Текст книги "Таша (СИ)"
Автор книги: Тамара Шатохина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)
Глава 3
К этому времени мы уже покинули степи. Частыми стали перелески, а потом хоть и небольшие, но уже настоящие леса. А между ними небольшими островками все еще – кусочки родной для меня степи. Уже вчера, мягко покачиваясь в скользящей по снегу повозке, я во все глаза разглядывала тесно стоящие стволы деревьев, переплетенные между собой голые ветки, неровные снежные сугробы под ними. На привале мне показали шишки, я узнала запах растертых между пальцами хвойных иголок, даже лизнула липкую живицу, выступившую из раны на коре дерева.
Высота деревьев пугала. Особенно кроны пушистых сосен, широко раскачивающиеся из стороны в сторону в один из ветреных дней. Но я уже потихоньку привыкла видеть настоящий лес, даже узнала названия некоторых деревьев. В таком же вот лесу, прямо возле небольшого, вытянутого в длину озера и должно было находиться жилище старого ведуна.
Я быстро шла по узкой тропе, выбитой конскими копытами. Налегке да по шершавому насту, идти было легко и весело. В этом краю серые тучи не опускались так низко над землей, почти ложась на нее, как в степи. Сегодня они прятали солнце, но это не мешало мне радоваться тому, что я видела: чистому снегу с розовыми чешуйками опавшей коры на нем, хвойным лапам в снегу, свисту птиц, дробному и веселому частому перестуку, разносившемуся по лесу. Я полной грудью дышала свежим, немного влажным воздухом. Срывая на ходу, жадно нюхала хвоинки и спешила туда, где неожиданно скоро найду помощь, так нужную мне.
На Микея я совсем не сердилась, скорее, была недовольна собой. Человек проявил заботу, побеспокоился обо мне, а я фыркнула… значит, только подтвердила что и правда – глупая и мелкая. А обиды за ту ночь не было совсем.
Тут нужно было понимать, что такое жизнь в неспокойном приграничье, где все мы жили в постоянном страхе перед набегами степняков. Надежду на то, что выживем, давала только крепость со стражниками. В наших глазах они были единственными защитниками и спасителями. Таковыми и являлись, а потому заслужили прощение и не за такое.
И ласку женскую, что тайком дарили им наши девки и бабы, тоже заслужили. Потому что многие воины жизнями своими расплатились за нее. И не выгонят родные из дому толстую Сташу, даже если узнают – пожурят разве. А втайне еще и гордиться будут – сам командир позвал, другие женихи должны оценить это. Конечно, деревенские сплетницы осудят, разговоры будут, а может уже и нет – последний набег стал новостью поважнее.
И Микей свои раны получил, спасая и меня тоже. Так и что с того, что рукой потянулся – не покусал же? Потерпела бы… это малая награда ему. Вот только противилось что-то этому, не хотелось терпеть, а радости хотелось от мужской ласки. Знала уже, как оно – когда такая же крепкая и сильная рука не чужая, а любимая, почти родная…
Они оба видные, веселые, – и Микей, и Хоразд. Раньше я бы нечаянно задумалась, помечтала, а сейчас уже не могу – мужней женой себя чувствую. То ли слова бабки Мокреи сказались, что как невесту меня собирает, то ли мое обещание, данное ему и не отринутое им… Но ту ночь я ощущала своей свадебной и за столько счастья, что подарил он мне, верность будет совсем небольшой платой.
Так же хранили свою любовь, и оставались верны ей всю свою жизнь и бабушка с мамой. И, насколько я знаю, не жалели об этом ни мгновения. Только вот рождались от этой любви в нашей семье одни дочки – проклятию нужно было кем-то кормиться. Оно крепко вцепилось в наш род и об этом знали все в селе, а потому и обходили парни стороной наш дом. Все равно же оно не даст быть ни с кем, да и дитя чужое мало кто примет с радостью.
* * *
Голые деревья расступились. Раздвинулись в стороны от тропинки тяжелые сосновые лапы, и я увидела на небольшой заснеженной полянке избу. Совсем не большую – всего в одно окно. Вот только из глиняного вывода над коньком крыши не шел пахучий дровяной дым. Даже марево не струилось от печного тепла, как всегда бывает на морозе. И у меня сердце упало – в отлучке хозяин, нет его дома. Особо и страха не было, только досада. Пропасть я не пропаду – мне сказали, что в лесу дом запирать было не принято. Он и не был заперт. И я свободно вошла, открыв тяжелую, даже не скрипнувшую дверь, и осмотрелась.
Половину избы занимала большая печь с лежанкой наверху. С припечка забраться туда было легко, и видно было, что в холода там спали – лежали перина и подушка, в ногах сбилось одеяло. У окна стояла широкая лавка. Очевидно, место для сна по теплу. Возле другой стены – узкий длинный стол, заставленный посудой, заваленный свертками и мешочками. На его краю стояло почти пустое ведро с водой, а рядом с ним глиняная кружка. Над столом на крючках, вбитых в потолок, висели пучки сухой травы и от них в избушке стоял приятный летний дух.
С краю, почти у входа, находился высокий сундук, очевидно с одеждой. Что-то из нее повесили у входа, а внизу оставили обрезанные по щиколотку валяные сапоги. Видно, ведун ходил в них по дому.
Подумав немного, взялась растапливать печь. Неизвестно еще, сколько мне придется тут ждать. Да и хозяину не в радость будет отогревать промерзший насквозь дом. Открыв печную заслонку, нашла там горшочек с похлебкой из сушеных грибов и крупы. Понюхала ее, осторожно попробовала и поставила разогревать – еда не испортилась. Огонь разгорелся быстро, тяга была хорошая. Очевидно, дымоход не совсем еще выстыл.
Скоро уже в печи уютно гудело разгорающееся пламя и в избе теплело. Даже захотелось снять бекешку и пуховый плат. Когда согрелась еда, я поела. И теперь сидела, сыто откинувшись на стену, и чувствовала себя в чужом доме почти хозяйкой. Осматривалась уже основательно и прикидывала, что следует сделать в первую очередь.
Ведун сказал, что здешний хозяин старенький и живет совсем один. Так что помощь женских рук точно не помешает. Вот я и занялась делом, чтобы не заскучать в ожидании. Вынесла и выбила палкой перину с подушкой, вытряхнула одеяло. Подмела пол, спалив сор в печи, протерла от пыли, где нужно было. А потом оделась, подхватила ведро и выскочила на улицу.
Натоптанная, глубоко пробитая в снегу тропа вела к заснеженной поверхности замерзшего озера. Большая полынья была видна издалека – после снегопадов ее обновляли, и гладкий молодой ледок тускло отблескивал даже под серым пасмурным небом.
Тяжелое деревянное ведро было слишком большим для меня, и пока шла до озера, думала о том, что воды наберу только половинку. Чтобы не надорваться. Оставила на льду ведро, подхватила стоявший у деревца, на виду ломик – пробить свежий лед. Обстучала полынью по краю, поддела льдинку ломиком, нажала и вытолкнула из воды. Вернулась за ведром, подошла к краю и обмерла…
Сбоку из-подо льда выплывало мертвое человеческое тело. Мужское тело, легко одетое в светлую рубаху. Я видела его только до пояса. И замерев, смотрела, как утопленника начинает затягивать под лед по другую сторону полыньи… Вдруг как проснулась – опомнилась. Успела ухватить за широкий рукав и подтащить за руку ближе к себе. Из воды показались длинные седые волосы, поплыли, заколыхались – мужик всплыл спиной кверху. Отпустила мокрый рукав, и рука тяжело упала на лед. Я осторожно уложила на нее тяжелый ломик – он не даст телу опять уйти под воду.
Развернулась и, подхватив пустое ведро, пошла к дому. Сейчас я все сделала как должно – этот человек дорог кому-то, его будут искать, а может и уже ищут. И что-то подсказывало, что это не случайный прохожий, а тот самый ведун – добрая душа, к которому я шла за помощью. А получилось так, что сама помогла ему – не исчезнуть без следа, найти положенное отжившему человеку пристанище в твердой земле.
Как случилось с ним то, что случилось, не стоило и гадать. Я очень надеялась на его помощь, но он не был единственным человеком, который мог ее оказать. Конечно же, я разволновалась, но его не было так уж сильно жаль – до отчаянья. Смерть незнакомого человека не сравнить с теми потерями, которые я узнала до этого. Жаль было, что так случилось с ним, неприятно, что именно мне пришлось найти его. Но переживать и плакать из-за гибели пусть даже очень хорошего, но совсем чужого мне человека я не собиралась.
Черпать воду из полыньи рядом с ним, понятное дело, не стала. Поэтому, не доходя до избы, плотно натоптала в ведро чистого снега. Он плохо утоляет жажду, но совсем без воды нельзя. А мне придется задержаться здесь малое время, хотя бы до утра. Потому что сейчас день перевалил на вторую свою половину, и выходить на тракт я уже не рискну. Может случиться так, что и не проедет больше никто по нему до самой ночи. Замерзну тогда, не дойду сама. Вспомнилась мама, какой ее принесли домой – сжавшуюся в твердый комочек, со льдом, застывшим в глазницах… Заночую здесь, а утром уйду за помощью. Пусть выручают ведуна из воды сильные мужики – я одна с этим не справлюсь.
Вошла в дом, поставила ведро на припечек, чтобы снег таял. Подбросила в весело гудящую печку дров. Попробовала ладонью печную стенку – уже теплая, но еще не горячая. Надо бы потом еще подбросить поленцев, чтобы на ночь хорошо прогреть избушку. Вот только выйти за ними нужно было на улицу. Дровник обычно устраивали рядом с домом, и я открыла дверь, чтобы пойти поискать его. И глаза полезли на лоб… волосы приподняли легкий плат над головой – к дому по натоптанной тропе тяжкой поступью приближался утопленник…
Мокрая одежда облепила крупное мосластое тело, босые ступни, лицо и кисти рук мало отличались цветом от снега. Голова свешивалась набок, словно шея не могла удержать ее, а глаза были закрыты. С седой бороды и волос стекала вода. Он не бежал… не спешил… тяжелая поступь была неспешной и размеренной. Крошился снег под голыми ступнями, хрустел под весом тяжелого тела: сшурх… сшурх… сшурх…
Что-то упало из моих рук, ударило по сапогам – топорик… я очнулась и на тяжелых онемевших ногах отступила в дом – медленно, с усилием переставляя их. Прикрыла дверь и с трудом задвинула плохо смазанный засов. Повернулась к печи, как во сне… прошла и, откинув заслонку, сунула руку в огонь – хотелось проснуться. Дернулась, охнула от боли и пришла в себя – кинулась к окну прикрыть ставень. Наложила на него затвор, трясущимися руками сняла с себя и навесила на него оберег. Отступила и села на припечек. Прислонилась спиной к теплой печке, глядя перед собой широко открытыми глазами. Что еще сделать – я не знала.
Сейчас комнатку освещал только огонь, бушевавший в печи. Его отблески падали на пол, печной полок, мои руки… они тряслись от крупной дрожи.
Я пыталась сохранить разум – думала. Обо мне знали. И обозные, и стражники видели, куда я ушла. Ведун обещал Микею вернуться за мной. И я почему-то была уверена, что тот не успокоится, пока обещание не будет выполнено. Но когда это будет? Они еще даже не подъехали к городу. Значит, день с ночью, столько мне придется ждать их – не меньше.
Шаги приближались… голые ступни шоркали по снегу – сшурх…сшурх… Я судорожно сцепила руки и вся превратилась в слух – мертвец слепо торкнулся в угол и прошел мимо двери… двинулся в обход дома, нарезая круг за кругом. А у меня сердце билось в горле, глаза отказывались видеть… сколько я так продержусь? Выдержит ли разум этот страх?
Остаток дня до ночи, потом всю ночь и еще день я протряслась, замирая от ужаса, вслушиваясь в происходящее за толстыми стенами. Цепенела и почти теряла разум, когда они вздрагивали от могучих ударов. А когда удары прекращались, на короткие мгновения проваливалась в сонное оцепенение. Это была небольшая передышка, когда мертвые шаги мерно долбили в голову, укачивая, усыпляя – до следующего удара. Мертвец бестолково бился телом в стены, углы, дверь, а я боялась даже подумать, что будет, если он случайно попадет в окно.
Старалась понять – почему, зачем ему я? Ничего не знала о мертвых, никогда не слышала о таком. Разум не справлялся, мысли путались – от страха, от усталости. Мерещилось всякое… или снилось, когда невольно на миг погружалась в дрему. А когда увидела ломающиеся доски ставня и руку, неумолимо тянущуюся ко мне – откинулась и полетела в темноту… сомлела.
Глава 4
Сколько пробыла в ней – не знаю, а только понемногу стала слышать человеческие голоса. Два голоса и оба мужские. О чем они говорили, до меня еще не доходило, только старалась вспомнить – где я и что со мной? Потихоньку вспомнилось, и я застонала. Опять мне что-то говорили – ласково, успокаивая и гладя по голове, и я просто уснула.
Снились сны – в теплом и чистом доме стоит просторная резная колыбель из светлого дерева, а в ней спит моя дочка. Маленький драгоценный сверточек…
Потом чьи-то похороны. Я прохожу мимо людей и подхожу к плачущей родне покойника, что-то говорю, а меня внимательно слушают. Кивают, благодарят и кланяются. А мне так тяжко… Иду к ним, а потом и обратно с трудом, будто столетняя старуха…
Мужчина, одетый, как воин, лица которого я не могу разобрать, набрасывает на мои плечи обручальный плат, сжимает их с силой поверх него. Но я бережно складываю дорогую ткань и возвращаю ему. Он не хочет брать, говорит, чтобы сожгла, если не нужен. Я так и делаю – в огне вспыхивает и плавится драгоценный шелк…
Молодая и необыкновенно красивая женщина подходит все ближе, а я жду ее возле двери дома, держа за руку дочку. Женщина вдруг останавливается, с неприязнью всматриваясь в мое лицо, потом опускает взгляд на мою дочку и замирает. Поднимает растерянные глаза на меня…
Степь… такая же, как у нас дома. По примороженной земле трусят на небольших мохнатых лошадках степняки – очередной набег? Скорее всего – да, потому что они при оружии, в кожаных доспехах. Коробки-колчаны плотно набиты стрелами. Впереди вожак – пожилой, сильный, опытный. Острый взгляд скользит по степи, смотрит вперед и вдруг… он хватается за горло, хрипит придушено… глаза лезут из орбит, багровеет кожа лица. Руки пытаются оторвать что-то от шеи… бессильно падают… а потом и он валится наземь… войско сбивается с шага, останавливается…
Ночь… я стою спиной к обрыву, к бездне. Там, внизу, бушует и бьется о скалы немыслимая сила, от которой вздрагивает камень под ногами. На губах соленый вкус… перед глазами – колышущиеся бесплотные подобия людей. Они светятся голубоватым, неживым светом… но мне не страшно, нет. Я ступаю навстречу и кричу на них со злостью. Надо же… я никогда не знала этого чувства, теперь поняла, что это такое – когда злишься по-настоящему.
Кровь… перед моими глазами остатки разрушенных жилищ и мертвые тела… одни только мертвые – мужчины, женщины… дети… Чужие, вражьи тела, но дети… Разум не выдерживает того страшного, что бушует в моей душе, рвет ее на части – милосердно отпускает меня в темноту.
А потом что-то очень светлое и хорошее… Я сижу на скошенной траве среди знакомых и приятных мне людей. Моя дочка бегает и смеется вместе с другими детьми. А я откинулась на чью-то надежную, теплую грудь. Мне так хорошо…, но нет – это не то слово… Я ощущаю себя немыслимо, необыкновенно счастливой, мне нечего больше желать – у меня есть все то, о чем я мечтала, чего хотела для себя. Держусь за руку, что бережно обнимает меня за стан… держусь за эту руку… за такую…
– Просыпайся, девочка, приходи в себя, – похлопывали меня по щекам, проводили мокрой ветошью по лицу.
– Может, пусть поспит еще? Досталось ей…
– Не хочу больше здесь сидеть, я там нужен. Хочешь – сторожи ее сам, я с утра вышлю повозку.
Я открыла глаза и увидела того ведуна, с которым ехала в обозе. Он требовательно и нетерпеливо смотрел на меня.
– Ты слышишь меня? Говорить можешь?
– Слышу. Я хочу уехать, вот только смогу ли?
– Куда ты денешься? Не больна, не ранена. На коне повезу. Если встретим на тракте обоз – туда пристрою. У меня мало времени, и так всю ночь с тобой просидели.
– Что сталось-то, кто это был?
– Потом… по пути. Давай не сейчас, мне самому нужно хорошенько подумать. Попробуй встать, я поддержу если что…
Мне помогли встать, вышли за дверь, давая мне время на все дела. Я собиралась, одевалась, а сама со страхом поглядывала на наспех забитое ломаными досками окно. Перед глазами встало, как наяву и я громко позвала, боясь оставаться одной… здесь:
– Я готова! Совсем готова.
За то время, что я просидела в доме, снаружи сильно похолодало и небо выяснилось – ярко светило солнце. Я чуть не поперхнулась морозным воздухом после жаркой избушки – дух забило. Осмотрелась, пока мужчины поправляли конскую упряжь, и увидела горку мерзлой земли среди белого снега. Вокруг валялись угли, а чистоту сверкающего на солнце наста прочертила грязная дорожка пепла в той стороне, куда его, очевидно, сносил ветер.
– Захоронили? – спросила я, ясно понимая, что мне не приснилось все это и не почудилось – было.
– А как же? Все чин чином. Не переживай за него.
– Да я как-то больше… – пробормотала я и растерянно хмыкнула. Ведун перебил меня:
– Я не спросил тогда – не до того было. Как тебя зовут, из какого ты рода?
– Таша… а у нас нет рода – в семье одни бабы… давно уже. Прозывают Проклятыми.
– Первый раз слышу такое имя – Таша. У вас часто так называют? – будто бы вовсе и не удивился ведун.
– Мой отец хотел, чтобы так назвали, – с гордостью отозвалась я. Мне всегда нравилось мое имя. И маме, и бабушке.
– А кто же твой отец, если в семье одни бабы?
– Он из стражи. Мама говорила – сгинул…. давно, еще до моего рождения.
– А как его звали?
– У нас в семье не принято говорить о них… и знать лишнее.
– Знать имя отца – это лишнее? – поразился ведун.
– Я не знаю… мне не сказали, значит, не положено было знать.
– Женатый? – нахмурился он, а я спросила в свою очередь:
– А вас как зовут?
– А не положено тебе знать, – хмыкнул ведун и спросил уже серьезно:
– Таша, ты помнишь, как дед коснулся тебя, дотянулся?
Я повела плечами, как от холода, прислонилась плотнее к его груди. Конь тихонько ступал за вторым всадником – незнакомым стражником. Мы приближались к выходу на тракт. Я старалась вспомнить и вдруг поняла, что точно ответить на его вопрос не могу.
– Я тогда сидела под печью, на полу. Далековато от окна, да еще и откинулась, когда он ставень выбил. Я сомлела тогда от страха. Не помню. Наверное, не дотянулся, я же жива и здорова? Вот только перепугалась сильно и не выспалась. До сих пор глаза режет.
– Прикрой – снег слепит на солнце. Я почему тебя спрашиваю? Ты оберег на перекладину нацепила и потому он не смог ее выломать, но до пояса поверх нее влез – ребра ломаные торчали из тела. А на одной руке все суставы из гнезд вынуты – она длиннее другой почти вполовину. И он мертвый был, Таша… совсем уже мертвый.
– Зачем вы мне все это говорите? – простонала я, – он и так у меня перед глазами стоит.
– Хорошо… ладно, – ведун помолчал, потом спросил про другое: – Ты сильно рябая и косы рыжие. В кого ты такая удалась – в мать или в отца? Знаешь?
– В отца, конечно, чего тут не знать? Мама была, как все у нас.
– Вспомни, может, все же говорила она о нем хоть слово?
– Я не врала. Правда – не знаю.
– Хорошо. Хорошо-о, сейчас мы тебя и пристроим, – смотрел он через свое плечо, поворачивая коня, чтобы и я увидела, как темной гусеницей выползает из-за поворота лесной дороги небольшой обоз в три повозки с охраной. И движется к нам – в сторону города.
Ведун нетерпеливо направил коня ему навстречу, заодно успокаивая меня:
– Я посмотрю – если люди надежные, довезут тебя прямо до места, договорюсь с ними. Тебе не придется разыскивать. А мне спешить нужно – мой подопечный плохо перенес дорогу, боюсь я за него. А тебе бояться нечего, сползай вниз, – договаривал он, останавливая обозных повелительным взмахом руки. Я покорно посунулась с коня и стала на снегу. Нужно, так нужно, что тут поделаешь?
Слушала, как он говорит со старшим в обозе и тихонько вздыхала – вот я и вышла в большой мир. А это мужской мир, мир мужчин. Вон как он начальствует надо мной – успевай только поворачиваться куда велит. Дома я была сама себе хозяйкой, в дела нашей семьи никогда не вмешивался даже Голова поселения. Ни дружили с нами особо, ни ругались, будто боялись заразиться нашей бедой…
Мужики уже замолчали и глядели на меня с ожиданием. Вздохнула опять и полезла на повозку. Ведун, похоже, неплохой человек – спас ведь, помогает. Немножко сердится, так это понятно – я задерживаю его, мешаю. А он все равно помогает… хороший человек.
– Спасибо вам за все. Пусть Силы отпустят вам здоровья и удачи полной мерой.
– Да ты будто прощаешься? – удивился ведун, – не-ет, девочка, мы с тобой еще не все выяснили. Не таращь глаза – никто тебя не обидит. Прячься под полог и выспись. Как раз тебе время будет до города.
Усмехнулся и они со стражником отъехали, сразу ускорившись. Видно, и правда – очень сильно я их задержала.
* * *
Яркий солнечный свет падал из окна в просторную комнату и светлым пятном накрывал широкую кровать, стол со стулом, длинный ларь вдоль стены и кучу крюков на ней у входа. Все выглядело нежилым и пустым, но в комнате было чисто прибрано.
– Пока поживешь здесь. До тех пор, пока прояснится с тобой, да и про деда нужно узнать.
– А чье это жилище?
– Стражи. С другой стороны вход в общий дом, а это комната для командира. Положено ему, но он недавно женился и живет в другом месте. Велел тебя сюда поселить, чтобы была на глазах.
– Мне просто сидеть здесь? – расстроилась я, – пока вы выясняете? Я все же по делу ехала… И деньги у меня тоже на дело отложены.
– Платить за проживание не нужно. И я не думаю, что ты задержишься здесь надолго. Боишься заскучать – помоги кухарке. Заодно отработаешь и харчи, и постой. Так-то ей в помощь дают провинившегося стражника. И тебе при деле веселее будет. Когда что-нибудь прояснится – сразу скажу. Что нужно будет – тоже сразу говори, я каждый день тут. Мужиков я сам запугаю, чтобы не лезли к тебе, но и ты сиди тихо, если лиха не хочешь. Потом делай, что в голову придет – хоть по своему делу иди, хоть за мужа. Вон Микей взял бы тебя хоть сейчас, – хмыкнул, внимательно глядя на меня.
– Я не для себя хочу снять проклятье, а для своей дочки. У меня дитя будет. Может, я косы спрячу, как мужняя? – подошла я к окну и выглянула в него. По двору, огороженному высоким забором, проходили по своим делам стражники, седлали у конюшни коня, тащили внутрь ведра с водой. Чужая, непривычная жизнь проходила перед моими глазами и я вспомнила:
– А бабам же здесь не положено быть.
– Какая из тебя баба? Пигалица. Про дите сейчас придумала? Нет? Кто отец-то? – почему-то сердился ведун.
– Не заставляйте меня врать, все равно не скажу.
– Раньше надо было прятать косы… Тут иначе смотрят на это, могут плохо думать о тебе. Стражник же отец у дитя твоего, так же? То-то им там, как медом намазано – на порубежье…, – зло выдохнул он, – это там у вас так… просто все, а здесь тебя осудят, гулящей назовут. Тут таким косы режут под корень, а дальше дорога только в веселый дом. Почему про тягость свою не сказала раньше? Спрячь косы, скажи, что вдовая, тогда…
– Вы что?! Я верю, что живой он – выжил! – дернулась я к нему. Страшно было даже подумать, а не то что сказать такое! Разве он сам не понимает? Он же снова в битву ринулся, тут каждое неосторожное слово судьбу решить может.
– Обустраивайся, короче… – отвернулся виновато ведун, – стели постель… отоспись. Помыться можешь при кухарне – возле чана сольешь на себя – там тепло и всегда есть горячая вода и мыло. И закуток закрытый. Кухарка присмотрит. Тетку зовут Лешкой, она молчунья, но баба добрая. Другую готовить еду не поставили бы – сама понимаешь. Сейчас отведу тебя поесть. Твои сумы вскоре доставят от городских ворот, – встал он со стула.
– Зачем вы со мной возитесь? Вы же не с каждым так?
Ведун удивился: – Что здесь непонятного? До выяснения. С тобой неясно все. Да и не только в тебе дело. Не переживай – скоро разберемся. Потом иди себе куда хочешь, никто тебя держать не станет, только уж потом про косы не забудь – собери в плат. Ну, так что – пошли? А то мне еще к раненым нужно.
– Как они там? Как мои… тот, что с вами был?
– Это брат мой, сын брата моего отца… выживет. На него моей силы хватило… едва хватило. Все хорошо, все живы будут.
* * *
Вечером, уже почти ночью, я сидела в своей комнате, на широкой кровати, кутаясь в большое, толстое одеяло. На мне была теплая мамина сорочка до самых пяточек. Я обхватила руками коленки, положив на них подбородок, и слушала, как стихают к ночи всякие звуки – за стеной, за окном.
Думала о том, как же мне везет на хороших людей – молодого, но сердобольного ведуна, обозных, что поделились теплой накидкой и дали выспаться в дороге, доставив до самого дома. А кухарка, которая мало того, что сытно накормила, так еще и задержалась со мной, покараулила пока я вымоюсь с дороги? Даже разрешила высушить косы на кухарне…, а где это видано, это же бабские патлы… везде лезут. Я постаралась расчесать их осторожно, не насорив.
Наверное, меня берегут Высшие Силы – не иначе. Потому что сижу я сейчас здесь – вымытая, накормленная и смотрю в окно на зимние звезды – далекие, холодные, колючие… Я мало чего видела красивее, чем они. Так может, это и есть те самые Силы – всевидящие, приглядывающие за каждым, за мною так точно. Днем глядят на нас солнышком, а ночами – звездами. Большими… зимними… синими… колючими… Спасибо им…
