Текст книги "Таша (СИ)"
Автор книги: Тамара Шатохина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)
Надо бы помочь, сделать и себе шаг ему навстречу, да только я не знала – в которую сторону?
Глава 9
А потом случился Микей… Я вначале глазам своим не поверила, когда увидела, как он вяжет за повод коня возле домика стражников. А потом губы сами расползлись в улыбке, и я засеменила, заспешила к нему, придерживая руками живот. Он увидел меня и тоже кинулся навстречу. Встретились посреди двора, и я невольно качнулась к нему, как к родному. К тому, кому доверяю, кто никогда не обидит. Он осторожно обнял меня, а я прислонилась щекой к его груди. Бляшки из светлого металла, украшавшие кожаный нагрудник, захолодили щеку… Запах хорошо выделанной дорогой кожи, мужской рубахи с отголосками мужского и конского пота, окутал, обнял меня вместе с его руками. Стало хорошо и уютно, только большой живот мешал, что он и отметил весело:
– Ого, как тебя раздуло, солнышко! Когда только успела, я ж тебя худущую до места довез?
– А я соскучилась, Микей…, сама не ждала такого. Как вы там с Хараздом?
– От ран давно оправились, начальство мелкой службой да тренировками загоняло. Так что уже скоро опять в поход.
– К нам, в степи? – почему-то испугалась я. Взяла его за руку и повела за собой к колодцу.
– Умойся с дороги, я покормлю тебя. А потом попробуешь моих пряников. Помнишь – я про них рассказывала? – тихо радовалась чему-то я.
Он тоже улыбался, вглядываясь в мое лицо. Потом умылся из колодезного ведра, отфыркиваясь и разбрызгивая воду вокруг себя. Принял из моих рук утиральник и выдохнул счастливо:
– Как же я соскучился… гадов ведун не подпускал и близко к тебе. Тарус с великим трудом уговорил его – я вчера ему за это выпивку выставил. До сих пор голова болит.
– Ты же ему выставил! От чего же болит у тебя? – смеялась я и он вместе со мной.
Их отряд вскоре уезжал, но не в степи, а куда-то в другую сторону. Я не понимала его объяснений – куда, и потому сильно беспокоилась. Для себя решила попросить потом у Мастера карту государства. Хотелось знать, почему-то очень важно было, чтобы он ехал в безопасное место. Грамоте я была обучена, посмотрю потом и разберусь.
Я накормила его, мы долго говорили обо всем на свете, сидя за столом. А в обратную дорогу я нагрузила его гостинцами для Харазда – медовыми пряниками. Провела его до самого тракта, а потом он меня зачем-то – обратно, почти до самого дома.
– Чтобы я думал – дошла ты или не дошла? Таша… я не знал – примешь ли от меня? Так что в доме у ребят подарочек для тебя – забери. Холода вскоре… Я еще не раз приеду, мы только через две седьмицы уйдем – всего на оборот луны. Потом сразу – к тебе. Ты не рожай в ближайшие дни, – всерьез уговаривал меня смешной парень, – дождись меня. Я люльку присмотрел для сына – просторную и ладно сделанную. От нас с Хараздом тебе подарок на родины. Сейчас побоялся брать с собой – вдруг прогонишь?
– Не прогоню, что ты такое говоришь? – ласково улыбалась я, – и люльку приму. Вы же от сердца?
– От всего…
Славна спросила меня, когда он уехал:
– Кто тебе этот стражник? Ты светишься вся. Не отец твоему сыну?
– Нет. Просто верю ему. Хороший… легко с ним.
Кроме этого раза, он приезжал еще трижды. В следующий свой приезд притащил люльку, а в люльке еще много всего. Опять мы с ним говорили и не могли наговориться, бродили по дороге, держась за руки. Славна сказала, что мне нужно больше ходить и меньше сидеть и лежать. Вот он и выводил меня на прогулки.
Уже наступила осень, пожелтели деревья вокруг усадьбы. Пропали летние запахи, потянуло пряной горечью павшего листа, дровяным дымком от домашних печей. Носило ветром тонкую надоедливую паутину. Та, которую он еще не оборвал, смотрелась, как кружево из мелких дождевых капель. Я будто впервые увидела все это, радовалась, любовалась. Любовалась Микеем… цеплялась за его руку, не хотела отпускать от себя. Ночами думала – а, может, это он? Уже почти верила, что именно он будет рядом со мною. Та рука в видении была такой же крепкой и надежной, а еще – любимой. Смогу ли я полюбить Микея? А то, что делается со мною сейчас, какими словами можно назвать это?
Ближе к вечеру, в последний его приезд, опять взялась проводить его, но, зайдя за первые же деревья, он намотал конские поводья на крепкую ветку и шагнул ко мне. Взял в свои ладони мое лицо и наклонился, заглядывая в глаза. Вдруг так захотелось довериться… узнать… и я тихо и покорно замерла. Он тронул губами мою щеку, потом легонько поцеловал уголок рта… вздохнул и прижав меня крепче, потянулся к губам. А я вдруг вспомнила про свое неосмотрительное обещание и потерянно сжалась в его руках. Он отступил на шаг, и я виновато заглянула в темные глаза – он улыбался. Подмигнул и сказал совсем не расстроено, а казалось, сдерживая радостный смех:
– Ты же понимаешь, что для меня это временное отступление? Ты не оттолкнула меня. Готовься теперь, солнышко рыжее… жди. Моя ты.
Мы еще постояли обнявшись, а потом он вскочил на коня и отъехал, часто оглядываясь. А я радостно и согласно улыбалась, глядя ему вслед. Он видел это.
Его отъезд сейчас был мне на руку. Мне нужно было совсем немного времени – подумать. Может, посоветоваться с Мастером. Только что-то подсказывало мне, что сейчас решить должна только я сама.
Меня любили… и любили очень сильно. Я понимала и видела это, а в груди поселилось мягкое, отзывчивое тепло, как отклик на эту его простую, понятную мне любовь. Безо всяких трудностей, обреченности, условий, без обещаний и клятв. Я же сразу отказала ему, а он все равно любил. Узнав, что жду чужое дитя – продолжал любить. Любил такую, как я есть – маленькую, рыжую, всплошную усыпанную яркими конопушками, с огромным животом, из-за которого я уже своих ног не видела.
Его держали вдали от меня, а он все же нашел способ обойти запрет и прорвался. Даже уезжая, оставил мне это тепло, радующее и согревающее душу. Может я и глупая, но не совсем же? И понимаю, что мне хочется ответить ему и не хочется терять. Значит… нужно просить Юраса вернуть мне обещание верности, которую я больше не хочу хранить. Которое ему, скорее всего, совсем не нужно.
Теперь мне хотелось не только любить кого-то всю жизнь, но и быть любимой. А если исчезло проклятие, то я еще и могу это. Просто нужно протянуть руку и взять то, что мне так щедро дарят. Не жалеть обреченно всю жизнь о несбыточном, а жить в полную силу. Простыми, доступными радостями – подавая мужу утиральник, когда он умывается, возвратившись со службы. Глядя, умиляясь, как жадно он ест еду, которую я наготовила для него. Слушать, как заслуженно хвалит меня за нее. Хочу многие ночи с ним, очень многие и очень долгие.
Многое изменилось в моей жизни, а еще больше нужно менять. И чем скорее, тем лучше. Сейчас мне трудно будет ехать искать Юраса – с животом, но вот уже после родин…
* * *
Живот, наконец, опустился и повитуха жила у нас уже второй день. Мы ждали… в печи всегда стояла теплая вода. На твердую широкую лежанку постелили чистое полотно, сняли с меня всю одежду с узелками и завязочками, распустили косы – чтобы легко родила. Из дому больше не выпускали, протопили его хорошо, и я ходила по дому в теплых носках, просторной сорочке и вязаном полушалке. Так же были сняты с пояса и шеи обереги, навешаные Мастером.
– Там узелки на веревочках, да и не надо нам ничего лишнего. Здесь тихо, чего тебе сторожиться и от кого? – удивлялась пожилая повитуха, – сегодня к ночи, я думаю, и управимся. А под утро молозиво ждать будем… а там и молоко подойдет. Ты уже сейчас пей побольше. Не бойся, если и обмочишься в родах – лавку вытрем.
Этого я боялась меньше всего. Ходила по комнате туда-сюда, как велели, и вскоре больно заныло в низу живота, прострелило, я охнула. А повитуха довольно потерла руки.
Что такое роды, да первые, да когда дитя крупное – лучше и не знать никому. Я не обмочилась, но накричалась до хрипоты, и вымокла от пота до нитки. Внизу наболело так сильно, что тычки здоровенной кривой иглой в живое тело, а потом и продергивание за ней шелковой нити казались комариными укусами.
У меня на груди лежал сверточек – уже вымытый, запеленатый и уснувший сынок, а повитуха, заворачивая послед в новую холстинку, приговаривала:
– Такой богатырь… ясное дело, что порвал мамку. А как же… потерпи чуток пока заживет. Я всегда хорошо шью – и рожениц, и рубленые раны, и порезы… у меня на это легкая рука. Скоро даже и не вспомнишь. Поспи теперь, я подложила под тебя тряпицу, не переживай.
Дитя от меня забрали, сказали – чтобы не заспала. Нельзя совсем маленького держать под боком – ненароком можно задавить во сне… такое бывало. Его положили в люльку, что подарил Микей, а мне стало хорошо и спокойно – и от этого, и от того, что все закончилось, и что дитя здоровое. Засыпая, думала, как приложу его утром к груди, кормить буду… и разливалась внутри вместе с облегчением тихая, спокойная радость и уверенность, что все будет ладно и благополучно.
Ночью все спали, а меня подняло и вывело на улицу… только и успела вступить в большие валяные сапоги да зацепить по пути тот самый просторный полушубок, дареный Микеем в его первый приезд. Широкий от груди, светлый, опушенный темным мягким мехом, он вмещал меня и с животом. А сейчас я завернулась в него почти два раза.
На крыльце было пусто и холодно, темно посередине ночи. Не светилось в окнах у стражи, не слышались шаги дежурного охранника. Я тихо стояла и ждала чего-то…. и дождалась – по лицу мягко скользнул порыв ветра, поиграл волосами, обвил, обнял, шепнул в ухо:
– Ненаглядная моя… солнышко ясное…
– Мике-ей… – горестно простонала я, – Мике-еша-а…
Задохнулась, пошатнулась… ветер мягко поддержал, подпер с боку, ласково прошептал:
– Прости, милая, глупо вышло, нечаянно. Ты отпусти меня, лапушка, сам я не оставлю тебя – тянешься ты ко мне. Отпусти на ту сторону, освободи от себя… Вот только поцелую тебя… – прохладный ветерок ласково пробежался по губам, я жадно приоткрыла их. Возле уха послышался тихий довольный смех.
– Любимым уйду. Легко уйду и вернусь потом легко, ты только помни всегда, а сейчас отпусти-и…
– Останься, – плакала я, – будь рядом, говори со мной.
– Нельзя-а… убью всякого. Не подпущу к тебе… жизни тебе не дам. Не хочу для тебя такого, отпусти-и… только еще поцелую… и шейку… запрокинь голову, откройся…
– Я отпускаю тебя, отпускаю, – рыдала я, – я не вынесу этого, не смогу! Хочу, чтобы рядом был, чтобы хранил! – перечила потом сама себе.
– Храни-ил… – шелестел ветер, – хранил… оберегал… защищал… ладно… это ладно, но не я. Тебя будут хранить. Не вешай обереги… не бойся ничего. Ты же не боишься мертвых?
– Нет… не боюсь. Что мне сделать, как отпустить тебя? Я сына твоим именем назову! – вспомнила вдруг и услышала печальное:
– Нельзя-а… именем недавно умершего нельзя-а. Назови Зоряном, как моего отца – хороший человек был, долго жил и ушел мирно. Отпусти-и… ждет он меня.
– Как же, ну как? – стонала я.
– Согласи-ись… – пел ветер, – пожертвуй немного себя – иначе не сможем. Сожги чуть своих волос – я с дымком улечу, проводишь меня. Вот только поцелую еще, – пробежался ветерок по моим губам, простонал горестно в ухо: – Ой, мало, мало-о… отпусти… не мучь…
Рыдая уже в голос, я метнулась в дом, роняя на пол полушубок. Прошаркала в огромных сапогах до печи, захватив по пути острый кривой нож, которым обрезали пуповину сыну. Сдернула в сторону печную заслонку, открыв кучу жарких углей на поду. Собрала рукой длинные спутанные пряди, перекинула на грудь и стала срезать, сколько смогла за один раз. Бросала на угли, и опять резала. Они сжимались там, скворчали, корчились в жару. Вонючий дымок поднялся, потянулся вверх, утягиваясь в печной вывод. Я хрипела задушено, всхлипывая и дергаясь всем телом, хватая воздух ртом:
– Отпускаю тебя с миром… со своей любовью. К родным и любящим… к будущей счастливой и долгой жизни. Не забуду тебя… и ты не забывай. Храни меня и Зоряна. Иди… я отпускаю… – оседала я на пол. По ногам стекала кровь… громко упал из руки на пол нож… Охнул кто-то рядом, заголосил…
Глава 10
Родить больно? Да я бы еще три раза подряд родила… Пришла в себя от такой боли, что чуть горло не сорвала от крика, а потом и просто сомлела. Меня расцеживали. От сильных переживаний молозиво спеклось в груди и стало пробкой. Повитуха сразу заметила мои каменные груди, как только они подняли меня с пола. И не дала даже прийти в себя – усадила в кровати, подперев подушкой, постелила на ноги какую-то тряпку и стала «спасать титьки». Я кричала, просилась, даже ругалась на нее дрянными словами, вырывалась, на что получила один ответ – сильную оплеуху, и раз и два…
– Достанет тебе? Или еще повторить?
Я замолкла и перестала противиться ей не от того, что била больно, а от того, что первый раз в моей жизни. Никогда и никто не поднимал на меня руку, даже пальцем не тронул. Хоть и шкодила я в детстве, и ленилась работать в свое время, и словами родным перечила. Журили, строжили, но чтобы вот так лупить?
Спекшееся молозиво лезло из сосков червяками, перед глазами плавал красный туман, боль уже не воспринималась разумом, он оцепенел, не принимал происходящее.
Наконец меня отпустили… я открыла почти невидящие глаза и выслушала все, что про меня думали, и что мне полагалось знать:
– Как есть – дура дурой! Ты что себе удумала?! Едва дитя без еды не оставила! – и опять – хрясь по морде. Я простонала:
– Я слышу, слышу, пришла уже в себя. Не бейте больше.
– Была бы ты моя – прибила бы! Бывало, что и умирали от такого – от молочной огневицы. Хорошо – до жара не допустили, успели. Спасибо потом мне скажешь. Принимай своего сокола – дальше он сам мамку спасать будет.
Она сняла с моих коленей сырую от молока тряпку, швырнула на пол и приняла от Славны попискивающий сверточек с младенцем. Положила его мне в руки и стала пихать ему в ротик мой наболевший сосок. Я застонала, а она засмеялась:
– Это еще что-о? Вот погоди, как зубы у мальца полезут, вот тогда самое веселье и настанет. Они знаешь, как прихватывают, когда голодные? Вот какой герой! Как присосался-то?! И к другой титьке сейчас приложим, пусть работает… ай же, сокол ты мой! Ай, же ж, умница ты моя! – ворковала она над нами. И у меня прошло все зло на нее, вся обида. Если все так, как она сказала, то еще мало била, нужно было сильнее.
Через всю эту боль, через тревогу за сына, за этими побоями и воплями повитухи словно отошло, скрылось за полосой тумана то, что сталось ночью. Я знала, что Микея нет в живых, но это знание как будто стало старым, привычным, устоявшимся. Сейчас я уже не рвалась рыдать, голосить, рвать кусками душу – просто тихо плакала, глядя на Зоряна. Вытирала ладонью слезы, чтобы не капали на него. На красное личико, на носик пуговкой со странными белыми точечками на нем, на длинные реснички, прикрывающие мутные голубоватые глазки. Потом, когда он уже наелся и мокрый сосок выскользнул из крохотного ротика, его уложили в люльку, а меня напоили теплым молоком и велели спать. И я уснула…
Снился наполовину выкошенный летний луг с высокой травой и цветами. На лугу, под высоким деревом – дом. Не как у нас в степи. У нас строили из самана. Это смешанные вместе, плотно сбитые и высушенные солома, глина и конский навоз. А этот дом был сложен из светлого дерева, крыт плоскими деревянными плашками. У дома колодец, тоже под маленькой крышей. Возле стены у дома лавка. Там сидят двое – Микей и пожилой, даже старый мужик. Они похожи друг на друга. У обоих довольные лица, распахнутые из-за жары рубахи… Из дома слышится женский голос:
– Микеша, сынок! Зорян! Идите, кормить буду – готово у меня. Жарко как… – вышла и стала на пороге худощавая пожилая женщина, – хватит вам на сегодня… докосите завтра поутру, по росе. И сгребать сегодня не будем – пускай привянет, уляжется…
Мужики степенно встали с лавки, подошли и умылись у колодца, о чем-то переговариваясь. Потом пошли к дому, а Микей вдруг замер, зябко повел плечами и оглянулся. Поискал глазами и нашел… меня, расцвел лицом, выдохнул:
– Ненаглядная моя… помнишь меня… Спасибо, что дала увидеть себя еще разок… солнышко ясное…
Вглядывался жадно в мое лицо, тянулся ко мне, вбирал взглядом в себя мой облик… Потихоньку и его, и дом с лугом затянуло туманом. Поначалу жиденьким, а потом все более плотным – за которым вскоре не стало видно совсем ничего.
На следующий день у нас были гости – приехал Мастер. Очевидно, на дворе еще выслушал повитуху и Славну. А когда увидел еще и мои ободранные косы, похоже, что его терпение совсем сошло на нет. И я опять слушала, что обо мне думают. Если он хотел испугать меня, то тут очень сильно ошибся. После повитухи мне уже никто не был страшен, уж он-то точно. Я послушала-послушала его и сказала:
– Микей погиб. Прощался со мной вчера, отпустила я его. Сына он назвал Зоряном. А косы обрезала потому, что он так просил. Только так мы и смогли расстаться… и да – если бы он тогда руку попросил отрезать, я бы и ее отрезала… хотя сейчас уже подумала бы… но и то…
– Стало быть, ты и сама теперь понимаешь, что дурь сотворила? – кряхтел виновато Мастер.
– Я сделала то, что должна была. Вы знали про него? – спросила дрожащим голосом, боясь расплакаться.
– От тебя в первый раз слышу. В тихое место они шли, простая служба на спокойной границе… да и не время еще – не могли они дойти до места, не успели бы. Узнаю…
Я побуду тут немного, помогу, подлечу тебя, чтобы быстрее на ноги встала. Потом заберу с собой. Будешь жить у меня в доме. Семьи у меня нет, кухарка раз в день приходит да соседская дочка убирается. Твоего согласия не спрашиваю, подумаешь хорошо – сама поймешь, что так надо.
– Кому это надо?
– Тебе в первую очередь. Учиться тебе нужно. Ты грамоту и ту слабо знаешь, я интересовался, как вас учили. А знать тебе нужно многое – про устройство нашего государства, всего мира. Про соседей наших – хороших и плохих. Нужно чтобы конская спина домом родным для тебя стала. Нужно с людьми научиться говорить, не пряча глаза и не щулясь. Одеваться научишься, как горожанка. Чему еще там? Танцам, манерам, на каблучках ходить…
– А это мне зачем? – тихо удивилась я.
– Я тебя на государственную службу беру – говорил же. Со всеми вытекающими отсюда – денежным довольством, снаряжением… одежкой, то есть… но и службу с тебя спрошу, как положено. А потому ты должна уметь все. Немного подождем, пока сынка не так часто к груди прикладывать станешь, и начнем потихоньку учиться.
Помолчал, пристально вгляделся в меня и жестко добавил, уже не жалея, повторяя и утверждая то, что говорил уже когда-то:
– Ты тогда – еще до Строга, не согласилась бы быть с Микеем. На одну себя надеялась, и надежда твоя была дурная и глупая, детская! Грошиков твоих на один лунный оборот хватило бы, а дальше – подайте люди добрые! Без нашей помощи тынялась бы по свету, дитя под забором родила бы. Если бы и сжалился кто над тобой, все равно не жила бы так, как сейчас – в тепле, чистоте и уважении. А, скорее всего, и не было бы тебя уже – сжили бы со свету неприкаянные души. Кто бы тебя упредил о них, кто бы и чему научил? Мои обереги… – вскинулся, зашарил глазами по мне, – а где они? Их нужно носить, не снимая. Пока не разрешу снять.
– Микей сказал снять – я и сняла. Он другую защиту мне даст – обещал, и я в это верю. Про свой долг вам я поняла. И благодарна за все, что вы для меня сделали. И выгоду во всем этом для себя и сына я понимаю. Не нужно меня уговаривать и заставлять не нужно. Надо так надо. Поеду туда, куда скажете.
Глава 11
Уезжали через три дня. Повитуха давно уже уехала, привязав к моему животу плоскую широкую дощечку. Дощечка больно давила, и я не понимала – зачем это?
– Пузо растянуто – нужно собрать его в кучу, подобрать растянутую брюшину. В общем – надо так. Тогда уйдет все без следа, ровненько будет и ладно.
Носить на себе доску следовало долго, сидеть с ней было неудобно, и я ехала на повозке лежа. Рядом, завернутый в теплое одеяльце, спал сынок. Кроме старого ведуна, вокруг повозки ехали еще пятеро воинов. Все незнакомые мне, смотрели с любопытством, но с разговорами не лезли. Несли службу, как я понимала.
Мимо проплывал голый лес, и вспоминалась поездка по такому же пустому еще лесу, но только весной. С Микеем… Он тогда первый раз показал мне, что я люба ему. Бежали слезы из глаз, а губы сами собой растягивались в улыбке, когда вспоминала это.
Сейчас я уже знала – ночью они конными переходили реку. Порожистую и бурливую. В темноте его конь поскользнулся на склизком подводном камне и завалился, потянув за собой парня, вдавив его в неглубокую воду. Если бы светло – друзья бы увидели, вовремя выхватили. А так не поняли, ждали, что сам поднимется – воды едва выше колена было. И правда – глупо… нечаянно… страшно…
Когда поняла, что подъезжаем к городу, стало знобить. Обняла крепче сына, сжалась в повозке – ждала опять криков в ушах, стонов, просьб… но ничего этого не было. Мы проехали за стену через широкие, окованые железом ворота и я, наконец, увидела город. По мощеным камнем улицам двинулись между высокими светлыми домами, сложенными тоже из камня. Я во все глаза глядела на людей, конные повозки, старалась заглянуть в окна – все было для меня ново и необычно.
Дом старого ведуна находился в ухоженном лесу – парке, как мне сказали. За этим парком, где-то дальше, будто бы стоял дворец самого правителя. Дед повеселел, как подъехали к дому, и стал непривычно говорливым:
– Летом будем жить за городом. Там у меня дом больше и просторнее кругом. А главное – совсем никого. Я сейчас больше люблю, когда людей мало. К старости уже сильно мешать стали, утомляют. Ну-у, вот мы и дома, – повел он рукой и я привстала, чтобы увидеть.
Дом был хоть и небольшим, но очень красивым, просто, как на картинке. Стены из желтоватого камня, а крыша коричневая, темная. Большие окна намыты до зеркального блеска, а между ними по всем стенам вылеплены фигурные белые столбы до самой крыши. Красиво и богато… Ведун спрыгнул с коня и пошатнулся слегка, видно, засидевшись. Стражник, что протягивал мне руку, отвернулся, дернулся к нему… А я, зацепившись ногой за что-то в повозке, стала падать… вместе с сыном, что держала в руках. Вскрикнула отчаянно, понимая, что не успевают подхватить и… медленно поплыла к земле. Выдохнула… и стала на ногах – ровно, устойчиво… взвыла от страха, а в ухо мне тихо рыкнули:
– Теперь я понимаю, зачем я здесь…
Я замолкла и… и больше ничего и никого не было. Ни того страшного давления и головной боли, ни привида перед глазами, а ведь до этого они мне показывались. Голос незнакомый, но не то, чтобы пугающий. Скорее, я перепугалась от того, что падаю. Я растерялась сейчас и ничего не понимала. И тут обозвался Мастер:
– Дальше видно будет, не переживай. Пока ничего страшного не случилось, так же? Тогда прошу в дом. Пятерка, седьмицу несете службу на кухарне. Сюда прислать замену. Раззявы мне здесь не нужны, – отвернулся и первым прошел в дом.
Я оглянулась на стражников. Один из них быстро вскочил на коня и умчался куда-то, остальные терпеливо ждали когда я войду в дом. Пожала виновато плечами и ступила следом за Мастером. Ему виднее – виноваты они или нет.
* * *
Жить в этом доме я привыкла не сразу. Первые дни неприкаянно металась, не зная за что хвататься. Как-то привыкла уже, что мне помогают справляться с сынком, стирают пеленки, кормят готовой едой. Я три дня после родин только отлеживалась, пока была слаба, да дитя грудью кормила. А тут – совсем одна. Кухарка, правда, приходила, но мы ее и не видели. Она готовила еду с раннего утра и исчезала с глаз – ведун и правда не любил лишних людей рядом. Почему тогда меня привез сюда, я не понимала. Это же не просто постоянно мелькающая перед глазами чужая баба, но еще и ребенок – иногда хнычущий, а то и звонко орущий. И по своей привычке – выяснять все при любой возможности, я решила спросить его об этом. И он не рассердился, он вообще был очень терпелив со мной, это я давно заметила. Ответил и объяснил неожиданно подробно:
– Знаешь, как называется наше государство?
– Тарт… конечно, знаю.
– А раньше звалось ТартР. И знаешь – почему? Эта буковка – Р, она начало слова, обозначающего королевскую власть – Рэгинум, что принято во всем мире. Тарт был раньше королевством. Но они – короли, ушли… И вот государством руководит уже правитель. Сейчас это Владислас из рода Драбантов, умнейший и способнейший из всех правителей, которых помнит наша история. Ему удалось многое, и от многих трудностей и сложностей его усилиями и талантами удалось уйти.
Мудрый, грамотный правитель – это главное для любого государства. Он окружил себя единомышленниками, надежными помощниками, что исключило всякие козни, интриги и противодействие его правлению. Хотя есть еще многое в самом государстве, что требует решения и действия – гиблые Болота, Змеиный лес, Проклятые маяки на далеком диком побережье… другое что по мелочи… но главная опасность осталась одна – степняки.
Они слабее нас телом, более отсталые во всем, но за последние годы стали настоящей угрозой. Представь себе корову на выпасе… Она большая, а слепни маленькие, но кусливые, надоедливые, а еще и ядовитые. Они не дают корове спокойно поесть травы, полежать, отдохнуть. Лезут в глаза, в уши, жалят и так все время, почти каждый миг. Что дальше? Корова не ест, худеет, слепнет, не дает молока… гибнет, если не спасти ее от этой заразы…
– Так а…
Степняки, как те слепни – беспокоят постоянно и жалят, жалят! Они нашли наше слабое место, самое дорогое, на чем держится все в Тарте, да и не только в нем. Это ведуны, которым покровительствует Сила воинская, воздуха, земли, огня и воды. Ты же понимаешь, что это и врачевание, и урожаи, и защита – буквально все.
Они бьют по нам. И научились этому не так давно, за жизнь всего одного поколения. Последние тридцать-сорок лет они выбивают, а если удастся, то ритуально умерщвляют ведунов, питая их Силой своих идолов. И сейчас уже не важно – научил их кто или они сами пришли к этому, но это работает и работает против нас.
– А-а…?
– К нам вернулись Короли! Те, кто владели такой страшной Силой, что могли ставить на колени все вражье войско разом – просто повелев бросить оружие и… – ведун улыбнулся, покачал головой и продолжил: – А еще разуться и босыми идти по зимней степи до самого заката солнца… а потом – уснуть в ней вечным сном. Степняки подчинились ей – Королеве и сделали все, как она повелела. Мы потом проверяли… наши люди видели вражьи тела в степи, обглоданные волками…
Это сталось в той битве, что случилась уже после вашей Зеленой Балки. Она сражалась там плечом к плечу с бывалыми воинами – сильными, опытными. Но победу принесла она – маленькая синеглазая девочка. Враги ушли, куда она велела и покорно сгинули. Об этом, конечно же, узнали другие и сейчас пока на границе со степняками тихо – набеги прекратились. Только вот охотиться за ведунами они не бросили – ты знаешь про Строга.
– А я…?
Ведун отмахнулся от меня, не давая сбить себя с мысли и продолжил:
– Я думал… все мы, ведуны и Совет, думали, что вот оно – наконец! Королева! Все делали, чтобы помочь ей, чтобы и после нее на троне Тарта сидели такие же сильные Короли… ан нет… Баба, она и есть баба, а потому для нее на первом месте всегда дети, любовь и семья. Этого мы не учли, не придали должного значения, а еще не верили ей, думали – мы умнее. А получилось, что не только она со своей бабской придурью, которая таки есть… но и мы по уши о… ошиблись.
– Так, а я…? – не понимала я – как все это касается меня? Но ведун, видно, решил все рассказывать по порядку:
– Она сбежала… от нашей опеки, от того, что на нее и правителя давили и заставляли делать так, как считали правильным мы. Королева эта – жена Владисласа. Где она сейчас – не знает никто из нас и это в основном… моя вина. Но ее ищут и со временем, конечно же, найдут.
И вот теперь – каким боком тут ты? За последнее время для меня непонятным явлением стали только она и ты. И я сердцем чую, что ты тоже не просто так появилась, что послана зачем-то… сильно меняется что-то в нашей жизни. Время, видно, пришло. Я не справился, не понял и потому наделал ошибок – с ней. С тобой тоже… не пускал к тебе Микея. Думал – не до него тебе. Защищал тебя, давал время прийти в себя, понять свой дар, приобрести уверенность в своих силах, женских в том числе, просто ребенка родить! И вот! Я сейчас клятвенно обещаю тебе, что ни словом, ни делом не позволю себе управлять тобой. Не стану никогда заставлять и давить, но беречь стану всеми силами. Потому ты и здесь – на моих глазах. До той поры, пока не поймем мы с тобой – что ты такое? Что можешь? Кем стала? Тогда решишь сама для себя – все решишь.
А сейчас прости меня за Микея, если сможешь. И не думай пока обо всем этом сильно, будет еще время. Займись сыном, привыкай в доме, говори мне, если что нужно.
И про то, что случилось, когда ты с повозки падала, тоже прояснится со временем. Опасности для тебя в этом нет, понятно же, что тебя оберегают. Может статься и такое, что со временем за эту защиту придется платить. За просто так не бывает ничего. Но я думаю, что плата будет посильной для тебя.
