Текст книги "Старшины Вильбайской школы"

Автор книги: Тальбот Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

По мере того как игра развивалась, все более и более выяснялись два обстоятельства: для посторонней публики – то, что победа склоняется на сторону школы, а для зрителей из школьников – еще и то, что директорские играют гораздо удачнее парретитов. Разумеется, сделав это открытие, парретиты приуныли, а директорские шумно выразили свою радость. Искренне радовались и вельчиты: единственный представитель их отделения в партии – Риддель – был неутомим и много помогал ходу игры. Блумфильд как распорядитель партии вел себя безукоризненно. При всей своей слабохарактерности и мелочном самолюбии, благодаря которым в общих школьных делах он так легко подчинялся своим более энергичным товарищам, здесь, где он был главой и ответственным лицом, он действовал вполне беспристрастно: посылая играть того или другого из игроков, он не сообразовался с тем, к какому отделению принадлежит игрок, как делал бы это, например, Гем, но посылал того, кого было выгоднее послать по ходу игры. Это не замедлило отразиться на игре: скоро для всех стало ясно, что школа должна остаться победительницей. Так и случилось. Когда к пяти часам партия была кончена, оказалось, что результат игры превзошел самые смелые ожидания школьников. Рокширцы удалились со стыдом, и тут-то началось настоящее ликование. Даже парретиты забыли на время свою зависть и приняли участие в общем торжестве. А завидовать было чему: две трети игры было сыграно директорскими; им же, значит, принадлежало и две трети заслуги в одержанной победе.

XXIV
НЕДОРАЗУМЕНИЕ

Вечер только что описанного нами дня прошел в Вильбае очень оживленно. Все три отделения переживали впечатления этого дня, но каждое переживало по-своему. Отделение директора радовалось самолюбивой радостью главных победителей. Победа школы была забыта за славными подвигами пятерых героев отделения. Сами герои, конечно, молчали; зато их восторженные поклонники наперерыв кричали, что вся честь победы принадлежит им, что если б не они, то школа «провалилась бы». «Теперь никто не посмеет сказать, что во время гонок мы взяли приз только благодаря несчастному случаю с лодкой Паррета; теперь всем ясно, что мы умеем побеждать без всяких случайностей», говорили они. Героев чествовали, не жалея легких, так что под-конец они не знали, куда им спрятаться от этих чествований.

В отделении Паррета торжество было несравненно умереннее. Как честные вильбайцы парретиты, конечно, радовались победе, одержанной школой, или, вернее, старались радоваться. Как могли они забыть, какою ценой была куплена эта победа? Победа эта означала не более, не менее, как конец их царствования в школе. Во всем этом досаднее всего было то, что они так много хвастались. Теперь всякий имеет право смеяться над ними и, разумеется, воспользуется этим правом. И здесь, как и в отделении директора, сами герои молчали; за них говорили другие. Самые ярые из патриотов отделения, как, например, Парсон, Бошер и компания, пытались было доказать, что сегодняшняя партия не может идти в счет, что им сегодня просто не везло; но все, да и сами они, понимали, что это объяснение несколько натянуто. В конце концов парретиты принуждены были с прискорбием сознаться, что слава покинула их, по крайней мере на этот год.

Бескорыстнее всех радовались вельчиты. С одной стороны, соперничество между двумя отделениями их не касалось; с другой – они не были теперь теми безучастными зрителями чужого торжества, какими бывали в прежние годы: теперь у них был свой герой – Риддель, и над его-то головой разразился их шумный восторг. Ему раз десять прокричали «ура» и оставили его в покое только тогда, когда он ушел и заперся в своей комнате.

– Если бы вы знали, друзья, как мне надоели все эти дрязги между нами и парретитами! – говорил в этот вечер Ферберн, который вместе с Котсом и Портером пришел к Ридделю, чтобы спастись от бурных чествований своего отделения.

– Кто же заводит эти дрязги? Уж конечно, не мы. Чем виноваты мы, например, что играли сегодня лучше их? – сказал Портер.

– Ну да, а между тем они теперь говорить с нами не хотят, отворачиваются, – подхватил Котс. – Глупцы! Даже не могут скрыть своей зависти…

– Я думаю, что на их месте и мы вели бы себя не лучше, – заметил Ферберн и прибавил, обращаясь к Ридделю: – Знаешь, дружище, отлично ты сделал, что перешел в отделение Вельча: у вас спокойнее.

Риддель улыбнулся:

– Да, мы пока не заразились вашим честолюбием: браним и хвалим, кого нам вздумается. Но нельзя сказать, чтоб у нас было спокойнее: послушайте-ка, что они выделывают…

И действительно, младшее поколение вельчитов заявляло в эту минуту о своих чувствах так усердно, что Ридделю пришлось наконец извиниться перед гостями и приступить к своим обязанностям старшины. Ферберн, Портер и Котс слышали, как Риддель отворил дверь в дортуар, в котором происходило шумное заседание, и как вслед за тем в честь его раздалось дружное «ура»; потом Риддель что-то сказал, и шум стал стихать и скоро перешел в обыкновенный говор. Для трех классных старшин отделения директора такое доказательство влияния старшины на своих подчиненных было целым откровением.

– Как это ты ухитрился угомонить их так скоро? – спросил Котс Ридделя чуть не с завистью, когда тот вернулся к ним. – У нас в таких случаях никогда не обходится бес щелчков, да и те не всегда действуют. Поделись с нами, пожалуйста, своим секретом.

Риддель засмеялся:

– Секрет очень прост: они теперь помешались на крикете, а я пригрозил им, что не позволю им играть против парретитов, если они не угомонятся.

Такое объяснение было, конечно, очень просто, но не совсем понятно. Все знали, что раньше такие угрозы старшины ни на кого не действовали. Но каковы бы ни были причины приобретенного им влияния, влияние это было несомненно: в этот вечер вмешательство его больше не понадобилось.

– Пойдут теперь пересуды по поводу сегодняшней партии, – сказал Котс, после того как тема о примерном поведении вельчитов была исчерпана,

– Нет худа без добра, – отозвался на это Ферберн: – теперь перестанут, по крайней мере, перемалывать на все лады это проклятое дело с гонками.

С чего пришло ему в голову заговорить об этом именно теперь? Риддель, не думавший в эту минуту о Виндгаме, вздрогнул и переменился в лице при этом напоминании. Гости его продолжали между тем перекидываться замечаниями на поднятую тему.

– Это правда. Чем скорее забудут об этих несчастных гонках, тем лучше, – говорил Портер.

– Замечательно, однако, что так-таки и не дознались, кто подрезал шнурок; даже и подозрений ни на кого не было. Уж не поторопились ли мы тогда решить, что это было сделано нарочно? Не была ли это простая случайность?

Последнее замечание Ферберна было обращено к Ридделю. Риддель торопливо ответил:

– Да, конечно… – Но, спохватившись, что солгал, поправился: – То есть нет, это была не случайность. Я убежден, что это не могла быть случайность.

На этот раз замешательство старшины, было так явно, что не заметить его было невозможно. Мальчики переглянулись в недоумении, и Портер поспешил переменить разговор.

– Слыхали вы, господа, что Сильк поссорился с Джильксом? И любопытно то, что никто не знает, из-за чего.

– Говорят, из-за какого-то пари, – сказал Котс.

– Они ведь давно ссорятся, – заметил Ферберн.

– Да, но теперь окончательно поссорились; они даже не говорят друг с другом.

– А жаль: славная была парочка, – засмеялся Котс.

– Нет, я рад, что они разошлись, – сказал Ферберн. – Может быть, теперь они оставят в покое Виндгама; они совсем было испортили бедного мальчика. Помнишь, Риддель, ты мне говорил?

Но Риддель, несмотря на все усилия, не мог выговорить ни слова, и разговор продолжался без него.

– Не понимаю, чего его так к ним тянуло, – сказал Портер.

– Кажется, они действовали на него страхом. Сильк намекал мне, что знает про Виндгама что-то не совсем хорошее, – сказал Котс.

– Хорошо, что он от них отстал. Он славный малый. Теперь он ног под собой не чует от радости, что попал во вторую партию игроков. Такой смешной! Он уверял меня, что к следующей партии, против Темпльфорда, непременно выпишет сюда своего брата. То-то было бы хорошо!

Риддель сидел, как на горячих углях; весь этот разговор был для него сплошной пыткой. Конечно, он понимал, что его друзья не подозревают о том, как тесно связано с Виндгамом происшествие во время гонок, но от этого ему не было легче. Больше всего он боялся, как бы своим молчанием не выдать тайну раньше времени, а между тем никак не мог заставить себя принять участие в разговоре. Поэтому, когда его гости поднялись, чтоб идти к себе, он очень обрадовался. Он сказал, что не пойдет провожать их через двор, и попрощался с ними сухо, как им показалось, – во всяком случае, совсем не так, как встретил их час тому назад.

– В жизни своей не видал такого чудака, как этот Риддель, – сказал Котс двум другим, когда все они вышли. – Целый вечер был человек как человек, и вдруг точно его муха какая укусила. Заметили вы, как он надулся под конец? Точно ему было неприятно, что мы пришли.

– Не думал он дуться, а просто он не любит, когда говорят о гонках, – сказал Ферберн. – Ведь ты знаешь, какой он щепетильный. Я уверен, что до тех пор, пока это дело не разъяснится, он будет себя считать ответственным за него.

– Нет, тут что-то другое. Мне кажется, что он знает что-то об этом деле, – заметил Портер.

– Я знаю только, что когда заговорили о гонках, у него было такое виноватое лицо, точно он-то и есть герой этой проделки, – сказал со смехом Котс.

Три друга, переходившие двор в эту минуту, наткнулись на Виндгама, который быстро шагал им навстречу.

– Куда ты? – окликнул его Ферберн с подобающей начальническою строгостью в голосе. – Разве ты не знаешь, что скоро половина девятого?

– Я хотел сбегать к Ридделю. Я мигом вернусь, – ответил мальчик. – Я не был у него целых четыре дня.

Виндгам произнес это с таким пафосом, что Ферберн расхохотался.

– Удивительно, как Риддель пережил такую долгую разлуку! Ну, иди, да смотри к девяти часам непременно возвращайся: сегодня по случаю беспорядка отделение запирается ровно в девять.

– Будьте покойны! – И, довольный таким длинным отпуском, Виндгам начал было распространяться о своих сегодняшних впечатлениях.

Но Ферберн замахал на него руками:

– Слышал, слышал! Ступай болтай обо всем об этом Ридделю, мне это уже надоело. Идемте, друзья!

Но в этот вечер Виндгаму не удалось поделиться впечатлениями со своим другом, да и попал он к нему не так скоро, как рассчитывал. В коридоре отделения Вельча он наткнулся на Силька. Они не встречались со дня выборов, когда Виндгам, вопреки запрещению Ридделя, убежал в Шельпорт вдвоем с Сильком и, разумеется, по его наущению.

– Виндгам! Вот так сюрприз! Ты, конечно, ко мне? – обратился к нему Сильк заискивающим тоном.

– Нет, я к Ридделю, – ответил Виндгам сухо. При имени Ридделя Сильк сделал гримасу. «А я еще так ласково обошелся с этим глупым мальчишкой!» подумал он. Ему стало досадно на себя, и он решил, что поставит на своем, то есть не пустит Виндгама к Ридделю.

– Зачем тебе к Ридделю? – спросил он мальчика. – Пойдем лучше ко мне. Кстати, мне надо поговорить с тобой.

Но Виндгам отвечал прежним тоном:

– Нет, спасибо, я не пойду к тебе.

– Почему?

– Потому что не хочу. – И мальчик хотел пройти дальше.

Но Сильк не любил, когда не признавали его власти.

– А что, если я потребую, чтобы ты зашел ко мне? – выговорил он дрожащим от гнева голосом и загородил Виндгаму дорогу.

– Пропусти меня, – сказал тот, не отвечая на вопрос.

– Скажи прежде, отчего ты не хочешь зайти ко мне.

– Оттого, что мне нечего у тебя делать.

– А, так ты вот как! Ну, хорошо же… – И Сильк посторонился.

Не столько эти слова, сколько тон их напугал Виндгама. Неужели Сильк хочет пожаловаться на него директору за «Аквариум» и за другие прежние его проделки? Но ведь он и сам в них участвовал… Впрочем, он такой хитрый, что сам-то сумеет вывернуться, а всю вину свалит на него, Виндгама. Как ни стыдился мальчик своего малодушного страха, он не в силах был от него отделаться. Сделав несколько нерешительных шагов, он остановился и проговорил, не глядя на своего мучителя:

– Говори здесь то, что ты хотел мне сказать.

– Нет, ведь ты сказал, что нам с тобой не о чем разговаривать… Лучше я расскажу всей школе, как ты…

– Что ты, Сильк!.. Ведь ты обещал, что никому не скажешь! – закричал бедный мальчик в испуге. – Пойдем в твою комнату.

Сильк повернулся и пошел вперед с торжествующим смехом, а Виндгам последовал за ним, проклиная ту минуту, когда ему вздумалось навестить Ридделя.

– Я хотел только сказать тебе, что мне не нравится твоя дружба с Ридделем, – сказал Сильк Виндгаму, когда они пришли в комнату первого. – Я его не люблю и вовсе не желаю, чтобы ты к нему бегал.

– Отчего?.. И, наконец, не все ли тебе равно, с кем я дружу? – пролепетал удивленный Виндгам.

– Совсем не все равно. Кто мне поручится, что ты не проболтаешься Ридделю обо мне и Джильксе?

– Ну вот! Конечно, я этого не сделаю: ведь я дал вам слово.

– Положим, и я верю, что ты нас не назовешь, но если тебе вздумается покаяться ему в своих прегрешениях, ну, хоть насчет «Аквариума», то понятно, что он догадается, с кем ты туда ходил.

– Я ни слова не говорил ему об «Аквариуме», – сказал Виндгам.

– Советую тебе и не говорить – ради твоей же пользы… А что, Виндгам, – сказал вдруг Сильк, круто меняя враждебный тон на прежний, заискивающий, – скажи правду: ведь это Риддель настроил тебя против меня?

Виндгам покраснел.

– Нет… то есть да… он советовал мне меньше быть с тобой и с Джильксом, потому что я теряю много времени и…

– Ну, все равно, почему. Словом, советовал. Я был в этом уверен… Ну, а ты…

К счастью для Виндгама, в комнату ворвалась в эту минуту шумная ватага вельчитов; он воспользовался этим и убежал.

Он вошел к Ридделю далеко не тем веселым и беззаботным мальчиком, каким выходил из своего отделения полчаса тому назад. Сильк напомнил ему о том, что он так старался забыть, и за тревогами, которые подняло в нем это напоминание, у него выскочил из головы даже крикет. Риддель, ходивший по комнате, обернулся при входе посетителя и стоял, не зная, как заговорить с ним.

Виндгам заговорил первый:

– Ведь к вам теперь опять можно приходить, да? Я пришел вам показаться: верно, вы удивились бы, если б я не пришел сегодня.

– Да, эта возня с крикетом отнимала все время: некогда было видеться, – отвечал Риддель не совсем впопад.

Как только Риддель упомянул о крикете, Виндгам забыл все свои беды и оседлал своего конька:

– Не правда ли, Риддель, какая прелесть была сегодняшняя игра! Как ловко мы… то есть вы их отделали! Эту игру не скоро забудут. Если б вы слышали, что делается у нас! Столпотворение, да и только! А парретитам-то какой нос натянули, просто чудо!..

– Да, да, это хорошо, – проговорил рассеянно Риддель, – но я все-таки рад, что все это кончилось: ужасно мало времени оставалось для занятий… Что ж, будешь ты по-прежнему ходить ко мне по вечерам?

– Разумеется. Положим, у нас пойдет теперь практика для темпльфордской партии, но это мне не помешает приходить.

Пока мальчик болтал, Риддель молча ходил из угла в угол. Он думал о том, не заговорить ли ему теперь же о своих подозрениях. Его останавливало только то, что он все еще не решил, как он вообще поступит. Он знал, что одно его слово может погубить мальчика в глазах товарищей или даже испортить всю его жизнь. Как старшина школы он был обязан вывести его на свежую воду. Будь на месте Виндгама кто-нибудь другой – Сильк или Джилькс, например, – ведь он не стал бы покрывать их. Значит, и Виндгама он покрывать не должен. Раз дело идет о чести школы, всякое личное чувство должно быть отброшено. А между тем Ридделю было смертельно жаль мальчика, и не только ради его брата, но и ради него самого: несмотря ни на что, он любил Виндгама и считал его хорошим. Что же ему делать?.. Не могло ли тут выйти ошибки? Может быть, Виндгам и не виноват… Нет! Риддель вспомнил про ножик и про то, как он ему достался, и, наконец, этот памятный вечер накануне гонок… Нет, ошибки быть не могло… Был только один исход – это чтобы Виндгам сознался в своем проступке добровольно. Может быть, тогда удастся упросить директора, чтобы он его простил. Риддель давно замечал, что Виндгам от него что-то скрывает; как будто и хочет что-то сказать, но не решается… Может быть, это и есть именно то, что он подозревает? Не это ли привело его и сегодня? Может быть, если помочь ему, он и сознается… Риддель решился попробовать.

– Что ты поделывал эти дни? – обратился он к мальчику серьезно, но ласково. – Не накуролесил ли опять чего-нибудь?

– Нет, некогда было, – отвечал, улыбаясь, Виндгам. – Крикет да уроки – тут и думать-то о другом некогда.

– Ну, а вообще доволен ты собой последнее время?

– Последнее время – да.

– А не находишь ли ты, что этого мало? – продолжал Риддель, стараясь не смотреть на мальчика.

– Как мало? Я не понимаю… – проговорил тот с удивлением.

– Мне кажется, что если мы сделали что-нибудь дурное, то мало не делать этого вперед, а надо постараться… постараться исправить то, что мы сделали.

Виндгаму становилось неловко.

– Да, конечно… Только как же это исправить? Только тем и можно исправить, что не делать дурного в будущем.

– Представь себе, что в прошлом году ты взял у меня взаймы деньги. Неужели же все, что ты должен сделать, – это не занимать у меня в этом году?

– Нет, разумеется, нет, – я должен отдать вам свой долг.

– Ну, так и тут: если в прошлом у тебя есть какой-нибудь… одним словом, не совсем хороший поступок, ты прежде всего должен в нем сознаться.

Виндгам вспыхнул и потупился.

– Я знаю, о чем вы говорите… и это правда, то есть лучше сознаться. Но я не могу, – проговорил он едва слышно.

– Как не можешь! Стоит только захотеть, – сказал Риддель твердо.

Виндгам поднял на него глаза, полные слез.

– Право, не могу, Риддель, не заставляйте меня, – повторил он и, видя, что Риддель молчит в нерешимости, прибавил: – Ведь все равно вы об этом знаете.

– Знаю, но…

В эту минуту зазвонил колокол к перекличке. Виндгам бросился к двери.

– Очень прошу вас, Риддель, не говорите никому того, что знаете… Ах, зачем я это сделал! – И он убежал.

Риддель продолжал ходить по комнате. Сердце его сжималось мучительной жалостью. «Очень прошу вас, не говорите того, что знаете!» Этот крик звенел в его ушах и вызывал слезы на глазах. «Бедный мальчик! Воображаю, что делается у него на душе, – думал Риддель, – и как, должно быть, тяжело было ему все это время… Конечно, он ребенок и способен забываться минутами, но сегодня было видно, как его мучит проступок… И отчего он не хотел сознаться? Ему самому было бы легче… Впрочем, можно ли его за это винить? Кто сознается в такой вещи? Бедный, бедный мальчик!»

Риддель сел к столу, опустив голову на руки, и просидел так далеко за полночь. Давно не переживал он таких тяжелых минут.

XXV
ВЗРЫВ «КАРТЕЧНИЦЫ»

Парсон, Бошер, Кинг и остальная мелюзга отделения Паррета были не в духе. По-видимому, для этого не было никаких причин. Правда, на последнем публичном состязании их отделение «осрамилось», но это уже прошло и было забыто.

Других несчастий тоже, кажется, не было. За последние дни никого из них даже не наказали, и на безоблачном горизонте соединяющей их братской дружбы не было ни одной тучки. Они и сами не знали, чего им недоставало. Можно было бы, пожалуй, предположить, не упрекает ли наших героев совесть за то, что они плохо учились в этом году – учились они действительно из рук вон плохо, – но в том-то и дело, что они этого не признавали. Наоборот, они находили, что надрываются на уроках. Не упрекала их совесть и за шалости. Конечно, они не могли не согласиться, что последнее время они попадали в истории слишком уж часто, но разве это была их вина? В этом была виновата их злая судьба: ну, хоть в тот день, например, когда они чуть было не утопили мистера Паррета. Нужно же было, чтобы именно с ними вышел такой несчастный случай! Нет, упрекать себя им было положительно не в чем.

Отчего же веселая компания приуныла? Дело ясное: все они были больны, больны самой ужасной из болезней – скукой. Им нечего было делать, то есть если не считать уроков и крикета. Крикет, конечно, вещь хорошая, между прочим, но когда приходится практиковаться в нем по два раза в день да еще под надзором строгого классного старшины, оно получается скучновато. Что же касается уроков, то у мальчиков голова шла кругом, когда они о них думали. В начале года, когда они проходили Корнелия Непота и арифметику Коленсо, было еще сносно. Бошер стащил у кого-то из старших готовый перевод Непота, а у Векфильда нашлось решение задач для учебника Коленсо, благодаря чему они кое-как справлялись и с латынью и с математикой. Но с того дня, как мистер Паррет в злобе сердца своего заменил Непота Эвтропием, а задачник Коленсо – задачником Тодгентера, жизнь стала им в тягость.

Ужасный поступок мистера Паррета обсуждался на все лады на вечеринке, которую Парсон устроил у себя дней через пять после рокширской партии. Компания изливала свое горе, услаждая его вишневым вареньем и запивая чаем.

– Наверное, он выбрал Эвтропия потому, что ни одна живая душа его не переводила, – говорил Парсон, прихлебывая горячий чай.

– Где его перевести! Его и не поймет-то никто… Такая страшная галиматья! – проговорил с чувством Кинг.

– Ашлей говорит, что это самый плохой латинский язык, – заметил третий.

– Большая им нужда, какой латынью нас напичкать, лишь бы допечь хорошенько.

После этого ядовитого замечания Парсона настала пауза. Но мысли собравшегося общества вертелись всё вокруг того же, как показало следующее замечание Кинга:

– Кажется, у Джилькса есть решение задач Тодгентера.

– В самом деле? Надо попросить Тельсона, чтобы он у него стащил! – воскликнул обрадованный Бошер.

Взгляды Бошера на права собственности были несколько шатки, в особенности когда дело шло о том, чтобы обмануть учителя.

– Не стоит, господа, ломать над этим голову. Я, по крайней мере, не буду, – объявил Парсон. – В первый же раз, как Паррет вызовет меня, я скажу ему, что не понимаю этих задач, – так прямо и скажу.

– Скажи ему, что грешно обижать маленьких мальчиков, – пропищал в коридоре знакомый голос, и вслед за тем в дверях показалась коротенькая фигурка Тельсона.

Последовали шумные приветствия и передвижка стульев, чтобы очистить место новому гостю.

– Сегодня, если меня и поймают здесь, я не боюсь, – объявил Тельсон, присаживаясь к столу: – я не сам пришел, а меня Джилькс послал с запиской к Вибберлею, я только завернул сюда на обратном пути… Ну-с, джентльмены, какие у вас новости? Говорят, вы скоро играете в крикет против вельчитов. Кто же кого побьет: вы их или они вас?

– Понятно, мы их! – раздался самоуверенный хор.

А Парсон прибавил:

– С их стороны было дерзостью вызывать нас. Зато мы их и проучим!..

– Так же, как вас проучили рокширцы, или лучше? – съязвил Тельсон.

Парсон обратился к своему другу с торжественной серьезностью:

– Вот что, Тельсон: не будем об этом говорить. Зачем нам ссориться? Мы тут только что толковали о том, что, кажется, у Джилькса есть решение задач Тодгентера, и…

Тельсон засмеялся:

– У него-то! Да у него всей этой дребедени – решений задач, готовых переводов и тому подобных штук – больше, чем учебных книг!..

– Так нельзя ли, дружище, как-нибудь стащить у него это решение?

– Стащить? Нет, брат, на меня не рассчитывай. Я обещал, что больше не буду этого делать, и не буду, – произнес решительно Тельсон.

– Кому ты обещал?

– Ридделю.

– Ох, уж этот Риддель! До всего-то ему дело…

– Так вот что, Тельсон, голубчик, сделай хоть это: спиши решение задачи номер тринадцать в упражнении номер восемь и доставь мне к завтрашнему утру. Такое спасибо скажу тебе, право!.. – обратился к Тельсону Бошер с самым умоляющим видом.

Тельсон сжалился. Он обещал, что постарается достать требуемое решение, и тотчас же получил еще несколько поручений такого же рода.

Когда с деловыми вопросами было покончено, разговор перешел на более общие темы.

– Какая у нас смертельная скука в этом году! – проговорил Парсон зевая.

– Да, хуже этого и не было, – согласился Тельсон, накладывая толстейший слой варенья на свой хлеб. – Ничем развлечься нельзя: все-то запрещено. На реку ходить запрещено, в город запрещено, мне к вам нельзя, вам ко мне нельзя. Даже вельчитов поколотить и то минуты не выберешь… Ужасная скука!..

– Крикет этот надоел хуже горькой редьки, – продолжал Парсон. – Вот уж третья неделя, как, кроме крикета, никаких развлечений нет.

– А дневник-то мой? – заявил неожиданно Бошер.

Все расхохотались.

– Ах, да, правда, твой дневник – большое развлечение… Кстати, где он? С тобой?

– Ну, нет, я не так глуп. Больше он вам не попадется, будьте покойны!..

Вдруг Парсон вспомнил:

– А ведь мы тогда не наказали Бошера за то, что он радикал. Надо бы наказать его примерно.

И все подхватили:

– Да, да, наказать изменника, непременно наказать!

– Ой нет, братцы, не надо, вы меня уже наказали! Право, наказали! – кричал бедный Бошер. – Да я и не радикал. Вот погодите, я покажу вам когда-нибудь свой дневник, сами увидите…

По счастью для Бошера; гражданский пыл школьников остыл. Заставив его побожиться, что он не радикал, они оставили его в покое.

– Да, в прошлом году было гораздо веселее, – сказал Парсон, возвращаясь к прежнему разговору. – А все оттого, что в прошлом году мы были осторожнее и не попадались. В этом году сколько раз мы попадались одному Паррету!.. Теперь и затевать что-нибудь страшно – могут исключить.

Все согласились, что этим рисковать не стоит.

– Ты говоришь, в прошлом году мы меньше попадались. Попадались мы столько же, а просто нам больше спускали, – сказал Тельсон. – Тогда классные старшины были как-то добрее, а теперь все они чего-то злятся и за все придираются. Третьего дня, например, затеяли мы с Пеном дуэль на резинках. Отмерили шесть шагов и условились, что каждый может сделать по шести выстрелов. То-то смеху было!.. Я попал ему три раза в глаз, а он мне только два раза в нос. Понятно, шумели. Впрочем» не очень. Пришел Ферберн… ну, и влетело обоим.

– А у нас-то разве лучше? У вас хоть старые классные старшины, а у нас новые и, конечно, стараются показать свое усердие: пошевелиться просто не дают. Ну, хоть вчера: что я особенного сделал? Швырнул сапогом вслед Бошеру – и не в дортуаре, а в коридоре, – и то досталось… Как сменили Гема и Ашлея, просто житья не стало.

– У вельчитов, говорят, еще хуже.

– Что уж тут! Раз Риддель с Блумфильдом помирились, да еще, пожалуй, дружбу заведут, нам совсем плохо придется, – сказал Парсон и даже рукой махнул.

– Вообще эти старшины – сущее наказанье: терпи и молчи… На своего рассердился и подрался, а с ним что сделаешь?

– Положим, каверзу всегда можно подстроить, только потихоньку, чтобы не знали, кто… Например, подложить им под одеяла крапивы, – предложил Бошер.

– Крапивы… Нет, это нехорошо.

– Ну, так пиявок.

– Фу, какой ты глупый, Бошер! Не в том дело, крапива или пиявки, а в том, что потихоньку… И это низко, понимаешь? – напустился Парсон на неудачливого изобретателя. – И, наконец, где мы возьмем пиявок?

– Знаете что? – придумал Тельсон. – Нападемте на них в парламенте. Они постоянно разглагольствуют о том, что там все равны, и разные разности в этом роде… Ну, вот и нападем на них там.

– Великолепная мысль! – воскликнул в восхищении Парсон. – Мы, как это называют в газетах… ну, словом, мы остановим дела палаты. Чудесно!

– И выйдет из этого только то, что джентльменов Тельсона, Парсона, Бошера и компанию торжественно выведут из зала заседаний, – заметил Кинг.

– Не смеют вывести. А свобода слова на что? Ведь мы будем только говорить, и больше ничего… А если и выведут, так не беда: скандал-то все-таки мы устроим, и они разозлятся.

Проект был принят единогласно. Последовало совещание. Было решено, что они составят особую партию, которую назовут… как же они ее назовут? Название – вещь важная. Стали придумывать и после горячих споров из многих вычурных названий выбрали наконец придуманное Парсоном и отличавшееся не столько смыслом, сколько благозвучностью, а именно: «Картечница». Для маленького мальчика Парсон хорошо знал парламентские правила, и по его предложению компания достала программу завтрашнего заседания парламента и принялась вносить поправки.

– Назовем это «поправками», и тогда им нельзя будет к нам придраться, – сказал Парсон.

– Какие же поправки мы внесем?

– Ну, вот, например, тут сказано: «Мистер Котс внесет предложение о том, чтобы заменить математику древними языками». А мы внесем поправку: «Заменить древние языки математикой», и так далее. По каждой поправке голоса разделятся… Видите, это совсем не трудно. Все дело в том, чтобы разозлить их…

На другой день было назначено заседание вильбайского парламента. Не помышляя о готовившемся на них нападении, члены палаты собрались обсуждать довольно избитый вопрос о том, что выше: древние языки или математика. Но в это заседание им предстоял сюрприз, и не один.

После своего свидания с Виндгамом Риддель провел очень грустные четыре дня. Виндгам не приходил к нему, боясь возобновления неприятного разговора, а Риддель не решался послать за ним. Наконец ему стало так тяжело, что он не мог даже заниматься, и хотя заседание парламента его ничуть не занимало, он пошел на него, только чтобы не оставаться одному. Когда он вошел, раздались рукоплескания. Это в первый раз его так встречали. Вильбайцы благодарили своего старшину как одного из героев недавней победоносной битвы с рокширцами. Как бы обрадовала его такая встреча в другое время!..

Палата удостоила чествования и других героев рокширской партии, соразмерно заслугам каждого. А когда в зал вошли Ферберн, Портер и Кроссфильд, все встали и аплодировали им стоя. Началось с обычных довольно скучных запросов, причем резко бросалась в глаза перемена в отношении вильбайцев к старшине: его не «задирали», не задавали ему оскорбительных вопросов, как бывало прежде. Ясно, что его начинали уважать, – отчасти, конечно, за его заслуги как крикетиста, но больше всего за ту речь, которую он произнес на прошлом заседании. Раз только мистер Кьюзек сделал ему запрос о том, почему им не разрешили праздника в честь победы над рокширцами. На это старшина ответил, что праздника не разрешил директор, тем дело и кончилось.

Потом Бошер сделал запрос президенту мистеру Блумфильду, считает ли он Эвтропия подходящим автором для юношества, на что среди общего смеха и громких одобрительных криков младших членов палаты президент ответил, что это его не касается.