Текст книги "Мои Турки"

Автор книги: Тамара Заверткина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Мама Наташа не препятствовала решению, но и не верила в личное счастье моей мамы: не улыбалась ей судьба до сих пор. Мне же нравился умный, спокойный дядя Ваня {по «Платону Кречету» – мой отец). Единственно, что я хотела – не переходить в незнакомый мне дом Грешновых на чужую улицу к чужой бабушке. К тому же мне уже шел четырнадцатый год. Оторвать свое сердце от дома на Лачиновке, такого дорогого, такого своего, разлучиться с мамой Наташей я не могла, тем более, что мама все дни и вечера проводила на работе. Меня не принуждали, я осталась дома. О старухе Грешновой слыла слава как о Салтычихе. Не думаю, что она полюбила новую сноху да еще такую, которая убегала на работу с зарей, а возвращалась домой в полночь. Ребенок был в основном на руках бабушки. Но в редкие часы, когда мама бывала дома, мальчик льнул к ней, он принимал ее за мать.

К весне 1941 года ремонт, наконец, в Доме культуры был закончен. Мама радовалась. Она специально съездила в Саратов, чтобы привезти оттуда бордовый плюш для занавеса сцены, на окна купила темно-синюю ткань. Дом культуры обновился.

А вскоре вновь приехали аткарские артисты. Актер Бибиков понял, что мама устроила свою личную жизнь. На этот раз театр гастролировал недолго, так как на все лето Дом культуры заключил договор с Балашовским театром.

В последнюю гастроль аткарского театра Николай Петрович Бибиков незаметно от других вручил мне конверт. Я решила, что это – письмо для мамы и побежала домой. Конверт не был запечатан, мое любопытство взяло верх, я заглянула в конверт. Там были деньги. Я поняла, что они предназначались мне на гостинцы.

Глава 2. Война

Закончила шестой класс. Вот и долгожданные каникулы!

А в наш Дом культуры приехали артисты на все лето с замечательным репертуаром: «Коварство и любовь», «Доктор Калюжный», «Сады цветут», «Мачеха», «Платон Кречет», «Последняя жертва,».

Начались гастроли. Мы с подружками не пропускали ни одного спектакля.

Во второй половине июня мама уехала ненадолго в колхоз в командировку. К выходному дню, к воскресенью, приехала. Везде на видных местах висели афиши «Мачеха». С утра в воскресенье мы с Юлькой, соседской девчонкой, договорились, что вечером непременно пойдем на спектакль, а днем сидели за их домом в тени и играли в карты (в блюндыри) с соседками-женщинами.

Вот сюда-то вдруг кто-то принес нам страшную весть: фашистская Германия напала на Советский Союз без объявления войны.

Какие уж тут карты! Встревоженные женщины заспешили к своим домам.

Артисты в тот же день из Турков уехали, а в Доме культуры экстренно была организована медицинская комиссия, отсюда и отправляли людей на фронт. Провожали почти каждый день, и каждый день крики матерей и жен.

Мы, дети, утром в понедельник собрались в школе на общешкольное собрание. Так как почти все мужчины турковских колхозов ушли на войну, то собрание приняло решение о том, что колхозу должны помочь школьники, чтоб не пропал ни один колосок.

Лето было грустным. Страна не ожидала такого вероломства. А немцы быстро, почти в первые дни войны, захватили Украину, Белоруссию и уже продвигались вглубь нашей страны. Осенью война шла уже под самой Москвой, а в Турки прибывали и прибывали с запада эвакуированные. В эти дни маме не хватало двадцати четырех часов в сутки: всех прибывших коммунистов было приказано ставить на учет в ее парторганизацию, расселить по квартирам и трудоустраивать, и каждую неделю давать сведения о работе коммунистов на их новых местах. Одной, разумеется, все не охватить. Маме дали псевдоним «Зоя» и закрепили в помощь еще несколько человек, которые не знали друг друга, а знали лишь «Зою», передавали ей сведения, а она обобщала их.

Под Москвой бои становились все жарче. Советский народ шел на смерть, но не сдавал своей столицы.

И вот пришел приказ мобилизовать из района сто двадцать человек на рытье котлованов в районе Аткарска (120 км от Турков). Первые шестьдесят человек поехали под руководством секретаря райкома комсомола, второй отряд – под руководством мамы Кати. Нелегкой оказалась зимой работа на трудовом фронте. Она обязана была поддерживать боевой дух своего отряда, читать лекции, устраивать концерты, организовать питание и показать личный пример в непосредственной работе по рытью котлованов.

На фронт ушел и муж моей мамы, дядя Ваня Грешнов. Пройдя краткосрочные курсы в Ижевске, он был отправлен на фронт и погиб в одном из первых боев. В Турки все чаще приходили похоронки.

Но несмотря на то, что фашисты шли все дальше вглубь нашей страны, ни один человек не верил, что Родину победят: такую невероятную роль играла идеология. Никогда еще не была так развита и художественная самодеятельность, как в годы войны. В Дом культуры на репетиции собирались и взрослые, и школьники. Не только мама, но и я по всем Туркам старались разыскать лучших «артистов». Боевая программа концертов призывала зрителей не впадать в панику, и верить в победу, такой же характер носили и частые лекции. На предприятиях проводились собрания об улучшении дисциплины и работы, в школах – о повышении успеваемости.

Маму ни в нашем доме, ни в доме Грешновых почти и не видели, она целиком ушла в работу.

После ее возвращения с трудового фронта ей дали еще одно поручение, или, как сказал начальник НКВД Горбунов, «орешек покрепче». В те годы в тыл страны нередко проникали для подрывной работы предатели Родины, вредители, всяческие подстрекатели. В Дом культуры руководителем художественной самодеятельности приказали принять некоего Вальковского. За каждым его шагом маме было поручено следить, замечать, с кем общается, с кем и где встречается. Одним словом, не спускать с него глаз. Об этой своей непростой работе мама подробно описывает сама в своих воспоминаниях. Рискуя жизнью, она помогла обезвредить преступника. Взяли его, когда он пытался скрыться, уже на станции Аркадак, и не одного, а с сообщником.

Наша боевая пионервожатая товарищ Лида не могла оставаться в тылу. В первые же дни войны она ушла добровольцем на фронт. В школе появилось много учителей из эвакуированных: по химии, истории, физике, немецкому языку. Знаний от нас они требовали не меньше, чем со своих городских школьников. Я училась уже в седьмом классе. Требовательность к себе по отношению к урокам была приобретена, вероятно, с раннего детства, когда были школьниками Маруся и Лида. Учебу в семье было принято уважать.

Одной из самых близких подруг в школьные годы у меня была Юлька. Их семья переехала в соседний дом, когда я перешла в третий класс. Все ее домашние были» простые и добродушные люди. А вот мать Зинки Громовой была женщиной строгой и нервной, не всегда отпускала Зинку поиграть, поэтому я все чаще и чаще стала забегать к Юльке, а она – ко мне. Стали вместе учить уроки, а если засидимся допоздна, то остаемся ночевать в том доме, где занимались. Но чаще, пожалуй, ночевала я у них, так как мать Юльки работала посменно в больнице, кровать пустовала, и мы на ней спали. Работала тетя Нюра в тифозном бараке няней. В войну и мыла не хватало, постельное белье не очень-то и стиралось, но не было ни малейшей брезгливости, что прошедшую ночь на этой грязной подушке спала няня из тифозного барака.

А в школе любимой подругой оставалась по-прежнему Лариса Никитина. Она училась тоже хорошо. У нас вообще был сильный класс, очень хорошо училась Лида Курчатова и Нина Богданова. С Ниной мы изредка переписываемся до сих пор.

В военные годы были затруднения с учебниками. Иногда один учебник выдавался школой сразу на несколько учеников. Еще большей проблемой становились учебники в старших классах, а особенно тетради к концу войны. Продукция заводов и фабрик выпускалась только для фронта. Был лозунг: «Все для фронта, все для победы!». Много заводов на западе нашей страны были разрушены, много эвакуировались на восток, монтировались заново. И мы делали себе самодельные тетради из случайно оставшихся от мирного времени клочков бумаги, писали на блокнотах, но чаще всего на старых книгах между строк, а иногда и на газетах. И все-таки наши «тетради» ежедневно проверялись учительницей русского языка, ежедневно делался разбор каждого предложения из домашнего задания по членам предложения и по частям речи. Знанием русского языка я очень обязана неутомимой старой учительнице Наталье Никифоровне Тарасовой. Сильным был и старый математик Александр Михайлович Юн-геров. Никто не пользовался учебниками, в этом не было необходимости. Он умел объяснять так, что все правила и теоремы запоминались с его слов.

В свободное от уроков время мы, школьники, собирали посылки | на фронт – кто что мог: шарф, варежки, носки.

Мне мама принесла кусок малинового атласа. Я сшила из него кисет, вышила на нем нитками «Самому храброму», насыпала в кисет | махорки и тоже положила в посылку.

В Бабинском доме отдыха разместился госпиталь. Мы были постоянными артистами в палатах для раненых. Зимы в войну стояли страшно холодные, госпиталь находился километрах в трех-четырех от дома. Осталось в памяти то, что, возвратившись домой, я отогревалась на печке – на горячих кирпичах.

В летние же каникулы школьники работали на колхозных полях; работали, как правило, еще и в сентябре: младшие собирали колоски, средние – на прополке или уборке урожая в Турках в колхозе им. Ленина и в «Победе», а старших школьников увозили на работы в колхозы деревень нашего района. Я уже была не младшая, поэтому сначала работала на прополке в Турках, а позже ездила в Ромашовку и Каменку на уборку зерновых и свеклы. В Ромашовке работали долго, на воскресенье нас отпускали домой помыться, повидаться с родными. И мы шли двадцать пять километров домой и двадцать пять километров назад в Ромашовку. Работа была нелегкой. Даже я, такая маленькая ростом, прекрасно вязала снопы, укладывала в скирды. Работали под руководством молодой учительницы Веры Павловны, тоже эвакуированной из Минска. Она была нашим школьным секретарем комсомольской организации и учителем истории.

Кормили нас в колхозе картошкой, хлебом и молоком. Все были довольны, так как дома большинство в те годы не доедало.

Несмотря на то, что шли бои на Волге, в Сталинграде, учительница убеждала, что все равно СССР победит, потому что братский союз всех республик несокрушим, и каждый человек слишком любит свою Советскую Родину. Все мы и сами в это верили, распевали песни, настроение было бодрым, хоть за день на поле и уставали.

Но вот стали бомбить пути на станции Ртищево, всего в шестидесяти километрах от Турков. Каждой семье было приказано рыть у себя на огороде окопы. Но у всех жителей все равно была вера в победу Красной Армии, никто не помышлял об эвакуации. Село, как и вся страна, было далеко от паники. Нормально работали все учреждения, школы. Боевой дух народа – это великое дело. Не смолкал из репродукторов голос Левитана:

– Враг будет разбит. Победа будет за нами!

И люди верили. Верили Сталину, партии, защитникам Родины – Красной Армии.

Гитлер клялся, что, войдя в Москву, он первым повесит диктора Левитана. Смертельно боялись немцы и коммунистов. Был девиз: «Коммунисты, вперед!». Они шли вперед, показывая пример остальным бойцам. Если, будучи контуженным или раненным, коммунист попадал в плен, фашисты сразу его расстреливали, так как боялись их огромного влияния на других пленных, их морального духа и силы. И тем не менее тысячи солдат, как правило, на фронте вступали 1 в партию. А как воевал комсомол! Шли мы с боями на Киев, Брали с отвагой Орел. И закалялась уже не впервые Юность твоя, комсомол.

Не перечислить имена всех героев-комсомольцев, прославлявших свою страну. Их немцы ненавидели так же, как и коммунистов, потому что свою страну они любили больше жизни. Нет, враг просчитался,

– Есть выход один,

И только один у Гастелло:

Вниз! К вражеским танкам,

К цистернам, винтом

На черные вражьи колонны…

На них самолета пылающий ком

Он бросил рукой опаленной.

Она еще держит горящий штурвал,

И землю глаза различают.

Сейчас забушует там огненный шквал,

Победу его возвещая.

И если бы несколько жизней имел,

За Родину отдал бы смело.

И громом неслыханным взрыв прогремел,

И вечною славой – Гастелло.

Много стихов о Зое Космодемьянской, об Александре Матросове и других печатались в войну в газетах.

В восьмом классе вступила в комсомол и я. Но для армии я была еще молода. Меня назначили пионервожатой к пионерам четвертого класса. Я работала с ними взахлеб с той же энергией, как когда-то товарищ Лида с нами. Я прошла ее школу.

В это время наш класс сильно пополнился, в восьмой класс приняли учащихся из деревень, где были только лишь семилетние школы. Но не только учителей, но и нас, учащихся, удивляло то, что приехавшие отличники не тянут даже на тройку. Или там завышали оценки, или наш орденоносный директор Е.С. Персикова подбирала сильный педагогический коллектив, который умел дать нам прочные знания. К сожалению, в конце первого полугодия отчислились все новички. Осталась единственная – В. Иванова, отличница из Рома-шовки, которая до окончания десятилетки училась не выше, чем на тройки и четверки.

Дома в эти школьные годы я была очень дружна с Марусей, женой нашего Сережи. Она отвечала мне своим теплым искренним отношением. Мама Наташа и в военные годы обычно стояла на базаре со своими неизменными рубашечками. Моя мама Катя, которая после гибели дяди Вани снова от Грешновых пришла к нам, была чуть ли не сутками на работе. Маруся же растила двоих сыновей – Славу и Сер-жика – и в эти годы не работала. Ей я рассказывала все школьные новости, а она меня кормила обедом. Правда, говорится, что «своя ноша не тянет». Несмотря на то, что мне приходилось много заниматься уроками, я не помню случая, чтобы Слава или Сержик были мне в тягость или мешали учить, хотя Сержик был очень беспокойный.

Оба мои дяди – Сережа и дядя Коля – были на фронте. Сережа после курсов стал разведчиком, дядя Коля – комиссаром эскадрильи.

Шли годы, а война продолжалась. У немцев было превосходство в технике. У русских же беспредельная любовь к Родине и верность партии. В бою за город Сталина в войне начался перелом. С этого момента наши погнали фашистов. В тылу врага были организованы тысячи партизанских отрядов.

В стране подрастали парни и в большинстве своем добровольцами шли на фронт. Родители провожали детей со слезами, а молодые отряды, сохраняя боевой дух, уходили обычно вот с этой песней:

Вставай, страна огромная, Вставай на смертный бой С фашистской силой темною, С проклятою ордой.

Пусть ярость благородная Вскипает, как волна, Идет война народная, Священная война…

Однажды в школу пришло письмо с фронта с адресом: с. Турки, Саратовской обл., средняя школа, лучшей ученице. Педсовет решил, что такое письмо должно быть вручено мне. Писал бывший ученик нашей школы, боец Красной Армии. Он просил написать ему о делах нашей школы, об учителях да и вообще о Турках. Звали солдата Сережей Михайловым. Завязалась переписка. Правда, письма с фронта, как правило, шли очень долго. Постепенно оборвалась наша переписка. Возможно, он погиб.

Зима 1943 года была очень тяжелой и в тылу. Все отдавалось фронту. Народ обносился, голодал, не доедали месяцами, хлеб получали по карточкам небольшими кусочками. Школа не отапливалась, мы сидели на уроках в зимних пальто, валенках. Чернила в чернильницах замерзали. А дома учили уроки вечерами только с коптилками: электростанция не работала, не всегда можно было купить и керосина для лампы.

Шли разговоры о вредительстве. Нас, комсомольцев-школьников, посылали на ночные дежурства в «маленькую школу», то есть склад, где хранился физкультурный инвентарь и многое для уроков военного дела. Дежурили и на каланче, следили, не вспыхнул бы где пожар.

Вернулась мама с трудового фронта. За перевыполнение плана по рытью окопов, за активную работу в качестве политрука в отряде, за помощь в поимке и разоблачении преступника Вальковского мама получила благодарность и денежную премию.

Однако без нее заглохла работа в Доме культуры. Он стоял как ледяной дом. Сельсовет отказал в помощи топливом, но разрешил заготовку дров в лесу собственными силами. Это было очень непросто, но мама сумела организовать бригаду из шести человек: их трое от Дома культуры и трое из кинофикации. Сами пилили, сами рубили, но заготовили семьдесят кубометров. Этого хватило до весны.

Видимо, райком партии видел и ценил работу моей матери. И весной 1944 года поручил ей слишком ответственное дело – принять и возглавить районную сберкассу. В довоенные годы многие имели уже высшее образование. И ее охватил страх: работа связана с деньгами всего района. Она же далека даже от финансовых терминов, не говоря уже о принципах самой работы, будучи, в сущности, почти малограмотной. В войну, тем более, была необыкновенная во всем точность, дисциплина и строгость. Судили за горсть зерна, унесенного с элеватора в кармане голодным детям, или за опоздание на работу на пять-десять минут.

Очень мама отказывалась от своего назначения возглавлять сберкассу. Но бывший заведующий Косенков был уже на фронте, его заместитель Черменский уволился по болезни. И если партия говорила «надо», оставалось, как говорится, ответить только «есть».

Коллектив состоял из шести женщин. Многому приходилось учиться на месте подчас на своих же ошибках: консультироваться было не у кого. Кроме того, как уполномоченный представитель от райкома партии, она не освобождалась от работы общественного характера и направлялась в колхозы и совхозы в посевную и уборочную кампании. Еще больше времени уходило на командировки по всему району по сбору денег по займам колхозников. Ее встречали в штыки, денег ни у кого не было, все голодали, оборвались. Возвратившись в Турки, с надеждой шла в банк узнать, не поступили ли деньги – денег ни от кого не было. Но фронту нужны были средства на танки, самолеты, боеприпасы, на обмундирование солдат. И мама шла вновь с горьким чувством безнадежности своих усилий. И только пешком от колхоза к колхозу, от деревни к деревне, преодолевая километры, ночуя в стоге соломы, если до деревни не хватало дойти сил от усталости и голода; попадала под осенние ливни, обмораживалась зимой, а в райкоме и райисполкоме ждал нагоняй: деньги не поступали. Получив выговор, направлялась по тем же завьюженным дорогам снова.

– Да что ты все ходишь! Мы вместо денег получаем похоронки, – встречали ее сельчане.

– Денег тебе для фронта? – встретила ее разгневанная старуха. – Да у меня на фронте уже трое полегли. Месяц назад и сноху похоронила. Ни денег, ни дров, ни еды. Печку топлю кое-чем раз в неделю.

Она подошла к печке, открыла заслонку:

– Иди посмотри, как внука обогреваю.

В печке, зарывшись в золу, лежал мальчик, там ему было чуть теплее, чем в нетопленой избе.

Дома мы в этот период жизни маму почти никогда не видели. Ни днем, ни ночью ей было не до отдыха.

Как я уже писала, в середине учебного года в восьмом классе учащихся-новичков, прибывших из деревень, уже не осталось. Пришли в наш класс тогда и две турковские ученицы, закончившие семилетку в турковской неполной средней школе. Обе они были Федоровы: Рая и Юля. Рая училась прекрасно. А моя Юлька, соседка, едва тянула. Мы почти с раннего детства вместе играли, почти не расставались. Я взялась ей помогать в учебе по всем предметам. Учили за одним столом, все непонятное ей объясняла. Часто к нам примыкала учить уроки и Зинка; она оставалась не раз на второй год, сильно отстала. Юльке тоже знания давались нелегко, но, видя мое упорство, помощь, подтягивалась и в девятый класс перешла.

Но в девятом классе материал стал несколько посложнее, и задавать на дом стали побольше. Моя подруга призналась, что она почти ничего не понимает в учебниках. И как я ни билась, прося ее пересказывать прочитанный параграф по любому предмету, она не могла. Я убеждалась, что она читала учебники добросовестно, но за ответы на уроках получала двойки. Дома я попробовала однажды пересказать ей прочитанный урок своими словами и попросила ее пересказать. Получилось, Юлька усвоила. И в школе ответила. И начались такие наши занятия ежедневно: я учу урок, пересказываю ей, а потом заставляю ее пересказать мне. На это уходило много времени, наступала глубокая ночь, наши ложились спать. Мы стали чаще заниматься у Юльки: ее мать на дежурстве в больнице, тетка «с приветом», и можно заниматься, разговаривая вслух хоть до утра. По-прежнему временами с нами засиживалась со своими уроками и Зинка. В комнате стоял страшный холод, мы сидели у коптилки в зимнем пальто и учили уроки. Помню, Зинка совсем закоченела, подсела на пол к печке-буржуйке. Каждая уткнула нос в учебник. Вдруг чувствуем, запахло паленым. Это Зинка прислонилась спиной к печке, и ее пальто загорелось.

Зинка перешла в седьмой класс, мы с Юлькой в десятый. Начались наши последние каникулы.

В это лето маму послали на десятидневные курсы в Саратов. Я уговорила ее взять меня с собой. Мне не терпелось увидеть тот самый город, который я увидела впервые ученицей четвертого класса, когда ездили с вожатой на олимпиаду.

– Возьми ее, конечно, остановитесь там у наших, – поддержала меня Сережина жена.

Нас родные Маруси встретили приветливо. Они теперь уже жили не в подвальной квартире, а на улице Ленина в доме на втором этаже. Правда, у них была всего лишь одна комната. Но летом спать можно было на полу или на большом, почти как комната, балконе. Поездка эта мне понравилась. После занятий на курсах мама заходила за мной, и мы шли обедать в столовую, куда были прикреплены все командировочные, всем выдали талоны. Один обед мы съедали вдвоем. Маловато, конечно. Но стояла такая жара, что, придя домой, мы с удовольствием пили еще чай. На то, что было все же голодновато, не обращали внимания: в войну мало, кто ел досыта. А вечером мы непременно ходили гулять по городским улицам, проспекту имени Кирова, в парк «Липки», в кино, в цирк и театр оперы и балета имени Чернышевского.

Начался последний учебный год в школе. Осенью 1944 года нас постигло большое горе. Из Куйбышева телеграммой сообщили о том, что трагически погибла наша Маруся, наш звонкий колокольчик. Незадолго до войны она вышла замуж. Сначала мужа не отпускали на фронт по броне, но вскоре призвали и его. Маруся работала старшим инженером на строительстве города (начали застраивать Безымянку и вели строительство в Чапаевске). Жила она со свекровью и растила маленького сына. И вот ее не стало, ее задавила машина, после чего жила она всего лишь два часа, до последнего вздоха прося врачей спасти ее ради крошечного сына-инвалида. Бедная мама Наташа! Она словно помертвела, потеряв и вторую дочь и тоже в таком молодом возрасте. Ей бы снять стресс слезами, но горе было сильнее слез, грудь закаменела. А мама потеряла свою единственную сестру. На похороны же Маруси райком маму не отпустил, как слезно она ни просила.

– Сейчас война. На фронте ежедневно гибнут тысячи солдат. Ты – коммунист и нужна здесь, – сказал секретарь.

В райкоме на совещании вновь распределяли коммунистов по колхозам по вопросу займа, а маму душили слезы: сейчас хоронят горячо любимую сестру, а она не может проводить ее в последний путь.

На похороны уехала мама Наташа в сопровождении Сережиной жены.

Возвратившись, они рассказали о подробностях гибели Маруси. До самого конца октября, почти до заморозков, она не могла договориться насчет транспорта, чтобы из поля за Куйбышевом привезти с огорода картошку. Это понятно, война. Какой уж тут транспорт, если на весь стройучасток одна-две подводы, не справляющиеся с доставкой стройматериалов. Ведь это – угроза невыполнения плана, что недопустимо в грозные годы войны. А дома с все более гневными упреками встречала свекровь: каждая картофелина для голодного человека была чуть ли не на вес золота, а урожай грозил остаться в поле и замерзнуть. Обида на начальство, на свекровь, болезнь жестокая сына, задержка писем с фронта, а более всего предчувствие скорой смерти вывели Марусю из равновесия. Несколько последних дней она безутешно рыдала настолько, что сослуживцы ходили к свекрови выяснить причину горя их прежде веселой подруги.

Наконец, ей дали подводу за картошкой в поле. Из-за грохота колес телеги извозчик не' сразу услышал настигающую их грузовую машину и не вдруг свернул с дороги. Рывок поворота был настолько сильный, что Маруся упала на проезжую часть. Тяжелая военная машина прошла по ней.

Бруцеллез, которым переболела Маруся еще до замужества, отразился на новорожденном ребенке. Валерику было около годика, но он слабо держал головку и не мог самостоятельно сидеть. Врачи говорили, что жить он будет не долее, чем до семи-восьми лет.

Посоветовавшись, наши решили взять малыша к себе в Турки, здесь в семье за ним будет уход лучше: там же одной старушке от него даже не отойти, к тому же на руках у нее оставался еще один ребенок, которого сын взял из детского дома, будучи женатым еще до Маруси на другой женщине.

Валерика привезли. Он был очень хорошенький, даже полненький, но совершенно беспомощный. Сидеть мог только в подушках. Даже зубки появлялись и тут же выпадали. Несмотря на то, что мою маму он видел редко, она целыми днями работала, ездила по командировкам, ее Валерик любил больше всех: видимо, принимал ее за свою маму. В нашей семье снова стало восемь человек, одних малышей трое: Слава, Сержик и Валерик.

В десятом классе требования были в школе уже намного серьезнее. Сейчас удивляюсь, как могла я в своем домашнем содоме хорошо учить уроки, получать одни «отлично», заниматься с Юлькой, ходить в Дом культуры на репетиции, вести общественную работу в школе (председатель учкома, вожатая, редактор стенгазеты).

А школьные дела у моей Юльки становились хуже. После того, как расскажу ей параграф своими словами и прошу повторить, она обещает рассказать «про себя». Но голова ее клонится, слышится ровное посапывание и даже храп.

– Юль, ты же спишь, – толкаю ее.

– Нет, я рассказываю, – отвечает.

– Юлька, но ты в голос храпишь.

И все-таки воевать с двойками по устным предметам было еще можно. Камнем преткновения стали контрольные работы по математике и сочинения по литературе. Домашние сочинения – полбеды: напишу свое, потом черновик для Юльки. Она перепишет своей рукой, я проверю ошибки да еще две-три оставлю специально, иначе учительница ей не поверит.

А война все продолжалась. Но бои уже шли за пределами Советского Союза. Красная Армия освобождала Литву, Латвию, Эстонию, Польшу. Поднялось настроение у всего народа.

В самом начале десятого класса к нам пришла новая ученица, Валя Рыгунова, дочь председателя райисполкома, только что переведенного в Турки из другого района. Валя была самой красивой девочкой в классе, а если точнее, самой красивой во всей школе. К тому же она была и очень коммуникабельной, сразу у нее появилось много друзей. Она сказала, что до десятого класса была отличницей и в нашем классе предпочтение отдала мне: часто приглашала к ним домой, где меня встречали очень приветливо, вместе с ней ходили в кино и на репетицию в Дом культуры. Природа наградила ее не только красивой внешностью, но и прекрасным голосом, она стала исполнительницей сольных песен и дуэтов. Обычно она пела дуэты со своей тетей, приехавшей с ними же. Работала ее тетя заведующей райо-но. Мать же Вали была учительницей, но не в нашей школе.

Дружба росла, мы чаще стали бывать друг у друга, я приходила к Вале с Юлькой и другими своими подругами, а Валя к нам, в нашу давнюю компанию. Мы становились близкими подругами, обменивались фотокарточками. Но меня удивляло, что Валя, бывшая отличница на протяжении всех прежних лет, на уроках отвечала слабо. Это, конечно, не мешало дружбе. Я всегда была дружна с Юлькой, которой учеба вообще давалась сверхтуго. Иногда хотелось предложить Вале помощь, но она такая развитая, находчивая, интеллигентная. Мне о помощи неловко было и заговаривать.

Учебников в школе не хватало, так один учебник по истории нам дали на пятерых. В эту пятерку вошли две Вали {Рыгунова и Иванова), две Федоровы (Рая и Юля) и я. Так как Валя имела отдельную комнату, то решили заниматься все вместе у Рыгуновых. Кто-либо один читал, остальные слушали. Но едва дочитав, Валя брала учебник, захлопывала книгу и говорила:

– По-моему, все тут понятно. Теперь, кто в кино?

Я восторгалась ее великолепной памятью. Неужели она запомнила все хронологические даты, места действий, имена героев? Две Вали уходили в кино, а мы втроем прорабатывали материал снова. Часто Валя прямо из школы приглашала меня к себе. Перекусив, садились за уроки. По физике, химии и другим предметам все было также, как с историей. Мы бегло прочитывали вслух параграфы. Я не запоминала молниеносно все многочисленные формулы, но мне было стыдно в этом признаться. Я продолжала восторгаться Валей, схватывающей все на лету, но стала чаще и чаще замечать, что на уроках она едва тянула на тройку, краснела, сердилась. Я после занятий с Валей закрепляла материал и дома, в дневник сыпались одни пятерки.

И в нашей дружбе появилась трещина. Валя уже не спешила ко мне навстречу со своей солнечной улыбкой, остроты сыпала и в адрес Раи Федоровой, прекрасной ученицы и умницы. Но мы все еще продолжали с Валей заниматься вместе случай от случая, хотя ее родные меня встречали заметно прохладнее. Как-то я раскрыла задачник.

– Перестань, не смеши, – сказала моя подруга, – завтра у кого-нибудь спишем.

И сколько я ни убеждала, что мы сможем решить сами, тем презрительнее становилась ее улыбка:

– Да брось ты, ей Богу. Спишем же в школе.

И я всерьез задумалась: как же она могла быть отличницей? И за все классные контрольные работы она получала только двойки.

Неужели в прежнем районе, где отец Вали был тоже председателем райисполкома, тетя – директором школы, а мать учительницей, ей так завышали оценки? А может быть, школа была слабой, не в пример нашей?

Валя отошла от меня, отошла сама. И даже вдруг невзлюбила меня, как Раю, за мои пятерки. Да и каково ей было сносить, ей, первой прежде во всем, упреки учителей, довольно ядовитые, хронические двойки и похвалы в мой и Раин адрес? Нас ей постоянно ставили в пример.

Я еще изредка пыталась приходить к Рыгуновым домой, еще не совсем догадывалась, что ее неуспеваемость так ранит родных. Но меня встречали неласково и всегда говорили, что Вали нет дома. Было обидно, но понимала, что им было больно и завидно. Однако в то время я не подозревала, что по поводу школьных неудач Вали разгорается в семье целое пламя, оно перерастет потом в «пожар», и Рыгуновы вынуждены будут покинуть Турки, отец возьмет новое назначение, Валя уйдет из семьи из-за упреков строгого отца и будет жить в Саратове с тетей, что учиться больше не будет нигде.