Текст книги "Странница (СИ)"

Автор книги: Тамара Воронина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 37 страниц)

Гарвин вытаращил глаза. Преувеличенно. Лиасс тоже – почти. Милит не то чтоб смутился, но выглядел не так уверенно, как обычно. Как там шут? Конечно, как все заявляют, она чувствует то же, что и он, однако не всегда.

– Объяснись, Милит, – потребовал Лиасс в конце концов. Милит вскинул голову, но получилось забавно: он был и так выше всех, потому принял прежнюю позу и тихо, но убежденно сказал:

– Ты всегда верил в мое чутье, Владыка. Поверь и сейчас. Я чувствую, что ей грозит опасность.

– Знаешь, Милит, – деликатно начал Кавен, – опасность, которая грозит Светлой, – это как-то очень уж чересчур. Даже сумасшедший не причинит умышленного вреда Светлой, а мы имеем дело не с сумасшедшим. И даже не с человеком. Прости, посол, но эльфы чуть больше знают толк в магии и силе проклятий. Обидеть Светлую – навлечь на свою кровь проклятие, Милит.

– Я знаю, – пробурчал Милит, – а чутье солдата куда девать?

Гарвин еле слышно уточнил, куда. Ну конечно, у них для всего одно место. Наверняка голливудятину всякую смотрел. Чтобы исчерпать вопрос, Лена успокоила:

– Я пока никуда и не собираюсь. Мне и здесь хорошо. Тем более если вы не намерены устраивать еще одну пытку для Кайла. И для шута с Маркусом.

– Да ничего с ними не случится, – удивился Гарвин. – Переживут. Мужчины они или нет?

– Они мужчины. А ты не будешь, если продолжишь меня доставать, – пообещала Лена, вызвав такой взрыв хохота, что растерялась. Удачно пошутила на эльфийский лад? А чего ж тогда посол слезы утирает? И Карис даже икать начал от смеха. Кайл обессиленно привалился к стене, чуть ли не всхлипывая. Хохотал Лиасс, невольно хватаясь за грудь, хохотал даже вечно суровый Кавен, что уж говорить о Милите. Гарвин смеялся тоже, но скорее потому, что не смеяться было нельзя, а взгляд у него был такой… озабоченный. Лена догадалась: ему очень не хочется, чтоб об этой незатейливой шутке узнали остальные. Наверное, все-таки это что-то особенное у них, иначе чего б так веселиться? Лена пожала плечами (они даже застонали) и отправилась к своим. Оба крепко спали, Маркус даже не похрапывал, а шут явно видел тревожные сны: лицо странно подергивалось. Ариана ободряюще улыбнулась.

– Ну что там с малышом? Тайное заклятие?

– Наверное. Я в этом не разбираюсь. Ты же не думала, что Кайл сознательно может причинить Владыке вред?

– Ни один из наших эльфов не сможет, – пожала плечами Ариана. – Королю мы дали истинную клятву вслух, а клятву Владыке каждый дал в своем сердце. Это вмешательство извне. Хотя я и правда не представляю себе, как эльф может стрелять во Владыку…

– А эльфа допросили?

– Конечно. Некромант. Не из этого мира. Даже допрос мага не понадобился, когда он узнал, что отец – Владыка. Был потрясен. Все рассказал – только проку нет. Он не знает, кто этот эльф. Сильнейший маг. Магия неясного ему уровня. Что-то необычное.

– Что с ним будет?

– Мужчины решат. Эльфы не убивают друг друга… но есть и иные способы наказания. Например, лишить магии. Совсем. Кольцу это по силам.

– Почему решают только мужчины?

– Потому что я не хочу решать, – удивилась Ариана. – А кроме меня в совете нет других женщин. Так уж получилось. Мы все равны и свободны и подчиняемся решениям совета только потому, что в совете достойнейшие. У нас не так, как у людей. Совсем не так. Ты волнуешься за полукровку? Почему?

– Плохие сны.

Ариана на минуту вышла и вернулась уже с Гарвином.

– Посмотри его сон, брат.

Лена не успела ничего сказать. Гарвин взял шута за руку. Тот дернулся, словно от боли, скривились губы – и тут же успокоился, даже дышать стал ровнее, расслабилось лицо…

– Воспоминания, похоже, – констатировал Гарвин. – Обычный плохой сон. Я недостаточно хорошо его усыпил. Он был особенно возбужден, я этого не учел. Вообще, у него удивительно яркие и логичные сны. Знаете, без этой неразберихи, которая обычно снится. Аиллена, все хорошо.

– Если даже ты сто раз повторишь «все хорошо», я в это не поверю, – проворчала Лена. – Вон как сердце неровно бьется.

Гарвин открыл было рот, но промолчал. Что ж такого особенного она сказала? Лена села на край кровати, взяла шута за руку. Пальцы были холодные. Гарвин примостился на стульчике рядом с туалетным столиком, взял успокоительный амулет и рассеянно его погладил.

– Крепко ты меня приложила. Спасибо хоть не при всех.

– Пожалуйста. Ты умеешь видеть чужие сны?

– Умею, – вздохнул Гарвин. – Я много что умею, Све… прости, Аиллена. Ты держишь его за руку – и у вас одна аура. Ты отойдешь, и у него появится своя. Очень сложная у него аура. Я не видел подобной, понимаешь? Обычно преобладает какой-то один цвет или пара близких. Голубой и серый. Цвет травы и цвет листьев. Не бывает, чтоб и алый, и чисто-белый, и черный. Одновременно. А у него – так. Да еще и переменчивая.

– И что это означает?

– Если б я знал… А твою я почти не вижу. Очень смутно. Только знаю, что она не светлая, как у всех Странниц, а яркая.

– Ты думаешь, я знаю, что значит светлая аура или яркая?

– Совсем? – удивился Гарвин. – Извини, не думал. Яркие краски – яркие чувства. Или яркая личность. У Владыки очень яркая аура. И у тебя. Владыка не страдает яркими чувствами, ты… прости, не яркая личность. Аура не неизменна, Аиллена.

– А у тебя какая?

– Не знаю. Вот свою видеть не дано даже Владыке. Ты неспокойна, Аиллена. Почему? Потому что они чувствуют себя не лучшим образом?

– Да. И они, и Кайл. Почему тебя это так удивляет?

Гарвин покачал головой, чуть склонив ее набок. Впервые, пожалуй, Лена видела, чтобы светло-голубые глаза… очень светло-голубые… не казались неприятными. Может, за счет этих непонятных эльфийских крапинок? Ведь у Кайла глаза действительно цвета речной воды: зеленовато-серовато-голубоватые и совершенно прозрачные, а крапинки – словно камешки на дне. Мультяшная красота.

– Удивляет, – признался Гарвин. – Потому что я еще не встречал женщины, которая бы так переживала по поводу сущей ерунды. Никаких последствий, никакой опасности – то есть никакого повода для переживаний.

– Переживать можно, только если угрожает смерть? – осведомилась Лена.

– Зачем? Зачем вообще переживать? Ты помогаешь им, как можешь, завариваешь травы, поишь водой, переодеваешь. От того, что ты тут умирала от сочувствия, им не было легче, а тебе было хуже. Зачем?

Лена растерялась так, что молча смотрела на него. Он не шутил. Кайла допрашивал маг – а Ариана не переживала? Гарвин терпеливо ждал, и тогда Лена спросила:

– Твою внучку скормили собакам – тебе не было больно? Ты не переживал?

– Сравнила, – неровно усмехнулся эльф. – Я еще понимал, когда полукровка получил стрелу в грудь. Но сейчас-то что? Простудится он, кашлять будет – тоже станешь волноваться? Живот прихватит – станешь переживать?

– Стану. Я ничего особенного в этом не вижу, Гарвин. Всегда волнуешься за того, кого любишь, даже если ему не очень больно и завтра он поправится. Я и за тебя стану волноваться, если ты заболеешь или будешь ранен.

– Зачем? Разве от этого что-то изменится? Рана заживет или болезнь пройдет? Да, твои желания могут воплотиться в жизнь, но ты ведь этого раньше не знала, а все равно переживала? Что ж с тобой будет, когда полукровка умрет?

– Гарвин, ты хочешь сказать, что у эльфов это не принято?

– Что значит – не принято? Просто этого нет. Мне иногда кажется, что мы и живем дольше, потому что принимаем жизнь, а вы с ней постоянно воюете, боретесь, тратитесь на бесполезные чувства. Погоди! Мы тоже умеем любить и ненавидеть. Я любил свою семью, Ариана любила своего мужа, Милит любил дочку… Но разве жизнь остановилась, когда убили мужа Арианы или мою жену? Я помню ее и буду помнить всегда, она была… она была хорошая. Только я не понимаю, зачем так убиваться, как иногда убиваются люди. Это не вернет умерших.

– Однажды у тебя убили брата. И ты изменился.

– Однажды у меня казнили брата, – уточнил Гарвин. – Я его очень любил. Он был смешной и немножко наивный, вроде Кайла, только вспыльчивый, как Милит. Да, я изменился. Только не потому, что сочувствовал брату. Я видел, как он умирал, Аиллена. Знал, что я буду следующим, а потом казнят моего отца. Меня изменило не сострадание, а ненависть к тем, кто убивает.

– А твой отец чувствовал то же, что и твой брат. Чувствовал вместе с ним.

– Он Владыка, – горько усмехнулся Гарвин, – а я некромант. Аиллена, я не сужу. Я вообще заговорил об этом… потому что мне показалось, что я могу поговорить с тобой.

– Можешь, конечно. Но ответь сам себе, почему тебе так показалось?

– Мне показалось, что ты относишься ко мне, как к другу.

– Это тебя тоже удивляет?

– Больше всего.

Он вдруг принял совершенно человеческую позу, потеряв гордую эльфийскую осанку: облокотился на колени, ссутулился, опустил голову.

– Ты мешаешь мне ненавидеть людей. И жизнь теряет смысл.

– Разве смысл жизни в ненависти?

– Моей – да.

– Получается, что ты чувствуешь гораздо сильнее других эльфов. А меня в этом упрекаешь.

– Не упрекаю. Хочу понять.

Беспокойно задвигался шут, забормотал что-то, застонал, дернулся, словно пытаясь высвободиться. Гарвин, не вставая, вырвал его из сна. Шут широко открыл глаза, судорожно вздохнул, вскинулся и только потом сообразил, где он находится.

– Снится черт знает что, – смущенно пробормотал он. – Я плохо переношу магический сон, Гарвин. Ну что? Маркус или нет?

– Маркус, но невольно.

– Конечно, невольно…. Лена, у нас вода есть?

Пил он жадно, словно только что закончил кросс по пустыне. Сердце колотилось так, что рубашка на груди ходила ходуном. Дышал он трудно. А ведь на эльфа он похож чисто условно: глаза большие и в крапинку, сложение, изящество… Не было в нем безупречности. И нос был длинный, и волосы непослушные, да еще с сединой, и лицо слишком худое и какое-то неправильное. И равнодушия эльфов в нем тоже не было.

Гарвин так и сидел, уставившись в пол. Обыкновенный дощатый некрашеный пол, правда, обработанный каким-то составом, защищающим древесину – пол достаточно было регулярно подметать, мыть не требовалось, доски только равномерно потемнели. Шут глянул на Лену, потом на эльфа и снова на Лену – недоуменно и… сочувственно. И отпустил ее руку. Ну почему он все так хорошо понимает? Она поставила второй стульчик рядом, обняла Гарвина за плечи и тихо спросила:

– Тебя пугает, что ты хоть в чем-то похож на человека? Или тебе неуютно без ненависти?

– Не уходи без меня, – глухо сказал он, – если все же соберешься уйти. Усыпить тебя снова, полукровка?

– Нет, не надо. Я так… пройдет.

– Пройдет. Ты ее в этом убеди. Она изводится, потому что тебе плохо.

– Это свойственно людям, Гарвин. И даже не только женщинам. Мы менее равнодушны, чем эльфы.

– Разве я равнодушен?

– А разве нет?

Гарвин снова повесил голову.

– Не хотел бы я быть человеком.

Застонал в своей комнате Маркус, и Лена бросилась к нему, обтерла лоб влажным полотенцем, погладила по голове – и он успокоился, задышал ровнее. Да что ж это – воздействие на психику? Гипноз? Почему им так плохо-то? Стоило ей отойти на два шага, Маркус беспокойно зашевелился, и Лена вернулась к нему, взяла за руку. Сила, говорят, есть – пусть получает. Маркус сжал пальцы, причем так сильно, что Лена охнула, но он не проснулся. Запрограммированный сон. Сказано, что проснется к ночи, значит, к ночи. Ей самой не нравился магический сон – абстиненция с него такая, что не разобрать, с кем целуешься, да и настроение скверное. Мужчины покрепче, конечно, они ни в слезы, ни в раздражение не ударятся и не перепутают никого ни с кем.

Жалко было всех. Шута. Маркуса. Кайла. Лиасса. Гарвина. Ему тоже больно, только он этого не понимает. Да, если уходить, его с собой брать нужно скорее, чем Милита. Даже потому, что Лена для него не женщина. Нет. Просто потому, что Лена для него – друг. Сильно похоже, что единственный. Эльфы его сторонятся. Включая родную сестру и столь же родного отца, хотя уж Лиасс-то мог бы иметь взгляды и пошире.

Она положила руку Маркусу на грудь. Сердце тоже бесновалось. Кардиограмму тут не сделаешь, да и проку-то – кардиологи тоже в окрестностях не водятся. И почему она не умеет исцелять… А если попробовать? Ее магия, которую цивилизованный дракон называл энергией, имеет иную природу. Если она может давать силу, реанимировать умершую магию и вовсе возвращать жизнь, то может и эту жизнь облегчать. Так сказать, качество жизни улучшать. Вопрос в другом: как? Просто держать ладонь на груди и приговаривать про себя нечто успокоительное в расчете на то, что чужое сердце услышит? Попробовать-то можно… Словесно оформлять не обязательно, особенно с учетом присутствия рядом язвительного эльфа, даже, может, мысленно не обязательно формулировать, не мантра, чай, только желание. Маркус держит за руку… пальцы бы от синдрома длительного сдавливания не отвалились потом, зато кольцо получилось, Лиасс ведь и советовал руку положить на область сердца. Маркус сильный и здоровый, он обязательно поправится, но хорошо бы, чтоб побыстрее, ни к чему человеку лишний час страдать, хотя циничные эльфы находят это естественным… Или просто фаталистичные эльфы. Рок. Фатум. Кисмет. Дураки. Судьба – она сама по себе, ее пожелания учитывать, наверное, надо, да ведь и мудрейший Лиасс говорил, что она только намек дает, а дальше всякий выбирает путь сам.

А сердце у Маркуса начало биться ровнее, дыхание стало легче, даже щеки порозовели. Лена осторожно убрала руку – все осталось так же. Даже пальцы его расслабились, удалось свои высвободить. Посиневшие совершенно. Когда она вернулась в свою комнату, это заметил Гарвин, осуждающе покачал головой, но ничего не сказал. Теперь то же самое с шутом?

Примерно через полчаса шут ошалело спросил:

– Что ты сделала? Лена, я… мне лучше…

Гарвин встрепенулся, вскочил, внимательно осмотрел шута, посчитал пульс – правда, не на запястье, а на горле, уставился на Лену столь же ошалело и вдруг вышел. Обиделся? на что?

Он всего лишь сбегал за Арианой. Она внимательно обследовала шута, прослушала ему сердце (приложив ухо к груди – стетоскопами эльфы с их тонким слухом не пользовались, а вот у людей старорежимные трубочки были в ходу) и потрясенно сказала:

– Ты исцелила его. Аиллена, невозможно устранить последствия магического воздействия…

– Было невозможно, – криво усмехнулся Гарвин. – Сестра, посмотри и Проводника. Если он тоже…

– Если он тоже, я и к Кайлу схожу, – пригрозила Лена. – А Лиасс пусть помучается. У него не магия, у него стрела.

Ариана осмотрела Маркуса и кивнула:

– Он тоже… Кайл там, с Владыкой. У него пока сил нет идти…

Лена сделала торжествующее лицо и отправилась проводить эксперименты над эльфом. Кайл даже не проснулся (ему постелили на полу), а Лиасс наблюдал за ней так напряженно, что Лена спиной ощущала его взгляд.

– Аиллена, ты не перестаешь меня удивлять, – проговорил Лиасс, когда она, кряхтя, встала с пола. – Как тебе пришло в голову попробовать?

– Пришло, – неопределенно ответила Лена. – На Кайла времени больше ушло. Потому что он эльф?

– Нет, скорее потому, что он маг. И он нездоров. И что? Ему лучше?

– Сердце ровнее бьется, – гордо сказала Лена. – И смотри, дышит спокойно. Может, с тобой тоже попробовать?

– А я тут причем? – удивился Лиасс. – Нет, дорогая моя, у меня совсем другой случай. Исцеление раны – это всего лишь ускорение ее заживления. Целитель устраняет основную опасность, останавливает кровь, а остальное организм делает сам. Так, как я чувствую себя сейчас, я бы чувствовал себя через две недели при обычном лечении. – Он подумал и добавил: – Если бы выжил, конечно. Не всякому удается без магии вылечить такую рану. Со мной все в порядке. Просто… знаешь, просто болит – и все. Слабость. Хочешь, поклянусь, что через десять дней и думать забуду об этой стреле?

– Организм эльфа сильно отличаются от человеческого?

– Не особенно. У нас больше легкие, нет некоторых органов, которые есть у людей, в другом месте расположено сердце – вот здесь, почти посередине. – Он потыкал пальцем себя в грудь. – У нас более гибкие суставы и другое строение костей. Видишь, мы все достаточно тонкие в кости, хотя силой никак не обижены и кости у нас вовсе не хрупкие. И кровь у нас очищается лучше, поэтому болеем мы гораздо реже. Если во время мора умирает до трети людей, то эльфов – единицы. И за это нас тоже не любят. Но мы действительно не слишком отличаемся. Иначе бы у нас и людей не могло быть детей.

– Полукровки…

– Они эльфы, – перебил Лиасс. – У них всегда наше строение. Я не могу понять, почему у твоего полукровки седые волосы, да еще в таком возрасте…

– Магия.

– Жестокая магия, если она заставляет седеть эльфа, – покачал головой Лиасс. – Я пытался увидеть, что ты делаешь с Кайлом. И не увидел. Я совсем не вижу твоей магии. Даже обидно.

Лена засмеялась, чмокнула его в щеку и вернулась к своим. Она была очень довольна собой. Шут просиял. У него заметно порозовели губы. А Маркус мирно похрапывал, почти сбросил одеяло. Ему было тепло. Да и у шута руки уже не были ледяными.

* * *

За эту зиму не произошло больше ничего заметного. Лена со своей свитой пробыла несколько недель в Сайбе, очень порадовав этим короля. Шута вознамерились было допросить маги – на предмет обстановки в стране, зря, что ли, он шлялся целый год, но Лена запретила категорически, использовав магическую формулу «а то уйду», а когда шут начал ей объяснять, что он должен, надавала ему по ушам в прямом и переносном смысле. Вот Охранителю она позволила расспрашивать шута – тот магии не применял, да и ногти не рвал и на дыбу не вздергивал. Он вопросы задавал, причем формулировал их правильно. Лена с интересом слушала. Единственным ее условием было присутствие во время этих разговоров, причем не с целью присмотра за Охранителем. Ей тоже хотелось знать, что ж такого в Сайбии. А в Сайбии ничего «такого» не было. Какие-то очаги неудовольствия, конечно, Охранитель выловил, а Лену больше интересовали не дворянские заговоры с крестьянскими бунтами, а эльфы. Так вот эльфы вместе с Владыкой стали уже обыденностью. О них разве что сплетничали в трактирах, рассказывая всякие невероятности о мощи Владыки и охотно переключаясь на местные адюльтеры и скандалы. К своим эльфам в мирное время относились точно так же: ими не интересовались.

Без нее заскучал Гарвин, по отзывам, стал особо раздражителен и язвителен, даже Милит его выдерживал с трудом. Милит же прозаично похудел. Аппетит потерял. Очевидно, лицезрения Лены не хватало для нормального пищеварения. И что делать с мужиком? Может, есть какие-нибудь «отворотные» зелья? Не нужен ей был Милит, совсем не нужен, даже то наслаждение, которое он ей исправно дарил полгода, забылось: океанстер все его следы. Лене было перед ним ужасно стыдно. Попользовалась для снятия стресса… нет, надо было выбрать кого-то другого, кто ее не любил.Хотя бы и Маркуса. Лена ему всего лишь нравилась… или он успешно врал? Нет, не может быть, чтоб двадцать лет – никто, а тут сразу трое. Не бывает.

У Милита хватало выдержки никак не показывать своих чувств. А если все хваленое равнодушие эльфов – всего лишь умение абсолютно владеть собой? Ага, и все они на самом деле кипят страстями и прикидываются. Фаталисты они – это да, фаталисты такие, что начисто лишены чувства страха. Что угодно было в глазах Милита, когда Лена поднялась на его эшафот: боль, удивление, обреченность, презрение – но не страх перед абсолютно неизбежной, унизительной и мучительной смертью. Что угодно было в глазах младшего сына Лиасса, но не страх. Где ж им понять людей, если даже Маркус боится, пусть не смерти – он для этого слишком долго жил, но драконов. А что уж о самой Лене говорить, она всю жизнь была самой обыкновенной трусихой, и стыдно ей вовсе не было. Не всем дано быть героями.

А у шута с его дурацкой привычкой доискиваться до глубинного смысла, то есть истины, появился новый пунктик, который иначе, чем бзиком назвать было нельзя. Поначалу он отмалчивался и выкручивался, даже когда Лена приставала к нему с расспросами, а потом ей вдруг пришло в голову пойти местным путем, и она попросту приказала ему говорить. Ужасно не хотелось этого делать, но он вовсе не обиделся, посидел с опущенной головой, собираясь с духом, но все же заговорил. А Лена себя считала мнительной…

Наркоманы имелись и в этом мире, но было их настолько мало, что наркомания не была не только национальной бедой, но и вовсе не была проблемой. Если каким-то отдельным и немногочисленным личностям кажется невероятным счастьем вдыхать дым дурманящих трав, так пусть будут счастливы. Травы эти (не конопля ли?) росли по всей Сайбии, и внимание на них обращали, только если вдруг они начинали засорять поля или выпасные луга – и тогда с помощью незатейливой магии травку уничтожали вместе с корнями. Но находились люди, которым хотелось эйфории, и они травку собирали, высушивали и курили, набивая в трубки. И, естественно, подсаживались на нее и вскорости обходиться без кайфа просто не могли. Но так как это ни к чему особенно не приводило, их никто и не преследовал, ведь даже денег за дозу платить было не надо, а если граждане со стеклянными глазами попадались страже, то до полного протрезвления они отсиживались в холодных подвалах крепостей. Преступления, совершенные наркоманами, карались жестоко, в лучшем случае сухой ломкой и лишением кайфа на энное количество лет каторжных работ, и местные наркоши старались просто не высовывать носа из дома и вообще довольно редко жили в городах, чтоб быть поближе к природе и своей травке.

Бзик шута Лене показался одновременно странным и логичным. Он вдруг подумал, что его привязанность к Лене – аномальная и неудержимая – сродни этому наркотическому кайфу. То есть ему взбрело в голову, что жить он не может не без Лены, а без ее силы. Без океана.В общем, это укладывалось и в голове Лены, по крайней мере объясняя, почему вдруг на старости лет она приобрела такую популярность у мужчин. Милит вон тоже говорил о магии ее поцелуя.

Тут, правда, зашел Маркус, как был, в трусах, уселся на стул, посоветовал двери закрывать и прямо спросил, когда шут с ума сошел. Тот глянул со страданием и окончательно повесил нос. Маркус крякнул и посмотрел не Лену:

– И что, ты тоже так думаешь?

– Маркус, а почему иначе на меня раньше мужчины внимания не обращали?

– Потому что дураки, – удивился Маркус. – Нет, ты не красавица, с ума сводящая, но нормальная и вполне симпатичная женщина. И пострашнее тебя замуж выходят благополучно и кучу любовников имеют. А ты сама-то сильно на мужчин внимание обращала раньше?

– Не сильно, – вынуждена была признать Лена.

– Ну так что ты хочешь? Нам ведь только намек дай. Делиена, что за дурь в твоей голове, скажи мне? Этот, известно, ненормальный, но ты-то всегда была здравомыслящей женщиной. Если б ты захотела мужчину, он бы, что, отвернулся и ушел? Это вряд ли. Тебя раньше не любили? А ты раньше любила?

– Нет, – призналась Лена. – Но я люблю этого, – она ткнула пальцем в шута, – а Милит тогда чего ж?

Маркус захохотал.

– Ну знаешь! Да Милит до сих пор потрясен тем, что ты за ним в Трехмирье пошла! Женщина! да еще человек! Для эльфа оттуда это вообще… Ну, так скажем, это позволило ему разглядеть то, что у тебя в душе. А эльфы, кстати, не ценят внешнюю красоту, если ты вдруг не заметила. Для них красота – штука привычная и неинтересная. Они все красивые. Аж скучно. Ты б видела мою Эвиану… знаешь, какая она была? А я? Совершенно обыкновенный.

– Мужчина должен быть чуть-чуть получше обезьяны, – пробормотала Лена, – и то необязательно.

– А ты об этом, например, Гарвина спроси, – посоветовал Маркус, – или Ариану. Делиена, ты хоть понимаешь, что ты просто хорошая баба? Добрая, искренняя, душевная, понимающая? Это редкость для женщины – желание понять. Поверь. Тебя не тянет мужиками крутить, ты прямая и естественная, даже не кокетничаешь совсем. Это тоже… нечасто встречается.

– А я не сексапильная, – выдала Лена и потом еще пару минут объясняла, что такое сексапильность. Маркус хохотал так, что даже закашлялся, да и шут фыркал тихонечко, несмотря на свою подавленность. Продышавшись, Маркус сказал:

– Об этом позволь уж нам судить, ладно? Я-то твоей магии не пробовал, однако… непрочь… В общем, щас шута выгоню и его место займу.

– Рискни, – предложил шут недобро. Всерьез воспринял, что ли?

– Рискну, – легко пообещал Маркус, – раз у тебя дурман-трава, а у меня нормальное мужское желание. А ты чего под одеяло с головой прячешься? Не бойся, я сначала его на мороз выгоню голым, а уж потом к тебе приду. Охота вам обоим делать событие из ничего? Шут, ну ты маленько головой работать можешь?

– Маленько могу, – недовольно проворчал тот, сжимая под одеялом руку Лены.

– Ну и поработай. Тебя что смущает-то так: что, пока я вас не свел, ты и не помышлял о ней?

– Почему это я не помышлял? – возмутился шут.

– А кто мне говорил: не как мужчина, не как женщина?

– Мало ли что я говорил на второй день после встречи? Я вообще… крови много потерял, соображал плохо… Я тогда вообще, считай, не в себе был, потому и к кресту попал… Но… – Он отчаянно покраснел, потом так же побледнел и с большим трудом начал говорить свою правду, без которой все бы легко обошлись. – Но после того как ты нас свел, я уже не мог без нее обходиться…

– Ты год без нее обходился, – безжалостно перебил Маркус, – однако вполне довольствовался другими женщинами. Ты сколько спал не с ней, а рядом с ней по возвращении? Тебе что нужнее – быть возле нее или с ней?

– Мне все нужнее.

– Делиена, хочешь совет? Выгони. У него своя кровать есть, пусть там и спит. А ты одна. Днем вместе будете, как обычно, а вот повоздерживайтесь от любви, там и посмотрим. Сможешь, шут?

– Смогу, конечно. Только не хочу.

– И я не хочу, – объявила Лена, чувствуя, как пламенеют уши.

– Тогда чего вам обоим надо? – удивился Маркус. – Рош, ты решил исследовать природу любви? Тебе, дураку, не ясно, что ты ее просто любишь?

– Не просто!

– Не просто. Сильно. Всерьез. По-настоящему. Ты знаешь ее как женщину, ты любишь ее как женщину и вообще у вас полное соответствие. Что тебе еще надо? Или ты готов назвать то, что чувствуешь к ней, привычкой? Давай как шут отвечай – правду!

– Нет, – немного изменившимся голосом ответил тот. Он всегда говорил так, когда говорил как шут. Словно что-то заставляло его говорить, а он сопротивлялся. – Я не могу назвать это привычкой. И любовью не могу. Это что-то другое. Большее. Она мне нужнее воздуха. Нужнее самой жизни.

– Эвиана тоже была мне нужнее воздуха, – сказал Маркус серьезно. – Все девять лет. И сто девять лет было бы то же самое. Почему я в этом не сомневаюсь, шут? Да в конце концов спросите у Владыки, он ведь тоже ее знает, он тоже знает ее силу. Делиена, тебе неудобно, так пусть он спросит. Уж поверь, мужчины между собой говорят о женщинах ничуть не реже, чем женщины о мужчинах. В том числе и о тебе. И вообще, чем отношения выяснять, лучше б занялись чем другим. Сказать чем?

Лена швырнула в него подушкой, которую он, естественно, поймал, отправил обратно и улыбнулся как-то отечески.

– Милая ты моя, он пусть думает, что хочет, до истины докапывается, но ты можешь быть совершенно спокойна: если это и зависимость, то не такая, как от дурман-травы. Это вообще такая простая и незатейливая любовь. Он, похоже, любит все усложнять, пусть развлекается, раз без проблем жить не может.

Он встал, потянулся и плотно-плотно закрыл за собой дверь. С намеком.

– Может, он прав? – спросила Лена на всякий случай. Шут солнечно улыбнулся.

– Что я тебя люблю? Это само собой.

– Тогда почему ты о себе все время какие-то гадости думаешь? Кто-то сказал, что ты мной пользуешься, – ты и поверил. Потом услышал, что мне мешаешь, – опять поверил. Теперь вот зависимость какую-то нашел. Ты руки-то не распускай, дай договорить…

– Разве я тебе мешаю говорить? – удивился шут.

– Очень даже мешаешь.

– Тогда не говори. Я просто не хочу, чтобы между нами что-то стояло.

– Так и не ставь! Или я тебя выселю.

– Только не сейчас, ладно, а? Зачем тебе такая длинная рубашка, неужели холодно?

Вот закалиться за эти зимы Лене не удалось, как не удавалось и всю прошлую жизнь. Она мерзла, хотя топили в доме неплохо, а комнатка у нее была как раз за печкой, но согревалась Лена почему-то только под одеялом. Правда, она уже не размышляла на тему «а что подумают другие», пусть что хотят, то и думают, поэтому, если было холодно, надевала свою толстую вязаную кофту и по дому ходила не в носках, как мужчины, а в мягких тапочках, которые ей сшил местный сапожник из толстого сукна и тщательно выделанной шкурки какого-то хищника, судя по пятнышкам, рыси.

Эльфы жили в полной гармонии с природой и животных убивали исключительно для еды, а рыси не повезло: она оказалась настолько глупой, что набросилась на охотника и он был просто вынужден ее задушить, подумал – и снял шкуру, специально для Лены – может, она коврик у кровати захочет положить, люди это иногда делают. Но Лена нашла ей другое применение: у нее теперь были сапожки на рысьем меху и домашние тапочки. Кстати, эльфы это приняли куда лучше, чем коврик, сочтя более практичным применением. Одобрили. Хотя и сами любили вещи бесполезные, но красивые.

Удивительно, но эльфы не прекращали строительства и зимой. Стены первого каменного дома были готовы, было в нем три этажа, а Милит говорил, что будет нечто вроде мансарды, так, во всяком случае, Лена поняла его объяснения. Кроме того, к нему, выражаясь современным языком, были подведены коммуникации, то есть проложены водопроводные трубы и трубы канализационные, а также было выстроено очистное сооружение, правда вместо фильтров и решеток там предполагалось периодическое магическое очищение сточных вод перед сбросом их в реку. В реку, собственно, попадала уже практически чистая вода. Лиасс уверял, что он последнюю зиму живет в палатке, да и молодежь тоже еще летом переселится в нечто вроде общежития, и в последующем дома будут строиться уже для новых семей, но так же коллективно. Потому что быстрее.

«Палаточная» молодежь не имела семей: все погибли во время войны. Эльфы жили с родителями до тех пор, пока не обзаводились собственными семьями, и никого это не напрягало, потому что родители не вмешивались в жизнь и развлечения взрослых детей, да и подросткам предоставляли достаточно свободы. Выполнил свои обязанности по учебе и дому – делай что хочешь, спи где хочешь, хоть под кустом, только не жалуйся, если под тем кустом замерзнешь. А вот ранние связи при всей вольности нравов были очень редки и возникали исключительно от безумной влюбленности, но обычно эльфы лет до двадцати пяти, как не старше, не заходили дальше скромного держания за ручки. Все было поставлено на рациональную основу. Дома бы обзавидовались.