму отдать детям, чтобы с накоплениями им хватило на трёшку, ведь неожиданно выяснилось, что Соня уже на третьем месяце беременности.
Но внука он так и не увидел, позавтракав утром с внучками и сыном, Пётр прилёг отдохнуть, пока невестка вышла прогуляться за хлебом, и тихо ушёл туда, где его давно ждала любимая жена.
На похороны отца Марина не успела, приехав на два дня позже. Её муж остался без работы, она, улыбаясь, повторяла, что трудности временные, но младший брат понял, что сестре нужны деньги. О наследстве не было сказано и слова, та ни на что не претендовала, проводила время в комнате отца, утирая слёзы, разбирала старые вещи и общалась с племянницами.
Вариант с делёжкой квартиры, имея двух детей и беременную жену, Алексей не рассматривал, ломая голову, как быть, пока Дубравин сам, каким-то образом прознав о трудностях, не предложил беспроцентный кредит.
По доброте душевной это было сделано или, чтобы привязать к себе и получить вечную благодарность работника, сути не меняет. Лёша отдал деньги сестре, не слушая её отказов и не рассчитывая всерьёз на обещание всё вернуть.
Когда Соню за неделю до назначенного срока положили в больницу, Станислав Викторович разрешил ему приводить с собой на работу дочерей, а потом дал четыре дня оплачиваемого больничного, чтобы забрать жену и сына из роддома и помочь на первых порах.
Нельзя сказать, что Кошкин назвал ребёнка в честь своего работодателя. Но имя светлое, и человек его носит хороший, почему бы так сына не назвать?
Жених
Хитрый Стасик, избегая дальнейших разборок, перетёкших бы в скандал с угрозами, слинял через минуту после тихо прошмыгнувшей за дверь Наденьки. Наверное, нагнал её и вызвался проводить.
Поэтому у Любы был целый час в одиночестве, чтобы остынь, всё обдумать и понять, что скажет мужу.
А что, собственно, он такого сделал?
Квартира его. Ключи от неё тоже, и он может давать их кому угодно. Всё действие происходило в его комнате, и личное пространство Любы, о котором они заранее договорились, никто не нарушил. Да и никого чужого она ведь дома не застала. Не обнаружила пугающего незнакомца, распространяющего ауру опасности. Или самую дешёвую представительницу древнейшей профессии, которая могла принести с собой какую-нибудь заразу.
Единственное, что могла распространять Наденька, это флюиды чистоты, доброты и душевной невинности. Жаль, что не физической, но тут уж остаётся лишь надеяться, что её она лишилась до Стасика. Ведь, если этот гад не только уговорил её «пошалить», но ещё и совратил, Люба больше не сможет ходить в столовую – чувство вины перед тёзкой испортит весь аппетит.
Ох уж это повышенное чувство ответственности! И почему из всех Кошкиных дед передал эту черту только ей, а остальным досталась повышенная… эм страстность?
– Я дома, ты опять забыла закрыть дверь, – объявил о своём возращении муж.
– Я подумала, что её незачем закрывать, ведь ты раздаёшь ключи всем желающим, – донесся до него из кухни ответ жены.
Как бы там не считали окружающие, а жениться Стас Дубравин собирался по большой любви.
Да, их с невестой возраст отличался от стандарта, когда молодые ровесники или мужчина на пару лет старше женщины, но он был убеждён, что возраст при их чувствах только цифра.
И именно чёртовы цифры сыграли с ним злую шутку.
– Если собираешься быть верным мужем, то следующие сорок лет будешь заниматься сексом только с одной женщиной, – сказал его компаньон Тёма за неделю до свадьбы.
– Почему именно сорок? Может, мы до ста лет проживём.
– Чьих ста лет? – ухмыльнулся Артём. – Ну попыжишься ты до семидесяти на какой-нибудь виагре, а потом тебе самому ничего хотеться не будет. Всю оставшуюся жизнь сможешь прикасаться только к одному телу, на всех остальных будешь только смотреть и то, если жена не видит.
– Меня её тело устраивает, мне другие не нужны.
– Пока устраивает, а потом будешь вспоминать ощущения от того, как быть с другой женщиной, и во снах это видеть.
– Неподходящее место для таких обсуждений, – шикнул на него без пяти минут женатый человек, ведь разговор велся в Эрмитаже, куда приятели пришли провести последний день командировки.
– Отложим до вечера, быть в Питере и не пойти на рейв – преступление.
– Рейв это клуб?
– Это туса с диджеями. Я уже нашёл место, отрываемся там полночи, потом городом любуемся, завтракаем в гостинице, забираем вещи и на такси в аэропорт.
– А спать когда?
– В самолёте выспишься.
Полуподвальное помещение с маленькой сценой и баром. Душно, громко, все прыгают, толкаются, машут головами и руками. Как ни странно, что-то в этом было, и Стас с Артёмом пробыли там почти до двух ночи, а потом перешли в другое место, где ещё час пили и подпевали популярным музыкальным хитам.
После в философско-лирическом настроении приятели отправились на прогулку, чтобы допить свой последний заказ – две бутылки тёмного пива, прежде чем сесть в такси.
Речь снова зашла о скорой женитьбе, но уже о сопутствующих тратах: времени, нервов и денег.
– Хорошо, что договорились с новой точкой. Теперь отпуск после свадьбы на три дня дольше получится, деньги будут, а с документами папа сам разберётся.
– Пойдём на воду посмотрим.
Спустившись по широким высоким ступеням, они прошлись вдоль берега, слушая плеск волн, и практически под мостом приметили двух девушек. Вместо пива у них была полупустая бутылка текилы и надкусанный лимон. Именно освещаемый экраном телефона лимон так впечатлил приятелей, что они, не сговариваясь, остановились рядом с импровизированным пикником, происходящим на фиолетовом пледе или какой-то другой тряпке, которую дамы расстелили и устроились сверху, встречая рассвет.
Мужчины витиевато поздоровались, сделав комплименты и погоде, и девушкам, соответствуя атмосфере культурной столицы, и услышали в ответ такие же расшаркивания, сопровождающиеся хихиканьем и предложением присоединиться к ним и полюбоваться видом вместе.
Вместо обмена именами четвёрка поделилась напитками.
– …продуктивная деловая поездка, через шесть часов летим домой, – рассказал им Артём.
– А я с парнем рассталась, – объявила обладательница крашенных в грязно-розовый цвет волос. – Подруга приехала ко мне на два дня поддержать, – приобняла она блондинку, положившую голову ей на плечо.
Кондиция у всех была примерна одинаковой, что весьма раскрепощало, и следующие полчаса они болтали как старые знакомые, пока не прикончили всю выпивку, лимон и подтаявший батончик баунти, чудом оказавшийся в кармане Тёмы.
Точно, с чего всё началось, никто не понял. Возможно, в благодарность за шоколадку брошенная девушка захотела поцеловать кормильца, но промахнулась и вместо щеки присосалась к его губам? Артём не растерялся, и уже через десять секунд парочка во всю орудовала друг у друга в районе ширинок, а их друзьям оставалось только обменяться нетрезвыми растерянными взглядами и встать с пледа, предоставляя целующимся место для манёвров.
«Это порыв чувств или поры алкоголя в мозгу? – возник вопрос у Стаса. – Тёма точно не сможет сорок лет прикасаться только к одной женщине. А я смогу. Должен смочь… Жаль, что с жёнами таких порывов не бывает».
Помогая подняться, он подал девушке руку. Прижимаясь плечами, они отошли в сторону и неожиданно обнаружили конец площадки и начало кустов. Но ещё более неожиданным стало ощущение женских рук на шее и губ на лице.
