Текст книги "Старшины Вильбайской школы"

Автор книги: Тальбот Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

XI
ДИРЕКТОРСКАЯ ШЛЮПКА В ДЕЛЕ

Джилькс и его друг прекрасно понимали, что если они хотят снова забрать в руки Виндгама, то должны действовать осторожно. Поэтому, когда, согласно своему обещанию, последний явился к чаю в комнату Силька, то не было произнесено ни одного слова, которое могло бы задеть самолюбие мальчика, не было сделано ни одного намека на его дружбу с Ридделем. Виндгам не скучал. К чаю было подано вкусное печенье, номер «Иллюстраций» оказался очень занимательным, и разговор вертелся вокруг разных школьных дел; преимущественно говорили по поводу наступающих шлюпочных гонок. Гонки очень интересовали Виндгама. Ему очень хотелось, чтобы первенство на реке осталось за директорской шлюпкой, во-первых, потому, что брат его был гребцом в этой шлюпке, во-вторых, потому, что и сам он принадлежал к отделению директора и горячо принимал к сердцу интересы своего отделения.

– Кажется, наша шлюпка намерена отличиться. Говорят, команда работает превосходно, – сказал он, обращаясь к Джильксу.

– Говорят. Но так как я сам из числа этой команды, то и не могу судить об этом, – отвечал тот,

– Насколько можно видеть с берега, шлюпка стала ходить гораздо лучше: и быстрее и ровнее.

– Неужели ты рассчитываешь, что ваша шлюпка может победить шлюпку Паррета? – обратился к Виндгаму Сильк, принадлежавший к отделению мистера Вельча.

– Положим, парретиты очень сильны… – начал Виндгам с нескрываемым сожалением.

– Сильны?! – прервал его Сильк. – Да у них такая команда, какой Вильбай и не видывал! Даже у твоего брата не было такой команды.

– Они, видимо, решились взять приз во что бы то ни стало, – прибавил Джилькс, – они считают себя обиженными из-за этого несчастного старшинства и хотят показать всем, а главное директору, что как бы он ни отстаивал свое отделение, первенство все-таки останется за их отделением.

– Хорошо, что я не принадлежу ни к тому, ни к другому: по крайней мере, могу быть беспристрастным, – заметил Сильк. – На нашу-то шлюпку надежда плохая. Я даже не знаю, есть ли у нас команда.

– Надеюсь, что ты будешь за нас, – сказал ему Виндгам.

– Конечно, уж потому, что Джилькс в вашей шлюпке.

– Ах, как мне хочется, чтобы наши взяли приз! Это было бы такое торжество, особенно после недавних нападок на наше отделение, – говорил мальчик, увлекаясь своим любимым предметом и заранее волнуясь ожиданием, – Кстати, каков рулевой вышел из Ридделя? – прибавил он, обращаясь к Джильксу.

– Смешит народ, как и следовало ожидать, – отвечал тот. – Четырехвесельной шлюпкой он еще не правил, но очень усердно упражняется на двухвеселке и всякий день аккуратно сажает ее на мель.

– Странно! Я слышал от Ферберна, что Риддель оказался очень способным к морскому делу. К тому же он легок, а ведь это важно для рулевого…

В таком духе, не затрагивая щекотливых тем, шел разговор весь вечер. Только когда Виндгам собрался уходить, Сильк напомнил ему его обещание молчать про посещение ими «Аквариума». Виндгам повторил свое обещание, тем дело и кончилось.

– Что за глупый мальчишка! – сказал Джилькс своему другу, как только Виндгам вышел за дверь. – Я даже не знаю, стоит ли возиться с ним.

– А разве не приятно насолить Ридделю?

– Твоя правда, я и забыл об этом,

– Но что он глуп, это несомненно, – согласился, в свою очередь, Сильк. – Как он горячился! И что ему в этих гонках? Чья бы шлюпка ни выиграла, деньгами он не рискует, не то что мы с тобой. Кстати, дружище, помнишь ты свое слово? Шлюпка Паррета должна взять приз, иначе я потеряю кучу денег. Надеюсь, что это дело верное?

– Будь покоен. Раз я гребу в директорской шлюпке, от меня будет зависеть не дать ей придти к цели первой. Я думаю, что мое участие и не понадобится, но в случае чего – зарыл весло в воду раз и другой, и дело с концом.

– Как ты это сделаешь, мне все равно, лишь бы парретиты взяли приз: я не люблю проигрывать пари.

– Будь покоен, – повторил Джилькс.

В ознаменование того, что договор скреплен, Сильк вынул из кармана два сигарных окурка, из которых один взял сам, а другой предложил Джильксу. Друзья закурили и провели остаток вечера в дружеской беседе.

Из предшествующего читатель должен был догадаться, каким животрепещущим вопросом были для вильбайцев наступающие шлюпочные гонки. Июньские гонки вместе с майскими бегами и игрой в крикет всегда составляли в школе крупнейшее годовое событие. Но в этом году, когда к постоянному соперничеству двух отделений присоединился еще спор из-за старшинства, они получили особенно важное значение. Прежний школьный старшина оставил свою шлюпку во главе школьной флотилии, но теперь едва ли был хоть один воспитанник даже в самом отделении директора, который рассчитывал бы, что на гонках она удержит за собой издавна принадлежавшее ей первое место.

Отделение Паррета заранее торжествовало победу. Шлюпка Блумфильда, конечно, возьмет приз, и тогда всем станет ясно, за кем больше прав на старшинство: за Блумфильдом или за Ридделем. Состав гребцов у парретитов был превосходный, и казалось, только чудо могло помешать их торжеству. Однако директорские, как ни слабы были их шансы на победу, видимо решились на серьезную борьбу. С отъездом Виндгама отделение директора упало во мнении школы во всем, что касалось физической ловкости и силы. Теперь оно собиралось доказать свои права на отличие и в этом смысле – если не победой, то хоть доблестной попыткой победить, и не теряло времени.

Каждое утро и каждый вечер директорскую шлюпку можно было видеть на реке; команда ее практиковалась усердно и делала быстрые успехи. Кроме необходимой «казенной» гребли в четырехвесельной шлюпке, каждый гребец упражнялся еще по собственной охоте в ходьбе и гребле на ялике, для того чтобы сбавить вес своего тела и приобрести выносливость. Эти «сверхсметные» упражнения очень забавляли парретитов. Видя, сколько труда тратят их соперники на то, чтобы сравняться с ними, они еще сильнее чувствовали свое превосходство. Даже из директорских большинство считали все эти упражнения потерянным временем и были убеждены, что в конце концов они послужат лишь к вящему прославлению врага. Одного только Ферберна, первого гребца и капитана директорской шлюпки, такие мелкие соображения не смущали.

Ему было решительно все равно, что бы о нем ни говорили, раз он видел, что команда его делает успехи.

Так обстояли дела в ожидании гонок, как вдруг школу взволновало новое событие – появление Ридделя на руле директорской шлюпки. Как знает читатель, Риддель, по просьбе друга, ездил с ним несколько раз в двухвесельной шлюпке в качестве рулевого и из этих экскурсий почерпнул все свои сведения по морскому делу. Вначале мысль о том, что он может править шлюпкой во время гонок, не приходила в голову ни ему, ни Ферберну. Но после нескольких уроков Риддель сделал такие успехи, что мысль эта показалась Ферберну необыкновенно удачной, и он поспешил поделиться ею со своими гребцами. Разумеется, те первым делом пришли от нее в ужас. «Риддель слишком вял, слишком нервен, слишком рассеян, чтобы быть хорошим рулевым», говорили они. Но Ферберну не хотелось расставаться со своим планом. Он пошел к мистеру Паррету и упросил его придти на следующее утро на реку взглянуть, как правит рулем новый старшина, Мистер Паррет похвалил мореходные способности Ридделя, но посоветовал Ферберну испытать его еще в четырехвесельной шлюпке. Когда Ферберн изложил свой план Ридделю, тот не поверил своим ушам: ему предлагают быть одним из главных участников гонок! Да ведь это просто насмешка!

– Нет, голубчик, – сказал он Ферберну, – я ведь и так не из любимцев у товарищей. Что же, ты хочешь, чтобы меня окончательно засмеяли?

– Разве править шлюпкой такой позор?

– Править шлюпкой не позор, но будет позор и для вас и для меня, если во время гонок наша шлюпка уткнется носом в берег!

– Вздор! Ничего такого не случится!

Риддель продолжал отнекиваться, доказывая Ферберну всю нелепость его плана, – говорил, что он никогда не правил четырехвесельной шлюпкой, что на гонках он, наверное, струсит, – но Ферберн разбил все его доводы и заключил тоном, не допускающим возражений:

– Словом, завтра утром ты придешь на реку, мы снарядим четырехвеселку, и ты попробуешь на ней свои силы, а там увидим.

– Изволь, я приду, если уж ты непременно этого хочешь, – отвечал Риддель покорно.

Этот разговор происходил в тот самый день, когда Виндгам-младший пил чай с Джильксом и Сильком в комнате последнего. К концу вечера вся школа узнала о том, что новый старшина готовится в рулевые директорской шлюпки и будет участвовать в гонках. Поэтому, когда на другое утро Риддель явился на реку, он пришел в ужас, увидев, что чуть ли не вся школа высыпала на берег смотреть, как он будет отличаться. Замешательство его было так велико, что когда гребцы расселись по местам и шлюпка отчалила, всем стало ясно, что новый рулевой не на своем месте. Шлюпка вертелась во все стороны без всякой надобности – очевидно, рулевой постоянно забывал, где «право» и где «лево», – а выйдя на середину реки, она ни с того ни с сего описала почти полный круг. Это зрелище, как и следовало ожидать, доставило большое развлечение толпе любопытных, и до слуха Ридделя донесся с берега не один насмешливый возглас:

– Ай да рулевой! Кружит себе на месте, точно лошадь в цирке, и знать никого не хочет!

– Прямо-то править – это всякий умеет…

Шлюпка неуклюже подвигалась вперед, сопровождаемая громким хохотом с берега. Риддель совсем растерялся и выпустил из рук шнурки от руля.

– Что с тобой, дружище? Охота тебе их слушать! – сказал Ферберн вполголоса, наклоняясь к нему со своего места.

Этот дружеский голос вывел Ридделя из оцепенения. Он ответил Ферберну спокойной улыбкой и, сделав над собой усилие, выпрямился и натянул шнурки. Теперь он был опять самим собою.

– Навались на весла, ребята! – крикнул Ферберн, ловко закидывая свое весло.

Некоторое время шлюпка шла хорошо. Риддель держал надлежащий курс, и гребцы работали дружно. Зрители пришли в недоумение, и насмешки мало-помалу стихли. Команда была положительно недурна, да и против рулевого сказать было нечего. Сам Парсон, лучший рулевой в отделении Паррета, не мог бы править лучше. Недоброжелатели Ридделя приуныли. Но, к их великой радости, шлюпка шла хорошо недолго: через каких-нибудь двести саженей она опять завертелась и пошла боком. Что с ней случилось? Кто был виноват на этот раз? Конечно, не Ферберн: Ферберн греб мастерски и не мог сделать никакой оплошности. По-видимому, и не Риддель: руль стоял прямо, и Риддель был сам удивлен неровным ходом шлюпки.

– Кто там зарыл весло? – крикнул Ферберн гребцам через плечо.

Ни один из троих не отозвался. Шлюпка выровнялась и пошла прежним ходом. Ферберн, которого неудачи всегда раздражали, налег на свое весло и промерил команду на усиленной десятиминутной гребле без передышки в наказание за небрежность. Это подействовало, и зрители опять были поражены правильным курсом и быстротой хода шлюпки. Но вдруг в ходе ее произошла прежняя таинственная задержка; шлюпка опять пошла, боком. На этот раз Ферберн бросил грести и, обернувшись к гребцам, сердито спросил, кто из них «строит из себя дурака». Опять ни Портер, ни Котс, ни Джилькс не признали себя виноватыми.

Ферберн взялся за весло, и шлюпка тронулась среди возобновившихся насмешек зрителей. До конца пути шлюпка шла хорошо, хотя всякому было ясно, что команде недоставало окончательной отделки. Но как только повернули назад, в шлюпке снова почувствовалось сотрясение, и ход ее замедлился. С секунду Ферберн продолжал грести, делая вид, что ничего не замечает, но вдруг круто обернулся и открыл причину задержки. Весло Джилькса ушло в воду чуть не на фут, а сам он сидел, согнувшись вперед, так что ручка весла приходилась ему под самый подбородок.

– Что ты делаешь? – спросил его Ферберн с сердцем.

– Ничего, весло зарылось, – отвечал Джилькс.

– То есть ты его нарочно зарыл?

– Вовсе не нарочно. Невозможно грести с таким рулевым: лодка то и дело вертится,

– Вздор! Риддель правит как следует…

– Это ты говоришь, потому что сидишь ближе к корме, а попробуй-ка сесть на мое место, так и почувствуешь, как он правит…

– Во всяком случае, он правит добросовестно, а не выделывает исподтишка разные штуки и не сваливает их на других…

– И я ничего ни на кого не сваливаю…

– Лжешь!

– Ты сам лжешь!

– Берегись, Джилькс! – сказал Ферберн, выведенный из терпения.

– Чего мне беречься? Уж не тебя ли? – не унимался Джилькс.

Ферберн не удостоил его ответом.

– На воду! – скомандовал он гребцам, и шлюпка тронулась.

Этот короткий разговор слышали только сидевшие в лодке, но бывшие на берегу уловили его смысл по гневным взглядам и жестам говоривших.

– Браво! Директорские перессорились! – крикнул кто-то.

Толпа ответила ему веселым смехом.

Предостережение Ферберна пропало даром. Джилькс еще раз зарыл в воду свое весло, и на этот раз лодку так тряхнуло, что гребцы чуть не попадали с лавок. Ферберн не произнес ни звука, но лицо его пылало гневом. Риддель старался удержать надлежащий курс, ходя это было трудно. Наконец злополучное упражнение в гребле кончилось. Шлюпка подошла к пристани, и команда вышла на берег. Джилькс, так же как и все остальные, ждал, что Ферберн заговорит о случившемся. Ферберн и заговорил, хотя совершенно не так, как думал Джилькс.

– Приготовьте для меня двухвеселку к пяти часам, – сказал он, обращаясь к сторожу, и вслед за тем спросил Ридделя: – Поедешь ты с нами после обеда? Мы с Кроссфильдом будем грести, а ты – править.

– С кем? С Кроссфильдом? – переспросил с удивлением Котс.

– Да, я хочу подготовить его в загребные для нашей шлюпки, – отвечал Ферберн.

– Ты хочешь сказать, что намерен исключить меня из команды? – воскликнул Джилькс, тут только смекнув, куда клонится дело.

– Именно, – ответил Ферберн холодно.

– За что?

– Ты сам знаешь, за что…

И, взяв под руку Ридделя, Ферберн пошел с ним к школе.

Джилькс сжал кулаки и хотел было броситься на Ферберна, но удержался. Он пошел следом за ним и Ридделем, бормоча, что он этого так не оставит, что он ему отплатит, и так далее. Со стороны Джилькса такого рода угрозы были не редкостью, и никто их не боялся.

Решение Ферберна было одобрено почти всем отделением, в особенности теми, кто был свидетелем ссоры. Немногие находили, что Джилькса можно было извинить на первый раз, но большинство было того мнения, что раз гребец зарывает весло во время практики, он может сделать это и во время гонок и что подвергать себя такому риску не следует. Что касается нападок Джилькса на Ридделя за плохое будто бы управление рулем, то все понимавшие дело знали, что нападки были несправедливы. А Ридделя они нимало не задели.

Когда Джилькс пришел в школу, Сильк встретил его очень нелюбезно.

– Правда ли, что тебя выгнали из шлюпки? – спросил он его без дальнейших околичностей.

– Правда, – пробормотал Джилькс.

– Как это тебя угораздило сделать такую глупость?

– Ничего я не делал! Ферберн давно решил отделаться от меня – и отделался…

– Да, потому что у тебя не хватило ума не открывать своих карт до начала игры. Очень нужно было тебе проделывать свои штуки чуть не за месяц до гонок! Теперь ты все испортил. Право, я никак не думал, чтобы ты был так глуп…

Джилькс побаивался своего друга, а теперь чувствовал вдобавок, что тот был прав.

– Я сам очень жалею, что так вышло. Я хотел только попробовать и не ожидал, что так кончится, – сказал он тоном извинения.

– Теперь все пропало, – продолжал Сильк. – Как поручиться, что они не выиграют? Кого Ферберн берет вместо тебя?

– Кроссфильда,

– Именно этого я и боялся! Кроссфильд – лучший из всех, кого они могли выбрать… Как хочешь, Джилькс, ты должен исправить свой промах. Ступай и извинись перед Ферберном: может быть, он и возьмет тебя назад…

Джилькс повиновался. Он нашел Ферберна в его комнате; там был и Риддель. При виде Джилькса Ферберн не выразил ни малейшего удивления: он был уверен, что тот явится с извинениями, и приготовился отвечать ему.

– Ферберн, надеюсь, что ты оставишь меня в шлюпке, – начал Джилькс. – Я очень жалею, что позволил себе… такую шутку.

– Значит, ты делал это нарочно? – спросил Ферберн, которому Риддель только что поверял свои сомнения в том, действительно ли виноват Джилькс, а не он, Риддель, тем, что, может быть, плохо правил.

– Да, мне хотелось подразнить тебя, – отвечал Джилькс.

– Мне все равно, что тобой руководило, но раз ты способен так относиться к делу, ты не можешь оставаться в шлюпке.

Джилькс взглянул на говорившего и понял, что дальнейшие просьбы будут бесполезны. Вне себя от ярости и унижения, которое он чувствовал еще больнее вследствие присутствия Ридделя, он вышел, повторив свою угрозу:

– Я тебе это припомню!

– Ну, наконец-то отделались мы от него! – проговорил Ферберн, когда Джилькс вышел.

– Да, пренеприятный он малый, и я полагаю, способен вредить, – заметил Риддель, думая не столько о директорской шлюпке и о гонках, сколько о своем маленьком друге Виндгаме.

– Послушай, Риддель. – начал Ферберн помолчав, – сегодня ты доказал, что можешь прекрасно править. Отчего ты был так плох вначале?

– Разве ты не знаешь моей несчастной слабости? Я все спрашивал себя: что-то обо мне думают товарищи в эту минуту?

– Знаешь, дружище, если ты не сумеешь отделаться от этой слабости, тебе придется закрыть свою лавочку – отказаться от старшинства и вообще от всякой надежды войти в общую жизнь школы…

– Лучше уж я постараюсь отделаться от своей слабости, потому что закрывать лавочку я не намерен, – отвечал, смеясь, Риддель и, поглядев на часы, прибавил со вздохом: – Через пять минут мне предстоит деловое свидание с несколькими «мартышками». Прощай.

– Приходи же после обеда на реку! – крикнул ему вслед Ферберн.

– Приду! – отозвался Риддель.

XII
ТЕЛЬСОН И ПАРСОН ИДУТ В ГОСТИ

Была суббота, последняя перед гонками. В Вильбае волнение в ожидании великого (события достигло крайних пределов. Уже целую неделю все школьники, не исключая и тех, которые имели обыкновение валяться в постели, пока не зазвонит утренний колокол, были на ногах к шести часов утра и, наскоро умывшись, бежали на реку смотреть, как практикуются гребцы двух шлюпок-соперниц. Все домашние распри были забыты ввиду наступавшего несравненно более важного состязания. Все три отделения, даже вельчиты, которые под конец отказались от всяких попыток подобрать команду и участвовать в гонках, не могли ни думать, ни говорить ни о чем, кроме гонок. Слух о них проник даже в Шельпорт и ежедневно привлекал на реку немало посторонних зрителей из горожан.

Но в эту субботу не гонки волновали Гарри Броуна. Броун был в четвертом классе, в отделении директора, и был единственным приходящим воспитанником во всей школе. Родители его жили в Шельпорте и благодаря этому обстоятельству имели удовольствие пользоваться обществом своего Гарри большую часть дня в течение всего учебного года. Зато школа была лишена этого удовольствия. Может быть, желая вознаградить ее за это лишение, мистер и миссис Броун давали раз в год вечеринку, на которую неизменно приглашали директора Патрика и его дам, а Гарри позволяли приводить двоих товарищей по его выбору.

Ожидание такой вечеринки и волновало Гарри Броуна в эту субботу. Волнение его происходило от самых противоположных причин. Первая была не совсем приятного свойства: к ним приедет директор, а главное – его дамы. В прошлом году они почему-то не могли быть, что очень огорчило отца и мать Гарри, но было большим облегчением для него самого. Роль хозяина, хотя и маленького, которую он должен будет разыгрывать перед такими важными особами, пугала его. Но, о другой стороны, за ужином будут желе и торт, а к десерту – клубника и конфеты. Гарри видел утром, как все это принесли из кондитерской, и, несмотря на то что он был уже в четвертом классе, у него текли слюнки, когда он представлял себе все эти вкусные вещи. Это была вторая – приятная – причина волнения. Третья причина, по силе не уступавшая двум первым, была та, что Гарри пригласил к себе Тельсона и Парсона и теперь сомневался, хорош ли был его выбор. Это вышло случайно. Тельсон и Парсон были еще «мартышки» и он ни за что не пригласил бы их, но все его одноклассники, к которым он обращался, были чем-нибудь заняты в этот вечер и не могли быть у него, а те двое-трое из них, которые сначала было колебались, отказались наотрез от приглашения, когда узнали, что на вечере будут дамы директора. Тут подвернулся Тельсон, и Броун пригласил его – сказать по правде, несколько свысока. Но Тельсон не имел привычки обращать внимания на тон своих собеседников; для него было важнее существенное. Осведомись об угощении и об обществе, которое ожидают к себе Броуны, он принял приглашение. Клубнику и желе он очень любил, директора не боялся, что же касается его дам, то с ними он не был знаком – жену директора он видел всего раз, издали, а свояченицу совсем не видал – и не находил нужным избегать их. Сказав Броуну, что придет к нему, Тельсон собирался было идти в свою комнату готовиться к вечеру, как вдруг ему пришло в голову, что хорошо бы было при удобном случае оказать протекцию Парсону.

– Кого ты намерен позвать кроме меня? – спросил он Броуна.

– Сам еще не знаю, – отвечал тот, – Я звал многих, да все отказались.

– Пригласи Парсона.

– Парсона? Ведь он не из нашего отделения.

– Так что же? Мы с ним дружны. Знаешь, и мне даже как-то неловко идти без него…

– Пожалуй, я приглашу Парсона, – отвечал Броун не совсем любезно, но внутренне довольный, что теперь ему не нужно ломать голову над тем, кого выбрать своим вторым гостем.

Он немедленно разыскал Парсона и пригласил его. Парсон взглянул на дело с той же точки зрения, что и Тельсон: и для него угощение было главным и его не особенно смущало общество директора с семейством. Ему ничуть не показалось странным, что Броун, четвероклассник, воспитанник другого отделения, с которым он был даже мало знаком, приглашает в гости его, «мартышку», и он не только не почувствовал за это к Броуну никакой особенной признательности, но счел даже возможным поставить свое условие.

– Вот что, Броун, если ты пригласишь и Тельсона, то я приду с удовольствием, – отвечал он Броуну на его приглашение.

Такое сходство в условиях двух друзей поразило Броуна; он даже заподозрил, не сговорились ли они между собой, однако ответил небрежным тоном:

– Тельсона я звал, он придет.

– Да? В таком случае, рассчитывай на меня, дружище, – произнес Парсон с важностью.

– Так в половине седьмого, не забудь, – сказал Броун уходя.

Облачась в полную парадную форму – новенькие курточки, лакированные сапоги и белые галстуки, – наши герои явились к Броуну не в назначенное время, а почти целым часом раньше. У них был свой расчет спешить: им хотелось опередить других гостей, а главное – директора. Расчет их оправдался так, как они и не надеялись. Когда они пришли, то не только гости не думали съезжаться, но и приготовления к их приему не были еще окончены. Столовая, куда ввела их служанка, была заставлена корзинами с посудой и закусками, и у служанки был очень сердитый вид.

Тут они простояли минут десять, пока служанка, занятая распаковкой корзин, удосужилась доложить о них мистеру Гарри. Гарри одевался и велел проводить гостей в гардеробную, пока он кончит свой туалет. В гардеробной мальчики провели время очень весело в ожидании хозяина: они примерили все шляпы и высокие сапоги отца Броуна и связали тесемочки всех женских ботинок, какие там были. Наконец явился Гарри – чистенький, приглаженный.

– Как вы рано! – приветствовал он гостей.

Те объяснили, почему они так рано.

– Теперь только шесть часов. Раньше семи никто не приедет, – сказал Гарри и прибавил: – Пойдемте, я вас познакомлю с мамой.

Они застали миссис Броун в гостиной перед большим зеркалом, где она прикалывала банты к пышным платьицам своих трех дочек, сестер Гарри. У нее был полный рот булавок, поэтому она могла только улыбнуться и кивнуть головой на почтительные поклоны мальчиков.

– Садитесь, пожалуйста, – обратился к ним Гарри.

Тельсон и Парсон присели на кончик оттоманки, стоявшей в углу и заставленной высокими кадками с цветами. С четверть часа просидели они неподвижно, теребя в руках шапки и не прерывая воцарившегося молчания.

Наконец банты были приколоты. Хозяйка вынула изо рта булавки и собиралась обратиться к мальчикам с каким-то вопросом, как вдруг в передней раздался звонок, и в ту же минуту в боковую дверь из внутренних комнат вбежал джентльмен, как оказалось потом – отец Гарри. У него был какой-то растерянный вид. Он застегивал на ходу свои туго накрахмаленные нарукавники и одергивал фрак. Кончив свой туалет, он стал к камину и поспешил принять непринужденную позу хозяина, который не ждет к себе никого. Между тем за первым звонком последовал второй и третий. Служанка распахнула дверь гостиной, и из передней вошло человек десять гостей, в числе которых был и директор Патрик с женой и свояченицей. Сидя в уголку за кадками, Тельсон и Парсон могли свободно рассматривать всех входящих, большинство которых было им незнакомо. Так как все гости были приблизительно таких лет, как директор Патрик, то вечер обещал быть скучным для мальчиков. Впрочем, довольные уже тем, что их не замечают, они тихонько перешептывались между собой, стараясь не выдать своего присутствия неосторожным движением.

Посидев с полчаса в гостиной, гости и хозяева перешли в другую комнату.

– Тельсон, ведь это они пошли чай пить? А мы-то как же? – заметил Парсон с вытянувшимся лицом.

И действительно, из соседней комнаты доносилось веселое звяканье ложек о стаканы. Вытянув шею, Тельсон увидел в полуотворенную дверь, что все общество сидит за столом и пьет чай. О них, очевидно, забыли.

– Чего нам церемониться? Пойдем туда, вот и все, – сказал Тельсон и направился к двери.

В дверях он наткнулся на высокую пожилую даму очень строгого вида. Дама переходила из столовой в гостиную, очевидно спасаясь от жары: в одной руке она держала чашку с чаем, а в другой – веер, которым усердно обмахивалась.

– Куда вы спешите, дружок? – обратилась она к Тельсону, садясь на оттоманку и с улыбкой протягивая ему руку.

У дамы был густой, почти мужской голос, и улыбка ее не понравилась Тельсону, но ему оставалось только пожать ей руку и сесть рядом с ней. Видя, что его друг попался, Парсон поспешно проскользнул в столовую, и бедный Тельсон окончательно почувствовал себя беспомощным. Между тем дама, в которой читатель, наверное, узнал уже миссис Стринджер, свояченицу директора, продолжала, не выпуская его руки:

– Кто вы такой, мой милый? Как ваша фамилия?

К счастью или к несчастью для Тельсона, он не подозревал, кто его собеседница, так же как и ей не приходило в голову, что она говорит с одним из питомцев своего зятя. Проводив Парсона грустным взглядом, мальчик ответил:

– Тельсон, сударыня.

– А как ваше имя?

– Август.

Миссис Стринджер смотрела очень благосклонно на съежившуюся подле нее маленькую фигурку. У Тельсона было миловидное личико, и хоть миссис Стринджер не любила детей, но в этот день она была в благодушном настроении, и ей пришла фантазия сказать:

– Поцелуйте меня, мой дружок.

Что было делать бедному мальчику? С каким наслаждением улизнул бы он в столовую! Но об этом надо было думать раньше: теперь его крепко держали за руку; к тому же смешно было ему ломаться, точно двухлетнему ребенку. Он бросил свирепый взгляд на свою мучительницу, однако подставил ей щеку. «Хоть бы Парсон с Броуном не видали!» подумал он с отчаянием. Не подозревая о гневных чувствах, бушевавших в груди ее маленького знакомца, миссис Стринджер поцеловала его и продолжала допрашивать:

– Учитесь вы, мой дружок?

– Учусь, – процедил сквозь зубы Тельсон и, вдруг вспомнив, что он находится в благовоспитанном, хоть и неприятном обществе, прибавил: – сударыня.

– Где же вы учитесь?

Тельсон мысленно отказался от всякой надежды на чай и покорился своей участи.

– В Вильбайской школе, – ответил он слабым голосом.

При этом известии миссис Стринджер слегка выпрямилась. Она чуть было не сказала, кто она, но подумала, что, узнав, с кем он говорит, мальчик станет, пожалуй, стесняться, и промолчала.

– Что же, нравится вам ваша школа? – спросила она его немного погодя.

Убедясь, что его собеседница не выказывает больше намерения поцеловать его, Тельсон стал словоохотливее и отвечал довольно любезно:

– Да, там очень весело. Товарищи – хороший народ, да и Падди нас не обижает.

– Кто такой Падди? – спросила дама с удивлением.

– Падди – наш директор. Вон он сидит на том конце стола, а вон та барыня с букольками – его жена.

Тут миссис Стринджер выпрямилась очень заметно и как-то странно поджала губы, но Тельсон, польщенный видимым интересом, с каким она слушала его болтовню, не обратил на это внимания.

– Так вы любите вашего директора? – продолжала она.

– Он-то добряк, зато жена его – сущая ведьма, – выпалил Тельсон. – Сам-то я ее не знаю, но наши ее ненавидят. Только… может быть, вы с ней знакомы, так, пожалуйста, не говорите ей, что я вам это сказал…

Миссис Стринджер ничего не ответила, но посмотрела на мальчика с какой-то особенной усмешкой, которую тот принял за поощрение и продолжал в припадке откровенности:

– Еще у директора есть свояченица, так та, говорят, хуже их всех: как пристанет со своими несносными разговорами, так ни за что не отвяжется, пока не измучит человека вконец. Наши считают за наказание бывать в гостях у директора.

– В котором вы отделении, мой милый? В отделении директора? – спросила вдруг миссис Стринджер.

– Разве вы знаете нашу школу? – ответил ей вопросом удивленный Тельсон.

Миссис Стринджер сконфузилась, однако ответила довольно спокойно:

– Ведь отделение директора бывает во всех больших школах.

– Это правда, я и забыл. Да, я директорский. Я – фаг старшины.

– Мистера Ридделя?

– Как! Вы знаете Ридделя?

Миссис Стринджер почувствовала, что попалась. Конечно, ей лучше было сказать сразу этому мальчику, кто она, но теперь было поздно. Она постаралась ответить как можно проще:

– Я встречала его раз или два.

– Где? У его родных? – приставал Тельсон, интересовавшийся всем, что касалось его патрона.

– Нет, я видела его, кажется, у мистера Патрика, – пролепетала, окончательно смутившись, миссис Стринджер.

– Очень может быть. Недавно его приглашали туда на чай. Только он говорил, что там не было никого, кроме Падди и его фурий.

– Где живут ваши родные? – спросила миссис Стринджер, круто меняя разговор.

– В Лондоне… Бывали вы в Лондоне? – спросил разболтавшийся мальчик и продолжал, не дожидаясь ответа: – То есть в Лондоне живет мой дед, а отец мой – в Индии. Дедушка у меня славный. Он также учился в Вильбайской школе. Знали вы его?