Текст книги "Таша (СИ)"
Автор книги: Тамара Шатохина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)
Глава 7
Жить в лесу я не привыкла. Родилась в степи и росла, никуда до недавнего времени не отъезжая из родного дома. У нас там широкий простор, небо высокое, с громадами облаков… То выбеленное страшной, иссушающей жарой с середины лета, то низкое – затянутое тяжелыми серыми тучами.
В степной балке, где пряталось наше село, росли, конечно, деревья, выносливые к страшному зимнему холоду, утомляющей летней жаре да сильным ветрам – приземистые яблони с мощными стволами, распластанная по земле айва с мелкими кислыми плодами. Крепкие ягодные кустарники – и дикие и выведенные людским умением. По высокому краю балки курчавились гнутые, замученные постоянными ветрами кустики с вытянутыми в одну сторону стволами.
Здесь же, в лесу, небо скрывалось за высоченной могучей порослью, названия которой я зачастую раньше и не знала. Когда уже смогла вставать и ходить, мне разрешили гулять в лесу около дома. Ведун сказал, чтобы я не боялась – тут чужих не бывает. Но мне не очень верилось – они и тех, кто деда убил, не ждали к себе. Поэтому я прогуливалась только по окраине леса и так, чтобы не упускать из виду большую усадьбу, в которой меня поселили.
Почему я вдруг стала бояться за себя и за дочку? Причина была – разом ведь все навалилось… Жила себе и жила, а тут… покойники эти. Душу тянут, выворачивают наизнанку страшной жалостью к их судьбе.
И это непонятное мужское внимание… что ж раньше не видел никто в нашем селе, что я «солнышко ясное», «девочка нежная», «краса желанная»? Что ж он не видел этого во мне, не хотел меня, пока сама не напросилась? Крутилось в голове что-то, не давало покоя. Будто вот-вот вспомню что-то важное и тогда пойму все. Мучила, мучила голову, а понять ничего не получалось.
Еще и это знание про степняков, про страшные жертвы… Почему-то сразу всплывали мысли про маму. Про то, как она иногда уходила далеко в степь, на целый день. А вечером возвращалась тихая, с опухшим от слез лицом. Тогда спать ложилась со мной, обнимала всю ночь, гладила по голове. Я, пока маленькая была, просто радовалась этому. Когда подросла, уже со страхом ждала ее из степи, сильно переживала, беспокоилась. Понимала уже, что плохо ей, что нужно не меня, а ее обнимать и жалеть, что я и делала. И по непролазной грязи, и по дождю с ветром, и снежной зимой ее тянуло туда. Не так часто, всего раз-два в оборот луны, но шла же… Ходила туда сколько я ее помнила, и в тот раз тоже – когда закружил, завел ее внезапно налетевший буран.
Я многого не понимала, не знала, а мне не спешили объяснить и рассказать – что я теперь такое, чего ждать мне, какое умение вселил в меня Строжище? И сколько еще будут рвать мне душу мертвецы, что нашли дорогу в мою голову? Что не упокоенных душ у больших поселений больше, это я уже поняла. Как и то, что я нужна почти всем им.
У каждого была своя причина, по которой они не могли спокойно перейти на ту сторону, где ждали их умершие раньше родичи. А хотел туда каждый, и во мне ясно видел помощницу в этом. Так оно и было – я помогла тому горбоносому мужику, потом спасла от незаслуженного наказания брата погибшего парня, а заодно и их мать от страшной смерти с горя. Даже ценой своей рвущейся от жалости души я готова была им помогать. Хоть и сильно болела потом. Но не сейчас готова, когда подозревала, что вместе со мной болеет и дочка.
Как спасти, защитить ее от этого? Мне не научили, но увезли сюда, где не звучат крики о помощи в моей голове. Где не схватят степняки и не привяжут нас с дочкой к злому идолу. Меня убрали, отгородили от людей. Даже стражники, что сторожили меня, были незнакомые и близко не подходили, не заговаривали. Только следили неусыпно. Я подозревала – кроме того, что я боюсь всего, что сталось со мной, боятся и меня. Или за меня… хотя скорее всего – первое.
Потому я и сама сторожилась, далеко не уходила, хотя мне и не запрещали. Говорила только со Славной, и ждала. Ждала уже целых три седьмицы. За это время заметила, что у меня обозначился небольшой материнский животик, налилась и потяжелела маленькая до этого грудь. От того, что кормили меня вкусно и сытно, я слегка округлилась и посвежела. Славна намывала меня в новом для меня месте – бане, и хвалила:
– Вот это дело, это уже хоть что-то. А то каждая косточка на виду…
Даже волосы отливали сейчас не тусклой ржавчиной, а яркой осенней рыжиной с примесью золота надо лбом. Словно и правда поцеловало меня солнце, упал на косы его кусочек и задержался там… надолго ли?
* * *
Уже совсем потеплело. Я ходила по двору усадьбы в светлой юбке с вышитым фартуком и простой белой сорочке, даже не накинув поверх легкую душегрею. Еще когда поселилась здесь, сразу перебрала все свои пожитки и отложила в сторону темную и цветную одежду – душа не лежала. Привела в порядок светлые сорочки и юбки, платье и фартуки, их и надевала. Глядя на то, как часто я стираю свои одежки, Славна принесла и отдала мне кое-что из того, что стало мало ей или надоело. Я перешила подарки на себя и теперь одевалась только в светлое. Это стало одной из немногих доступных мне малых радостей.
Про Славну я знала мало. Женщина не называла это место своим домом, хотя и вела себя в нем, как хозяйка.
Однажды днем к усадьбе подъехал целый воинский отряд. Правда, в нем были не только воины. На светлой кобылке, смешно задирая стремена вперед и в стороны, трусил странный мужик – одетый в просторную одежду, с жидкими волосами и бородкой. А еще, похоже, сильно уставший или больной.
Рядом с ним, на красивом гнедом жеребце ехал почти такой же старый человек. Но этот смотрелся орлом, хоть и был невысок и сухощав – в воинской справе, которую носит стража, с пристегнутой к поясу саблей, коротко стриженый и гладко выбритый.
Мы как раз вышли во двор и встретили старших, как положено – с поклоном. Деды оставили лошадей, чтобы за ними доглядели молодые и подошли к нам со Славной. За ними шел высокий худой воин приятного вида – с карими глазами и длинноватым ровным носом. Уже не юноша, но еще и не достигший среднего возраста.
Подходя, все трое смотрели на меня. Деды – с интересом, а тот, что моложе – остро, недобро. А я вдруг узнала его и сердце замерло – видела его в наше селе. Этот был в том же отряде стражи, что и он. Был его соратником, а может и другом… точно знал о нем – где он, что с ним, выжил ли? Я дернулась к нему и не знаю, что он увидел на моем лице – ожидание или надежду, а может – радость? Сама не знаю, что нашло на меня, только взгляд его не то, что бы потеплел, но уже не пугал так сильно.
И тут старик-стражник ляпнул, сразу перестав мне нравиться:
– Так это ты, краса, с мертвяками разговоры разговариваешь?
Как по живому полоснуло обидой – это он так про маму мою, про бабушек? Про парня, болевшего душой за родню? Про того мужика, что хуторян о медведе упредил? Про того же Строга, что под лед кинулся, чтобы своей силой вражьих идолов не кормить? У меня лицо перекосило, и не смолчала, не смогла:
– Вы бы постарались выбирать слова. Вам бы пора уже с большим уважением говорить о них.
Дедок задохнулся от смеха, ударил руками по своим бокам.
– Ай, умница! Уже за своих их держишь, заступаешься? А мне пора уже задуматься, говоришь? Сбрехал Гнат, никакая ты не забитая! И не тихоня! Ох-хо-хо…
Отсмеялся и по-хозяйски позвал в дом тех, кого посчитал нужным звать – меня, высокого воина, старичка в балахоне и еще одного из приехавших – самого молчаливого и спокойного с виду. Чем-то он похож был на высокого, только одет иначе – не как воин и годами постарше. Светлые внимательные глаза быстро обежали все вокруг и меня с ног до головы. Глядел ровно и прямо, и я поняла, что, если что, то его следует бояться в первую очередь.
Мы расселись за столом, и веселый дед вынул из кармана коробочку и дунул в нее. Оттуда пылью сыпонула мелкая мошка и разлетелась в стороны. Я возмущенно замахала руками, а он тихо рыкнул, уже не веселясь:
– Не маши! И не смотри на меня, будто я тебя съесть пришел. Нежные какие все…
Оглянулся, поискал глазами, и я заметила, что второй старик уселся на полу, привычно скрестив ноги, да так и сидел там, прислонясь к стене и прикрыв глаза. Тот, что выпустил мошку, вздохнул и обернулся ко мне:
– Я ведун на воинской службе. Можешь звать Мастером. Тарус, – он кивнул на длинноносого воина, – тоже. Стас из тайной государевой службы, а это… тоже нужный человек. По нашему понимает, но сам говорит плохо. Устал он, так что пускай себе сидит… как привык.
Ты тоже, наверное, устала ждать. Так что сразу к делу – с мертвыми говорить может только он, – ведун кивнул на сидящего на полу, – да еще пара людей… но они совсем уж далеко отсюда. Я расспросил его, узнал уже то, что сам хотел. И уговорил ехать сюда – вдруг ты захочешь что уточнить? Но про это потом…
Ты родом из Зеленой Балки, лет тебе шестнадцать с небольшим. Стало быть, знал я твоего отца, и имя его могу тебе сказать. Не бойся, – расстроено махнул он рукой, – можно, давно уже можно. В тот год, как они слюбились с твоей мамкой, частые набеги были. Много тогда стражей полегло, сшибка за сшибкой… В те времена туда втрое больше воинства посылали, а возвратилась едва пятая часть. Тогда и отец твой сгинул… Таша. Тоже ведун был, при войске. Не самый сильный, и ничего в тебе от его воинской силы нет.
– А-а…? – выдохнула я.
– Рыжий и глаза карие. Только ты веселее раскрашена, девочка. И похожа, видно, на мамку. Только вот масть отцовская. Звали его Ташем…
Я вздернула руки к щекам, а он не дал – перехватил их и держал. Сердито рявкнул:
– Кто тебя учил так делать?! Нельзя тяжелой бабе в страхе за лицо хвататься – с уродливыми пятнами дитя родится. Сиди тихо, слушай и руками не маши! Тебе необходимо знать все это, а мне некогда бабьи вопли слушать да слезы утирать. Тяжко слышать будет, но ты же хочешь узнать?
Так вот – мне страшно думать про это и говорить тяжко, но… тела твоего отца не нашли. А это значит, что тебе есть за что мстить степнякам, дочка. Ты имеешь святое право на самую страшную кровную месть.
Опять остановил меня взмахом руки, не дал ничего ни сказать, ни сделать:
– Потом… Если захочешь, вдвоем с тобой поплачем о нем. А пока… вот еще что важно: нет на тебе никакого проклятья, девочка. Нет, как нет… Я умею видеть такое и ясно вижу – чисто все.
Я на время застыла с раскрытым ртом. Потом все же спросила:
– Как это нет?
– Да вот так и нет. Совсем. С чего ты вообще взяла, что оно есть?
– Потому что оно… было.
– Такое возможно. Только любое проклятие не вечно, для каждого есть свой срок. И может такое статься, что срок этот уже вышел, ограничившись твоей мамой, а может и до нее еще. Или было выполнено какое-то условие, при котором оно утратило силу.
Я потерянно молчала, обдумывая его слова. Значит, мама могла иметь семью? Выйти за мужа – моего отца…, родить много детей… и сыновей тоже. А я? И улыбнулась тому, что роилось в моей голове.
– Это ничего не меняет для меня. Но за свою дочку я рада, сильно рада. Спасибо, что сказали.
– Это ты про которую дочку? Ты сына ждешь, если что. Свет маленькой души виден и разнится. У сыновей он ярче, у дочерей – мягче, теплее.
Опять я растерянно замолчала, не зная, что сказать на это. Руки с лаской потянулись к животу… Сынок? Наверное, мне все равно, кто родится – любить буду так же сильно. Вот только с сыном все будет не так просто – ему нужен отец. Одинокая женщина не вырастит воина, не научит твердо держать оружие в руках. Даже если он захочет выращивать хлеб, то все равно должен будеть уметь защитить свою семью. А еще – принимать мужские решения, вершить мужские поступки.
Я не думала про сына, когда шла тогда в крепостцу. Не подумала – за кем будет ходить хвостиком мой сынок, когда подрастет? Кому станет заглядывать в рот, признавая главенство над собой во всем? Ждала, что он одарит дочкой. Да, с ней было бы проще…
– В нашем роду всегда рождались только девочки. И я видела дочку! Во сне – в будущем. Так ясно привиделось мне в той избушке у Строжища… Может, вы все же ошиблись?
Старый ведун вдруг подобрался весь. Тот, который Тарус, выпрямился на лавке и застыл, внимательно глядя на меня. Даже тот, из тайной службы – Стас, повернулся ко мне всем телом. И с пола послышалось шевеление, там поднял голову усталый старик и открыл глаза. Очевидно, я сказала что-то очень важное для них. Старый ведун хмыкнул, оглядел своих товарищей и спросил меня:
– А ты точно дочку видела? Платьишко там… косички? Сама-то не ошиблась?
И я задумалась. А ведь правда – кто лежал в той люльке, я не видела. Просто маленький сверточек – запеленатый младенец. Потом за ручку держала кого-то маленького и родного – знала это, но вниз не смотрела, а смотрела на ту женщину. А главное – на полянке я видела бегающих деток, там были и девочки и мальчики. Почему я решила, что именно девочка – моя? Наверное, потому что ждала только ее. А ведун продолжил:
– Так что ты там видела про дочку? И почему для тебя ничего не изменилось? Не жалеешь, что все могло быть по-другому?
– Нет, по-другому ничего не могло быть, – решила я прояснить для него то, что давно поняла для себя: – Гляньте на меня – кто возьмет такую в жены? Да мне никто другой и не нужен. А ему я не пара.
– Кто он? Как его зовут? – подобрался ведун.
– Я не знаю, не спросила, – поникла я головой, – для меня это было запретное знание.
– Чудо чудное…, – выдохнул старый ведун, – так что же с тобой не так, можешь сказать?
Я пожала плечами, подивилась его непонятливости:
– А то вы сами не видите! Я же рыжая и рябая вся. А еще маленькая и худая, нескладная.
– А я вот слышал, что к тебе клинья уже подбивали, чуть не замуж звали, – хмыкнул ведун.
– Это вы про Микея? – вздохнула я, – он очень хороший, только я не думаю, что я для него – что-то настоящее. У него добрая душа, может, он просто жалел меня?
– Чудо чудное, – опять вздохнул ведун, глядя на меня с жалостью, – а тебе все же настоящего хочется? Ну… ладно. Расскажи, что снилось тебе тогда, это может быть важным.
– А вам разве есть до этого дело? Я ведь про себя сон видела. Правда… про степняков еще снилось… – и я рассказала про того упавшего с коня чужого вожака, хватавшего ртом воздух, будто его душили, а потом еще и про обрыв над бушующей бездной… и про мертвых людей… детей.
– Эх-хе, эх-хе, – раздалось с пола. Я подхватилась с лавки и поспешила поднять балахонистого старика, потянула его к лежанке. Мужики поначалу замерли, а потом стали помогать мне. Вместе мы удобно уложили его и я разъяснила:
– Еще когда он только уселся, я забоялась что простынет. По полу же тянет, а он одет легко и старый, слабый на вид. Сразу надо было это сделать, да вы сказали, что ему так привычнее. Теперь уже и не знаю…
– Что нам с ней такой делать, а, Тарус? – качал головой ведун, – я, если честно, большего ждал. С таким даром – гораздо большего, в разы… А она – про то, как степняк с коня упал, эх-х…
– Давайте, я останусь здесь на пару дней, Мастер. Таше спокойнее будет, когда нас станет меньше. Пускай и Мокша побудет тут немного, отдохнет заодно. Похоже, что он уже что-то увидел, пусть еще посмотрит. А, может, и Таша еще что-то вспомнит. Ты же не прогонишь нас? – повернулся он ко мне.
Гнать людей из их же жилища? Смеется он, что ли? Хотя до сих пор, и правда – я была здесь, как дома. Входя первый раз, сразу же подхватила веник и поискала соринку и вымела ее – уважила домового. Он должен был знать, что жить к нему пришла помощница. Так учила меня бабушка. Может, здесь был другой обряд вселения в дом, я его не знала. Но, кажется, домовой принял меня – не пугал, не насылал плохие сны. К чему вообще эти слова ведуна? Просто так молоть языком он не стал бы.
– А я что – могу и прогнать? – не поверила я.
– Нет, конечно. Пока что не можешь… а дальше видно будет.
Глава 8
Больше ни о чем важном мы до самого вечера не говорили. Мужики все оставались ночевать. Мы со Славной покормили их, больше ничего делать не пришлось – они уверенно располагались сами, и правда – как в своем собственном доме. Потом выяснилось, что этот дом и на самом деле принадлежит тайной страже. А меня опять прятали здесь «до выяснения».
Мне хотелось поговорить об этом, но не при всех. И лучше бы с Мастером, пока он не уехал. Он, похоже, неплохо относится ко мне, хоть и покрикивает. Может, просто привык командовать. Стас немножко пугал, но еще больше него – Тарус. Он узнал меня, это было понятно. И, узнав, почему-то сразу невзлюбил. Сейчас хоть и не смотрел уже с сильной неприязнью, но и ничего хорошего для себя в его глазах я не увидела. А еще он почему-то не говорил своим товарищам всей правды, которую знал. Он знал, кто отец моему сыну, мог назвать и его имя, которое хотел знать Мастер. Я бы тоже хотела… Но он молчал, хотя узнал меня, знал, что я приходила тогда. Ведун не мог не знать такого, для него не могло быть ничего скрытого в той крепостце… или могло?
К вечеру, когда все уже расходились на отдых, я подошла и попросила Мастера о недолгом разговоре с глазу на глаз. Мы вышли из дома, и он повел меня по лесной дороге в сторону тракта. Но только получилось так, что это не я, а он поговорил со мной:
– Пройтись хочется, засиделся я в седле да на лавке. По этой дороге не опасно гулять, но все равно – сама далеко не ходи, не нужно. Про лес ты ничего не знаешь…
– Знаю уже… Как деревья зовутся знаю и про то, что медведи на людей нападают, и про гадюк еще… у нас их не было – только пауки. Норки в земле нарыты в великом множестве, а они в них жили. Мы детьми еще на крепкую ниточку свечной воск накручивали комочком и опускали в норку. Они хватали его лапками, вязли в нем и так ловились – мохнатые, большие, в пол моей ладони. Только мы их всегда отпускали, а то рассердятся – набегут в дом и покусают. Это вам не медведи, их много и они ядовитые.
– Медведи – это только по весне бывает, с зимней голодухи. А так они сильно сторожатся людей, боятся даже. Но здесь еще и лесная нечисть есть. Тут молодых да красивых в лес одних не пускают, – вздохнул ведун и посоветовал: – Ты потихоньку начинай уже взрослеть, Таша, привыкай думать о себе хорошо.
Парни из твоего поселения не ценили тебя потому, что про твое проклятье знали. Под запретом ты была. А так с тобой все в порядке, все при тебе. Посмотреть приятно… Ты такая веточка тоненькая пока не родишь. Потом и округлишься по-матерински, если ты это недостатком своим считаешь. И ты не нескладная, а немножко еще угловатая по-детски.
В тебе главное есть, для мужика главное – хочется тебя, такую маленькую и нежную, заслонить собой и сберечь ото всех бед. Это основное, если мы чувствуем по-настоящему. Я тебя по-отцовски жалею, а Микей по-мужски оценил. Он рвался сюда – я пока не пустил…
А давай сейчас одно дело выясним, а? Чем скорее все о тебе узнаем, тем скорее ты свободу от нас получишь.
Он взял меня за руку и повел с заросшей травой дороги в лес. Захрустели под ногами мертвые сучки, заваленные истлевшими за зиму листьями, зачмокали ботинки по сырой лиственной падали. Отводя рукой ветки лесного подлеска, ведун искал что-то, вглядываясь в подножие деревьев. Уже упали сумерки, а в лесу так и вовсе стемнело. Но он нашел, похоже, то, что искал и потянул меня за собой быстрее.
Мы подошли к поросшей свежей зеленью сумеречной полянке, и он попросил меня:
– Присядь сюда, глянь – это тоже весенний цветок, только поздний. Сильно пахучий, сладко пахнет и нежно. Чем-то на тебя похож. Он раскроется только через седьмицу. Хочешь сегодня увидеть его, запах узнать? Это радость, настоящая радость. У тебя ее мало было последнее время… так попроси его, вели раскрыться вот сейчас, сей миг, только для тебя. Захоти этого, прикоснись к нему, помоги…
Чтобы лучше разглядеть цветок, я наклонилась ближе, протянула руку, потрогав невысокий крепкий стебелек, покрытый снизу доверху твердыми, крепкими узелками. Похоже – нераскрывшимися еще цветами. Погладила листочки, втянула носом воздух – пахло сырым лесом, пока больше ничем. А ведун так хорошо рассказал… и мне захотелось, правда захотелось узнать запах цветка, похожего на меня. И я попросила его, потянулась, согрела стебелек, не дотронувшись, только согнув вокруг него ладошки ковшиком…
Из-под них послышался едва слышный звук, и почудилось шевеление. Я растопырила пальцы, а потом и вовсе, забыв обо всем, упала на колени. Опустила руки, опираясь ими в мокрую землю и, затаив дыхание, смотрела, как с тихими, едва слышными хлопками раскрывались снизу вверх по стеблю цветочки. Светились чистым белым цветом небольшие лепестки, похожие на горшочки с резным краем. Поплыл в сыром лесном воздухе тот самый запах – тонкий, сладкий, сильный, и правда – немыслимо приятный. Сдавило в груди от того, что я почувствовала, что ширилось у меня внутри. Захотелось радоваться, вдыхать этот аромат полной грудью, любоваться светом этого маленького чуда… жить хотелось! Радостно жить, в полную силу!
– Вот и выяснили, – тихо сказал ведун в темноту, – вставай уже… мокро тут… пойдем к дому. Я правду тебе сказал – ты, как это лесное диво. Не раскрылась еще, но уже многое обещаешь. А я – старый и мудрый дед, уже и сейчас вижу тебя такой – светлой, нежной и чистой, как весенний цветок. Ты пока прячешься, как он, не зная своей женской силы. А потом раскроешься… не когда внешне изменишься, нет. А когда перестанешь чувствовать себя ущербной. Ты очень красивая, Таша, по-своему красивая. И кто-то это уже увидел и понял…
– Ну, давайте – говорите! – задрала я подбородок, изо всех сил стараясь смело, без страха смотреть в глаза Тарусу.
Он перевел глаза с отъехавшего отряда на меня и скривил губы в усмешке. Спросил тихо, с придыханием:
– Знаешь уже, что спрос с тебя будет? Значит, и вину свою признаешь. Я спрошу, непременно спрошу, только ты не трясись так – я ничего тебе не сделаю. Если бы даже хотел – уже ничего этим не исправить.
– Если бы я еще знала, за что вы так невзлюбили меня. Я и видела-то вас всего пару раз. Когда успела так сильно насолить?
– Тихая мышка осмелела, пищит? – хмыкнул насмешливо ведун, – вопросы тут буду задавать я! А ты – правдиво отвечать на них. Скажешь неправду – пожалеешь. Я спрашиваю, а ты отвечаешь – коротко, внятно. Все тебе ясно? Тогда первый вопрос: кто тебя научил прийти в крепость к Юрасу?
Я честно и правдиво ответила:
– Бабка Мокрея.
Ведун подобрался и хищно оскалился. Вся храбрость, которую старался вселить в меня Мастер, куда-то разом делась – испарилась, улетучилась, в землю ушла… И я сжалась под его взглядом, обхватив плечи руками и вытаращив испуганные глаза.
– Кто она такая, где сейчас и зачем вы это сделали? – продолжал допрос ведун.
– Она сестра моей родной бабушки, померла этой зимой. Зачем сделали? – облизала я сухие губы, – для того, чтобы родить дочку от любимого, – закончила шепотом.
Он рыкнул, ударил кулаком по стене дома. Думала – убьет одним только взглядом. Теперь стало сильно страшно, и я заплакала одними глазами. Так, как когда-то бабка Мокрея – слезы тихо поплыли из широко открытых глаз, по неподвижно застывшему в ужасе лицу. И ведун опомнился, бросил быстрый взгляд на мой живот и отвернулся. Потом сказал уже спокойнее:
– Рассказывай сама, как дело было. Как придумали, как сделали, кто помогал? Я обещал, что ничего тебе не сделаю, так все и будет. Но я должен знать, кто поломал жизнь моему другу.
– Он живой? – выдохнула я. Хотелось узнать самое главное.
Ведун повернулся, взглянул на меня.
– Живой и здоровый.
Я заулыбалась и вытерла слезы. Улыбка не хотела сходить с лица и страх совсем пропал. Так, улыбаясь, и рассказывала ему про все – с самого начала. Про наше родовое проклятие, про то, как полюбила. Как ждала его за пряниками, подводила сажей брови, кусала губы, стараясь понравиться. Как рвалась увидеть его в крепости, а меня не пускали туда. Как узнала про толстую Сташу. Про наш семейный совет с бабкой Мокреей. Как купала она меня с ромашкой и наряжала невестой. Потом о том, как ждала под калиткой, а он вышел, взглянул и не прогнал. Что не отпускал почти до утра, не отринул моего обещания хранить ему верность. Значит, и не был против того, чтобы стать для меня первым и последним. Что все было с его и моего согласия, и никому я жизнь не ломала, в мыслях не было. Я даже имени его не спросила и у людей не узнавала, чтобы ненароком не навредить, если он не свободен. Договаривала уже совсем спокойно:
– Ничего мне не нужно от него. Только наша… наш сын да еще знать, что он тогда выжил. Спасибо, что имя его сказали – знать теперь буду. И никому не проговорюсь, даже сыну, когда подрастет. Теперь мне совсем хорошо стало… что бы вы еще хотели узнать?
Тарус покачал головой и отошел от меня, ушел в сторону, а я вернулась в дом. На душе было легко и спокойно. Будто я закрыла за собой дверь и вошла в новую жизнь. И теперь не держит меня там больше ничего. А впереди только хорошее – дитя родится, теплое лето настанет, раскроются в лесу через седьмицу пахучие цветы… Я повторяла его имя – про себя, и тихонечко, чтобы никто не услышал – вслух:
– Юрас… Ю-урас…
Красивое имя и очень шло ему – к его веселой, с хитринкой улыбке. К озорной ямочке на щеке. К веселому и легкому нраву… Пусть будет счастлив… жив и здоров.
* * *
Пришла осень, подходил мой срок… живот торчал вперед остро и высоко. А сзади, как говорила Славна, даже не видно было, что я в тягости.
– Это потому, что мальчик, – объясняла она мне, – девочка всегда удобнее лежит и умнее – к мамке приникши. И живот тогда шире и круглее. А эти герои все норовят вперед выскочить. Будем ждать, когда пузо вниз осядет, опустится. Это значит, что день-два осталось. Тогда и гонца пошлем за повитухой. Сейчас еще рано, нечего тут чужим отираться.
Я оглаживала живот, согласно улыбалась – нечего им тут делать. Мы так хорошо и спокойно жили со Славной… Хозяева дома наведывались редко. Приезжали, как правило, под вечер – то Мастер, то Тарус, то Стас… Привозили гостинцы, которыми мы лакомились потом чуть не до следующего их приезда. Это были летние плоды, вареные из сахара сладости, разные ягоды в кленовом сиропе и в меду. Выпечку я просила не возить – у меня она получалась лучше и я сама одаривала гостей на обратную дорогу своими пряниками и сладкими пирогами с лесной ягодой.
Еще летом нам пригнали корову, привезли несколько курочек и петуха. Корова была крупнее, чем у нас дома. И не рыжая, а черно-белая, с длинными и острыми рогами, она была спокойной и удойливой. Молока хватало и нам двоим, и пятерым стражникам, что всегда жили при усадьбе. Так же пятеро воинов всегда сопровождали начальство, которое проведывало нас. И я как-то спросила Мастера – почему их всегда пять?
– Они обучены сражаться малым числом по пятеро. Знают, как прикрыть товарищу спину, умеют не мешать друг другу в битве. Слажено у них все и отработано – боевыми пятерками, – терпеливо объяснил он мне.
Мастеру я была рада больше других. Мы с ним много говорили, он рассказывал мне о том, что такое они есть – ведуны. Что такое их сила и как они ею пользуются. Рассказывал о нашем государстве и его соседях. Что сейчас делается в этом государстве и в столице. Только про меня ничего не говорил, пока я сама не попросила об этом.
– А что говорить, если даже Мокша толком не разобрался в тебе? Одни догадки да предположения. Лоскутное одеяло из кусочков шила когда-нибудь? Вот так и мы – постепенно… то одно, то другое вскроется и приложится. Строжище сказал, что тебе нельзя сейчас с покойниками говорить – дитю плохо. Вот и бережем тебя – та бляшечка на поясе, да кружочек на шнурочке тебя и прикрывают. Ну, ты уже знаешь это. И поселили тебя подальше от них – не упокоенные души возле своего дома держатся или у места гибели, если дом далеко. Что отцовского огня в тебе нет – это я и сам вижу. Что дар фэрии нашли в тебе – тоже понятно. Это, конечно, редкость, но почти ничем для нас не интересная – дар чисто женский, только вам и полезный. Выращивай цветы, пеки пироги… не того я от тебя жду.
– А чего тогда? – разбирало меня любопытство.
– Твоего следующего разговора с покойником, вот чего. Мокша их у города подразогнал… то есть – помог и отпустил. Но это же на время? Так что, думаю, потом тебя будут поджидать уже другие. После родин и посмотрим.
– А если я этого не захочу? – прошептала я.
– А кто же тебя спросит? Ты, считай, уже на государственной службе находишься. Плохо живется тебе сейчас? Хорошо живется. Мы все для этого сделали, так что за тобой должок. Все по чести. И всему свое время. Потихоньку узнаем все про тебя, не спеша, чтобы не навредить. Ты теперь одна из нас, так что и защитим, и отстоим, и поможем… но и от тебя того же ждем.
– Если бы я еще знала – что смогу для вас?
– Слышать ты их можешь, а они многое знают, да и могут тоже.
– Что же может бестелесный привид? – удивилась я.
– Вот же, – довольно улыбался Мастер, – какие полезные у нас с тобой разговоры получаются. Ты, на будущее, не стесняйся, спрашивай про все, что только в голову придет. Привиды… они и убить могут. Но ты их не бойся – тебя не тронут, потому что своей чуют, как и ты их. Ты же тогда ринулась защищать их от меня. Плохое слово про них собственной обидой почувствовала. Вот так и ты для них своя уже, так что не обидят, а может даже и прикроют при случае.
– От кого прикроют?
– У нас всех одна угроза…
Подробнее рассказать не захотел, но сказал, что это только пока.
Приезжал к нам и Стас. Тот со мной почти не говорил, только проверял службу у стражи. Тарус еще… этот притих и затаился – такое понятие было у меня про него. Не вспоминал про тот наш разговор и не смотрел больше волком. Только пристально наблюдал, изучал, вникал в каждое произнесенное мною слово. Будто ждал, что я нечаянно открою что-то новое и нехорошее о себе – то, чего он и ждал от меня.
А я старалась думать о хорошем – нашла как-то недалеко от дома крохотную сосенку ростом с ладонь. Она проросла из семечка прямо на полянке и ее могли затоптать в любое время – она была еще маленькой и почти незаметной. Я старалась подрастить ее быстрее, обозначив и огородив для начала сухими ветками. Ходила к ней каждый день, грела руками, гладила мягкие светлые иголки. Скоро деревце доставало колена. На него подходили посмотреть стражники, дивились моему дару. Скоро и сухие ветки убрали – сосенка рвалось ввысь – пушистая, ровненькая.
И я так же рвалась душою куда-то… Когда ушли страхи и заботы о куске хлеба да крыше над головой, ожидаемо захотелось чего-то большего – светлого, хорошего, настоящего. Человеческая жадность велика, а часто и безмерна. Только дали мне Силы вкусить малую толику благополучия, как заодно захотелось и счастья. Сейчас я уже знала, что оно может быть у меня, а верилось что и будет. Обнимет меня когда-нибудь сильной и ласковой рукой мой милый, как было в том видении. А я буду млеть от счастья рядом с ним, хватаясь за эту руку, будто не веря в то, что оно нашло меня – мое счастье.
